Kitobni o'qish: «Здесь можно пройти только раз»
От автора
Всем привет!
Я Антон Халецкий, автор сборника «Здесь можно пройти только раз».
До того, как начать писать, я двадцать лет работал юристом.
Составлял разные тексты, описывал в них человеческие отношения.
В надежде, что люди смогут избежать проблем. А сами отношения – может даже, станут лучше.
Как писатель я продолжаю делать – практически то же самое…
Искренне Ваш,
Антон Халецкий
Первая верста из чугуна
рассказ
– Эх, и далёк же путь до Тагила! Не близок…
Эт-те, мил человек, не из Тулы да в Москву. Два дня всевой-то на тройке.
Тут, православныя – Урал-Батюшка!.. Расстояния – как полжизни, да столь же тяжкие.
Ежели откуда-ть с Золотого-та Кольца двинуться – почитай, месяца полтора, а то, и поболе ехати.
И гляди, опять же. Тут – иль по зимнику. Иль посуху. С поздней весны и до ранней осени. А в распутицу далеко ли доедешь?
И что при Царе Александре Благословенном, брате Государя нонешнева, что при ём самом, Амператоре Николае Александровиче. Что сто лет назад, что все пятьсот. Всё одно, всё едино…
Горы да тайга. Дичь.
Держись за телегу, молись.
Лошади себе бегут, да ушами прядають, отфыркивают. Гривами встряхивают. Чуют, родимые. Здесь и волки есть, и что хужее.
А собьёшься с дороги, с большака, зимой – потемну – то дело нехитрое – и, пиши пропало. Закружит леший вкруг однова места. Томко череп-та кобылий, можеть, охотники какие и найдут по весне. Свят, свят, свят!..
Да по чести сказать, люди местные, поди, тоже не за частоколом жизнь свою проживают. Особливо те, что к рудникам приписаны.
Здесь до Бога-то далеко, про-сти-Ты-нас-гре-шных… Тута у нас железна девка одна верховодит. Вечно молода – без возраста. Медной Горы Хозяйка – небось, слыхали?! Не понравится ей человечек… и через сто лет не найдут евойные косточки на шахте. Враз в забое дальнем завалит. А коли наоборот – приглянётся парень какой молодой – нелюдскому ее девичьему естеству – может статься, и похуже чево-й сделать удумает. Про то историй тож немало… На пустом месте люди сказки страшные не сочиняют, да потом не рассказывают…
Однако человек живёт и здесь. Мужичонка, ведь известное дело: сноровист и живуч.
И ежель всё ж доведётся, по своей ли воле (а не приведи Господь по какой ишшо надобности побывать здесь), одна тут с запада дорога. Та, что Старый Демидовский тракт прозывается. По нему путь держать следоват.
А уж там на тракте опять всё одно – никак не пройти-не проехать мимо постоялого двора, что в полсотни вёрст от города Тагила.
Постоялые дворы с трактиром при нём («с заездом», то есть), завсегда на энтом месте были. Сказывают, ещё при Ермаке Тимофеевиче стояли здесь. Хорошее место – на развилке дорог. Одна к городу ведёт, а вторая – к заводу. К Выйскому. Что по рудному делу. Тоже, небось, знаете?
А постоялый двор тот – сруб агромадный из потемневших брёвен вековых. Крыша тёсаная, частокол, да оконца в наличниках простых. Собаки лают, всем подъезжающим о жилье о человеческом докладывают.
Русский кабак тебе и отец, и мать. Сам себе хозяин тут, пока деньги есть… Да капитан-исправник не по твою горемычную мужицкую душу – звенит бубенчиком тройки своей на дороге.
Внутри то ж, что всюду заведено и столько же еще пребудет.
Горница просторна. В углу наверху иконостас богатый – хозяйский – сухими пучками трав украшен.
Столы длинные – общие, да лавки – такие ж. Столешницы выскоблены добела. На полу – свежие опилки. Дух мясной, да хлебный. Благодать проезжим, да и только!..
Сбоку вход в горницу для тех, кто почище. Купчина заедет какой надутый. Али ахвицер – по казённым делам. Слышь-ко? «Господа средней руки». О как! Токмо нас туда не пустют… да и без надобности!
Здесь, за столами – люди простые. Неспешно щи хлебают деревянными ложками, жуют. Наливают из штофов. Выпивают, крестясь, из медных стаканчиков. Медленно, с устатку.
Тута в Уральской земле хоть и Рассея, а народ наособицу – навродя как на Дону иль в Запорожье. Глядят вольно. Речи за столами разные… Будь ты только что проезжий – втягивает, в речи-то…
Да и кажный узнать желает. Как здесь-то, во другой стороне далёкой люди живут, хлеб жуют…
– А что, мужички, извоз от рудника до заводу, а?
– А что извоз? Извоз есть…
– Гужевую-та повинность, сказывают, отменили тут?
Удивлены местные:
– C какой этой радости? То брешет ктой-то. Ноне в найме у подрядчика все горбят.
– У таго терь цельные табуны, сказывают…
– Да только чем лучше? Рвешь жилы, а толку – чуть. Горы рудяные и за тыщу лет на телегах-та на переведёшь.
За живое взяло, видать:
– В прошлом годе, в тридцатом третьем: никак не мене шестидесяти тыщ пудов руды перевезли, с рудников – на Выйский завод!..
Сразу нашлись несогласные. Как иначе:
– Это комуй-то – толку чуть? Демидовым аль каким заводчикам? Возим и – слава Богу! Значит, и нам, и детям та внукам заработок будеть…
Одобрение за столами:
– Правильно! Как деды возили и ране тож! Ещё при государыне Елизавете Петровне. На лошадках, на родимых…
– Да нынче и в Сам-Петербурхе тож не все в ступах ездют…
– Помолчи! Рот твой нечистый!
Мелко крестятся мужички. Хмурятся. Осуждающие взгляды на шутника бросают.
А тому всё как с гуси вода. Не берёт его смущение. Смеётся. Весёлый. Известное дело – голь кабацкая. Нос сизый, руки дрожат мелко. Рубаха с кафтаном все – латаны-перелатаны. Такой ради красного слова и отцова имени не пожалеет. В глаза мужикам заглядыват. Ждёт всё. Что поднесут стопочку во хмельной компании. Эх, ты, паря…
Диво, что у такова – заступник нашёлся.
Причём с виду – мужичина-то серьёзный. Рослый, чист одёжей. Да сразу видать – из мастеровых заводских. Али кузнец. Руки, глянь, мыты, да копоть за все годы не смоешь. Въелась.
Однако ж румянец еще на щеках играет. Да глазах с прищуром, с огоньком.
– То-то ж и оно, мужички, что не век лошадки будут. Али не слыхали ? А-а… Проезжие!.. Так вот, дорогу у нас выстроили с железа. А?.. Да, цела верста, почитай… И особа упряжка по сей дороге ездит. Сама, без лошадей. Паровоз называется.
«Вот диво дивное! Доселе только у Господ Великих медными листами покрывали палаты… А терь, глянь чяво! Дорогу из железа! Тут, вишь, и крыши-то много где из соломы. Верхним, оно, конечно, виднее».
Хохот над столами. Вот уж рассмешил! Эко слово чудное.
– Паровоз?! Слыхали?.. Што ж это за диво такое новое?
Однако мастер тот невозмутим остался. Знать, своё у него пониманье.
– То пароход сухопутный, мужички. Иль вы и об ентом тоже не слыхали? Грузы возить…
– Про пароход у нас дядя Митяй слышал. А, дядя Митяй?
Высокий, худой, как жердь, дядя Митяй повздыхал:
– Уж не ведаю я, что вы тут, заводския, придумали-построили. Да только про пароход на Волге бурлаки, и просто – люд приречный – так говаривают. Мол, нечистая сила энто.
– Во, во! Хто увидит – молитвы читають, отплёвываются троекратно… Купчишки, те, мож, кто и кажет свой-какой интерес…
Слушают люди за столами уважительно. Вот человек понятно излагает. Не хватает звезд с небес!..
Меж тем дядя Митяй продолжал, хоть без особой охоты. Потому, как немногословен был по натуре:
– Да только мало таких охотников. Кто толк в том видит. А большей частью люди торговые – дык те против пароходов. Говорят: «барская затея», блажная. С жиру, мол…
– Верна, мил человек! Вред один. Люди просто так говорить не будуть. То ж и про паровозы ваши скажуть! Так-то…
– Да и супротив коноводки не сдюживают пароходы-то. Так люди умные говорят. И паровозы не сдюжат. Никуда без лошадок!..
Лишь усмехнулся на то мастер заводской. Вишь как, не смутить его. Глянь-поди!
– Попомните мое слово, мужички. Не век лошадьми да тяглом управляться будут.
Молодой парень один засмеялся щербатым ртом:
– Эко, дядя, хватил! Во те хозяева-то образуют за таки речи. Они тя по головке-то не погладют. Чтобы мужики – да не возили! У помещика на земле своей, так всего вволю. Всё есть. И люди – то ж. А у подрядчика на реке – бурлаки.
– А то, что мрут людишки, что в пути, что так – на всё воля Господня! Бабы ещё нарожают, не разучатся, поди, – вставил своё пожилой седоусый дядька.
Однако видно: захватила гораздо – беседа – мужицкие-то умы.
Не каждый день об этаком речь заходит. Так оно – диво это – еще и рядом гдей-то проживается. Всё на свете белом быват!
Известно, в Туле-оружейной как-то один умелец аж блоху подковал!..
Стали люди спрашивать, детали разные выпытывать:
– Как же едет коляска-то сия, ась?
Что же не рассказать, раз спрашивают по-людски. Пояснил на то заводской:
– Котел в ней. Как печь железна. В том котле дрова горят. А дале составлена – машина паровая. В той машине – пар горячий. Поршень толкает: туда-сюда. А уж поршень – с колесом соединён. Так и едет. Двести пудов груза берет, и движенье имеет – пятнадцать вёрст в час.
Двести пудов! Чудеса в решете! На телеге-то больше полуста пудов не увезёшь.
Да только пятнадцать вёрст – эка невидаль! Когда лошадь добра да к езде привычна, выучена, она эдакой рысью цельный день бежать смогёть. Так её не загонишь…
А уж коли надо, то за два часа можно и все пятьдесят вёрст проскакать. Но то верхами, и уже потом роздых лошадке надобен…
– Экма! Дядечка, это – навродя мельницы? Токмо не вода али ветер крылья толкает, а пар-дым – и на колесо, – то юноша тихий молвил. Что с мужиками вместе проездом здесь был.
Обрадовался мастер, улыбнулся светло:
– Верна, малец! Правильно разумеешь!..
– Помолчал бы. Вперёд старших…
Хотя, правда, дивятся мужики… Сказка, и только! Да рассказчик – вида тверёзова. Не пьяный какой, не шутник, да не блаженный. И всё одно – диво неслыханное! Никогда такого прежде не было… Однако пароходы – те, уж есть, энта верна. Ходют уж по Волге-матушке. Впрямь, видали их некоторые…
– А что онемели-то, православныя? Почитай, уже полвека минуло…
– Это от чавой-то минуло, дядечка? Коляске той паровозной?
– Да какое там… Коляску ту в прошлом годе лишь соорудили. От того, мужички – полвека, как еще при Матушке Императрице Екатерине Алексевне – первый на всём белом свете – слыхали?! Первый! – паровой о двух цилиндрах движетель умелец один придумал да собрал. Токмо далече – в самой Сибири!..
– Ну?..
– Вот тебе и – ну!.. В Барнауле-городе том дело было…
И вот завсегда в разговорах такой за столом найдётся, кто по скудости сваво ума других подденет. Может, сам того не желая:
– Небось из немцев каких, обрусевших! Али иных басурман!
Ответил мастер на те глупые слова снова неспешно да спокойно:
– Русский он, сказывают. Из тобольских. И звать – Ползунов Иван. Сын Иванов. Капитан-поручик! О как! А если б и был – из обрусевших? Что же с того? Не об том речь веду. Важно, что из Рассеи человек – наш! И первый сделал то, чево в мире ране не видывал никто!..
Старик один, сгорбившись за столом, покачал горестно плешивою головой:
– «Ране»… слышь-ка? Ране пар токмо в банях и был. А в печах – огонь.
– В пыточных тоже сказывают – огонь с дымом…
Это снова тот щербатый.
– Не спознаться бы тебе, дурню, самому с тем огнем…
Остальные – и коситься никто не стал. Вид сделали, будто и не было речей тех глупых вовсе. Не дал Господь человеку ума – к соседям за сём не пойдёшь.
Мужичина один (тож, проезжий) лишь крякнул в пегую бороду, молвил степенно:
– Да, в избах только дым и был… Потом, при царе Петре Алексеиче, дым глотать начали. Курить трубки…
И опять свои пять копеек тот балбес вставил:
– А я раз слыхал, еще ране на Москве в мыльнях всяки-разны смеси курили. Из рогов коровьих. До памороков докуривались, мерещилася, вишь, сладкая жуть…
Тут не выдержали мужики. Залепили охальнику оплеуху:
– Дай ты, дурья башка, умным людям слово вставить!.. Хуже горькой редьки…
Притих, наконец – тот щербатый…
Помолчали для приличия.
Снова дядя Митяй промолвил смущенно:
– Вот и говорю. По-всякому пар-огонь люди пользовали, а нынче! Теперь, глянь-ко, с паром чаво сотворили.
И снова честный мастер спокойно ответил:
– Что ж с того. Без воздуха в мехах, что огонь раздувает, да без огня – ни одной кузницы не бывает. А оборону как держать от неприятеля? Без пороху не стреляют ни ружья, ни мортиры. И опять – огонь там. И тут так же…
– Как в Преисподней! Прости-Господи…
Тут уж заводской чуть брови густые сдвинул:
– Только здесь-то ничего бесовского нет! Человеку на то разум и даден. Для труда, и для знания! «… И если человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то – это Дар Божий …»
Эка, как закрутил! Даром, что мастер. Как диакон глаголет, право!
Супротив Святого Писания никто не посмел и слова вымолвить. Тут уж крыть нечем – давненько Господь человеку огонь даровал. И впрямь, рогатого поминать не к месту. Может, и правда – дело Божеское…
Парнишка тот несмелый снова голос подал:
– А коляску сию, что ж, дядечка? Ваши умельцы сотворили? Тутошние?
– Почитай, наши. Мастер придумал один. С сыном…
А ещё, замечаю я, завсегда окажется в разговоре такой, какому, что ни скажи – всё – «эка невидаль». Вот и сейчас нашёлся. Тот самый – сизый нос. Сам лыка не вяжет, а туда ж:
– Ссс-лыхал я про то дело… Грят, всё с Европы-Заграницы умык-нули. За тем и ездили туда. Иэээк! Из-вестно дела. Сваво ума нетути. Всё… чужим умом жи-й-вём!
Притихли мужички за столом. Взоры потупили.
У мастера аж глаза засверкали! Ждали люди, что заводской с одного удара так и вышибет дух из пьяного дурака. Так, вишь – нет.
Только и всего, что лишь миг глазами полыхнул. Недаром говорят: «Кто сдержан – умён тот».
Молвил мастер сурово:
– Что ж того – к умным ездить учиться!? Ан вот, теперь дома – сами сделали. И так англичане да немцы за глаза нас хают… Мол – будто мы туземцы для них какие, в перья ряженые. Словно нам до них век не допрыгнуть. Вот теперь пущай узнают, да языки прикусят.
Знать, пронесло пьянчугу. Воистину, Господь дураков любит!
Юноша тот сметливый, Алёшкой его звали. Поспешил он сгладить неловкость, что над столами повисла. Снова обратился к мастеру с вопросом:
– А как же будет, дяденька, имя мастера вашего да сына ейного?
– То не просто мастер, честный отрок. А Главный, вишь, Механик! Вот в какую силу мужик вошёл. И всё через труд свой да разуменье. Черепановы они. Отец – тот, значит, Ефим, а по батюшке Алексеев. И сын его – Мирон. Стало быть – Ефимыч.
Переглянулись за столами. То дело серьезное! Главный Механик – сие не шутка. Знать, и впрямь – ухватил удачу!
Посунулись мужики:
– Что ж они, из крепостных будуть?
– А откуда им ещё взяться? Наши. Господ Демидовых. Только в прошлом годе старший вольную получил. Да серебряну медаль – за усердие.
Дед тот лысый сей раз подтвердил, закивал:
– То правда всё. Хто в годах, деда Миронова помнят ще. Черноработным человеком был. Подённым.
– Здесь то ж, при заводе?
– При нём…
Алёшка аж загорелся весь. Завладела им мысль о чуде – паровозе:
– А что, дядечка, посмотреть тот пароход сухопутный можно?
– Чего ж нельзя. Слышишь гул далёкий?
– Слышу…
– То дорога чугунная, с повозкой паровой и есть.
Отец, что рядом сидел, до того тихо, здесь молчать не стал:
– Ишь что надумал! А рванёть, как бочка с порохом?! И в гроб положить неча будеть?! Мать-наша-Заступница… И думать не смей – засеку!
Мастер улыбнулся одними уголками рта, глядя мальчишке в глаза.
– Сыну супротив отцовой воли идти никак неможно. То верно. Отдыхайте, православные, после трапезы, с дороги-то…
И, глядя на Алёшку, вроде как веком так, легонько, дрогнул. Подмаргнул. Никто и не заметил. Окромя Алёшки одного.
После обеда, то известно, сон – первое дело. Да только, кто же спать по юности будет!
Подождал Алёшка, покуда отец с мужиками носам песню обычну затянули, да пошел побродить вокруг-то.
Обошел трактир. Конюшни. Постройки. Вот уж огороды. А там дале – лес с просекой. И гул оттуда так и манит, словно голос русалкин. Всё ж возвернулся…
Тут, подростков-погодков ватага, местных. Ничего, по глазам не злые, а так, веселые просто.
– Эва! Ты что ль, с мужиками приехал, что во дворе на телегах дрыхнут?
– Ну, я…
– Айда с нами, на паровую коляску глядеть!..
– Далече, небось …
– Да не трясись ты, враз обернёмся. Одна нога здесь – друга там!
– Твои еще и второй сон не досмотрят, а мы уж снова здеся будем.
И боязно Алёшке без отцова дозволенья, а посмотреть охота. Когда еще такое увидишь! Шутка ли! Первая во всей Рассеи самоходная паровая телега! Да еще и дорога у ней какая-то особая. Всю жись пересказывать можно!
Главное, страх свой людям чужим не показать. Мы, мол и сами – с усами. Да на годик-другой постарше буду. Невместно сумлеваться эдак.
– Што же, ежели близко, так можно было б и глянуть, – не теряя достоинства, степенно, произнес Алёшка. Пояснил еще деловито, совсем, как взрослый:
– Времени терять неохота. Упряжь кое-где поправить надо. Бате подсобить.
Ребята на то улыбнулись легко, беззлобно:
– Вестимо, успеешь с упряжью, раз тако дело…
Украдкой прошли обратно на зады постоялого двора, также тихо – снова мимо новых ворот конюшни, через скотный двор, с курами и утками, сквозь огороды с картошкой да свёклой. И вот снова – тот же лес еловый, обступает. И просека дале. По ней и двинулись.
– Нешто там драгун нет? Али другого какого охранения? – спросил, шагая среди ребят, Алёшка. Вроде как небрежно.
Те удивились:
– Какие ж тут те – сторожа? Чай, не цари ездют…
Вышли меж делом за поворот просеки. А тут сбоку – уже заруб другой, и скрозь него – насыпь идет, как вал городской. Теряется за новым поворотом.
Эко диво! Такого Алёшка сроду не видывал. И впрямь, дорога из железа!
Докуда видать – лежат на насыпи той, толстые железные брусья прямые. Черные. А меж ними поперёк – как поленья, брусья деревянные – размерами помене.
Будто забор какой диковинный собрали, да положили наземь. Чудеса, да и только!
Тут вдали птицы над лесом взвились. И дым белый, будто пожар. Только не бывает таких пожаров. Видно, с одного только места дым идет. Да вот незадача – место – тож движется, будто печь какая на катках едет! Да сколь быстро! Небывалое!
А может, просто всё? На телеге что горит, да лошади испужались и понесли?! А гул тогда откуда?
Гул, сначала тихий, становился меж тем все громче и громче. Переходил уже в грохот. Стали слышны в нём разные оттенки. Как в оркестре полковом. Алёшка раз на Пасху на ярмарке видал.
И земля, опять же. Думал, померещилось, вначале. Ан, нет. Дрожит земля-то! Всё сильнее, да сильнее. А забор тот железный вроде как поёт тоненько. И вот, знаешь ведь, что то – повозка, людьми созданная – паровая, безлошадная. О которой мастер на постоялом дворе во всех подробностях сказывал. А всё ж одно – боязно. Страх так и берет. Хоть и не один Алёшка здесь, с робятами, а всё одно!
И вот из-за поворота, будто какой змей сказочный огнедышащий, и впрямь выскочила телега и понеслась по той дороге из чугуна. К ребятам навстречу.
Те от насыпи аж отступили на шаг. И впрямь – диво дивное!
Скорость мож и обычная, лошадная. Да только лошадей впереди никаких запряжённых нет!
Теперь уже видно было всё хорошо. Повозка не повозка, а как бочка железна на железных ж колесах, как на ободах.
«Точно Емеля на печи едет», – подумал Алёшка.
Да только, не в сказке он. Да и – глаза, чай, не обманут.
По бокам бочки ходуном ходили палки, как оглобли. Оглобли те крепились к колесам.
Вот он, небось – «котел». Только «котел» энтот не чугунок вовсе, в каком бабы щи варят.
И впрямь, «котел» с колесами схвачен. Не соврал, гляди, мастер.
А над всем этим труба длиннющая, высоченная. Только опять, гляди, железная. Дым белый, тугой. Так и валит, так и валит! Цельна туча от повозки вверх расходится, кудрявится. Тает медленно.
Это сколь же дров нужно? Такую махину топить. Чтобы пар поршни те в печи толкал. Чтоб повозка силу имела себя везти, да позади себя чего.
За волшебной телегой железной и впрямь цельный обоз шел пристегнутый. Несколько одинаковых открытых телег других. Горкой была погружена в них порода. С рудника, видать. А сразу за бочкой железной – площадка с невысокой огородкой. Навродя запяток у колясок барских. И на площадке той – человек стоит в картузе, за рычаг держит! Возница, видать. Сразу за спиной у него шла первая телега, поменьше – с дровами…
Полминуты не прошло, как всё с грохотом пронеслось мимо. Скрылось за поворотом.
Ребята местные, хоть и не впервой, а то ж – онемели. Наконец, один, что постарше, всё-таки выдавил из себя, словно горло ему сжали:
– Что ж, друг ситный, не видал такова ране?
Алёшка лишь едва головой покачал. Ответить сил не было.
Мать Наша Заступница! Воистину, диво небывалое!
Мальчишка же тот, старшой, продолжал:
– Такóва, мужики наши сказывают, в Рассеи отродясь не бывало. Изначальный пароход сухопутный! Во как…
Алёшка стоял, как вкопанный, глядя вслед прогремевшему чуду, и только дышал тихонько.
В воздухе оседала копоть из трубы первого во всей России паровоза…
Переходное послесловие
… Жизнь меж тем – не стояла на месте. Время, как ему и положено – текло в одну сторону. Минуты собирались в часы. Дни шли за днями. Годы складывались в десятилетия. Глядишь, вот и новый век скоро… Двадцатый!
Много всего прошло с той первой железной дороги. Длиной в одну версту. Поезда начали ходить из Северной столицы в Москву, а потом – до самого Владивостока, через всю Россию! Совершенствовались паровозы, всё сложнее становились конструкции и оборудование. Новые профессии и специальности появились у железнодорожников.
Люди уже не представляли свою жизнь без «железки».
Тысячелетия человек не мог жить без лошади. А теперь новый транспорт стал естественным и необходимым. Миллионы пассажиров, миллионы тонн грузов на тысячи километров.
Пошли первые электрички: «…проследует со всеми остановками, кроме…»
Паровозы стали редкостью, потом и вовсе пропали (на самом деле, они стоят в депо – законсервированные).
Люди научились строить поезда на магнитной подушке. Которые двигались, не касаясь поверхности.
На железных дорогах стали внедрять всё новые технологии и новшества. Появились поезда без машинистов. С камерами наблюдения. В вагонах – теперь свой Wi-Fi. Можно подзарядить мобильный.
Современным – как в самолетах – стал дизайн (забылось, какими были когда-то в электричках сиденья. Лавки из крашеной вагонки, покрытой лаком).
Время, ускоряя темп, летело всё быстрее.
Скорость поезда давно превысила скорость среднего вертолета…
Алёшка, что тогда, с отцом и мужиками, останавливался на постоялом дворе, под Тагилом, впервые увидел сухопутный пароход подростком – летом 1834 года.
С того момента прошло – ни много ни мало – триста двадцать семь лет.
Наступило будущее…
сентябрь 2019, Москва
(продолжение следует в повести «Диспетчер Сквозной Дороги»)
Место действия…
скажем, Латинская Америка
рассказ
Зной, полдень, марево. Солнце точно над городом, в зените. Теней – нет. Наша славная столица, Сан-Адреан, медленно плавится под июльским солнцем. Всё вокруг плывет и вибрирует, как в кошмарном сне.
– … да, синьор, повернёте за угол, и здание «самого справедливого» суда в квартале Таган-де-ла-Kóза будет прямо у Вас перед глазами. Буэне сверте, синьор!
– Грасиас, мучачо…
Здание приземистое, казематного типа. Окошки маленькие и узкие. Имитация под колониальный стиль генерал-капитана Кортеса.
В служебном дворе суда – полное столпотворение. Как на Большом Карнавале во Вторник перед Главным Постом. Первозданный хаос.
Чисто столичные карликовые авто всех цветов. Гроздями. Это тонконогих мажоров-гринго. На этом радужном фоне особенно выделяется черный, тонированный в ноль североамериканский вездеход размером с гараж.
Внутри – две бородатые рожи самого разбойного вида (думаю, нарушители транспортных правил). В честь визита в суд – рожи чуть растеряны. Ясно читалось: хочется домой, в гордые родные Кордильеры. Где всё ясно, и знаком каждый камень, каждый куст, каждая тропа… А здесь, в столице, ничего непонятно, и сами понятия неясные. И вообще, есть ли, они, это понятия?..
На таблице перед дверью основной текст зачем-то продублирован на английском языке. Хотя («да простит меня Святой Николас!»), по-испански и так всё понятно: «Tribunal De Distrito. Fuero común» («Квартальный Суд. Общая юрисдикция») Серебром по черному фону.
Внутри – крепкий запах дешевого табака и пота. Из туалета несет хлорной известью.
Песочного цвета дешевый линолеум, простые двери и панели из пластика под красное дерево.
Людей не очень много. Всем хватило места на деревянных скамьях («Благодарение Отцу Нашему!»), в томительном ожидании заседаний.
Публика здесь попроще, чем федеративных негоциантских арбитражах. Скромнее одеты и ведут себя без пафоса.
Это и понятно: что обычно в гражданском деле на кону? Это ж не межбанковские споры. Вот и гонорары поменьше. И пускать пыль в глаза незачем.
Здесь не было томных мальчиков с огромными тоннелями в ушах и в гипермодных высоких сапогах. Не было и модельного вида сеньорит-адвокатесс. Готовых в любую минуту встретить нефтяного шейха, и поэтому одетых как персонажи музыкальных клипов.
Всё повидавшие, на возрасте, матроны, дородные синьоры-юристки без лака на ногтях позволяли себе в разговорах неожиданно вскрикивать что-то громко-восторженное. Чисто по-женски. Им карабинеры, следящие за порядком, не делали замечаний, что, мол, громко. Относились лояльно. Известное дело…
Мужчины в здешнем суде тоже имели провинциальный вид. И лицами, и одеждой. Словно только что прибыли с далекой кофейной гасиенды. Ожидая своей очереди по три-четыре-пять часов, эти синьоры часто выходили развеяться во двор суда. Возвращаясь, они приносили с собой обновленный аромат крепчайших недорогих сигарилл.
Где-то в недрах помещения работает телевизор. Может, просто сюда невесть как пробился Интернет?
Сначала человек нервничает, потом перестаёт. Потом уже сидит уверенно и болтает с «камарадас» по несчастью:
– Планировалось полчаса, и – обед. И не проскочил. Всегда я самый «везучий»!..
– Я вообще с Карибского побережья приехал. Я здесь, в этом Сан-Адреане, могу на отвод судьи подавать сколько угодно…
Когда уходит тревога, начинается сенсорное голодание. Еще позже – успокоение. Хочется привалиться к стенке поудобнее, а еще лучше – прилечь. Зевота нападает нестерпимая…
В кулуарах суда почти ничего не происходит. Спать на самом деле хочется всем, так всё монотонно…
У кого еще период сенсорного голодания, каждый новый посетитель вызывает искренний интерес. Словно после кораблекрушения у Мыса Горн (на самом юге) море вынесло на берег очередного спасшегося.
Услышав слова «решение» и «оглашение», люди (пусть ненадолго) обретают чувство реальности, и способность анализировать. Как разбуженная звуком трубы охотничья собака.
В коридорах плавают пушинки. Цветет красный панамский тополь…
Главные здесь, в коридорах суда – осоловелые, но все равно очень бдительные карабинеры из Комитета Юстиции (КЮ). Крепкие отъевшиеся ребята в форме черного (как кондор) цвета. Карабинеров всего человек десять в трех комнатах.
Ведут себя они здесь очень уверенно, громко перекликаются из одного конца коридора в другой суровыми, непреклонными голосами.
Еще ребята в черной форме часто шляются туда-сюда и изображают героев. Особенно молодцевато выглядел один мальчишка, не особо здоровый, явно служащий недавно (это видно по коротким форменным сапогам – новее, чем у остальных).
Сдержанно, с чувством превосходства, похохатывали на первом посту у входа, где собралось сразу четверо.
Там сидел на дежурстве лысый дядька в годах, удивляя всех старого образца формой. С широченными, как у генералов, красными лампасами. Дядька иногда расчесывал гребенкой остатки волос над ушами.
Реплики у карабинеров были в основном такие:
– …Чай вскипел…
– …Сполосни…
– …У меня там вода осталась. Я глонул, так чуть не блеванул…
– …Рагу что ли много наелся, жизней много лишних ?..
– …Это в Ступини-Грандо…
– Ты что! Ступини, это вообще чёрт знает где, это вообще за овальной городской дорогой!..
– …А то Лало там сидит с самого утра и не евши…
– …Это в Изоляторе!..
– …Ну, что? Взяли мы бутылку текилы и две шампанского, посидели. Нормально…
– …Они и так столько лет вместе живут. Что им разоряться на свадьбу?..
– …Мы думали, выйдет тысяч 25-30 песо, а вышло: всего-ничего…
– …я Лало просто сказал: «Быстро звони своим…»
– …Не, не то, чтобы послать. А культурно так, по инструкции…
– …Что у него над душой стоять? Он тоже пошлёт, он же психованный…
– …У них тоже свои нюансы…
– …«Свои-свои». От них тоже мало, что зависит…
– …Не, он тогда ничего не сказал. Бывает и хуже…
– …не, не чистят…
– …он находится в запое неизвестно сколько времени…
– …ну, что там по времени?..
– …Полшестова…
– …Лало позвони…
– …Что?..
– …Лало позвони!..
– …Да, ничего не надо…
– …Один человек…
– …С собой тетрадка обязательно, да? Возьму…
– …потихоньку…
– …мы с тобой вчера не уходили рано…
– …пойду я сейчас быстро отгоню нас…
– …когда этот за рулем – коробка нормально. Когда Микаэлито – коробка вылетает. Тот, в общем, коробку бережет…
Немного перепадало и посетителям:
– …У вас на какое время?..
– …Двенадцать…
– …Можно потише разговаривать!..
– …Куда идете?..
– …Подавать документы…
– … К нам идёте.
– …А судья Родригес?..
– … В отпуске…
– …Она только пошла?..
– …Ну, типа того…
Из закрытого рапорта в Комитет Юстиции:
«…Вчера в суде общей юрисдикции квартала Таган-де-ла-Kóза города Сан-Адреан синьоры посетители, 9 часов подряд ожидая заседаний, в условиях отсутствия пищи, воды, естественного света и нормального воздуха (без запаха хлорной извести, пота и дешевого табака), вынужденно слушая бесконечные остроинтеллектуальные сентенции осоловелых карабинеров нашего Комитета… итак, люди возглавленные отчаянным синьором юристом из Сильво-Ромеро, бывшим карибским моряком, подняли мятеж, разоружили карабинеров, избив их своими портфелями и рюкзаками, побросали карабинеров связанными с кляпами в подвал архива суда, взяли в заложники всех 5 и 1/2 судьи, и угрожая применением отобранного оружия, заставили судей, их секретарей и помощников рассматривать дела со скоростью три минуты на дело и одна минута на печать решения всем заинтересованным лицам.
Происшествию решили не давать огласки, во избежание создания повторного прецедента и формирования негативной судебной практики в целом…»
Место действия – Параллельная Вселенная.
Все персонажи и события вымышленные.
Если все-таки обнаружатся совпадения – они, конечно, будут случайны.
Май 2019, Москва
Реальная жизнь
рассказ
« – …У тебя есть семья?
– Да, брат в Питтсбурге,
который почти никогда не звонит…»
(«Робокоп», 1987)
Пролог
«Почему рвутся родственные связи?
Я не про жизнь конкретного человека.
Я в масштабе человечества.
Какие будут мнения?»
Лучший ответ:
«Дорогой, Анонимус !
Есть мнение: из-за экономики.
Сначала она такая, что выжить можно только всем вместе. Люди нуждаются друг в друге чрезвычайно. Отсюда и высокая духовность вокруг родственных связей. Мораль.
