Kitobni o'qish: «Предназначение»
1 глава
Сознание мутно возвратилось к ней. Она тихо застонала и попыталась осмотреться. Кругом тёмная, наводящая ужас вода, впереди серая мужская фигура, уткнувшаяся носом в лобовое стекло моторки, одетая в толстую куртку и лохматую ушанку из-под которой развевались пряди спутанных смоляных волос. Рядом с ней устроился какой-то усатый ускоглазый мужик в старой замасленной фуфайке. Ей стало не по себе от своих соседей.
– Чё, деваха, пришла в себя? – шевельнул усами рядом сидящий. – Мы это, как его, нашли тебя возле дороги. Валялась ты, как мешок с песком. Если б не мы, сдохла бы, наверное, была бы твоя душенька уже где-то там, – он ткнул пальцем в мрачные тучи, лениво ползущие сверху. – Метнулся от тебя какой-то чёрный. Шут его знает, толь мужик, толь кто, не разобрали мы.
Этого чёрного она не забудет всю жизнь, ведь он в неё бесцеремонно ворвался, утверждая, что является пришельцем. Он нашёл её в ресторане, где она в свой обеденный перерыв пила флэт уайт и ела рибай, который всегда готовили к её приходу. Она с наслаждением жевала стейк и в это же время мучительно размышляла о своём предназначении на Земле.
И тут-то появился незнакомец. Он зашёл и сразу устремился к её столику, усевшись в свободное кресло, вздохнул, искоса на неё поглядывая:
– Такие красавицы на Земле, у нас подобных нет. Ида, ты уникальна. Ты даже красивее Елены Троянской.
Она отвернулась к окну, проигнорировав его взгляд. «Ещё мне сумасшедших знакомых не хватало, надо от него избавиться», – помрачнела она и даже не удивилась, что он назвал её по имени.
– Не надо от меня избавляться, давай просто дружить. Я с другой планеты.
– Тебе барашка не нарисовать? – съязвила Ида.
«Хотя вряд ли он меня поймёт», – тут же подумала она.
– Барашек пусть останется там, где его поместили, а я прилетел за тобой.
«Телепат что ли? – сдвинула Ида миндальные чуть широковатые брови над большими голубыми открытыми глазами.
– Да, я читаю мысли, но это неважно. Я прилетел забрать тебя. Ты предназначена для меня.
«Ненормальный какой-то», – дожёвывала Ида последний кусок рибая, уставившись на незнакомца. – Как бы мне от него отделаться?»
Но отделаться от него ей так и не удалось. Он прицепился к ней и шёл по пятам по осеннему асфальту, шурша берёзовыми листьями, пока она не зашла в бизнес-центр.
Офис, в котором она работала, наводил на неё отчаянную муть. Ида сидела целый день за компьютером, окружённая стеклянными перегородками от других сотрудников, как, впрочем, и они от неё. Ей это место казалось безвылазной колбой, которая давила ей на психику:
– Как невыносимо здесь сидеть, – повторяла она сама себе.
– Не преувеличивай, не забывай, что ты работаешь. Так делают все на свете люди. Нормальные причём и не ленивые, – тут же успокаивала она себя.
Встреча с коллегами была только на кофе-паузе, с 10:45 до 11:05, а потом опять стекло и редко мелькающие силуэты за ним. Единственной крупной вылазкой в течение дня был обед в ресторане, где Ида могла целых сорок минут посмотреть в окно и понять, что она не робот, а живой человек. А ей хотелось быть нужной социуму, приносить людям пользу.
– Вот для чего я живу? Для кого? Сама же для себя. Утро. Кофе. Автобус. Укладка в салоне красоты. Офис. – загибала Ида на руке пальцы. – Бассейн три раза в неделю. Ой, ещё же обед в ресторане. Иногда шопинг, иногда вечерние посиделки с коллегами. Неплохо пристроилась. И не стыдно? Никакой пользы от меня, – говорила Ида сама себе.
Несколько лет назад она считала, что её офисная жизнь важна для общества и без её вечных подсчётов и вычетов не проживёт никто, но случилось странное – Ида сама не заметила, как потеряла свою значимость и вместе с ней потеряла себя. В жизни было безупречно замечательно всё. То, к чему стремилась некоторые её коллеги, у неё уже имелось: финансовая стабильность, пятикомнатная квартира с дорогим ремонтом и, самое главное, – спокойствие души и сердца. С тёткой, сестрой отца, она побывала почти во всех странах мира. Чуть больше десятка лет она так жила. Что вдруг произошло с внутренним миром, Ида не могла понять и не могла дать отчёта самой себе. Какая-то непонятная тоска стала заполнять сердце, щемящая боль непонятно откуда, непонятно зачем, как ядовитая змея, вползла в её жизнь, разрушила её мирное и спокойное течение и начала точить её изнутри, съедая радость и довольство собой и жизнью. Она перестала ощущать позитивные эмоции от крошечных моментов в жизни: от чашки кофе по утрам, от присутствия подаренного коллегами большого плюшевого медведя в квартире, который раньше своей оптимистичной коричневой мордой с выпуклыми чёрными глазами поднимал ей настроение. Всё это куда-то исчезло.
Её стала преследовать мысль, что на Земле она живёт зря, что её существование ничтожно и бесконечно бесполезно. Ида знала, что нельзя зацикливаться на этой мысли, и перед ней вставал вопрос: как научиться её не думать? Как выбросить её из сердца, из головы, из общего потока мыслей? Мысль преследовала её и утром, и ночью, и даже днём, когда, казалось бы, – некогда её думать. Но нет же, тоскливая мысль просачивалась и разрушала Идино позитивное мироощущение, она мешала ей полноценно жить, ценить каждое мгновение, а жизнь шла…
Нужно было успевать созидать, что-то делать, решать поставленные задачи, стремится к очередной цели. А мысль мешала сохранять оптимизм, потому что только из-за неё у Иды не было такого привычного ощущения счастья как в совсем недавнем прошлом. «Это всё от того, что у меня слишком многое есть и я не работаю физически, скорее всего, я слишком много думаю, как Анна Каренина, – размышляла Ида, вспомнив тут же литературный анекдот про эту героиню, в котором крестьянка рекомендовала завести Анне корову или даже двух. «Надо и мне что-то менять… надо что-то менять… Но что?», – мучилась она. «Физический труд… когда-то давно… он мне помог решить мою проблему, но сейчас нет тётиной дачи, да и тёти нет уже. А, может быть, моё предназначение – трудиться физически?»
Ида даже забросила светло-радужное творчество любимого Шатунова: «Прости, Юрочка! Уже не буду слушать твои чудесные песенки. Мне просто плохо, понимаешь? Перейду на Славу», – сказала Ида и переключилась на Бутусова, чаще на его «Собак». Она соотносила себя с этими собаками, ей хотелось, чтобы какой-нибудь звёздный вожак тоже увёл её в другой неизведанный мир, освободив её от недовольства собой и от своей ненужности.
Она ночами просто страдала от бессонницы и мучилась от тоски и безысходности, от разочарования и отчаяния, от обиды и одиночества.
– Ну вот, опять не могу уснуть, – открывала Ида глаза в три часа ночи. – А завтра на работу. Опять день будет испорчен. Всё так противно и ненужно. Не хочу так жить, – повторяла она сама себе.
И никто, абсолютно никто не мог видеть Идиных переживаний. На работе она была самым обычным человеком, на кофе-паузе шутила, смеялась с коллегами, обсуждала политические и экономические проблемы, рассказывала, какое ужасное впечатление оставил «Северный ветер» Литвиновой с гениальной постановкой, но с тяжёлой сюжетикой, и как «Белый снег» Хомерики позволял гордиться своей страной. Это всё было только поверхностно. «Самого главного глазами не увидишь», – часто стала повторять Ида слова Экзюпери, вложенные в речь Лиса. «Не увидишь… никто никогда ничего не увидит», – сожалела она. О чём было сожалеть? О том, что она даже не могла выразить словами, какое дикое одиночество и безудержная грусть наполняли её сердце, потому что она не понимала, зачем ей дана жизнь.
Работа в крупной финансовой компании, куда её устроила тётка через каких-то важных знакомых, давала ей довольно хороший доход, и она терпела четыре стеклянные стены целых пять лет, ведь пятикомнатную квартиру в центре города нужно было содержать – коммунальные были не низкие. Она досталась Иде по наследству от родителей, которые погибли в автокатастрофе, когда Ида была ещё шестилетней девочкой. Квартиру – память об отце и матери – продавать не хотелось.
Родителей она помнила смутно. И они были связаны напрямую с переездами, так как отец её был военным. Их нескончаемое обустройство на новых местах оставило в памяти кучу чемоданов и упакованной мебели. Эти переезды забрасывали их семью в самые непредсказуемые места и условия России и стран СНГ. От вечно дождливого, невозможно холмистого Владивостока и ледяного Японского моря до солнечного арбузно-персикового Бишкека. Вызывающие восхищение у Иды многолюдные вокзалы и перроны, мерное постукивание колёс гостеприимных поездов о рельсы, мелькание деревень и городов за окном, добрые бабули, торгующие вкусными пирогами с картошкой на остановках, – всё это сложило пазлами в детском воображении огромную картину восторга и счастья. Смена детских садов, воспитателей, школ, учителей, друзей приучала к социализации, адаптации и коммуникации, которая потом продолжалась на тетрадных листах в бумажных конвертах, с обязательной надписью: «Жду ответа, как соловей лета». Потом отцу дали генерала-лейтенанта и пятикомнатную квартиру в этом городе, где сейчас и жила Ида.
Воспитала Иду тётка, единственная родственница. И той уже не было в живых, умерла два года назад. Ида так и жила одна.
А сегодня её день испортил какой-то сумасшедший. Ей хотелось поскорее закончить эту работу и оказаться дома. Через четыре часа, после окончания рабочего дня, Ида, как обычно, воткнула в уши беспроводные наушники, включила Бутусова и медленно побрела на остановку. Десять минут свежего воздуха и концентрирования мыслей на том, что работа на сегодняшний день закончена, что впереди осенняя листва и свет городских витрин, немного подняли настроение. Ида любила свой город, в нём можно было просто затеряться в толпе, в которой на Иду никто не обращал внимания, где она могла спокойно идти, улыбаться солнечным лучам, подпевать свои любимые песни и никто, абсолютно никто не мешал ей это делать.
Правда последнее время настроение ей могла испортить какая-то мелочь: неудачное место в автобусе, случайный ветер, растрепавший причёску, мысль, что на работе опять сидеть целых восемь часов. Ида не понимала: почему?
Почему так страдала и ныла её душа? Зачем такими тревожными и непонятно ненужными стали и рабочие, и выходные дни? Для чего рушилось радостно-оптимистичное восприятие обыденности? Ида не могла ответить на эти вопросы. И это состояние, мучившее Иду изо дня в день, угнетало и съедало её как личность. Она чувствовала себя старой и уставшей: «Жизни нет, она закончилась, – повторяла про себя Ида. – Не физически, нет, а морально, духовно». «Мыслей тоже нет, мыслей нет, – продолжила Ида, устало шагая дальше. – Вот оно, всё примитивное, бредовое, ненужное. Не нужна эта бешено-многолюдная улица, эти облезло-голые деревья, эти грязно-серые стены советских многоэтажек. В чём суть и смысл? В чём философия бытия? В чём моё предназначение?»
Порой Иде становилось стыдно за своё состояние, когда она проходила мимо дворников или рабочих дорожной службы. «Вот люди бедные и загруженные физическим трудом, они живут хуже меня, им некогда размышлять о вечных вопросах бытия. А мне уже заняться нечем, и я страдаю», – думала она. Но этих мыслей хватало ненадолго и всё шло по кругу.
Ида сравнивала себя с Болконским, когда тот остался без Лизы. Проводила параллель между собой и толстовским безжизненным дубом. Потом сама себя пыталась ободрить: «Ты жива и здорова, вспомни Павку Корчагина, он лишился физической активности, потерял зрение и не упал духом. А ты имеешь всё и, скорее всего, твоя материальная перенасыщенность приводит тебя к душевным проблемам».
«Ну вот я и пришла», – перебила она пессимистические мысли. Ида отключила музыкальный проигрыватель, вытащила наушники, чтобы немного развеяться.
«Может быть, мне надо выйти замуж, и всё пройдёт?», – подумала она и тут же обратила внимание на две молодые пары, стоящие на остановке. Они сильно контрастировали. Одни, помоложе, обнимались и, наклоняя друг к другу головы, любезно шептались. «Идеально, – улыбнулась Ида, – наверное, смысл в отношениях?» Вторые, постарше, хмуро смотрели в гаджеты, каждый в свой. Мужчину осенила какая-то мысль, он оторвал взгляд от телефона и ткнул в бок пальцем вторую половину.
– Чё, сумасшедший что ли? Чё в бок-то тыкаешь? – рявкнула молодая женщина, не стесняясь присутствующих.
«Видимо утомительно долго живут вместе, надоели друг другу, – усмехнулась Ида, – а года три назад, наверное, как эти, любезничали. Нет, не в отношениях смысл, они ломаются со временем».
Что было дальше у семьи постарше, Ида не увидела, потому что подошёл её автобус, да ей уже было неинтересно. Мысли возвратились к уникальной холодной красоте её нового знакомого и всю дорогу она анализировала их встречу.
Но долго вспоминать о нём не пришлось, как только она вышла из лифта, обнаружила этого странного у входной металлической двери своей квартиры и пришла в ужас. Она бросилась вниз по лестнице, выбежала на улицу и судорожно набрала полицию. Но вызова не было, а он стоял уже рядом с ней.
– Молодой человек, почему ты меня преследуешь?! – попыталась она воззвать к его совести. – Я не Настасья Филипповна, а ты не Рогожин.
– Я хочу забрать тебя. Я за тобой. От тебя пахнет моей планетой, моим городом.
– Ты маньяк? Ты Зюскинда начитался?
– Посмотри внимательно на меня.
Ида, как завороженная, посмотрела в его тёмные леденящие душу глаза. А дальше всё было как во сне. У него откуда-то появился полностью чёрный Kawasaki Ninja. Она послушно села сзади, и он помчал её за город в неизвестном направлении. Резко затормозив на какой-то безлюдной дороге, он сказал:
– Теперь я заберу тебя. На свою планету. Только ты должна согласиться. Тебе будет хорошо у нас. Тебе не место на Земле. Ты найдёшь себя у нас.
Она, опомнившись, пришла в себя, слезла с мотоцикла:
– Кто ты? Зачем ты меня сюда привёз? Я тебя боюсь! – попятилась она от его чёрной кожаной куртки, от его красивого бледного лица.
– Не могу. Я за тобой, – он бросил мотоцикл, который тут же растворился на земле, сделал шаг и схватил её за запястья своими ледяными руками. – Понимаешь, Ида, я специально прилетел с другой галактики UDFj-39546284, в ней несколько планет, одна из них моя – Инджи́. Ты должна полететь со мной. Сейчас появится космический корабль. Я должен забрать тебя от зла.
– Я не хочу! Я люблю Землю! – закричала она. – Ниоткуда ты не прилетел! Такого не бывает! Увези меня домой! В той галактике нет планет, там только голубые звёзды! – пыталась вырвать она у него свои руки.
– Это вы, земляне, так думаете, в моей галактике есть жизнь. А ты вспомни своё недавнее мироощущение. Ты уже долгое время страдаешь от ненужности. Я же тебе предлагаю счастье и свободу. Только на моей планете ты найдёшь своё предназначение.
– Мне не нужна твоя свобода, мне нужен физический труд и всё пройдёт. Оставь меня в покое! Я решу свои проблемы сама!
– Ты их не решишь, труд не поможет, не в нём твоё предназначение. Полетели со мной, у меня идеальная планета, на ней ты не будешь мучиться.
– Я лучше на Земле буду жить в рабстве, чем полечу с тобой.
– Что ж, это твой выбор. В рабстве и труде ты поймёшь, что не этого ищешь.
Он отпустил одну её руку и положил свою ледяную ладонь ей на голову.
Она тут же стала засыпать и медленно осела в траву к его ногам. Последнее, что она увидела – это яркий свет, показавшийся из-за поворота. И где-то в тумане сознания прозвучали слова:
– До новой встречи, Ида!
2 глава
– Где я? – простонала она.
– Чё, очухалась? – повернулся впереди сидящий. – Это хорошо. Чё делать-то с ней будем?
– Ну не в реку же её бросать. Может, это, как его, продадим её Бодровым? Пусть у них пашет. Она девка не больная! Им-то работники нужны.
– Мож и продадим. Всё равно от нас ей не выбраться. Да и кому она нужна, если её увезли за город и бросили на обочине.
– Я нужна, мне в офис надо, – безнадёжно вполголоса сказала Ида.
Мужики засмеялись.
– Давай, прыгай в реку, деваха, плыви в свой, это, как его, офис. Тебе теперь не выбраться отсель. Мы в тайге живём. Телефоны не ловят.
– Почему светло? Уже другой день? – посмотрела в небо Ида.
– Ты совсем не помнишь? Мы вчера, это, как его, подобрали тебя в машину. Ты часа через два пить запросила. Я тебе снотворное дал, благо бабе своей купил в городе. Ну ты и не брыкалась, а то гаишники были впереди. Ты и отрубилась. Мы только к утру до лодки доехали. Ты как бревно была, – опять засмеялся усатый.
– Дай ей чаю. А то, чего доброго, окочуриться совсем. Плакали тогда наши денежки, если она простынет, нафига Бодровым чахоточные? – сказал водитель.
Ускоглазый наклонился, достал из-под деревянного сиденья термос, налил чай, протянул Иде. Только сейчас она почувствовала, как замёрзла. Ида попыталась пошевелить руками и не смогла, они были тяжёлые и непослушные. Она оглядела себя и удивилась, что на ней был надет длинный овечий тулуп и огромные валенки, но эта одежда не спасала от дикого холода. Ледяной монотонный ветер обжигал лицо и проникал в каждую клеточку её тела сквозь шерсть и войлок.
– Давай-давай, деваха, бери чай, – приказал усатый. – Мы тут так, мёрзнем да живём, живём да мёрзнем. Ты, это, как его, хошь назвалась бы. Как звать-то тебя?
– Ида, – кое-как взяв жестяную кружку, проговорила она.
– Чё за имя такое? Отродясь не слыхал.
Ида глотнула горячую жидкость и почувствовала, как она приятно разливается по внутренностям. Жить стало теплее. Ида попыталась сообразить: где она и стала осматриваться. Кругом было холодное однообразие. Тёмная вода, золото осени по берегам и гудящая старая моторка с деревянным сиденьем, покрытым толстым ватным одеялом, на котором она сидела рядом с усатым мужиком.
– Чё, деваха, устала? Мы уже пять часов плывём. Скоро будем.
– Слушай, Серёга, зачем её в посёлок-то переть? Давай сразу Бодровым закинем, – опять обернулся впереди сидящий.
– Ну а чё, давай, хошь это, как его, меньше разговоров будет.
Лодка повернула влево, и вскоре Ида на берегу увидела большой бревенчатый дом, больше похожий на серый сталинский барак, окружённый плетёным забором. Впереди сидящий мужик пришвартовал моторку к небольшому деревянному пирсу, зацепил её канатом и ушёл по направлению к дому. У Иды мелькнула слабая надежда.
– Мужчина, отпустите меня, что вы хотите, я всё сделаю. Я домой хочу. Отпустите, прошу, – вцепилась в фуфайку усатого Ида. – Меня с работы уволят из-за прогулов.
– Деваха, ты чё, тебе хорошо будет. Тебе зачем работа? Тебя Бодровы это, как его, и накормят, и оденут, – мужик отдёрнул от себя руки Иды.
– Это преступление! Вы украли меня и хотите продать! Вас в тюрьму посадят!
– Не посадят. Тебя никто не найдёт. Не ты первая, не ты последняя. Вон, Лёха уже идёт.
– Пятьдесят пять! – крикнул с берега водитель моторки. – Веди девку!
– Мужчины! Миленькие! Будьте людьми! Я вам восемьдесят отдам! У меня на карточке с зарплаты остались! Вот, в сумке! Я не скажу про вас никому! – вцепилась опять Ида в усатого.
– Лёх, сюда, она, это, как его, брыкается!
Лёха подбежал, и не успела Ида опомниться, как уже оказалась выдернутой из лодки сильными ручищами и брошена на пирс.
– Ты, девка, не дури! Мы не зря с тобой валандались столько времени! – сказал, как отрезал, водитель моторки.
– Лёха, это, как его, у неё на карточке деньги есть. Можа заберём, потом снимем в городе.
– Можно.
Мужик этими же сильными ручищами высыпал содержимое Идиной сумочки на пирс, полистал визитницу, вытащил карту и сунул себе в карман, наклонился к Иде и зажал ей пальцами горло:
– Давай, девка, пароль. Не то задушу и выброшу в реку, – по-доброму сказал он. – Тебе не нужны деньги уже, а нам нужны. Нам детей кормить надо.
Ида ощущала на своей шее горячие толстые пальцы и чувствовала, что они сжимаются сильнее и сильнее. Ей стало уже трудно дышать. «Жизнь дороже», – мелькнула утешительная мысль.
– Двадцать пять, двадцать, – прохрипела она.
– То-то же, – расслабил пальцы Лёха. – Смотри, обманешь, хуже будет, – улыбнулся он.
Сдёрнув с неё валенки, он одним рывком поставил Иду на ноги, сорвал тулуп и толкнул вперёд:
– Давай, скачками. Нам ещё до дома плыть.
Ида, собрав всё с пирса в сумку, пошла по грубо протоптанной тропинке. «Невежды несчастные, – плача от обиды, думала Ида, – они даже не знают, что моя сумка и одежда стоят в десять раз дороже, чем у меня денег на карте. Хотя зачем им мои вещи?» Она ещё не совсем осознавала, что с ней происходят какие-то непонятные события. Ей казалось, что это всё снится. Она хотела быстрей проснуться, принять душ, выпить крепкий кофе со сливками и пойти в ненавистный офис, в котором она начала работать сразу после окончания финансово-экономического института. Офис был омерзительным ещё и по той причине, что Иде приходилось целыми днями сидеть с документацией, а ей хотелось заниматься творчеством, но она не могла себе этого позволить, ведь творчество – понятие растяжимое и не всегда даёт доход. А она хотела писать книги. Литературу Ида ценила и любила. Читать мировую классику она начала с детства. И, проживая жизнь разных героев, она впитывала в себя их мысли, анализировала их поступки и всегда отождествляла их со своими жизненными перипетиями. Благодаря этому, она умела философски смотреть на проблемы и это ей хорошо помогало адаптироваться в разных обстоятельствах. Ида тоже хотела создавать произведения, но на это не было времени. «Деньги… всё деньги…» – подумала Ида, бесцельно разглядывая огромный дом из серых, пропитанных влагой брёвен.
– Я всё равно отсюда выберусь, – успокаивающе сказала сама себе Ида.
– Вот она какая, вот она, – радостно залепетал мужик с жилистой шеей, который стоял на крыльце в зелёной болоньевой куртке. – Свеженькая, беленькая, красивенькая, только больно тощая, ну ничё, переживём. Я в тебя полсотни вгрохал, девонька, отрабатывать будешь.
Ида устало посмотрела на тупое мужицкое лицо, на котором явственно отражалось пристрастие к алкоголю и сигаретам.
– Вы мой шеф, как я поняла, – Ида опустилась на крыльцо. – Как вы не понимаете, если меня найдут, то всё, вас в тюрьму посадят.
– Не горюй, миленькая, кто ж тебя здесь искать-то станет? Тебе хорошо будет у нас. Будешь работать, мы тебя будем кормить. Только запомни, дорогуша, я тебе не шеф, а царь. Шеф тебе денежки платил, а я не буду. Так-то так. Ты давай, не кисни, заходи в дом-то. Моя Натаха тебе всё покажет.
Ида встала и пошла в дом. Хозяйка была немного посвежее своего мужа, но взгляд был таким же тупым, как у всех людей, которые не развивались интеллектуально.
– Наталья Алексеевна я, – деловито сказала она. – Я люблю по имени, отчеству. Ты в такой одежде не сможешь работать, принесу тебе свою.
Окинув взглядом её толстую фигуру, Ида усмехнулась и тут же получила пощёчину.
– Посмейся мне ещё, посмейся. Мой Васька меня такой любит. А ты вобла городская. Ничего, скоро работать будешь, как лошадь. И красота твоя сдохнет, поняла?
Ида поняла. Она поняла, что попала в полную зависимость совсем непонятно от кого, непонятно где. А как выбраться, Ида пока не знала. Незнакомое ранее чувство ненависти к людям, к их тупости, ограниченности, примитивности, стало терзать её сердце и ей самой было плохо от этого ощущения.
Дом делился на две половины. В одной жили хозяева, а в другой – работники. У работников были довольно и скудные, и антисанитарные условия, практически никакой мебели, грязный некрашеный пол в коридоре и комнатках, повсюду валялись окурки и какие-то серые тряпки или скорлупа от разбитых яиц. Запах несвежего белья резко врезался в нос.
Иду поселили тут же, в доме, в половине для работников, в небольшой комнате, в которой стояли по обе стороны от двери две металлические кровати. Посередине, возле узкого окна, громоздился грубо сколоченный стол из неотёсанных досок с грязно-жёлтой небрежно наброшенной скатертью. На столе валялась пустая пачка от Choco Pie и пара дешёвых сигарет, спички и керосиновая лампа. Вместо шкафа для одежды были протянуты верёвки в обеих углах комнаты возле двери. На одной из них, справа, болтались какие-то штаны и халаты. Идина верёвка и кровать были слева.
– Твои шмотки, – Наталья небрежно бросила на Идину кровать комок вещей. Дашка сёдня коров пасёт, завтра с ней пошуруете в тайгу за клюквой. А ща переодевайся и ко мне на кухню, картофан чистить.
Ида брезгливо надела Натальины вещи, затянув своим ремнём от Gucci сваливавшиеся шерстяные трико, и выглянула в окно. Грязный двор, заваленный старыми досками в бурьяне, выглядел совсем неуютно. Возле забора возвышалась огромная ржавая бочка, как потом выяснилось, в неё возили воду из реки, которой потом пользовались в быту и даже пили. Другой воды не было.
Чистить картошку Ида не умела, это делала либо домработница, либо кухонный комбайн. Поэтому, пока ей удалось научиться счищать минимум кожуры, она получила две пощёчины от Натальи.
«Странно всё, какой-то пришелец, с какой-то галактики, – начала анализировать Ида, аккуратно счищая кожуру. – Всё так неправдоподобно с одной стороны и загадочно – с другой. Теперь – какие-то мерзкие люди… И ничего не понятно. Надо будет пообщаться со своей соседкой по комнате, может быть, она прояснит ситуацию».
Вечером пришла Даша, крупная молодая девка, круглолицая и добродушная. Она широкими уставшими глазами посмотрела на Иду:
– Чё, новенькая? Поди-кась из города?
– Из города. Ты как догадалась?
– Руки больно белые, не наработанные. Ничё, Наташка тебя быстро объездит. Мы здеся пашем, как лошади. Делу время, а потехе час. Я, вона, научилась даже охотиться, Васька иногда меня отправляет на сохатого. Говорит, что у меня рука лёгкая. Тока я ему не верю, самому, небось, неохота со зверем валандаться. Его же обрабатывать надо.
Даша деловито достала из кармана потрёпанных спортивных штанов с грязно-красными лампасами клочок газеты, оторвала квадрат, достала из-под подушки тканевый мешочек с табаком, развязала, достала щепотку, насыпала в газетный обрывок, завернула трубочкой, послюнявила край, приклеила. Взяла со стола спички, прикурила и, закрыв глаза, сладко затянулась.
Ида закашлялась от едкого дыма, вытерла слёзы, спросила:
– А сигареты?
– Это полная хрень, – не сразу ответила Даша. – Васькин табак круче, до нутра продирает. Сигареты на чёрный день, когда Наташка злится и забирает табак. Она как начинает метать громы и молнии, так становиться вне себя.
– Лампа зачем? – кивнула Ида на стол.
– Дык свет гасят в десять вечера, станция перестаёт работать. Васька жадный, саляру экономит. Но этого фраера жадность не сгубила.
– Этот Васька купил меня за пятьдесят пять тысяч. Откуда в такой глуши деньги?
– Да ты поди-кась и не знаешь, что Васька богатый. У него денег куры не клюют. Мы медведя валим, он желчь продаёт, соболя продаёт, рыбу продаёт. У него лодки есть, катер, БТР даже есть.
– Да, БТР – это показатель, – съязвила Ида.
– А ты не кинозвезда, случайно? Шибко красивая какая-то. Я таких ещё не встречала. Прямо неземная.
– Нет, Даша, я самая обычная, экономист к тому же. А красота моя от природы. Я в ней не виновата, – улыбнулась Ида. – Только я ей не горжусь.
– Да ладно, – не поверила Даша. – Мужики поди-кась липнут, как осы на мёд, любят поди тебя без памяти.
– Ничего подобного, – устало сказала Ида. – Я не зацикливаю своё внимание на мужчинах. И у меня нет цели побыстрее создать ячейку общества. Всё моё время занимает работа. У меня даже никогда не было серьёзных отношений. Тётя воспитывала меня строго, говорила: сначала свадьба, потом всё остальное. Да и Парисов уже не существует в наше время, – продолжила Ида, слегка улыбнувшись, вспомнив, с кем сравнил её тот чёрный.
– Ну ты ваще крутая! Мужики просто к тебе подкатывать боятся. Ты главное здеся не ной, не распускай нюни и работай хорошо, иначе Васька тебя в жёны продаст. Он уже одну продал, была тут тоже Любочка из города. Ничё не делала, хоть Наташка и била её. Лень-то хуже болезни. Ваське надоела, он привёз мужика из тайги какого-то и продал её. Она на твоём месте спала.
– Спасибо, что предупредила, Даша.
– Хоть спасибо, хоть не спасибо, кушай с булочкой. А тебе чё, замуж никто не звал?
– Предлагали три человека. Но мы с тётей решили, что это не мои варианты. У одного нет своей квартиры, а я не приемлю мужской пол без собственной жилплощади. Другой претендент старше меня на целых десять лет, а это – разные взгляды, разный подход к воспитанию детей. Третий же ниже меня по статусу, и это, конечно, тоже недопустимо. Он вроде неплохой парень, и тётя ему сказала: что пусть сначала перерастёт меня в карьерном соотношении, а потом уже приходит с рукой и сердцем.
– Понятно, ладно, всё, спи давай, завтра ни свет ни заря поднимут небось, – завалилась Даша на подушку и тут же засопела.
А Ида уснуть не могла. Она залезла на кровать с ногами, опёрлась спиной о стену, обняла колени руками и стала думать, что делать дальше, ничего не придумав, она сказала сама себе: «Я всё равно отсюда выберусь», и погрузилась в воспоминания.
Ида выросла в полной неге. Её любили и баловали сначала родители, потом тётка. Отца с матерью Ида почти не помнила. Обрывки памяти сохранили только сильные отцовские руки, которые подбрасывали её высоко-высоко, и красивые нежные глаза матери. Ида не знала никаких жизненных проблем. В детский сад она не ходила, но день был расписан чуть ли не ежеминутно. Развивающие занятия по музыке, рисованию, математике, английскому и арамейскому языку.
В графике присутствовал бассейн с личным тренером по плаванию и танцы. Два раза в неделю приходила гувернантка и обучала Иду чтению и письму.
Когда Ида подросла, тётка отдала её в элитную школу, но занятия английским и арамейским продолжались с репетиторами. Ида как-то спросила тётку:
– Тётя, для чего мне арамейский? Это уже почти вымерший язык. Мне кажется, что во всём городе его учу только я.
На это тётка ответила цитатой Горького:
– «Учитесь у всех, не подражайте никому». Ты поняла, моя девочка? Пусть никто не учит, а ты учи.
Ида согласилась и больше не перечила тётке.
Ещё тётка приучила её к дорогим качественным вещам. И Ида до сих пор покупала выходную и домашнюю одежду только известных брендов.
– Прежде всего, моя девочка, поддерживай отечественного производителя, – говорила тётка. – для экономики нашей страны это очень важно.
И Ида слушалась. Только тётка запрещала ей учиться в автошколе и обзаводиться машиной, даже перед смертью она сильно просила Иду не делать этого. Авария, в которой погиб родной брат с женой, незаживающем шрамом жила в её душе. И Ида пообещала тётке исполнить её желание.
