Kitobni o'qish: «Бересклет»

Shrift:

Антонина Калинина родилась в Москве в 1978 г. Окончила филологический факультет Московского университета, защитила диссертацию по классической филологии в Берлине. С 2000 г. занимается стихотворным переводом. Стихи и переводы публиковались в альманахе «Век перевода», «Альманахе Новой камеры хранения», в журналах «Иностранная литература» и «Крещатик».

Предисловие

Все здесь настоящее – новое, потому что древнее.

Знаешь, раскрылся уже бересклет
Птичьим карминно-оранжевым оком.
Вспомнишь ли время, которого нет
Слушая гаснущий в небе широком
Поезда гул или пенье планет?

Увидишь голубиным глазом бересклета – вспомнишь. Антонина Калинина живет сейчас в Оксфорде, поэтому я представляю: этот сборник – живой Эшмолиэн: и фрагмент Пергамского алтаря, и египетская кошка – в ухе сережка, и комнатка в ветхом доме детства, и ярко-синее Благовещение Учелло, солнечный ветер, глас хлада тонка, и простая зегзица, и Крест…

Станут ли кости мои бирюзой
Яркой, как просинь небес пред грозой?

Любимый маленький сборник – 50 стихотворений и переводы… и я никогда не успеваю прочитать его целиком (как список кораблей), потому что меня накрывает большая волна, захлестывают жизнь и смерть, разноцветные смыслы начинают звучать во мне уже другими голосами и, благодарно-легкомысленно, я почти забываю прозрачные жертвенные стихи, через которые они вошли.

Я здесь один, и никто не замечает,
Как я тускнею, и все вокруг ярчает.

И ярко-мгновенно-хрупкое, и предчувствие счастья, и великая печаль – арфы на раките, просто так их бессмысленно трогать, не зазвучат, если ты не Давид-пастушок, не «школьник, вернувшийся с прогулки». Вот это все есть в стихах Антонины.

Древние метры, чужие стили – меч в камне, чтобы их поднять, ими «оперировать», требуется не личная сила, а избранность. Вот это я чувствую в ее «стилизациях» и переводах.

А чтобы нам не умереть от серьезности, есть Тонино чувство юмора, котик в чемодане, котяра на холодильнике…Или пойди, путник, погляди в светлой печали на псевдоантичный фриз, умились, как жадюга Циммерман кормит баранкой антилопу гну… и Бог тебя простит.

Елена Ванеян

Глас хлада тонка

Человек культуры живет на всем громадном пространстве мировой культуры. Антонина Калинина – филолог-античник, переводчик с нескольких языков (а в числе переводимых авторов такие разные и глубокие поэты, как Кавафис, Каросса, Антонио Вивальди, Эудженио Монтале, Роберт Бриджес), она же автор диссертации об античных комментариях к Горацию. Если бы мы не знали этого – могли бы догадаться по культурной насыщенности текстов, по обилию аллюзий, по строгой музыке стиха, по античным размерам… Но ведь классическое образование – тяжелый багаж для поэта, разве нет? (Не сказал ли Сами-знаете-кто, что поэзия должна быть глуповата?) Нет – если драгоценное наследие столетий не лишает зрение остроты и не препятсвует, ощущая связь каждого мгновения с протекшими веками, остро чувствовать и его неповторимость. Все повторяется, но все – словно в первый раз.

Стихи Калининой – глубокие стихи, и не любому читателю они дадутся, но своего читателя – вознаградят сторицей. Потому что помимо трехтысячелетней культуры в них живо сиюминутное, непосредственное чувство, доподлинность остановленного мгновения, а изысканные античные размеры звучат так уверенно и непринужденно, как будто сейчас родились. Здесь все переплетено и взаимопроницаемо – и сапфическая строфа звучит из уст юной студенточки —

Вот и выходной, а на сердце пусто;
Тикают часы да шуршат страницы.
Все пошли в кино, всяк гуляет купно —
С парою пара.
Неужели так и сидеть мне дома?
Жизнь в осьмнадцать лет – это, сестры, старость:
Года два всего-то нам и осталось
Младости сладкой…

– а в привычном белом стихе , описывающем обыкновенное воскресное утро, сами собой рождаются античные образы —

…на зеркале следов не остаётся,
и, вглядываясь, прошлого лица
под нынешним лицом не различаю.
Тезей один на берегу пустынном,
и Ариадна сматывает нить,
и Пенелопа от станка отходит…
Пустынен лист; и комната другими
наполнена тенями и шумами.
и я одна в кругу воспоминаний…

Это поэзия глубокой мысли, интенсивного чувства. Но самое сильное чувство живет в поэзии лишь постольку, поскольку поэт преображает его в слово – поэтому и отношение поэта к слову не такое, как у нас: для него это не инструмент, а изделие, творимое им, но и его творящее. Вот очень характерное для Калининой стихотворение:

Слышен шепчущий шум океана
Сквозь закрытые створки окна,
Но с волною душа неслиянна,
Поднимающей щебень со дна.

Вечность камня и неба ночного
Одинаково сердцу страшны –
Только в трепетной вечности слова
Мы прошедшее видеть вольны.

Что его очищающей властью
Освятилось, то сердцу родней —
Потому-то предчувствие счастья
Настоящего счастья сильней.

Слова послушны поэту. Высокая лирика, пейзаж, подражание псалму… Блестящие образцы стилизапции – чего стоит только восхитительное подражание городскому романсу «Зеленые глаза»или смешнейшие «детские стихи»об отъезде кота на историческую родину (в Египет):

Валерьянки quantum выпит,
Кот развеселен и пьян.
«Чемодан, вокзал, Египет!» —
Восклицал он, дик и рьян.
Позвонив в Аэрофлот,
Взял билет на самолет.

Или «Гимн коту» – это уж подражание чему-то ассиро-вавилонскому или шумерскому:

И когда в гневе он, фыркает, как паровой утюг,
Когда благосклонен, мурлыкает он!
Поднесем же ему сметаны от сметан наших,
Почтительно расчешем власы хвоста его —
И тьфу-тьфу-тьфу на него, тьфу-тьфу-тьфу на него

Отдельно следует сказать о переводах А. Калининой. Поэтический перевод – жанр парадоксальный: ведь поэзия не существует сама по себе, отдельно от языка, на котором создается, стихи на другой язык непереводимы. Непереводимы! – и когда все-таки оказываются переведены, то это всегда чудо. И то, что эти чудеса почему-то повторяются, и мы можем немало их перечислить – еще большее чудо.

Поэтический дар и дар поэта-переводчика – разные дарования. Переводческое дарование – особое, оно протеическое, сродни актерскому – а актер, играющий, например, Наполеона, не обязан сам быть великим полководцем. С другой стороны, я могла бы назвать нескольких крупных поэтов, которые, переводя, остаются собой, а не перевоплощаются в переводимого (Пастернак в первую очередь). Калинина – перевоплощается. Ее Кавафис – поэт из самых «непереводимых», но переводимый снова и снова, чья поэзия уникально сочетает скепсис и трагическую иронию ХХ века с античной ясностью и высокой простотой, – в переводе Калининой прост, ясен и трагичен.

И каждый из переведенных ею поэтов говорит только ему присущим голосом. Если же говорить о том общем, что присуще им всем, а также и собственным стихам А. Калининой – то это отсутствие вычурности, истерики, нагнетания эмоций – того, чем грешило так много поэтов минувшего столетия.

Калининским стихам присуща простота – глубокая и сложная простота, приходящая как итог долгих размышлений и глубоких чувств. При чтении этих стихов вспоминаются удивительные слова великой Книги:

Большой и сильный ветер… после ветра землетрясение.. после землетясения огонь… после огня веяние тихого ветра.

Или, по-славянски, глас хлада тонка.

Александра Петрова

1. Стихи

1. Бересклет

(вариации на тему одного романса)

Ветер и вишня бросают в окно
Горстку заученных нот сарабанды,
Тонкого ливня немое кино
Льётся за окнами утлой веранды —
Это корабль, утонувший давно.

Бледная радуга вдруг озарит
Мир, окольцованный узкоколейкой,
Робкая рябь по воде пробежит,
Мальчик с ведерком идет за уклейкой,
Поздний кузнечик в траве зазвенит.

И от зари загорится простор
Выцветшей нивы и ярких озимых,
чисто омытый откликнется бор
голосом, спрятанным в неопалимых
звонких деревьях его до сих пор.

Знаешь, раскрылся уже бересклет
Птичьим карминно-оранжевым оком.
Вспомнишь ли время, которого нет
Слушая гаснущий в небе широком
Поезда гул или пенье планет?

2004

2. Последний праведник

Ангел смерти выходит из дома Лота,
Праведнику десницей закрыв глаза.
На заре проходят сквозь городские ворота;
Тишина; кузнечик стрекочет; близка гроза.

Высохла пальма; колодец пуст; отравлены брашна.
В городе весть разносится: умер Лот.
Последний праведник умер – и, значит, страшное
В Ниневии и в Содоме грядет.

Ноябрь–декабрь 2005

3. Благовещенье

Холодно чистое небо пока,
Выпорхнет птица, сорвавшись с шестка,
Свист издалека заслыша.
Сквозь колыханье воздушных слоев
Слышно биение колоколов —
выше, и выше, и выше!

Быстр алебастр, чист небосвод,
Носится голубь над просинью вод.
Скоро и Пасха настанет.
Долго ли – теплое время придет,
Стриж в переносице брови сомкнет,
В небо прогретое прянет.

Солнечный ветер подул и накрыл
Пару трещеткой распахнутых крыл,
Перьев сквозистых гребенку.
Вяхирь и ветер отныне – одно,
Пресуществление солнца в вино.
Глас хлада тонка.

май 2007

4. Бирюза

Ветер вздымает натянутый плат.
Там, в вышине, бирюза и агат.

Кто же с волною елея смешал
Стёртый в прозрачную пыль минерал?

Стриж, вдруг ныряющий вниз головой,
Воздух кромсает в клочки предо мной.

Что же и верность, и совесть моя?
Вихря поглотит меня полынья.

То, что идёт неизбежной волной
с юга и севера, вновь надо мной.

С юности ты мне знакома, гроза!
Молнией мне застилает глаза.

Всё оживлённей мерцание спиц,
Слышится гром грозовых колесниц.

Крик потревоженных бурею птиц,
Лестницы лиственниц, вспышки зарниц.

Вод нисходящих раздробленный вес
Рушится волнами ветра на лес.

Станут ли кости мои бирюзой,
Яркой, как просинь небес пред грозой?

Слов набегающих асиндетон,
Глохнущий гром, затихающий звон

Лопнувшей лампы; осколки слюды,
Всё заглушающий шорох воды.

Небо сгустилось уже надо мной –
Станут ли кости мои бирюзой?

2005

5. Кукушкины слезки

(заплачка)

Дождик летний пролетел да заглохнул,
Путь песчаный понамок – да просохнул.

Небо синее горит облаками,
Поле желтое цветет васильками.

Дождь прошел – запричитала кукушка,
Откликаются овраг да опушка.

Как на Троицу да как на Купалу
Звонким голосом она куковала.

Только слезки у нее и остались –
Ах, куда ж ее птенцы подевались?

Подросли, из гнезд чужих улетели –
Вдалеке закуковали-запели.

«Ах я сирая, куда мне под старость –
Только слезки у меня и остались,

Да и в юны годы я сиротела,
Моя матушка сама улетела».

Травка бедная, кукушкины слезки,
В перелеске все сосна да березки.

Горько, жалобно она куковала –
Матерь Божия ее приласкала:

«Ты не плачь, не плачь, простая зегзица,
Голосок твой чист и свеж, как водица,

Не одни твои птенцы сиротливы —
Все вы сироты, покуда вы живы».

Я у поля, у опушки стояла,
Да про тот про разговор услыхала.

А во поле васильки да гвоздика,
А в лесу уж отошла земляника.

За оврагом тень полдневная ляжет –
Свежий голос мне о смерти расскажет.

Дождик летний пролетел да заглохнул,
Путь песчаный понамок – да просохнул.

2010