Kitobni o'qish: «Не называй его Титаником»
Как-то рассматривая семейный альбом американской подруги я обратила внимание на ряд интересных снимков: мужчина, окруженный туземцами; красивая девушка, очень похожая на мою подругу. Только дата под фотографией указывала, что девушка на снимке на 50 лет старше моей подруги. «Это моя прабабушка. Она одна из тех, кто спасся во время гибели Титаника. А это… тот самый Титаник»
Титаник, к которому до сих пор не угасает интерес, и в моем романе стал возвратным дыханием прошлого. А люди из семейного альбома моей подруги, прошедшие через тернии многоликой жизни, стали героями моего романа.
Саманта трагическим взглядом посмотрела на остов гигантского судна и безрадостно произнесла: «Не называй его Титаником». Нежно обнимая жену, Джон мечтательно проговорил: – «Еще никто не построил двойника Титаника. А я… Я построю». – При этом глаза Джона высвечивались азартом выигравшего игрока.
Саманту Джон встретил, когда ему было немного за тридцать. До неё связи с женщинами происходили как лунные приливы и отливы: пришли – ушли. Он искал ту, которая походила бы на первую его любовь из далекой юности. Даже по происшествии времени Джон воспринимал первую любовь как преклонённое чувство, по которому он тосковал и призывал в самые тяжкие времена. И когда он лишился озарившего его счастья, ему казалось, что «земля ушла из-под ног». Утратив смысл жизни Джон отдал себя на волю судьбы. И вот появилась Саманта, которая вдохнула в него живительный глоток упоительного чувства. Саманту он увидел на фотографии. Мистическое сходство с образом первой возлюбленной поразило и взволновало Джона, обозначив в этом перст судьбы. И вся дальнейшая жизнь с ней стала безмерным счастьем. Он снова любил. Отступило чувство одиночества, которое его преследовало много лет. Счастье, которое вдохнула в него Саманта, заполнило душевную пустоту, которая шлейфом тянулась с обездоленного детства.
Джон родился, когда отголоски Великой депрессии ещё держали большинство американцев в помутневшем недопонимании: как такое могло произойти с некогда процветающей страной… И не всем, кого накрыла волна разрушительного банкротства, удалось встроиться в ряды ориентированных на новый виток счастливой будущности. К таким относился и отец Джона, владелец крупной судоверфи, который вслед за депрессивным коллапсом страны вогнал себя в трясину пьянства и алкогольной отверженности. Оглушенный эхом беспомощности, он утратил интерес к жизни. Единственное, что вызывало просветление в его похмельных глазах – это деревянный кораблик, на котором было выцарапано – ТИТАНИК. Глядя на этот «фантом величия», отец сопоставлял исход исторического гиганта со своим паде-нием с высоты благополучия в никуда. В пьяном недоумении он причитал: «Как это могло произойти… Кто сгубил…». И заплетающим языком наставлял Джона: – «Ты должен построить свой Титаник. Точную копию того… Титаник-2». При этом взгляд отца становился осмысленным, и он внятно проговаривал: «Твой Титаник не должен затонуть». В эти минуты казалось, что, прозрев, отец встанет, сметет со стола весь похмельный атрибут, и начнется другая жизнь. Однако… Всё оставалось таким же никчемным, полной утратой отца к жизни и сыну.
Как-то окинув Джона потускневшим взглядом, глотая пьяные слезы, отец плаксиво посетовал: «И зачем ты родился… Вот кому ты в этой стране нужен… Ни-ко-му. Ну что ждет тебя…». – И ударом кулака по столу вынес окончательный приговор: – Марёха».
Расточать время на жалость к себе мальчику не позволяла сама жизнь – унизительная, жестокая неразборчивостью. Взрослый, малый – никого не щадит. И эта безрадостная жизнь взращивала в мальчике протест бессмысленному прозябанию. Судьба отца и его друзей, в мареве беспробудного пьян-ства которого он жил, формировала в его подсознании ориентир на будущее: «Я не буду таким. Я не утону в нечистотах унылой жизни». Этот вдохновляющий клич заставлял мальчика самостоятельно выкарабкиваться из духовного мрака.
«Кувыркаясь» в созерцании никчемного нищего окружения, перебиваясь подачками сердобольных соседей, Джон в шесть лет занялся предпринимательством. Бутылочный промысел стал спасением от голодных головокружений. Запас бутылок пополнялся совместными попойками отца с такими же выпивохами, как и он. Стеклянный бизнес большого дохода не приносил. Конкурентным было это ремесло. Однако несмотря на малолетний возраст сообразительному малому удалось вклиниться в водоворот этой коммерческой деятельности. Хотя часть прибыли забирал отец на «восстановление здоровья», несколько фунтов, припрятанные в потайных отворотах истрёпанных штанов, будоражили его детское воображение. Пересчитывая свои копеечки, мальчик чувствовал душевную эйфорию. А вместе с этим потаенным чувством и некую независимость. При всём разнообразии юдольной жизни Джона вдохновляли минутки созерцания образа Мадонны. В душе маленького мальчика обликом святой Богородицы запечатлелись смутные очертания матушки. Иконка с двояким обличием помогала ему пережить часы горькой безысходности, а в минуты радости он тоже обращается к матушке в лике Богородицы. Мамочка ушла из его жизни, когда ему не было и трех лет. Но присутствие матушки Джон ощущает. Иконку эту он носит всегда с собой. После смерти матери отец не женился и не приводил в дом женщин. В подпитии повторял: «Никто не сравнится с Матильдой моей». Мать Джона звали Матильда. Тетушка Мэри, сестра отца, жалея умершую родственницу, говаривала, что ту сломала безмозглость братца, а доконали несчастную запойное пьянство и депрессия того. Джону из этого жалостливого воздыхания понятно было всё, кроме какой-то депрессии. И от этого непонятного диагноза ему становилось жалко отца. Ютясь в парах дурманящего алкоголя, Джон маленьким сердцем чувствовал глубину отчаяния отца. И будто чувствуя это притяжение, и в роди-теле проблескивало скудное пробуждение отцовства. В глубоком похмелье, приобнимая сына и глядя погаснувшим взором в одну точку, он пытался донести до Джона смысл жизни, в которой сам не нашел своей соломинки. «В стране, которую создали насилием, оплот могущества – это Сила. Стукнув со всей пьяной мочи по столу, добавлял с озлобленной беспомощностью: – И Власть. И Никого над собой». И в этом пьяном беспомощном призыве чувствовалась боль сломленного, подавленного человека.
Но и в этом мире бессилия Джон выхватывал скудные крохи пользительного. Пьянчужки, застольщики отца, в хмельном откровении раскрывали свою «риал лайф», из которой их выплеснула штормовая волна экономической катастрофы. Ведь они когда-то тоже были у дел, а некоторые – у очень больших. Сочувствуя сиротской доле Джона, «наставники» пытались как-то скрасить его безрадостное детство. Так один из собутыльников отца из страниц замусоленной книги экономического содержания, единственной в их доме, мастерил для него бумажные кораблики. А сделанный им бумаж-ный змей стал предметом зависти дворовых мальчишек. Одновременно с бумажным ремеслом выпивоха, тыча пальцем в вырванные страницы с непонятными экономическими названиями, обучал Джона и чтению. Скучные тексты с блеклыми кривыми линиями на выдранных листах мальчика совсем не занимали. Однако под шлепки и пьяные окрики надомного учителя в шесть лет Джон научился читать и писать. Эти уроки просвещенного выпивохи осядут в маленькой головке Джона мудрыми наставлениями: «Не учась, в люди не выйдешь». В будущем эти поучения он будет вспоминать с пониманием. А ещё из образовательной программы мальчик вынес и другой жизнеутверждающий постулат: «Не показывай свою слабость». К чему в скором времени Джону и пришлось прибегнуть.
Развлечение с бумажным змеем стало козырным номером в дворовой забаве. Увлекательное зрелище парящего в потоке воздуха змея сопровождалось радостными криками. Вибрирующий хвост из нарезанных полосок бумаги вызывал эйфорические возгласы: «Шуршит»; «А виляет… Как живой». Пируэты бумажного змея, рассекающего воздушное пространство, сопровождались громкоголосым «Ура». Управляя по очереди летающим аппаратом подростки обменивались ликующими выкриками: «Здорово летает» – «Ага. Дай я подержу…» – «А потом мне…».
В этом водовороте радости вне игры оказался Гас. За свой паскудный характер он давно отвратил от себя местную ребятню, а сейчас в новой игре его «в упор не видели». Гас с нескрываемой завистью наблюдал за развлечением сверстников. И в озлобленной натуре возникла вероломная мысль «Раз не мой, так будет ничей …». С этой мыслью он стал обдумывать, как осуществить гнусное намерение. Коварный замысел, как червь, точил мозг великовозрастного злопыхателя. И вот случай отмщения представился. Бумажный дракон, подхваченный порывом ветра, вырвался и полетел в синюю даль. Все в панике бросились в погоню за удаляющимся змеем. Но недолго тот витал без управления. Бумажная конструкция плавно опустилась недалеко от Гаса. Такое везение даже ошеломило завистника. Но опомнившись, тот схватил змея, упавшего с небес, с намерением скрыться. Но тут пред ним предстал запыхавшийся Джон. Видя, что побег сорвался, Гас решился расправиться со змеем, уплывающим из рук. Он пнул змея, оторвав часть хвоста. Не испугавшись монументального вида дылды, превосходящего в весе, Джон ринулся на злыдня.
Гас, трусливый по натуре, видя воинственно настроенного хозяина змея, побоялся ввязываться в драку и поспешил отступить.
Однако нутро лавочного сынка гложила «жаба». И он решил сменить тактику: предложил Джону бартерный обмен, поменять змея на кепку. Кепи Джона была старой, без козырька и походила на тряпочный «блин». Этот головной атрибут, конечно, требовал замены. Но тут же сработала логика – «Кепка и змей…Ну, и что даст мне этот торг… Змей это… Нет. Ходил в дырявой кепи, и ещё прохожу. А змея подремонтирую, и он ещё порадует своим полётом. А Гас пусть изводится завистью в своей кепке».
А Гаса и не покинуло намерение овладеть змеем. Завладеть и изничтожить, чтобы никому не достался.
И лавочный отпрыск предложил Джону обменять змея на папиросы, которые приворовывал у отца. Этот бартер заставил Джона задуматься. «Папиросы – не кепка. На деньги от проданных папирос можно и кепку приобрести, и ещё кое что». Научный принцип «Деньги делают новые деньги», который мальчик почерпнул из той самой экономической книги, что была источником его знаний, давно подстёгивал на поиски нового денежного дела. Бутылочный бизнес уже не приносил ожидаемого дохода. Отец был уже в таком обреченном состоянии, при котором попойки с собутыльниками сошли на нет. А сбор тары на чужих территориях зачастую заканчивался не очень вдохновляющим бегством. А курево – доходный товар. Змея же он смастерит нового. В книге с экономическим содержанием листы еще имеются.
Десять бартерных папирос, проданные подвыпившим матросам по доллару за штуку, принесли как раз те новые денежки, что подтвердили тот научный принцип. И, быть может, эта копилка и заложила в сознании маленького бизнесмена позыв к будущему предпринимательству.
Но скончался отец, и коммерческие дела Джона прервались. Мальчику было восемь лет. А через неделю в дом пришли кредиторы и описали имущество. Да какое там имущество… Из родительского дома мальчик вынес иконку с образом Богородицы и деревянный кораблик, напоминание о завете отца. Покрутившись с неделю среди таких же, как и он бездомников, Джон отправился к соседскому сараю, который не раз служил ему прибежищем. Мальчик сюда сбегал, когда у подвыпившего отца пробуждался воспитательный порыв. Сосед знал о маленьком квартиранте. Отцу, одурманенному алкоголем, убежище мальца не раскрывал. Жалел малого. Вспоминая мать Джона, сосед тяжко вздыхал: «Какая красавица была. Рано остался мальчонка без материнской ласки».
Сарай был небольшой клетушкой с дырявой крышей. В копне сена Джон устроил спальное ложе. От одиночества, горечи непонимания своего места в этой жизни у мальчика в душе защемило. Вспомнились слова, брошенные пьяным отцом: «Кому ты нужен…» Обида, отчаяние скатились теплой слезой. Достав из-за пазухи небольшую иконку с образом Богородицы, мальчик сухими губами прошептал: – «Мама, мамочка… Где ты…» Слизав солоноватую жидкость, застрявшую в уголке рта, Джон вскинул взгляд вверх. Через брешь с небесной глади, сияя золотистым блеском, просматривалась яркая звезда. В её сверкающем ореоле Джону привиделся женский лик. Он в недоумении приподнялся. Видение не исчезло. Всматриваясь в сияющий нимб, мальчик детским воображением старался разглядеть родной образ. Ему захотелось поделиться с родной мамочкой своими мыслями, но он только повторял: «Мамочка. Мамочка моя…» Обволакивая ласковым взглядом Джона, видение чуть заметно улыбалось. И в его голове, затуманенной чудесными грёзами, прозвучали ободряющие слова: «Я всегда буду с тобой». От этих слов тепло разлилось по телу мальчика. Сердечко замерло от нежного посыла сверху. Джон в смятении откинулся на сушенную траву. Сжав в кулаках комочки прошлогоднего укоса, уже утратившего аромат душистости, мальчик в надежде снова глянул в небесную глубину. Чуть заметный светящийся лучик, след от волшебной звезды, удалялся в звездную даль. Горькое чувство расставания с милым образом охватило Джона. Но он не сомневался, что его мамочка снова к нему придёт. Она всегда будет с ним. «Я всегда буду с тобой» звучало надеждой в утомленном сознании. Умиротворенный мальчик уснул.
Утром в сарай заглянул сосед.
– Пойдем, почистишь конюшню. – Сунув в руку Джона сухарь, сосед зашагал к покосившемуся строению.
Сосед – цирковой артист. Его тоже не обошла стороной экономическая стихия. Когда горькая реальность накрыла обедневшее население, людям стало не до зрелищ. Бродячая труппа распалась. А Мартин промышлял фокусами на рынке за небольшие подачки. Ведь на его попечении были больная жена, акробатка того же цирка, и немощная цирковая лошадь по прозвищу Простушка. Получив серьёзную травму, некогда знаменитая воздушная акробатка превратилась в истеричную женщину. Нелепыми капризами она плотно занимала собой всё время мужа. Поэтому на клячу, утратившую артистичес-кую прыть, Мартин особой заботой не баловал. Просто давал доживать свое.
Вот соседский парнишка и пришелся кстати. На Джона Мартин возложил всю заботу о животине. Большого довольствия сироте не потребуется, не объест. А вот от многих забот избавит.
Увидев тощую артистку, Джон жалостливо посмотрел той в глаза. Глаза «в пол морды» источали тоску. У Джона защемило внутри: «Горемычная, как и я». Простушка стала для Джона партнером по одолению тоскливого одиночества.
День начинался с уборки стойла. Ночлежка лошади была такой узкой, что зайдя в неё, выйти старушка могла только задом. По командам Джона «Выходи. Осторожно. Тихо, тихо. Не торопись. Задом, задом…» – пожилая кляча выходила на свободу. Тихое ржание высказывало довольство освобождением. Мягко похлопывая подопечную по тощему крупу, Джон довольно подбадривал: «Вот и выбралась. Как в цирке. Не зря артисткой была». Припав на ногу, наклонив голову в благодарном поклоне, так циркачка продемонстрировала своё артистическое умение. Что вызвало у Джона взрыв восторга. В дружеском союзе отправились в поля, на поиски подножного корма. Совместные прогулки единили сиротливые души, скрашивая монотонность жизни. Во время таких походов оба предавались изучению мира, каждый в своем понимании. Окружающий ландшафт пленил цветовым разноцветием. Трава, еще не успевшая привянуть, но пригретая солнцем, издавала тонкий аромат. Простушка не сразу набрасывалась на зеленый харч. Подходила к трапезе выборочно. Пофыркивая, медленно, будто принюхиваясь, лошадь выбирала из растений то, что считала пользительным. Ведь надо и потрапезничать, и здоровье поправить. Довольство сытой «пенсионерки» Джон прочитывал в ее благодарственном взгляде. Следуя за Простушкой, Джон, подобно своей напарнице, перебирал травку за травкой. Он уже распознавал многие растения. Пройдя несколько миль по травяным просторам они оказывались у обмелевшего ручья. Освежившись прохладной водой, вдохнув вечернюю прохладу заканчивающегося дня, в приподнятом настроении отправлялись домой. Это было время откровенных бесед. Джон доверительно обнажал детскую душу своей спутнице. И от высказанных откровений мальчику становилось светло. Четвероногая животина, точно сочувствуя ему, громко фыркала и кивала головой.
Прощаясь, Джон дружески похлопал сухотелую подругу по теплому боку и подбадривающе проговорил: «Хорошо провели день. Переночуем и завтра снова пойдём искать целебную травку-муравку».
Получив заработанную пайку, Джон отправился в сарай. Устроившись на своём спальном месте, мальчик внутренне вдохновился в предвкушении радостного ожидания. Ежевечернее общение с любимой мамочкой стало зовом души. Оттуда она опекает его, своей любовью даёт ему силы жить в этой безотрадной жизни. Джон закрыл глаза и с благоговением произнёс: «Мамочка, я знаю, ты всегда будешь со мной».
Однажды к соседу зашел скупщик. Он снабжал циркача «обновками» секонд-хенда для его жены. Вот и сейчас он принес кое-что. Среди вторсырья Джон увидел несколько стетсонов. Ковбойская шляпа была давней мечтой. Его кепи-блин потерялась (и было не жалко). А сейчас, когда он выводит на выпас Простушку, стетсон стал просто необходимым. Джон блестящими глазами смотрел на атрибут настоящего ковбоя. Сердце мальчика защемило от предвкушения близости исполнения его мечты. Он достал холщовый мешочек. Пересчитал монетки. Отдав скупщику денежки, рука мальчика невольно потянулась к кожаной ковбойке. Однако секондхендщик подал Джону соломенную шляпу. На облюбованную обновку не хватало несколько пенсов. Заметив удрученный взгляд Джона, мистер Мартин достал затёртый кошелёк. Немного помедлив, он протянул торговцу недостающие монеты.
И вот заветное желание в его руках. Сдерживая радость, которая готова была вырваться победным возгласом, Джон надел кожаный стетсон.
Утром, освободив Простушку из заточения, Джон, словно невзначай, дотронулся до шляпы и искоса глянул на свою четвероногую подругу. Ему так хотелось прихвастнуть своей обновкой. Словно поняв, что от неё хотят, Простушка одобрила новый имидж своего друга довольным пофыркиванием. Джон улыбнулся. В благодушном настроении в благодарность за понимание он погладил лошадь по шелковистой холке.
Всю дорогу Джон касался ковбойки, будто боялся, что стетсон унесёт ветром. Умная лошадь подыгрывала ему лучистым взглядом и негромким ржанием. Ликуя в себе, Джон мысленно рассуждал: «А что… Лошадь есть. Стетсон есть. Вполне соответствую ковбойскому статусу». Казалось заурядная обнова, а в образе мальчика всё поменялось. Походка стала другой: размашистой, вольной. Джон почувствовал старше, серьёзнее. Да и поход в луговые просторы утратил рутинный характер. В душевном настроении Джон посмотрел в глаза своей спутнице. И столько теплоты в ответ вылилось из огромных глазищ животного. Припав к её морде Джон тронуто проговорил: «Я рад, что мы встретили друг друга». Задушевно переговариваясь друг с другом, обследовали новые просторы пастбищевских угодий. И день уже не томил обыденностью. Вечером прощаясь, хотелось, чтобы быстрее наступило утро.
А рано утром мальчика разбудил голос мистера Мартина.
– Джон, к тебе…
«Мама» – радостная мысль промелькнула в сонной голове Джона. Образ матушки из ночного виденья заставил мальчика сорваться с травяной подстилки. Выскочив на улицу, Джон увидел тетушку Мэри. Опираясь на зонт, совмещающий функции опорной трости, та выжидательно смотрела в сторону сарая, будто знала, что именно там его местожительство. Мальчик нехотя подошел к старой родственнице. О существовании тётки Джон знал со слов отца. По его высказываниям особых чувств оба друг к другу не питали. Пронзительный взгляд старухи, так похожий на отцовский, подтверждал родственные связи. Отец так смотрел на Джона, когда мальчик пытался утаить несколько монет от своего предпринимательства. Джон в напряжении смотрел на объявившуюся родственницу. От сверлящего взора у мальчика похолодели уши. Указательным пальцем приподняла Джона за подбородок.
– Поедешь со мной, – сказала родственница, как отрезала.
Поняв, что это приговор, Джон кинулся к Простушке. Обнимая лошадь, Джон виновато шепнул: «Прости. Так надо…». Почему «так надо» мальчик и сам не знал. Со слезами он побежал в сарай. С холщевым мешочком, в котором Джон хранил дорогие сердцу иконку Богородицы и деревянный ботик, нехотя подошёл к родственнице.
Всю дорогу тётушка пеняла на никудышного своего брата.
– Не оправдал братец родовую фамилию. Форвард – мыслящий, идущий вперед. Твой отец изничтожил суть своего назначения. Много ещё чего говорила родственница, но Джон не слышал ее. Прижимая холщёвый мешочек, он мысленно обращался в небесную даль. «Мама, мамочка… Не оставь меня».
Чтобы привлечь внимание мальчика, говорливая тётушка ткнула пальцем его в лоб.
– Тебя-то я выведу в люди. Ты станешь настоящим human.
Но делать самой из племянника «настоящего human” оказалось обременительным. Уже через неделю тетушка Мэри отдала его в закрытый пансион.
Обучение в этом учебном заведении проводилось по обычным канонам. Порка, как метод обучения, применялась ко всем, не взирая на социальный статус обучаемого. Однако этот способ вколачивания знаний и норм поведения Джона не испугал. К такой выучке частенько прибегал и отец.
Первую порцию розог Джон получил за то, что поправил учителя в произношении своей фамилии. И если отцовские порки он принимал как обыденное поучение, то наказание, и как считал Джон, несправедливое мальчика возмутило. И он опять был наказан. И снова взбунтовался. И ещё получил… Да, пробиваться «в люди» – канительное дело. Но Джон действительно хотел вылезти из той трясины, в которой погрязли отец и его собутыльники. И несмотря на свою уничижительность эти бедолаги закладывали в его маленькую головку установку на другую жизнь, отличную от их прозябающей.
В отношениях между учащимися тоже бытовала иерархия унизительного повиновения. И всегда находился предводитель, который устанавливал эту законность. Им был Сэм Бакер. Выросший на «дне общества», озлоб-ленный за свою детскую отверженность, Бакер вымещал раздраженность на слабых или на ребятах, которые своим интеллектом превышали его слабоумие. Отмороженный Бак (пансионная кличка) не раз пытался спровоцировать Джона на выяснения личностных разногласий. Но Джон словесные перепалки старался не переводить в военные действия. Ведь Бакер – гнусный интриган. Не раз подставляя кого-либо под розги, оставаясь при этом «не при делах». Держа в страхе большую часть воспитанников пансиона, вздорный Бак особенно допекал Дэвида Уокера. Попав в пансион на год раньше Джона, скромный «очкарик» в полной мере испытывал на себе перепады настроения дикого Бака. Даже принадлежность Уокера к олигархическому финансовому сообществу не ставила его в статус неприкосновенных. Напротив, его интеллигентность, наивность вызывала у озлобленного Бакера обостренную агрессивность.
Джону Дэвид приглянулся сразу. Войдя в класс, Джон увидел одно из свободных мест рядом с учеником в очках с большими линзами. Они делали мальчишку потерянным. Но что-то внутри подсказало Джону об отличительности этого одиночки. И он сел рядом с очкариком.
Оказалось, что у Джона и Дэвида было и кое-что объединяющее. Это противостояние несправедливости. Хотя во внешности Дэвида Уокера проглядывали неуверенность и физическая беспомощность – внутри он был бойцом. Его меткие высказывания могли «пригвоздить» обидчика, определив точную его сущность. И это иногда было действеннее, чем махание кулаками. За это «заумный очкарик» получал по полной. Но начитанность и доброта неказистого Дэвида выделяли из общей среды учащихся.
Так же, как и Дэвид, Джон не симпатизировал малограмотным преподавателям, про которых Дэвид как-то высказался: «У них две извилины и те параллельные». Он не раз ставил в тупик безграмотных преподавателей. За мозговое унижение бездарных учителей ученик получал свою порцию наказания. Но друзья чувствовали скрытое удовлетворение, как возмездие за телесные наказания. Джону было интересно общаться с умным Уокером.
Была еще причина, которая притягивала подростков друг к другу. У обоих не было мам. Единство друзей раздражало Бакера. Как-то войдя в класс, где после занятий Джон и Дэвид мастерили бумажные поделки, Бакер остановился у парты однокашников. Криво усмехаясь, он смахнул на пол бумажный кораблик. Дэвид протянул руку, чтобы поднять. С хладнокровной ухмылкой тот наступил на руку Дэвиду. Гримаса боли отобразилась на лице друга. Джон вскочил с намерением защитить друга. Но кулак верзилы тут же оказался у его носа. Мальчик с глухим рыком набросился на ухмыляющегося Бакера. Повиснув на ненавистнике Джон наносил хуки по всем местам противника, куда мог достать его ожесточившийся кулак. Отпрянув от очередного удара, детина споткнулся о нижний край парты и упал. Взбунтовавшийся Джон прыгнул на противника. Ненависть переполняла подростка. Тумаки сыпались с отчаянной силой. Удар… И класс пронзил громкий вопль. Рывок за шиворот сюртука оторвал Джона от вопящего Сэма. Глаза преподавателя источали ненависть именно к Джону. Мальчик понимал, что разбираться в справедливости происшедшего тот не будет. Розги надолго оставили след на спине Джона. Но сокрушительный отпор недругу прославил мальчика. По пансиону стали ходить слухи о непокорном Форварде. Каждая новая молва обрастала невероятной характеристикой победителя. И Джона, и Дэвида уже не цепляли. Дэвид Уокер с искренней симпатией привязался к Джону.
Вскоре отец Дэвида забрал сына из пансиона.
Прощаясь, друзья пообещали друг другу «не теряться».
Никогда не обременённая ни семьей, ни детьми тетушка и не предвидела, какой груз ляжет на неё и её бюджет, пока племянник будет пробираться «в люди». Поэтому решив, что племянник получил достаточное образование (два года вместо пяти), тётушка финансирование прекратила.
И занялась поисками того, кому сможет передать свои проблемные обязательства. И нашла. Вспомнила, что в молодости приютила малолетнего родственника. Сейчас у того был какой-то бизнес. Значит сможет и долг оплатить. Для связи с этим родственником тетушке пришлось проявить присущую ей настойчивость. Двигал тётушкой и нравственный мотив: она не хотела, чтобы в их роду был ещё один потерянный Форвард. Чтобы «не упасть в глазах» бизнесмена, тётушка секонд-хендским одеянием придала Джону вид некой благопристойности. Из скудного гардероба Джону больше всего приглянулись брюки с потаенным карманом. Опустив руку в углубление штанов, мальчик подумал: «Этот тиккет-покет подойдет для хранения монет». Ведь Джон был уверен, что когда-нибудь в его кармашке появятся новые сбережения.
И будто прочитав мысли племянника, тетушка на Рождество одарила его долларом со словами: «Вот выйдешь в люди, вернешь сторицей». Спрятав монету в тайный кармашек, Джон вдохновенно подумал: «Вот и прибыло…».
Отправляя Джона к сородичу, покровительница напутствовала:
– Коль не спился, не пошёл ко дну – значит научит этому и тебя. А ты впитывай, впитывай и на ум всё бери.
Мистер Мур, у которого Джон должен продолжить жизненное образование, был небольшого роста, худощав. Казалось, что его подростковый вид должен соединять в себе мягкость и детское простодушие. Однако это только так казалось…
Пройдя суровую школу жизни, которая наложила свой отпечаток на формирование характера предпринимателя, этот человек имел жесткий взгляд на всё происходящее вокруг. Ни компаньонам, ни своим работникам он не позволял ни на минуту сомневаться в его непримиримых оценках их деятельности. Его крутой нрав у первых вызывал раздражение, у вторых – страх. Его жесткость зачастую переходила в нещадную жестокость. Рукоприкладство было естественным разъяснением работникам их обязанностей. При виде хозяина одних работников бросало в дрожь, у других – сжимались кулаки. Последняя выходка хозяина, когда он окунул подростка в мыльный раствор и продержал его в нём, пока тот не обмяк, вызвала немое оцепенение.
Однако роптать вслух никто не смел. Безработица в стране и голод держали работников в том же страхе, что и хозяин. Синдром отверженных охватил всю страну.
Подобный симптом испытал когда-то и сам Пол Мур, когда упорядоченная его жизнь попала под молот банковского краха. Построенное многими годами благополучие рушилось, как карточный домик под налетевшим ураганом. Продажа мыльной продукции упала, будто население Америки перестало мыться. Во многих семьях стали использовать натуральные дары природы. Благо, в нескольких милях от их предместья прорастало мыльное дерево, сапиндус. От большого мыльного бизнеса мистера Мура остался незначительный задел: небольшой мыловаренный заводик и лавка по сбыту мыльной продукции. Настали времена, когда каждый цент был на счету. Дыхание катастрофы ощущалось ежедневно.
А тут ещё какая-то родственница предъявляла восполнение им долга, за услугу, когда-то предоставленную ею. Пол Мур помнил этот эпизод из его жизни. Названная родственница, тогда ещё молодая девушка, приняла его десятилетнего пацана, когда он сбежал от отчима-садиста. Вскоре родствен-ные чувства у благодетельницы погасли, и через неделю она сдала его в приют. И пошли его скитания по жизненным колдобинам: ночевки в трущобах; драки, с такими же как он, за хвост помойной рыбы; воровство. Украденное мыло и привело его в мыльный бизнес. Украл – продал, ещё украл… Тюрьмы избежал чудом. Спас предприимчивого мальца один торговец. Поймал за руку и привел в свой дом. Учил, бил, снова учил. Несмотря на суровую школу бежать не хотелось. Что-то предупредительно подсказывало: именно здесь он получит то, что станет в будущем его опорой. Торговец учил всем азам торгового дела. Пол оказался хорошим учеником. Острый ум, приобретенный капитал стали стартом в самостоятельный путь к независимой жизни. Однако судьба, уже успешного предпринимателя, снова подвергла испытаниям. Он оказался с утраченным бизнесом, в поисках выхода. И сейчас ему было не до родственных чувств. Напор тетушки Мэри вызывал у мистера Мура раздражение. Однако он знал, что занудным настырством навязчивая родственница не оставит его в покое. Продумав, какую пользу можно извлечь из малолетнего родственника, Пол Мур на четвертое послание «заботливой» сродницы согласился принять юнца, раздражённо подумав: «Появилась родня – на голову обуза и возня».
Джона родственник определил помощником к продавцу, который внешне походил на его недруга Сэма Бакера. И по мистическому совпадению и звали его Сэмом. Сэм Паркер сразу показал свои права по старшинству, что напомнило Джону пансионные дни. Это сразу вызвало неприязнь к двойнику. Антипатия усилилась, когда Джон заприметил, что Паркер наушничает хозяину. Разобраться с доносителем помешал вердикт хозяина. Тот уволил Сэма (зачем нужен лишний рот, когда есть бедный родственник). Для поддержания на плаву своего мыльного производства мистер Мур выжимал из своих работников предельные возможности. Грядущий день не радовал ни хозяина, ни наёмных работников. Каждый вечер хозяин за подведением итогов устраивал назидательный разнос всем без исключения. Недовольство мистера Мура было всё более раздражительнее и огульными.
