Kitobni o'qish: «Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея»

Палеонтолог как наблюдатель, в сущности, бессмертен.

В. П. Амалицкий¹

© Нелихов А. Е., текст, 2020

© ООО «Фитон XXI», 2020

Предисловие

Профессор Владимир Прохорович Амалицкий занимает особое место в истории русской палеонтологии. Он во многом был первым. Он нашёл первые в России полные скелеты пермских ящеров, организовал первые в нашей стране полноценные раскопки, создал первую мастерскую для препарирования ископаемых остатков. И всё это с большим размахом и поразительным успехом.

Сто лет назад геолог М. Б. Едемский писал: «Почти каждый образованный русский человек, если не читал, то уже наверно что-нибудь слыхал о раскопках проф. Амалицкого»². С тех пор образованных людей стало больше, знакомых с Амалицким – меньше, но всё равно он остаётся единственным русским палеонтологом, о котором хоть что-то может знать человек, далёкий от геологии и палеонтологии.

Ему посвящены сотни статей – большая редкость для отечественной науки. Есть даже детский рассказ и художественная повесть о его жизни и работе³.

В основном статьи рассказывают один, хотя и очень яркий эпизод его биографии. Вкратце он звучит так.

Во время изучения почв Нижегородской губернии молодой геолог Амалицкий нашёл в песках окаменелые раковины двустворчатых моллюсков пермского периода. Они были похожи на ископаемые раковины из Южной Африки. Сравнив африканские и нижегородские находки, Амалицкий убедился, что они не просто похожи, но даже тождественны и принадлежали одним и тем же видам. Он сделал смелый вывод, что в пермском периоде Россия, Африка и связанная с ней Индия составляли «непрерывный континент», населённый одинаковыми животными и растениями.

Коллеги скептически отнеслись к гипотезе. «Это блестящее научное предвидение Амалицкого не встретило поддержки и даже вызвало резкое неприятие у его коллег в России – нет пророка в своём отечестве!» – говорилось в одной статье об Амалицком⁴. Или в более спокойных тонах в другой: «…его старшие товарищи по науке только недоверчиво покачивали головами»⁵.

Чтобы доказать правоту, Амалицкий решил отыскать в России остатки вымерших растений и ящеров, таких же, как в Африке и Индии. Ведь если моллюски одинаковые, то и всё остальное должно быть одинаковым.

В летние месяцы он с супругой стал ездить в Вологодскую губернию, где Сухона и Северная Двина вскрывают толщи глин и песков пермского периода.

Как в сказке, каждый год приносил всё больше результатов. В первую поездку Амалицкий нашёл раковины моллюсков, во вторую – отпечатки растений и плохой сохранности кости, в третью – череп ящера. Они были такими же, как в Африке и Индии.

Научный прогноз оказался верным: гипотеза Амалицкого подтвердилась блестящим образом, но главное было впереди.

Амалицкий начал раскопки на крутом обрыве Малой Северной Двины, где до этого находил кости «африканских» ящеров. Он рассчитывал на довольно скромные находки и поставил на берегу небольшой шалашик для хранения добытых материалов. Но находок оказалось так много, что для их вывоза потребовалось два вагона.

Волей случая Амалицкий открыл гигантское захоронение древних ящеров: первое в России, одно из немногих в мире.

Надо было продолжать раскопки, и Амалицкому опять повезло. Император Николай II распорядился выдать на его палеонтологические изыскания сначала 50 тысяч рублей, затем ещё 65 тысяч⁶. По нынешнему курсу это 115–130 миллионов рублей.

Раскопки продолжались почти десять лет. Амалицкий добыл колоссальное количество материала: два десятка скелетов, более пятидесяти черепов, тысячи отдельных костей. Его коллекция ископаемых позвоночных стала одной из крупнейших в мире.

Этот эпизод о поисках и раскопках неизменно привлекал внимание журналистов, историков, писателей. Он всем нравился, потому что показывал, какую большую роль в науке играет анализ и предвидение, демонстрировал идеальный метод научного познания. Благодаря ему Амалицкий превратился в героя и даже в икону. В одной заметке предлагалось называть его «учителем жизни»⁷, в другой говорилось, что Амалицкий является «достойным примером для подражания»⁸. Он встал в один ряд с другими «великими учёными»⁹, которые все как один лишены личных качеств и наделены одинаковыми абстрактными достоинствами: всесторонней образованностью, талантом, принципиальностью, проницательностью.

За мифом потерялся человек и его драма. А драма Амалицкого была большая. Ему пришлось столкнуться с огромным числом бедственных случайностей, которые начались во время первой русской революции и продолжались пятнадцать лет до самой его смерти. Случайности и обстоятельства помешали ему закончить почти все дела. Амалицкий раскопал тысячи костей ящеров, но публикации о них так затянул, что почти все они не увидели свет. Он основал Саратовский университет, его туда не пригласили. Сумел отстоять существование Политехнического института, его оттуда вынудили уйти.

Превращению Амалицкого в миф способствовало печальное равнодушие биографов. За сто лет со дня кончины Амалицкий только два раза привлекал их внимание. Палеонтологи И. А. Ефремов и С. В. Петухов опубликовали небольшие статьи о его жизни. Ефремов написал тринадцать страниц¹⁰, Петухов —

десять¹¹. Оба впоследствии переиздали их с небольшими изменениями¹². Этими двумя или четырьмя публикациями история биографического изучения Амалицкого в общем исчерпывалась.

Я заинтересовался им лет десять назад, когда специалист по пермским тетраподам палеонтолог В. К. Голубев предложил мне написать статью об Амалицком и посетовал, что задача будет трудной, потому что материалов сохранилось немного.

Из любопытства я поискал упоминания о раскопках Амалицкого в сетевых библиотеках и нашёл несколько интересных старых заметок, которых вполне хватило на объёмную статью о его жизни и работе¹³. Дальше его биографией я заниматься не планировал, но вмешался случай. На сайте с выдержками из старых газет мне попалась заметка о том, что крестьяне считали Амалицкого антихристом. Заметка была очень любопытной, а самое главное, она показала, что про Амалицкого писали в дореволюционных газетах. Это выглядело настоящим открытием. Ведь если была одна заметка, наверное, были и другие. Но как их найти? Мне пришлось стать завсегдатаем газетного отдела Российской государственной библиотеки и на протяжении двух-трёх лет каждый месяц отправляться туда искать публикации про Амалицкого, пролистывать годовые подшивки всевозможных «ведомостей», «листков», «новостей», «курьеров».

Полезные заметки попадались редко, пока не пришло понимание, что надо проверять газеты по ключевым датам биографии. Узнав ту или иную дату, я брал все газеты нужного города и читал номер за номером, издание за изданием. Решение оказалось правильным. Количество источников стало стремительно расти, а интересные подробности сыпались одна за другой: про «оборотней», которых якобы оживлял колдун Амалицкий, про гибельную «воню», про защиту его диссертации, избиение во время беспорядков в Варшаве.

Заодно выпукло проявлялся фон, на котором проходила жизнь Амалицкого. Благодаря газетам удалось собрать много мелких деталей, которые оживляли рассказ: о рождественских подарках, учёных съездах, даже о погоде. Один репортёр сто лет назад писал, что газеты служат верным отражением жизни¹⁴. С этим трудно не согласиться.

В результате значительная часть биографии получилась основанной на старых газетах. Возможно, это первая биография учёного, где одним из главных источников стали газеты и журналы.

Вторым источником были архивы, в первую очередь Российской академии наук (АРАН), где сохранились рукописи, письма, отчёты и дневники Амалицкого. В Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга (ЦГИА) удалось найти документы про его учёбу в гимназии и университете; в Центральном архиве Нижегородской области (ЦАНО) – сведения о его работе в Варшавском политехническом институте; в архиве Житомира – небольшое дело об отце Амалицкого; в Институте русской литературы (ИРЛИ) – несколько писем Амалицкого; в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) – документы о раскопках в Соколках.

Интересные материалы нашлись и в Палеонтологическом институте РАН: две папки о работе Северо-Двинской комиссии, один полевой дневник и около трёхсот стеклянных пластинок с фотографиями, которые делал Амалицкий на раскопках и в экспедициях.

Биография разрослась, вместо статьи получился увесистый том. Его публикация по разным причинам затянулась на несколько лет. За это время рукопись не раз исправлялась. Иногда поступали новые подробности, которые заставляли переписывать целые главы или писать новые, зачастую меняя уже сложившиеся представления.

В окончательном варианте книги три части. Первая рассказывает про жизнь Амалицкого. Вторая – про его коллекцию и историю Палеонтологического музея, который во многом создан на основе находок Амалицкого: это своеобразный постскриптум к его жизни. Третья посвящена научным представлениям о ящерах, найденных Амалицким.

Хочется надеяться, что книга даст полезные сведения не только об Амалицком, но и об истории русской палеонтологии и геологии и будет прочитана с интересом, которого заслуживают её герои.

Часть первая

Дом с фруктовым садом

Город Мстиславль стоял на западной окраине Российской империи, в стороне от всех дорог, через него проходил только один почтовый тракт. Город считался страшным захолустьем, случайные путешественники называли его сонным. Днём на прямых, как линейка, улицах купались в пыли воробьи и куры, вечерами вдоль домов шагали с пастбища коровы.

За свою долгую историю Мстиславль не раз переходил то к полякам, то к русским, но всегда оставался окраиной: западной или восточной. Когда город становился польским, на холмах строили католические костёлы, когда русским – православные церкви.

В январе 1847 года в одной из церквей прошло венчание дворянина Прохора Амалицкого с девицей Елизаветой Полубинской. Жениху было сорок лет, невесте – двадцать.

Прохор Амалицкий был видным мужчиной. Всего в жизни он добился сам. Он родился в простой, незнатной семье, в четырнадцать лет окончил уездное училище и отправился служить в канцелярию губернского правления, где показал себя старательным работником. Каждые пять лет его награждали за «отлично усердную и беспорочную службу» и неспешно продвигали по карьерной лестнице: из «канцелярских служителей» в «надканцелярскую вакансию», оттуда в столоначальники, потом перевели из уездного Могилёва в губернский Минск.

В Минске он проработал десять лет и ни разу не отпросился в отпуск. Генерал-губернатор объявил ему признательность за труды, о чём доложили императору. Вскоре от главы государства пришла награда Амалицкому – «всемилостивейше пожалованный бриллиантовый перстень с изумрудом»¹⁵.

Главной наградой за годы отличной службы стала престижная должность асессора в Волынской палате государственных имуществ.

Получив её, Амалицкий перебрался из Минска обратно в Могилёв и купил двухэтажный каменный дом в центре города.

С утра до вечера он пропадал на службе, рассматривая прошения «однодворцев и граждан». В 1845 году он получил право на потомственное дворянство, после этого к нему следовало обращаться со словами «Ваше высокоблагородие Прохор Герасимович».

Накануне сорокалетия Амалицкий решил обзавестись семьёй. Невесту выбрал в родном Мстиславле – Елизавету из хорошей, но бедной семьи Полубинских. Приданого за ней не числилось, зато она умела читать и писать, а её родословная была пышной, как розовый куст.

Полубинские вели род от сенатора Палемона, который в незапамятные времена бежал из Рима от своего родственника, императора Нерона. По легенде, Палемон бежал долго и остановился только в диких славянских лесах. Здесь он пустил крепкие корни; со временем его потомки расселились по всей Украине, Польше и Литве. На многих кладбищах здесь возвышались кресты и плиты с фамилией Полубинских: некоторые надписаны на польском, другие на русском, самые старые на латыни.

Когда-то род славился военными. Один Полубинский бился с татарами хана Мамая в ополчении Дмитрия Донского¹⁶. Другой служил польскому королю и воевал с Иваном Грозным: царь в письмах обзывал его дудкой и пищалкой¹⁷.

К XVIII веку род захирел и обеднел. Родственники Елизаветы мало напоминали воинственных предков: её отец был купцом, братья пошли по военной части, но службу несли в канцеляриях, а не в казармах.

На следующий день после свадьбы случилась беда: скончалась мать Амалицкого¹⁸. Вместо праздничного застолья молодожёнам пришлось хлопотать о похоронах, а затем Амалицкий увёз жену в Житомир. Через год у них родился, но вскоре умер первенец Василий. Спустя год, в 1849-м, родился второй сын. Священник крестил его под латинским именем Антоний, но всю жизнь его звали Антоном.

В тот же год отца семейства произвели в очередной чин – надворного советника, а затем случилась неприятность, положившая конец его карьере.

В одном казённом имении некий ротный капитан срубил две сосны на «починку экономической мельницы». Формального разрешения в Палате государственных имуществ он не спросил. Когда нарушение обнаружилось, на капитана наложили крупный штраф – 9 рублей 30 копеек. Платить он отказался и заявил, что срубить деревья ему разрешил лично Амалицкий.

Дело отправили в суд. Крестьяне под присягой уверяли, что Амалицкий в самом деле «отступил от установленных порядков», но доказательств не предъявили. Суд вынес витиеватый приговор: Амалицкий «хотя достаточно неизобличён в дозволении якобы вырубить эти деревья, но оставлен в подозрении по навлечению на себя такового»¹⁹.

Амалицкий разозлился, направил жалобу на имя императора. Из дворца жалобу переслали в правительственный сенат. Там решили, что Амалицкий пал жертвой оговора, и распорядились уничтожить «дело о соснах», а Амалицкого считать совершенно свободным от подозрений²⁰.

После скандала Амалицкий не захотел продолжать службу и подал в отставку. Он продал с торгов свой каменный дом и купил имение недалеко от города Кременец, в деревне Старики, в глухом углу на границе России и Австрийской империи²¹.

На новом месте семья стала быстро расти. В 1853 году у Амалицких родилась дочь Ксения, в 1855-м – сын Георгий (видимо, вскоре скончавшийся), в 1857-м – Илларион. В июле 1859 года Елизавета Амалицкая разрешилась ещё одним сыном. Его крестили с большим опозданием: не через неделю, как принято, а через два месяца. В последний день августа младенца отвезли за несколько вёрст от дома в ближайшую церковь, в село Перенятино, где дьяк вписал в метрическую книгу новую запись:

Тысяча восемьсот пятьдесят девятого года Июля первого родился, а тридцать первого Августа крещён Владимир. Родители: проживающий в д. Стариках Надворный Советник Прохор Герасимов Амалицкий и законная жена его Елисавета Васильева, оба Православного исповедания; восприемники: Подполковник Армии Василий Христианович Реймерс и Надворного Советника Прахова жена Евдокия Васильева. Таинство крещения совершал Священник Фаддей Думицкий с Дьячком Николаем Тобравницким²².

Спустя годы Владимир Амалицкий исправит дату своего рождения и вместо 1859 года станет указывать 1860 год. Что стало причиной – неясно, но неверная дата войдёт почти во все его биографии.

Первые годы жизни мальчик провёл в Стариках. Семья Амалицких была состоятельной, нужды не знала.

Старшего сына отец отправил учиться в Петербург. Сохранилось его письмо директору Третьей Санкт-Петербургской гимназии. Амалицкий писал о желании отдать Антона в пансионеры, чтобы тот постоянно жил при гимназии. За полгода «содержания» он заплатил гимназии 58 рублей 34 копейки и ещё 30 рублей выслал «на обзаведение»²³: солидные по тем временам деньги.

Всё изменилось в декабре 1862 года. Прохор Амалицкий отправился из Стариков в соседнюю деревню Комаровка и в возрасте 55 лет неожиданно скончался от «водяной болезни». Его похоронили накануне Рождества на приходском кладбище²⁴.

Вдова, которой только что исполнилось 35 лет, осталась с четырьмя детьми на руках. Младшему, Владимиру, было три года, старшему, Антону, – тринадцать. Ей назначили годовую пенсию 90 рублей серебром. Прожить на эти деньги большому семейству было трудно. Амалицкая продала имение и вернулась в Мстиславль к родителям.

Город всё больше погружался в грязь и нищету, особенно после того, как закрылась большая ярмарка неподалёку. В 1858 году, незадолго до приезда Амалицкой, в городе вспыхнул сильный пожар, сгорело пятьсот домов. Во всём Мстиславле осталась только сотня целых зданий. Как лаконично заметил путешественник С. В. Максимов, город погорел до тла²⁵.

В год переезда Амалицкой, в 1863-м, город вспыхнул опять. Огонь занялся в центре Мстиславля и за ночь уничтожил все торговые ряды. Не осталось ни одной целой лавки, а многие дома почернели от копоти и жара.

Амалицкая не стала останавливаться в Мстиславле и купила домик в пригороде. Впоследствии Владимир Амалицкий расскажет супруге, что домик был небольшой, с фруктовым садом и полем²⁶. В этих сонных местах он провёл всё детство. Мать учила его писать и читать. «Воспитывался всецело под влиянием матери», – напишет он в автобиографии²⁷.

Вскоре полное пособие по утрате мужа урезали наполовину²⁸. Семья из нуждающейся стала бедной, и Амалицкая отправила детей в Петербург, где жили её братья Полубинские. Вслед за Антоном отправился Илларион и дочь Ксения.

Владимир Амалицкий уехал последним, в возрасте десяти лет.

Из маленького домика матери он попал в огромный доходный дом архитектора Китнера в самом центре Петербурга, недалеко от Невского проспекта²⁹, на набережной Екатерининского канала. Канал представлял собой настоящую сточную канаву, куда лоханками и вёдрами сливали нечистоты. Тёплыми летними вечерами над маслянистой жижей кружили тучи мошки и комаров; они падали, тонули и покрывали воду плёнкой. Днём мошкара садилась на дома, и жёлтые стены казались чёрными³⁰.

Устройством судьбы Амалицкого занялись двое его дядек – пожилой Иосиф и молодой Порфирий.

Порфирий Васильевич работал лекарем при Военном министерстве, и позже он поможет Амалицкому устроиться на первую работу.

Иосиф Васильевич числился в отставке. Почти всю жизнь он прослужил ревизором, своей семьёй не обзавёлся и посвятил себя воспитанию целой оравы племянников и племянниц.

На его попечении находилось десять чужих детей. Кроме Амалицкой рано овдовела её сестра, в замужестве Прахова: с четырьмя сыновьями и двумя дочерьми она переехала в Петербург к брату. Теперь к ним добавились три брата и сестра Амалицкие.

Многолюдная квартира Иосифа Полубинского была довольно оригинальной. Здесь старались поддерживать дух малой родины, соблюдали старинные обычаи, вечерами пели белорусские и украинские песни. Сюда часто заглядывала малорусская молодёжь, в том числе художник Илья Репин. В воспоминаниях он напишет, что вечерами здесь было очень весело и все «хохотали бесконечно», особенно Иосиф Васильевич Полубинский и сестра его Прахова – «необыкновенно почтенная матрона»³¹.

Молодёжь устраивала шарады, ставила спектакли (их называли «живыми картинками»). Целыми вечерами шли разговоры про искусство, политику и овсяный суп, в целебную силу которого безоговорочно верил Репин.

Сохранилось несколько репинских работ, посвящённых дому Полубинского, в том числе написанные маслом портреты двух братьев Праховых. Была акварель «Вечер в доме Праховых и Полубинских», которая хранилась у Владимира Амалицкого, но куда-то пропала.

Был и любопытный портрет, он хранится в фондах Третьяковской галереи. На нём нет подписи. Биограф Репина И. Э. Грабарь опубликовал его под названием «Юноша в женском украинском костюме», а сын Прахова рассказал историю создания картины.

По словам Прахова, на портрете изображён Владимир Амалицкий. На каком-то карнавале высокий чин якобы принял его за девицу, стал настойчиво ухаживать, целовал ручки и звал отужинать в ресторане. «Вероятно, такой забавный случай дал мысль Илье Ефимовичу написать эту акварель», – писал Прахов³².

Увы, он ошибся. На картине стоит дата – 1867 год. В ту пору Владимир Амалицкий жил с матерью в Мстиславле, ему было восемь лет.

Однако вряд ли Прахов перепутал фамилию. Возможно, Репин нарисовал Антона Амалицкого.

В любом случае потрет юноши с серьгами в ушах и с бусами на шее вполне передаёт царившую у Полубинских атмосферу.

Наверняка это было добродушное семейство, где любили и умели веселиться. Но Владимир Амалицкий попадал сюда лишь по праздникам и в выходные. Будни он проводил в угрюмом здании Третьей Санкт-Петербургской гимназии, где и учился и жил.