Kitobni o'qish: «Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»»
К 125-летию со дня рождения Антона Семеновича Макаренко
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»
© С. С. Невская, составление, вступительная статья, примечания, 2013
© Издательство ИТРК, 2013
* * *
От составителя
История создания педагогических поэм А. С. Макаренко: «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Историю создания гордого и красивого детско-взрослого воспитательного трудового коллектива А. С. Макаренко раскрыл в «Педагогической поэме», а его триумф и высшую стадию развития изобразил в последнем своем произведении «Флаги на башнях». Эта последняя педагогическая эпопея впервые увидела свет при жизни педагога-писателя. Как роман (!) «Флаги на башнях» был опубликован по частям в 6–8 номерах журнала «Красная новь» за 1938 год.
Недоброжелательные к А. С. Макаренко и его творчеству критики неодобрительно восприняли этот роман. В этом же году книга готовится к отдельному изданию и выходит в свет сразу после смерти автора. В дальнейшем переиздаваться будет именно это отдельное издание и, к сожалению, с новыми редакторскими правками.
Редактор повести «Флагов на башнях» Ю. Лукин во вступительном слове к книге писал: «Антон Семенович Макаренко закончил редактирование текста романа для отдельного издания и написал вступительную главу ко второй части в самом конце марта». Речь идет о главе «Не может быть!». Глава усиливает полемическую заостренность произведения, хлестко бьет по бессмысленным и абсурдным попыткам псевдопедагогов взять под сомнение научно-педагогическую значимость произведения и их аргументацию – «не может быть».
Таким образом, А. С. Макаренко идет на уступки редакции (и критики!): роман превращается в повесть, сокращаются многие фрагменты текста, для второй части пишется новая первая глава «Не может быть!», в третьей части исчезает лирическая глава «На всю жизнь», изменяется тональность описания героев, уничтожаются все ласковые эпитеты, характеризующие колонистов.
О новой главе «Не может быть!» следует сказать особо. В ней А. С. Макаренко (он же персонаж Захаров) высказывает мысль, «что воспитание нового человека – дело счастливое и посильное для педагогики», «что „испорченный ребенок“ – фетиш педагогов-неудачников», но «это больше всего раздражало любителей старого (…) Старое – страшно живучая вещь. Старое пролезает во все щели нашей жизни и очень часто настолько осторожно, умненько выглядывает из этих щелей, что не всякий его заметит. Нет такого положения, к которому старое не сумело бы приспособиться. Казалось бы, что может быть священнее детской радости и детского роста? И все это утверждают, и все исповедуют, но…»1. А далее автор ставит отточия.
Это был своеобразный ответ литературным критикам, отозвавшимся на публикацию «Флагов» в журнале «Красная новь» (А. Флит «А. Макаренко. Дети в сиропе: Фрагменты „медового романа“»2, рецензия А. Рагозина «Флаги на башнях»3, статья М. Лоскутова «Два писателя»4 и др.). Авторы критических статей не верили тому, что идеальный детский коллектив и идеальные отношения в нем возможны. Возьмем, к примеру, высказывание Лоскутова из его статьи «Два писателя»: «Нужно отдать справедливость – мастерство автора «сделало» книгу и держит ее довольно продолжительное время в высокой температуре напряженного читательского интереса, создавая впечатление, что автор «доказал» книгу. Но эта температура нагнетается чисто литературными калориферами. В чудесном саду колонии, созданном автором, щелкают искусственные соловьи. Некоторое время читатель бродит по этому саду, плененный и растроганный красотой пейзажа, чистотой атмосферы, благородством человеческих отношений; здесь родимые пятна капитализма в сознании людей растворяются почти автоматически, в чудесной непреоборимой среде, созданной силой человеческого коллектива. И в этом – ценность, ибо: это книга – творческое перевоплощение некоей авторской мечты, – вид литературного произведения, несомненно, имеющий право на существование».
За что только не ругали А. С. Макаренко: за надуманность и фальшь, утопию, за повествование от третьего лица и т. п.
Существует версия, что будто бы И. В. Сталин, давая согласие на награждение А. С. Макаренко орденом Трудового Красного Знамени (начало 1939 года), сказал: «Пусть пишет свои сказки!»
А. С. Макаренко должен был «отбиваться», выступая публично на диспутах, а также в печати по поводу необоснованной критики «Флагов». Так, в открытом письме Ф. Левину, адресованному в редакцию журнала «Литературный критик», он писал:
«В статье своей Вы вспоминаете: „Наша критика, и автор этих строк в том числе, приветствовали появление «Педагогической поэмы»“.
Давайте уточним. Вы и другие критики „приветствовали“ мою первую книгу… через 2–3 года после ее появления. Между прочим, в вашей статье было и такое выражение:
„…Материал, столь несовершенный по своему художественному мастерству…“. Теперь Вы выступили со статьей по поводу „Флагов на башнях“. В этой статье, даже не приступив к разбору мой повести, Вы более или менее деликатно припоминаете, что „некоторые молодые авторы плохо учатся и плохо растут (…)“
Одним словом, Вы продолжаете свою линию, намеченную еще в 1936 г. – линию исключения меня из литературы.
(…) В моей повести „Флаги на башнях“ Вы указываете, собственно говоря, один порок, но чрезвычайно крупный: повесть – это „сказка, рассказанная добрым дядей Макаренко“. Все в ней прикрашено, разбавлено розовой водой, подправлено патокой и сахарином, все это способно «привести в умиление и священный восторг самую закоренелую классную даму института благородных девиц (…)
…Вас это страшно возмущает. Вы не допускаете мысли, что такая счастливая детская жизнь возможна в Советском Союзе. Вы думаете, что рассказанное мною – сказка (Лоскутов в „Литературной газете“ думает, что это моя мечта).
…«Флаги на башнях» – это не сказка и не мечта, это наша действительность. В повести нет ни одной выдуманной ситуации, очень мало сведенных образов, нет ни одного пятна искусственно созданного колорита»5.
Как отмечено выше, во время подготовки «Флагов на башнях» к новому изданию Антон Семенович сокращает отдельные эпизоды, делает перестановку нескольких глав, объединяет четыре главы в две в первой части, доведя их до тридцати и т. д. Это свидетельствует о том, что к критическим замечаниям своих оппонентов Антон Семенович отнесся со всей серьезностью. В письме редактору «Литературной газеты» Ольге Сергеевне Войтинской А. С. Макаренко пишет:
«Прошу Вас передать т. Мих. Лоскутову мою горячую благодарность за благородный товарищеский тон его статьи „Два писателя“. После заушательства т. Бойма этот тон особенно для меня приятен.
Это вовсе не значит, что я во всем согласен со статьей т. М. Лоскутова. Между прочим, и в романе „Флаги на башнях“ вовсе не отразилась моя мечта. Все описанное в романе есть настоящая советская действительность, почти без выдумки. Как видите, в этом случае повторяется анекдот, известный по главному своему выражению: „не может быть“. Но это, конечно, категория не литературного порядка»6.
Итак, новая глава «Не может быть!» – ответ автора критикам. Глава начинается словами: «Колония им. Первого мая заканчивает седьмой год своего существовании, но коллектив, собравшийся в ней, был гораздо старше. Его история началась довольно давно, на второй день после Октября, в другом месте, в совершенно ином антураже, среди полей и хуторов старой полтавской степи»7. А. С. Макаренко подтверждает документальность событий, описанных в произведении, которые проходили в начале 1930-х годов в коммуне Ф. Э. Дзержинского – в годы ее наивысшего рассвета.
* * *
Сохранившиеся архивные материалы, личная переписка, рукописи А. С. Макаренко позволяют наиболее полно раскрыть историю создания «Флагов на башнях». В «Флагах» повествуется о триумфальном этапе истории славного коллектива, изображенного в «Педагогической поэме».
В 1932–1935 гг. Антон Семенович работает над второй и третьей частями «Педагогической поэмы», первая часть которой с 1933–1934 гг. уже печатается в горьковском альманахе. В письме А. М. Горькому от 26 января 1935 г. он пишет: «Начал третью часть „Педагогической поэмы“, которую надеюсь представить к альманаху седьмому»8. Через восемь месяцев (28 сентября) Антон Семенович сообщает Алексею Максимовичу: «Большая и непривычная для меня работа „Педагогическая поэма“ окончена. Не нахожу слов и не соберу чувств, чтобы благодарить Вас, потому что вся эта книга исключительно дело Вашего внимания и любви к людям. Без Вашего нажима и прямо невиданной энергии помощи я никогда этой книжки не написал бы»9.
В ответном письме А. М. Горький поздравил Антона Семеновича с окончанием работы: «Дорогой Антон Семенович, третья часть „Поэмы“ кажется мне еще более ценной, чем первые две. С большим волнением читал сцену встречи горьковцев с куряжанами, да и вообще очень многое дьявольски волновало… Хорошую Вы себе „душу“ нажили, отлично, умело она любит и ненавидит»10.
Следует признать, что помощь А. М. Горького в издании «Поэмы» была поистине бесценной. С выходом книги А. С. Макаренко стал самым читаемым и популярным автором в стране и за рубежом. Издается отдельное издание «Поэмы», готовятся ее переводы на украинский и английский языки.
Смерть А. М. Горького 18 июня 1936 года стала огромной утратой для А. С. Макаренко. Он пишет воспоминания: «Максим Горький в моей жизни» (альманах «Год XIX», кн. 10, 1936), «Мой первый учитель», «Большое горе». Последние две работы опубликованы на украинском языке в том же 1936 году. Дорогие ему письма Алексея Максимовича А. С. Макаренко передает в архив.
Зимой 1937 года А. С. Макаренко переезжает с семьей в Москву. В члены Союза писателей Антон Семенович был принят еще в 1934 году. Теперь же он сотрудник ССП. Работа для него новая, вдали от коммунаров. В Москве он делает первые наброски новой книги о коммунарах. Задумка была проста: продолжить историю горьковского коллектива, прекрасно описанную в «Педагогической поэме», раскрыть историю жизни этого коллектива в условиях серьезного производства коммуны им. Ф. Э. Дзержинского. Было придумано и условное название «Ворошиловцы». 29–30 апреля 1937 г. Антон Семенович составляет обширный список действующих лиц, делает наброски сюжета, отмечает дату и место, где написан тот или иной материал. Так мы узнаем, что в марте-апреле 1938 г. в Малеевке, затем в Москве он работает над общим планом книги, набрасывает эпизоды первой части.
8 это же время А. С. Макаренко пишет сценарий, в котором развивается тема «Ворошиловцев». Сохранилась рукопись, озаглавленная «Колонисты. Роман». Указано время работы над рукописью: 8 января – 18 марта 1938 г. Здесь впервые появляется будущее название книги «Флаги на башнях», но оно является лишь наименованием одной из глав. В архиве хранится машинопись, названная «Флаги на башнях. Роман». В двух машинописных вариантах сохранилась глава «Не может быть!». В конце машинописи указана дата: «Москва-Ялта, 1938 г.». В начале апреля 1938 г. была написана первая часть «Флагов на башнях», в начале мая – вторая, а третья часть была начата в мае и завершена в середине июня в Ялте.
В Ялте произошла встреча А. С. Макаренко с кинорежиссером и сценаристом М. А. Барской. Завязалась крепкая дружба. Они вместе работали над сценарием «Флаги на башнях» для художественного фильма, но этим планам не суждено было осуществиться. Два талантливых человека ушли из жизни в 1939 году.
Следует провести параллель между очерком «Марш 30 года», повестью «ФД-1» (не изданной при жизни автора и частично потерянной), пьесой «Мажор» и «Флагами на башнях».
«Марш 30 года» А. С. Макаренко начал писать осенью 1930 года. В 1932 г. при поддержке А. М. Горького очерк был опубликован в государственном издательстве «Художественная литература». В очерке раскрывается история коммуны им. Ф. Э. Дзержинского с 1927 по 1930-е годы.
В марте-апреле 1932 г. в Москве в гостинице «Маяк» во время своего отпуска Антон Семенович написал повесть «ФД-1». Рукопись он сдал в ГИХЛ осенью 1932 г. Хронологически «ФД-1» продолжила события, изображенные в «Марше 30 года», охватив 1931–1932 гг., когда произошел пуск завода электроинструмента в коммуне.
Над пьесой «Мажор» Антон Семенович работал в 1932–1933 годы.
История написания первого драматургического произведения чрезвычайно интересна. Первый вариант пьесы был написан зимой 1932–1933 года, но в летнем походе 1932 года рукопись была похищена. 19 августа 1933 года А. С. Макаренко пишет Г. С. Салько, с которой он состоит в гражданском браке (в 1935 г. брак был зарегистрирован), что хлопочет об отпуске в сентябре. И добавляет: «Настроение у меня сейчас боевое, хотя и напряженное. В Москве хочу обязательно восстановить пьесу, но я думаю, что и отдохнуть успею. Всякая работа вне коммуны будет уже отдыхом». В следующем письме от 22 августа он пишет: «Для того чтобы вырваться в отпуск в первых числах сентября, мне нужно проделать страшную работу: все это очень неповоротливые дела – выпуск, прием новых, пуск рабфака. Я работаю, как маховик, и много писать и тебе не буду, не обижайся, пожалуйста»11.
8 сентября А. С. Макаренко уже был в Москве. Этот отпуск изменил всю дальнейшую жизнь педагога-писателя. Здесь состоялась встреча с А. М. Горьким. В этот день в письме Г. С. Салько он сообщает: «Завтра начинаю действовать. Прежде всего, иду к Горькому. Он интересен в двух отношениях: квартира и работа в издательстве. Есть, правда, еще и третье отношение, но не знаю, стоит ли за это браться. Кононенко взял у меня прочитать „Горьковскую колонию“ и прибежал ко мне на другой день в восторге. Все ему нравится, и в особенности язык»12. «Горьковская колония», «Горьковская история» – это первоначальное название «Педагогической поэмы». Рукопись первой части, написанную еще в 1925 году, Антон Семенович взял в Москву. В письме Г. С. Салько от 19 сентября он сообщает: «Сегодня целый день сижу над Горьковской. Очень жаль, что не могу завтра отнести А. М. все, а придется показать только несколько глав, и то не самые лучшие. Я так напуган неудачей с «ФД-1», что очень мало верю в успех этой книги, но все же работа над нею страшно приятна и вполне заменит мне отдых. Если бы еще скорее дело устраивалось с нашим переездом, я, наверное, мог бы писать лучше»13.
Следует сказать, что сын Г. С. Салько Лева, которого Антон Семенович считал своим приемным сыном и заботился о нем, с 14 лет являлся коммунаром. В 1933 году вместе с другими коммунарами он поступает в МАИ – Московский авиационный институт. Из письма Антона Семеновича от 26 августа к Г. С. Салько узнаем: «Об уходе официально ничего не говорю – из Москвы будет видно, а то еще и не найдем в Москве квартиры, куда денешься… Лева уезжает завтра, вместе с ним поступили: Илюшечкин, Буряк, Терентюк, Бронфельд, Файнергольц»14.
В письме с сыну в Москву от 19 августа 1933 года Галина Стахиевна сообщает новость: «Итак, мы в Москве. Это дело решенное – раз уж ты там, там и мы. Молодец, Лева, переехал в Москву – и все»15.
Следует сказать что накануне (10 августа 1933 г.) А. М. Горький писал Антону Семеновичу: «…Не отвечал Вам, ожидая, когда получу возможность ответить конкретным предложением. Но покамест еще не вижу этой возможности и пишу только для того, чтоб Вы знали: письмо Ваше получено мною и о Вашем переводе в Москву я – забочусь»16.
Это был второй ответ (первый – 30 января) А. М. Горького на письмо Антона Семеновича, отправленного педагогом еще 1 января 1933 года. Об этом письме Макаренко следует сказать особо. Педагог сообщал о тяжелом положении куряжской колонии:
«В прошлом году дзержинцы поставили вопрос об объединении с Куряжем в „дивизию“, но начальство не согласилось. Колония живет плохо, после меня переменилось уже четыре заведующих, глупости там наделали непоправимые, коллектива нет, проходной двор… Там нужна большая работа, все нужно сначала. А если сначала, так лучше уже на новом месте. Ваше имя в Куряже нужно снять»17.
И в этом же письме Антон Семенович благодарит за высокую оценку «Марша 30 года»:
«Ваш отзыв перепутал все мои представления о собственных силах, теперь уже не знаю, что будет дальне. Впрочем, к писательской работе меня привлекает одно – мне кажется, что в нашей литературе (новой) о молодежи не пишут правдиво, а я очень хорошо знаю, какая это прелесть – молодежь, нужно об этой прелести рассказывать. Но это очень трудно, для этого нужен талант и еще… время. У меня как будто не было ни того, ни другого. Пишу сразу в чистовку, получается неряшливо, а через каждые две строчки меня „пацаны“ отрывают, писать приходится все в том же „кабинете“.
Поэтому все, что я написал, меня смущало. Сейчас в ГИХЛе лежит моя рукопись „ФД-1“ из истории последних лет коммуны Дзержинского. В редакции относятся к ней очень сдержанно, наверное, она будет издаваться тоже два года, как „М. 30 г.“. А самая дорогая для меня книга, давно законченная, „Горьковцы“, листов на 20, лежит у меня в столе, там слишком много правды рассказано, и я боюсь.
Есть у меня и пьеса. Даже стыдно писать Вам о таком обилии.
Недавно я писал Вам в Москву, наверное, Вы не получили моего письма. В нем я писал и о колонии в Куряже. В московских газетах было сообщение об открытии образцовой колонии им. М. Горького. Я просил Вас поручить эту колонию нам, „горьковцам“. На это дело пошли бы лучшие ребята, выпущенные из колонии в Куряже, теперь педагоги, инженеры, врачи»18.
Итак, это был ответ Антона Семеновича на письмо писателя от 17 декабря 1932 года. В своем письме А. М. Горький поздравил А. С. Макаренко с выходом книги «Марш 30 года», которая, как и «ФД-1», была написана до появления рукописи второй и третьей частей «Педагогической поэмы». «Читал – с волнением и радостью, – писал А. М. Горький о книге. – Вы очень хорошо изобразили коммуну и коммунаров. На каждой странице чувствуешь Вашу любовь к ребятам, непрерывную Вашу заботу о них и такое тонкое понимание детской души. Я вас искренне поздравляю с этой книгой. Вероятно, немножко напишу о ней»19.
21 сентября 1933 г. Антон Семенович сообщает Г. С. Салько о встрече с А. М. Горьким:
«Он по-прежнему ласков и высококультурен, но пользы от этого мало. У меня такое впечатление, что он забыл об обещании своего собственного письма „перевести меня в Москву“, а то еще хуже: мне серьезно приходит в голову, что кто(-то) его отговорил помогать мне в этом деле. Очень может быть, что наши письма недаром кем-то читались»20.
Антона Семеновича не покидает тревога, он сомневается в успехе: «Когда отдал Максиму „Педагогическую поэму“, и к ней у меня отношение стало безразличное. Почему-то уверен, что она ему не понравится. Он будет искать в ней методики (…) Я очень пожалел, что выбросил из поэмы все педагогические главы, может быть, на них и завоевал бы одобрение»21.
Однако опасения А. С. Макаренко были напрасны. Максим Горький не только высоко оценил «Поэму», но организовал ее издание, редактировал рукопись, стимулировал Антона Семеновича на скорейшее написание второй и третьей частей.
В письме Г. С. Салько от 26 сентября Антон Семенович сообщает: «Сижу и звоню Горькому, как мы с ним условились. (…) Дозвонился. Самого нет – в деревне. Отвечает Крючков – буквально: „А. М. передал мне рукопись, которую он прочитал, и письмо для вас. Письмо я сейчас приказываю переписать и завтра передам вам. Завтра заходите к часу дня“.
Ну, я так и знал. Если бы книга ему понравилась, наверное, просто назначил бы мне свидание, а раз дело ограничивается письмом, значит можно, собственно говоря, и не заходить. Не понимаю только, для чего еще переписывать письмо»22.
Но Антон Семенович ошибся. 26 сентября он сообщает Галине Стахиевне:
«Сегодня у меня счастливый день. От Горького получил рукопись и такое письмо:
„Дорогой Антон Семенович – на мой взгляд «Поэма» очень удалась Вам. Не говоря о значении ее «сюжета», об интереснейшем материале, Вы сумели весьма удачно разработать этот материал и нашли верный, живой, искренний тон рассказа, в котором юмор Ваш уместен, как нельзя более. Мне кажется, что рукопись не требует серьезной правки, только нужно указать постепенность количественного роста колонистов, а то о командирах говорится много, но армии не видно.
Рукопись нужно издавать. Много ли еще написано у Вас? Нельзя ли первую часть закончить решением переезда в Куряж.
М. Горький“.
Петру Петровичу Крючкову поручено устроить издание книги в „Советской литературе“. Мы уговорились с ним, что дней через 15 я ему принесу готовую первую часть.
Вообще это хорошо во всех отношениях.
Сейчас я усаживаюсь за окончание первой части и планирование второй. Понимаю, почему Горькому хочется, чтобы первую часть окончить решением переехать в Куряж. Очевидно, хочет заинтересовать публику с тем, чтобы она с некоторым нетерпением ожидала второй части или, по крайней мере, чтобы вторая часть сама собою подразумевалась.
Для того, чтобы исполнить его желание, придется сделать в первой части больше глав, чем я предполагал, и кое-какие главы перенести из первой части во вторую, чтобы не делать ее слишком куцой»23.
И еще интересный факт. В письме Антона Семеновича к Г. С. Салько от 29 сентября 1933 г. узнаем следующее:
«Сегодня заходил к Гихл. Говорил с ними на всякий случай об издании „Педагогической поэмы“. Прочитавши письмо Горького, они стали гораздо любезнее и готовы через 10 дней после представления рукописи подписать договор. За печатный лист предлагают 350–400 рублей.
Это только разведка. В Гихл уже потому отдавать не хочется, что за „Марш 30 года“ они мне передали несколько сот рублей, и теперь, конечно, будут выворачивать. Попытаюсь, все-таки пойти еще в „Советскую Литературу“. Да и считаю, что 400 рублей за лист мало»24.
Однако вернемся к пьесе «Мажор». В письме к А. М. Горькому от 26 января 1935 г. Антон Семенович напоминает об их встрече весной 1934 года и о том, что передал пьесу «Мажор, «которая перед тем побывала на конкурсе Совнаркома и удостоилась даже рекомендации». Пьесу одобрили, предложили кое-что исправить и передать для печати в гос. издательство «Художественная литература» (ГИХЛ). Но о ней речь пойдет позже. Успех, пишет Антон Семенович, окрылил его и он написал еще одну пьесу «Ньютоновы кольца». Новую пьесу он посылает А. М. Горькому и приблизительно 8 февраля этого года получает назидательный ответ:
«На мой взгляд, „Ньютоновы кольца“ пьеса интересная и может быть разыграна очень весело, если за нее возьмутся молодые артисты… Но я уверен, что любой режиссер скажет Вам: пьеса – растянута и требует солидных сокращений „по всей длине“ ее текста.
(…) Сударь мой! Мне очень хочется обругать Вас. Вам бы следовало сначала довести до конца „Педагогическую поэму“, а потом уже писать пьесы. А Вы, по примеру литературных юношей, взялись за одно дело и не кончив его, начинаете другое. Первое дело от этого – весьма страдает, а оно – важнее пьес. Значительно важнее!
Ну вот, обругал. Легче мне стало? Увы, нет!»25
В конце февраля А. М. Горький получает ответ:
«Дорогой Алексей Максимович!
Ругаете Вы меня или помогаете, а я все равно не умею так написать Вам, чтобы хотя бы на минутку Вы почувствовали всю глубину и теплоту моей благодарности и любви к Вам. (…)
Спасибо, что обругали. Это у Вас так сильно и ласково выходит, что мне может позавидовать любой мой воспитанник. Секрет педагогического воздействия таким образом еще и до сих пор для меня проблема. Во всяком случае после Вашей проборки мне хочется написать не третью часть „Педагогической поэмы“, а третью часть чего-то страшно грандиозного.
Это, однако, не мешает „жалкому лепету оправданья“. „Педагогическая поэма“ – это поэма всей моей жизни, которая хоть и слабо отражается в моем рассказе, тем не менее представляется чем-то „священным“. Я не могу писать поэму в сутолоке моей работы в коммуне. Для поэмы мне нужен свободный вечер или какое-то уединение. А пьесы я набрасываю в коммунарском кабинете в трехминутных перерывах между деловыми разговорами, выговорами, заседаниями, удовлетворяя писательский зуд, который так поздно у меня разгорелся в значительной мере благодаря Вашему ко мне вниманию. (…) Поэтому даю Вам слово не писать ничего, пока не окончу „Педагогическую поэму“, кстати, конец уже недалеко.
А после „Педагогической поэмы“ я мечтаю не о пьесах, а о таком большом деле: (…) Я хочу написать большую, очень большую работу, серьезную книгу о советском воспитании. (…) Не знаю, как сказать, как благодарить Вас за то, что прочитали „Ньютоновы кольца“. Совесть мучит меня, что я затруднил Вас этой работой, но утешаюсь тем, что в „Ньютоновых кольцах“ тема тоже педагогическая. Ведь теперь перевоспитываются не только дети. В пьесе я и хотел захватить кусочек великого процесса перевоспитания, только выражая его не в „небывалых чудесах“, а в простой „химии“»(…)»26.
28 сентября 1935 года А. С. Макаренко авиапочтой посылает А. М. Горькому третью часть «Поэмы». В сопроводительном письме он пишет:
«Не знаю, конечно, какой она получилась, но писал ее с большим волнением.
Как Вы пожелали в Вашем письме по поводу второй части, я усилил все темы педагогического расхождения с Наркомпросом, это прибавило к основной теме много перцу, но главный оптимистически тон я сохранил.
Описать Ваше пребывание в Куряже я не решился, это значило бы описывать Вас, для этого у меня не хватило совершенно необходимого для этого дела профессионального нахальства. Как и мои колонисты, я люблю Вас слишком застенчиво.
Третью часть пришлось писать в тяжелых условиях, меня перевели в Киев помощником начальника Отдела трудовых колоний НКВД, обстоятельства переезда и новой работы – очень плохие условия для писания, в сутки оставалось не более трех свободных часов, а свободной души ничего не оставалось.
Работа у меня сейчас бюрократическая, для меня непривычная и неприятная, по хлопцам скучаю страшно. Меня вырвали из коммуны в июне, даже не попрощался с ребятами.
Дорогой Алексей Максимович!
Большая и непривычная для меня работа „Педагогическая поэма“ окончена. Не нахожу слов и не соберу чувств, чтобы благодарить Вас, потому что вся эта книга исключительно дело Вашего внимания и любви к людям. Без Вашего нажима и прямо невиданной энергии помощи я никогда этой книжки не написал бы. (…) В случае надобности, я думаю, можно выбросить главы „У подошвы Олимпа“ и „Помогите мальчику“»27.
В это время А. М. Горький находился в Тессели, о чем А. С. Макаренко не знал. Но Алексею Максимовичу переслали рукопись, и приблизительно 8 октября 1935 года он информирует А. С. Макаренко:
«Дорогой Антон Семенович!
Третья часть „Поэмы“ кажется мне еще более ценной, чем первые две.
С большим волнением читал сцену встречи горьковцев с куряжанами, да и вообще очень многое дьявольски волновало. „Соцвосовцев“ Вы изобразили так, как и следует, главы „У подошвы Олимпа“ и „Помогите мальчику“ – нельзя исключить.
Хорошую Вы себе „душу“ нажили, отлично, умело она любит и ненавидит. Я сделал в рукописи кое-какие мелкие поправки и отправил ее в Москву»28.
Итак, «Марш 30 года», «ФД-1», главы «Педагогической поэмы», пьеса «Мажор» были написаны в годы работы А. С. Макаренко в коммуне им. Ф. Э. Дзержинского. Именно здесь рождались эти «педагогические поэмы». Материал для написания книг был перед глазами. Завершающим этапом создания «поэм» стала книга «Флаги на башнях».
Напомним, что при жизни А. С. Макаренко вышла в свет только одна его пьеса – «Мажор». Она была направлена на «Всероссийский конкурс на лучшую пьесу». В жюри конкурса входили нарком просвещения А. Бубнов, писатель А. Толстой, режиссер В. Мейерхольд. Пьеса была рекомендована к печати. В 4-м номере журнала «Театр и драматургия» за 1934 г. было отмечено, что в результате конкурса появились новые имена и новые произведения. Была отмечена пьеса «Мажор». Пьеса была опубликована в ГИХЛ в 1935 г. Антон Семенович скрывался под псевдонимом Андрей Гальченко.
События пьесы «Мажор» разворачиваются в 1931 году, когда коммунары приступили к работе на заводе электроинструмента. «Флаги на башнях» освещают жизнь коммуны именно с этого события, то есть после истории, описанной в «Марше 30 года».
Из переписки с А. М. Горьким ясно, что в издательстве долгое время «пролежала» еще одна повесть А. С. Макаренко – «ФД-1», которая так и не была опубликована при жизни Антона Семеновича. Известно также, что повесть эту А. С. Макаренко писал во время отпуска в марте-апреле, который он проводил по обыкновению в Москве – столица его вдохновляла. Жил он в гостинице «Маяк». По свидетельству Г. С. Салько (Макаренко), печатал текст на машинке в трех экземплярах. Рукопись частично была уничтожена самим Антоном Семеновичем. После смерти педагога-писателя Галина Стахиевна сумела соединить уцелевшие страницы, но полностью повесть так и не удалось восстановить. Во «Флагах на башнях» были использованы эпизоды из «ФД-1».
История создания «Флагов» неразрывно связана с личностью и творчеством А. С. Макаренко, с его исканиями, с его напряженной жизнью, которую он полностью посвятил воспитанию Человека!
Из личной переписки Антона Семеновича известно, что жизнь его с марта 1937 года в Москве была столь же напряженной, как и в Киеве, что не хватало общения с коммунарами, с близкими людьми, ему было одиноко. В письме от 6 мая 1937 года бывшему воспитаннику А. С. Сватко он с грустью признается:
«Спасибо, что вспомнил обо мне, теперь мало кто обо мне вспоминает, не пишет никто, кроме Федоренко да Конисевича, все остальные забыли.
Я тебя очень прошу хоть изредка писать мне, держать в курсе дела, как о Броварах, так и о „дзержинцах“ – хлопцах и девчатах.
Конисевич мне сам написал о своих успехах, но письмо долго за мной ходило, я не знаю, получил ли он мой ответ. Если знаешь его адрес, пожалуйста, напиши мне. Если что-нибудь знаешь о судьбе других хлопцев, и их адреса сообщи. Особенно прошу о последних дзержинцах»29.
В письме от 1 июля 1937 г. бывшему воспитаннику-горьковцу Н. Ф. Шершневу, который по окончании медицинского института работал врачом в коммуне, Антон Семенович пишет:
«Спасибо, что ты героически написал мне, не ожидая моего ответа (…) В твоем письме на первом месте стоит слово „грусть“, одно из самых отвратительных человеческих слов. Такое же противное еще слово „тоска“. Я не люблю их за то, что они в сущности слова фиктивные. Я понимаю такую штуку, как горе, ненависть, отчаяние. Это очень серьезные штуки, и с ними не позорно повозиться. Но, скажи, пожалуйста, что такое грусть? Не могу связать это слово с тобой, человеком молодым, сильным, здоровым, красивым, умным. Да и стоишь ты на интересном рабочем месте организатора – самое лучшее, что можно предложить человеку. (…) Я вспоминаю сейчас свое горьковское время, когда тоже преимущественно требовалось упорство и терпение. Я помню, сколько я тогда „грустил“ в одиночку, а потом оказалось, что это самый счастливый участок моей жизни.
