Kitobni o'qish: «Обитель Тьмы»

Пролог

При виде вышедшего из-за деревьев на лужайку ходока ведомые вскочили на ноги и радостно заулыбались.

– Лобан! – воскликнул один из них. – Слава богам, ты вернулся, ходок!

Ходок Лобан остановился у костра, горящего в сгущающихся сумерках, и взглянул на своего брата Куденю и на ведомых. Их было четверо. Пожилой брюхатый купец, тощий иноземец с вечно недовольным лицом и два зажиточных землепашца, которые отправились в Гиблое место на поиски чуднóго амулета, который должен был возродить оскудевшую землю и снова сделать ее плодородной.

– Ну, как? – робко глядя в угрюмое, выдубленное солнцем и ветрами лицо ходока, спросил брюхатый купец. – Осмотрелся?

Лобан не ответил. Он водил людей в Гиблое место уже два года и никогда не мог смотреть на своих ведомых без скрытого презрения. Здесь, в Гиблом месте, он был всемогущим королем. От него, и только от него, зависело – будут ведомые жить дальше или сложат свои головы в гиблой чащобе.

Купец и один из землепашцев растерянно и боязливо переглянулись.

– Так что скажешь, ходок? – снова спросил купец. – Есть там другой путь?

Лобан помолчал еще несколько мгновений, потом покачал головой и хрипло ответил:

– Нет. Придется разгребать этот завал.

Ведомые принялись разгребать завал из веток, травы и грязи. Лобан достал из ножен меч и взвесил его в руке. Меч был хороший, заговоренный кузнецом-вещуном от темных тварей. Лобан еще никогда не поднимал его на людей.

Что ж, всегда бывает первый раз. Лобан подал знак Кудене. Тот кивнул и положил руку на кряж меча. Лобан шагнул к ведомым, занес меч и рубанул купца по голове. Голова купца раскололась, будто как орех. На звук обернулся иноземец. Брови его изумленно взлетели вверх, но Лобан, выдернув меч из головы купца, размахнулся и резким ударом рассек иноземцу грудь.

– Лобан… – пробормотал один из землепашцев, обмирая от ужаса и пятясь от окровавленных тел своих товарищей. – Лобан, что ты наделал?

Лобан, не отвечая, снова занес меч для удара. На этот раз к нему присоединился Куденя, и вдвоем они быстро зарубили землепашцев.

Сделав дело, братья-ходоки опустили мечи и перевели дух. Лобан вытер ладонью забрызганное кровью лицо и проронил:

– Кончено.

– Да, – тяжело дыша, отозвался Куденя. Он сорвал пучок травы и тщательно вытер щеки, шею и заляпанную кровью руку.

Лобан воткнул в землю меч, затем подошел к купцу, присел рядом и принялся обшаривать его карманы. Из одного ходок достал кошель с золотыми монетами. Затем он обшарил карманы тощего иноземца. На этот раз добычей ходока был мешочек с драгоценными яхонтами.

Куденя, ожидая, пока брат закончит обыск, покосился на изрубленный труп купца и язвительно произнес:

– Ну что, скупердяй? По-прежнему будешь талдычить, что заплатишь мне только после того, как найдем чуднýю вещь?

В лесу что-то хрустнуло, и усмешка мгновенно сошла с лица Кудени. Несколько мгновений он вслушивался в звуки леса, потом посмотрел на брата и спросил:

– Ты слышал это?

– Что? – не понял Лобан, продолжая обшаривать одежу иноземца.

Куденя вздохнул.

– Нет, ничего… Просто показалось. – Он перевел взгляд на тело иноземца, облизнул пересохшие губы и тихо сказал: – Говорят, если ходок убил своего ведомого, падшие боги накажут его.

– Чушь. – Лобан выпрямился и сунул добычу в карманы кафтана. – До межи всего три версты, братка, и мы с тобой пройдем их.

Он повернулся к мечу, и вдруг Куденя взволнованно выкрикнул:

– Брат, там кто-то есть!

Лобан повернулся к Кудене и увидел, что тот показывает на черные вересковые кусты.

– Кто-то видел, как мы убили их, – прошептал Куденя.

Лобан нахмурился, шагнул к мечу и вырвал его из земли. Теперь, всего за три версты от счастливой жизни, он не намерен был сдаваться и готов был убить любого, кто встанет на их пути.

С мечом в руке ходок повернулся к вересковым кустам и крикнул:

– Кто там? А ну – выходи!

Кусты шелохнулись, и на поляну шагнул незнакомец. Это был человек. Высокий, одетый в белое и весь словно обсыпанный мукой.

Лобан дал знак Кудене, а сам резко спросил:

– Ты кто?

Незнакомец молчал. И тут Куденя бросился вперед и рубанул белого незнакомца мечом. Тот отпрянул, выронил что-то на траву и вдруг завизжал, да так страшно и пронзительно, что у Лобана заложило уши, а меч сам выпал из разжавшихся пальцев.

Лобан согнулся пополам и заткнул уши ладонями.

Внезапно визг оборвался.

Оглушенный ходок выпрямился и снова взглянул на незнакомца, однако того уже не было, а Куденя, волоча по траве меч, шел к Лобану странной, покачивающейся походкой.

Не дойдя до старшего брата двух шагов, Куденя рухнул на траву. Лобан бросился к нему, быстро присел рядом и осмотрел тело брата. Кафтан на груди у Кудени взмок от крови. Прощупав его грудь пальцами, Лобан понял, что раны, оставленные белым незнакомцем, глубоки и смертельны.

– Я… убил его, – хрипло выговорил Куденя, и фонтанчик крови с клекотом вырвался у него изо рта.

На широком лице Лобана выступили капли пота. Он погладил Куденю по голове и тихо произнес:

– Да, братка. Ты его убил.

Куденя хотел еще что-то сказать, но закашлялся, и брызги крови полетели Лобану на лицо.

Вытирая рукавом лоб, Лобан не заметил, как за спиной у него выросла еще одна белая тварь. Огромный коготь, похожий на костяной нож, молниеносно вошел Лобану в спину.

Лобан дернулся и, почти теряя сознание от боли, медленно обернулся. Голова белой твари походила на человеческий череп, но вместо челюстей у нее было что-то вроде муравьиного жвала.

Оглушительно завизжав, чудовище ударом белого крыла сбило Лобана с ног, затем быстро схватило обоих ходоков за вороты кафтанов и стремительно поволокло их в чащобу.

Приподняв голову, Лобан увидел, как четыре белые фигуры склонились над убитыми ведомыми, и то, что эти твари делали с людьми, повергло Лобана в такой ужас, что он на мгновение забыл о боли.

Дотащив ходоков до верескового куста, чудовище небрежно швырнуло их на траву. Затем оно склонилось над Лобаном и заглянуло ему в лицо. Лобан отвернулся. Пока чудовище занималось его израненным телом, Лобан смотрел на мертвое лицо брата. Боли он уже не чувствовал, только слабость, отчаяние и горе.

– Куденя… – хрипло прошептал Лобан. – Братка… Прости…

За секунду до того, как тварь закончила свое ужасное дело, силы покинули Лобана, глаза его закатились под веки, и он испустил дух.

Кем бы ни были падшие боги, они оказались милосердными к Лобану, ибо то, что стало происходить с его телом дальше, было страшнее самой страшной посмертной муки.

Глава первая

1

Тихо потрескивала лучина. Искорки срывались с черного фитилька и падали на столешницу. Маленький мальчик лежал в постели, натянув одеяло до самого подбородка, и, затаив дыхание, слушал рассказ бабушки. Бабушка была старая-старая, глубокие морщины избороздили ее лицо. На коленях у бабушки лежало вязанье, и железные спицы тускло посверкивали в ее маленьких руках.

– Никто не знает, откуда Первоход пришел в Хлынское княжество, – говорила бабушка Сухота тихим, старческим голосом. – Поначалу-то хлынцы приняли его за ведуна, а причиной тому был волшебный огнестрельный посох, с которым Глеб Первоход не расставался ни на минуту.

Голос старушки звучал монотонно и хрипло.

– Бабушка, а что такое огнестрельный посох и где Глеб Первоход его раздобыл? – спросил, глядя на Сухоту любопытными глазенками, мальчик.

– Не знаю, милый. И никто не знает. Едва появившись в городе, Глеб Первоход тут же прогневил старого князя Аскольда, и тот заточил его в темницу. А после – приказал Глебу отправиться в Гиблое место, кишащее темными тварями, и добыть целебную траву для умирающей княжны Натальи.

Мальчик слегка поежился под одеялом и тихо спросил:

– И Первоход отправился в Гиблое место?

– Да, – кивнула старуха. – Он и четыре его товарища. Товарищи сложили головы в черном бору и на Моревских рудниках, но сам Глеб вернулся. С той поры приклеилось к нему прозвище Первоход, потому как стал он первым ходоком в места погиблые и первым добытчиком чудны́х вещей.

Сухота перевела дух и быстро посчитала петли. Затем вновь заработала спицами и продолжила сказ про Глеба Первохода:

– С тех пор люди стали часто ходить в Гиблое место за чудом. Водили их туда ходоки – отважные сорвиголовы, готовые за серебряную резанку схватиться один на один с оборотнем или притащить в Порочный град связанного упыря.

При упоминании об упырях и оборотнях мальчик опять поежился.

– Бабушка, а зачем тащить темных тварей в Порочный град?

Старуха, не отводя взгляда от спиц, усмехнулась.

– Плохие люди стравливают упырей и оборотней промеж собой, ставят на них деньги и смотрят, кто победит. Порочный град – дурное место, внучек. Не дай тебе Белобог когда-нибудь забрести туда.

Старуха перевела дух, затем заговорила снова:

– В былые годы хозяином Порочного града был купец Крысун Скоробогат, но после его гибели заправлять там всем стал князь Добровол. Глеб Первоход слыл при Крысуне первейшим среди ходоков, самым сильным, опытным и умелым. Темные твари боялись его как огня. А Крысун Скоробогат платил ему за работу звонкой монетой. Но потом Глеб Первоход убил Крысуна Скоробогата.

– За что же он его убил? – с боязливым удивлением спросил внук.

– За то, что Крысун Скоробогат превратился в темную тварь. А Глеб Первоход ненавидел темных тварей. – Старуха пожевала сухими губами, после чего продолжила: – И все было бы хорошо, но пока Первоход находился в Гиблом месте, власть в Хлынском княжестве захватил боярин Добровол. Добровол сам назначил себя князем, приказал схватить Глеба Первохода и отправить его в Морию.

– В Морию, – тихо повторил мальчик. Подумал и уточнил: – А что это такое, Мория, бабушка?

– Мория – это страшная-престрашная темница. Стоит она на острове. А остров тот – посередь широкой-преширокой реки. Реку ту называют Волхов, потому что на берегах ее, в черных, непролазных лесах, живут волхвы. Волхвы те столь страшны, что даже князь Добровол опасается с ними связываться.

Мальчик снова обдумал слова старухи, нахмурился и спросил:

– Бабушка, а кто такие волхвы?

– Колдуны, – ответила старая Сухота. – Они охраняют темницу Морию, насылая на узников страшные сны и питаясь их страхами. Князь Добровол не мешает волхвам жить так, как им любо, а они взамен присылают ему самоцветные камни, которые добывают в своих лесах.

– И Глеба Первохода волхвы тоже мучили страшными снами?

Старуха кивнула.

– Да. Три года, три месяца и три дня провел Глеб в кошмарной Мории. Так бы и сгинул, но пришли за ним отважные друзья и вызволили Глеба из полона. С тех пор Глеб Первоход не появлялся в Хлынь-граде. Одни говорят, что он сгинул в заколдованном лесу, другие – что перебрался к новгородским словенам и стал правой рукою ихнего князя Миломысла. Доподлинно же о Первоходе ничего не известно.

Худенькое личико внука посуровело, и он проговорил звонким и сердитым голосом:

– Если Глеб Первоход такой сильный, почему он не придет и не убьет князя Добровола?

Сухота дернула уголками узких, губ.

– Пред тем, как попасть в Морию, Глеб изобрел для князя много удивительных и страшных вещей. Самые жуткие из них – мушкеты и пушки. Они стреляют по врагам железными стрелами и огненными шарами.

– Это все придумал Глеб Первоход?

Старуха кивнула.

– Да. И не только это. Первоход научил людей печатать книги, он изобрел целебное снадобье, которое излечивает людей от самых тяжких хворей. Первоход придумывал свои вещи людям во благо, но князь Добровол обернул их против людей. Он завоевал окрестные княжества, разорил их города и деревни, а жителей захватил в полон и сделал своими рабами.

– Глеб Первоход должен вернуться в Хлынь и прогнать плохого князя! – твердо заявил мальчик. – Он ведь самый сильный и отважный ходок. Ты сама об этом говорила, помнишь?

– Помню. – Старуха мягко улыбнулась. – Но ратники князя Добровола вооружены мушкетами. А кроме того, у князя Добровола есть волшебный амулет, который имеет над Глебом Первоходом страшную власть. Пока амулет у Добровола, Глеб не может причинить князю никакого вреда.

Пальцы мальчика крепко стиснули край одеяла.

– Это несправедливо! – сердито проговорил он.

– Тише, милый, тише.

Старуха пугливо покосилась в сторону окна. На мгновение ей показалось, что за окном из натянутого бычьего пузыря промелькнула белая тень. По полу пронесся сквозняк, и пламя лучины дрогнуло. Старуха напрягла слух и настороженно уставились на дверь.

Ее тревога передалась и мальчику.

– Ты чего, бабушка? – понизив голос, спросил он.

Несколько секунд старуха молчала, потом облегченно вздохнула и вновь посмотрела на внука.

– Ничего. Должно быть, показалось.

Она поправила на коленях вязанье и сказала:

– С тех пор, как исчез Глеб Первоход, темные твари совсем распоясались. Каждый день в город привозят на подводах мертвых воинов, убитых оборотнями и упырями. А взамен выбывших княжьи поручики набирают по дворам новых, чтобы отправить их к меже. И конца-краю этому не видно.

– Я слышал про межу, бабушка. Она отделяет нас от Гиблого места, верно?

– Верно, милый.

Поразмыслив немного, внук спросил:

– Бабушка, а может, Первоход вернулся в свою страну? Туда, откуда он приехал к нам много лет назад.

Старуха качнула головой:

– Вряд ли. Люди говорят, что Первоход не может вернуться, пока не выполнит все, что ему суждено судьбой. Вроде бы падшие боги оставили у него на предплечье зарубки, похожие на небольшие шрамы. Чем больше подвигов совершает Первоход, тем меньше остается зарубок. Только когда все шрамики исчезнут, Глеб Первоход сможет покинуть наше княжество и вернуться домой.

Спицы вновь замелькали в морщинистых руках бабушки.

Мальчик лежал на кровати и задумчиво смотрел на темный потолок, на котором плясали отблески лучины. Тени и блики складывались в чудные фигуры, и в фигурах этих мальчику чудился то оборотень, то упырь, а то и нечто такое, о чем ему никто и никогда не рассказывал, – страшное, крылатое, с огромной зубастой пастью.

Несколько секунд мальчик, как завороженный, смотрел на игру теней, потом с усилием отвел взгляд и вновь посмотрел на старуху.

– Бабушка, – тихо позвал он, – а откуда ты все это знаешь?

– Про Первохода?

– Да.

– Я, милый, два года проработала в княжьем тереме. Убирала горницы и опочивальни, мела двор, стирала белье. Много чего делала. Да ты, поди, и сам помнишь.

Мальчик зевнул. Потом кивнул головой и сонным голосом подтвердил:

– Да. Я помню. Тогда еще мамка с папкой были живы.

– Верно, милый.

– Бабушка, когда я вырасту большим, я тоже стану ходоком в места погиблые, – заявил мальчик. – Я буду убивать темных тварей и искать чудны́е вещи, как Глеб Первоход.

Сухота улыбнулась.

– Будешь, милый, обязательно будешь.

Мальчик хотел еще что-то сказать, но вдруг уставился на окно, и глаза его расширились от ужаса. С улицы, уткнув лицо в натянувшийся до предела бычий пузырь, на него кто-то смотрел.

– Ба… ба… – пробормотал мальчик, поднял руку и показал на окно.

Старая Сухота повернулась, но за мгновение до этого страшное лицо отпрянуло от окна. Не заметив ничего странного, старуха снова посмотрела на внука и недоуменно спросила:

– Что случилось, милый? Ты что-то увидел?

– Там кто-то был, – в ужасе вымолвил мальчик, таращась на окно.

Сухота улыбнулась, протянула морщинистую руку и успокаивающе погладила внука по коленке.

– Тебе почудилось, милый. Мне тоже всякое чудится… Все будет хорошо. Уж ты мне поверь.

Голос старухи звучал ласково и мягко, и мальчик успокоился. Он хотел продолжить разговор, но вместо этого раззевался и постепенно – под мерный, спокойный голос бабушки – задремал.

Дождавшись, пока внук уснет, Сухота отложила вязанье. Ее тоже клонило в сон, и противиться сну в столько поздний час было незачем.

Старуха поднялась с кресла и, прихрамывая, пошла к топчану, накрытому соломенным тюфяком и застеленному сверху чистым льняным покрывалом. Однако лечь Сухота не успела. Какой-то странный звук привлек ее внимание и заставил напрячь слух и насторожиться.

Звук повторился, и на этот раз Сухота его узнала. Это был негромкий, сухой кашель, словно кто-то прочищал горло. Старуха схватилась за сердце, и в этот момент в сенях тихо скрипнула дверь.

Старая Сухота посмотрела на внука, мирно спящего под теплым шерстяным одеялом, потом повернулась и, нахмурившись, решительно заковыляла к двери. Открыв дверь сенцов, она остановилась. С виду в морщинистом лице Сухоты ничего не изменилось, лишь глаза ее увлажнились от ужаса, а нижняя губа мелко задрожала. И было от чего. В сенях стояла худая, бледная женщина в грязном одеянии.

Старуха узнала ее сразу, но вымолвить имя смогла лишь со второй попытки.

– Зо… Зоряна? Зорюшка моя, ты ли это?

– Это я, мама.

Зоряна была бледна, так бледна, словно ее кожа отродясь не побывала на солнце. Волосы у нее были влажные и спутанные, и на вид – тонкие, как волосы младенца.

Старуха перевела взгляд с лица дочери на ее одежду и испуганно проговорила:

– На твоей одежде… кровь.

– Это не моя, – тихо отозвалась дочь.

– А чья?

Дверь снова отворилась, и в сени вошел мужчина. Одежда на нем была такая же окровавленная, как на Зоряне, а лицо, слегка испачканное кровью, было еще бледнее, чем у нее.

– Любомил! – ахнула старуха.

– Да, тещушка. Это я.

Старуха прижала к груди сморщенные руки.

– Как же это? Вы ведь утонули. В день первого покоса. Тебя, Любомил, сожгли в погребальном круге. Я была там. А тебя, Зорюшка…

Дочь сделала легкий останавливающий жест рукой и сипло перебила:

– Ты не рада, что мы вернулись, мама?

– Рада, но… – Голос старухи сорвался на хриплый шепот: – Чья на вас одежа?

Дочь и зять не ответили. Тогда старуха, приглядевшись к одежде, сказала:

– В таких куртках ходят промысловики и ходоки.

– Забудь про одежу, мама. – Голос дочери звучал слабо и как-то вяло, словно не успел набрать должной силы. – Проведи нас в дом, согрей и накорми. Нам холодно и голодно. С самого покоса мы не держали во рту ни крошки.

Лицо Сухоты побледнело, и она проговорила дрогнувшим голосом:

– Внук не должен вас видеть.

– Ляшко? Он здесь?

– А где ж ему быть?

– Мы по нему соскучились. Впусти нас в дом, и мы обнимем его.

Несколько секунд на лице старухи отражалась борьба, после чего она решительно заявила:

– Этого не должно быть, милая. Это неправильно. Мертвецы не могут явиться к живым во плоти.

– Но мы явились, – тихо возразила Зоряна.

Старуха вновь отрицательно качнула головой.

– Не обессудьте, милые, но я не пущу вас в горницу.

Зоряна и Любомил переглянулись.

– Ты не сможешь нас остановить, мама, – глухо проговорила Зоряна.

– Мы все равно войдем, – сухо проговорил зять Любомил.

За спиной у него, за приоткрытой в ночную темень входной дверью, послышался какой-то шум.

– Кто там? – встревоженно спросила Сухота. – Кого это вы привели?

– Те, благодаря кому мы здесь. Они так же голодны, как мы.

Зоряна обернулась к двери.

– Зорюшка, нет! – крикнула старуха и попыталась схватить мертвую дочь за руку, но не успела.

Большая белая фигура, подобно огромной ночной бабочке, стремительно влетела в сени, сшибла Сухоту с ног и вцепилась ей когтями в грудь и лицо.

Другая фигура, такая же мучнисто-белая, распахнув с размаху дверь, устремилась в горницу. Секунду спустя цепкие лапы схватили притихшего мальчика и выдернули из-под одеяла. Мальчик вскрикнул от боли и ужаса, но тут же захлебнулся собственным криком. Багровая струя крови брызнула на одеяло, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим чавканьем белых тварей.

2

Темно и глухо было об эту пору в княжьем городе. Улицы опустели еще задолго до заката. Ставни на домах плотно закрыты. На дороге поблескивали лужи. Синие мухи, облепившие конский навоз, блестели в лунном свете, как хуралуговые заклепки на броне ратника.

Лишь один человек стоял на улице, поджидая медленно катившийся по дороге возок. Человек был высокого роста, худ и угрюм. Лицо у него было молодое, усы и борода темные, но волосы – седые, будто у старца.

Возчику Руму человек был незнаком, а потому, остановив лошадку, он слегка напрягся.

– Поздновато ты ездишь, – сказал незнакомец глуховатым голосом, и голос этот Руму очень не понравился.

Возчик сунул руку в карман полукафтана и нащупал нож.

– Так я это… домой возвращаюсь, – добродушно пояснил он. – Тебя куда отвезти-то, друг?

– Отвези меня к Северной стене, – сказал незнакомец, плотнее кутаясь в плащ.

Возница Рум покосился на него через плечо и спросил прямо:

– Ты разбойник?

– Есть люди, которые так думают, – спокойно ответил седовласый парень. – Тебя это смущает?

Рума это совершенно не смущало. Хлынские разбойники и душегубы его не обижали. Порою он помогал им скрываться от княжьих охоронцев или перевозить награбленную добычу до схрона, за что получал десяток медяшек, а то и целый серебряный кун. Откровенно говоря, Рум знал почти всех хлынских разбойничков в лицо. А вот этого парня припомнить не мог, хотя тот и не был похож на новичка. Должно быть, опытный «волчара», но из залетных.

Рум решил не забивать себе этим голову и, дождавшись, пока незнакомец усядется в возок, тронул лошадку с места.

– Тихо у вас тут, – сказал седовласый разбойник. – Даже собаки не лают.

Возчик обернулся и проговорил через крутое плечо:

– Половину собак перерезали темные твари, а уцелевшие после заката забиваются под крыльцо и до утра боятся тявкнуть.

Седовласый усмехнулся и передернул плечами. Должно быть, ночная сырость забиралась под плащ и студила его худощавое тело.

– А ты сам-то тварей не боишься? – поинтересовался незнакомец.

Рум покачал головой.

– Не. У меня полные карманы чудны́х вещей. Коли появится упырь или волколак, суну ему в харю гнилушку-огневик. А против оборотней я каждый вечер выпиваю по два глотка настоя из рысьего ижменя. Даже если оборотень меня тяпнет, сам я в оборотня не обращуся. Так-то.

Седовласый усмехнулся и сказал:

– А ты предусмотрительный.

– Есть такое, – в тон ему ответил Рум.

Возок слегка потряхивало на ухабах. Сидящий внутри Глеб Первоход, а это был именно он, беспрестанно кутался в плащ и никак не мог согреться.

Дома медленно проплывали мимо. В какой-то миг Глеб поймал себя на странном ощущении, будто мир этот нереален, а все, что он видит – ночной город, возчик, луна, – лишь части какого-то тягучего, невнятного сна.

«У меня полные карманы чудны́х вещей, – так утешал себя возчик. – Коли появится упырь или волколак, суну ему в харю гнилушку-огневик. А против оборотней я каждый вечер выпиваю по два глотка настоя из рысьего ижменя».

Глеб хмуро усмехнулся. Он прекрасно знал: чтобы спастись от темных тварей, чудны́х вещей и заговоренных настоев мало. Нужно, чтобы само Провидение оберегало тебя от их зубов и когтей. Да и на Провидение особо уповать не следует. Любого ходока, даже самого успешного и удачливого, рано или поздно настигает лютая погибель. Самые везучие погибают быстро, и останки их дочиста обгладывают темные твари или дикие звери. Самые несчастливые – встают после смерти упырями и бродят по лесам и деревням в поисках живой плоти.

Минут двадцать спустя возок остановился.

– Опасный у тебя промысел, – сказал возчику Глеб.

Тот усмехнулся, внимательно вгляделся в лицо Глеба и заявил:

– Не опаснее, чем твой, ходок.

Брови Первохода удивленно приподнялись.

– Почему ты думаешь, что я ходок?

– Это видно.

– Видно?

Возчик кивнул:

– Угу. По глазам. Они у вас иные, нежели у обычных людишек. Недаром говорят, что темные твари – дети Гиблого места, а ходоки – его пасынки.

По лицу Первохода пробежала тень недовольства.

– Уж больно ты догадливый для простого возчика, – сухо проговорил он.

– А кто тебе сказал, что я простой? – прищурился Рум. – Я катаю по городу ночных людей. Простой бы так не смог.

Глеб выбрался из возка и спрыгнул на землю.

– Будь осторожен, ходок, – напутствовал его Рум. – В последнее время в городе очень неспокойно.

– Ты про темных тварей?

– Не только.

– Тогда о ком?

Возчик обернулся по сторонам, затем чуть нагнулся и негромко проговорил:

– Об оживших мертвецах и о тех, кого они с собой приводят.

– Что ты…

– Прощай, ходок! И удачи тебе! Н-но, пошла!

Возок резко рванул с места, круто развернулся и покатил прочь.

Глеб не стал задумываться над словами возницы. Мало ли кто и что говорит.

За три года, проведенные в плену у волхвов, Глеб сильно изменился внешне. Волосы его, прежде каштановые, стали серебристыми. Черты лица обострились, а щеки запали. Восстановиться полностью Глеб не успел и прежней силы пока не чувствовал, однако от слабости, сковавшей его тело сразу после освобождения, не осталось и следа.

– С Богом! – тихо проговорил себе Глеб и зашагал вниз по улице.

«С Богом». Первоход усмехнулся своим словам. Теперь, когда на шее у него висел серебряный крестик Рамона, слова эти приобретали вполне конкретный смысл.

«Интересно, есть ли у христиан какие-нибудь привилегии на этом свете? – подумал Глеб. – Свой собственный ангел-хранитель мне бы сейчас не помешал. Ну, или хотя бы маленький, голозадый ангелок, который смог бы подать мне в бою оброненный меч или швырнуть в лицо врагу горсть песка, пока я поднимаюсь с земли».

«Этот крест – не подарок, – прозвучал у Глеба в ушах мягкий голос толмача-иноземца Рамона. – Когда тебе станет легче, ты мне его вернешь. Если тебе так удобнее, отнесись к нему, как к оберегу».

Глеб стер усмешку с лица и огляделся по сторонам. Никого. Улица по-прежнему была пуста.

В голове у него все еще не было ясности. Там, так же, как и в душе, царила тьма. Мысли и чувства пробивались сквозь эту тьму, как легкие блики света. Но победить тьму они пока были не в силе.

– Эй, паря! – услышал Глеб негромкий голос у себя за спиной.

Глеб опустил руку на кряж меча и обернулся. Из темноты вышли четверо, но не охоронцы. Судя по одежде – ночные душегубы, выслеживающие запоздалых путников или безмятежных бражников, возвращающихся из кабака домой.

Разбойники неподалеку от пыточного дома, у самой городской стены? Странно. В былые времена горожане обходили это место стороной, считая его страшным и нечистым. Видимо, за три минувших года нравы хлынцев сильно изменились.

Глеб молчал, по-прежнему держа пальцы на рукояти меча. Тогда одна из фигур выдвинулась вперед, и Глеб не без удивления понял, что это – баба. Высокая и крепкая, как мужик, в мужицком кафтане и в суконной шапке с загнутыми краями, похожей на те, в которых щеголяют ремесленники.

– Далеко ли собрался? – хрипло спросила она.

Глеб не ответил. Тогда другой разбойник, сутулый, почти горбатый, со злостью проговорил:

– Чего молчишь, старик? Язык проглотил?

– Вид у него боевой, – сказала баба-разбойница. – Гляди-ка, даже меч имеется.

Разбойники засмеялись. Глеб, по-прежнему сжимая в пальцах рукоять меча, чуть-чуть продвинулся вперед, рассчитывая расстояние для удара. Призрачный свет луны осветил его лицо, и один из разбойников удивленно воскликнул:

– Эге, да он не старик! Только голова седая!

Тогда Глеб спросил:

– Что вам нужно?

– Ты чужак и, должно быть, не знаешь, что каждый, кто сюда приходит, должон платить нам мзду, – ответила разбойница.

– За что?

Сутулый незаметно дернул рукавом, и на ладонь ему из рукава выпала гирька кистеня.

– Да ты, я вижу, совсем глупый, – процедила сквозь зубы разбойница. – Я ведь только что сказала – мзду нам платят за проход. Хочешь пройти – плати.

Глеб прищурил недобрые глаза.

– Лучше бы вам уйти, ребята, – сказал он.

Бродяги снова заухмылялись.

– На вид бледный да тощий, а на язык – дерзкий, – определила разбойница.

– Может, мы ему подкоротим язык-то, Нона? – свирепо сверкая глазами, предложил сутулый.

Баба, одетая мужиком, коротко кивнула. И в тот же миг в руках у разбойников появились ножи. Глеб взглянул на сверкнувшие клинки, натянуто улыбнулся и негромко проговорил:

– Я вижу, некоторые вещи остаются неизменными. Даже спустя три года.

– Чего? – хмуро переспросил один из разбойников.

Глеб нахмурился.

– Еще раз говорю вам: уйдите с дороги, и останетесь целы.

И в этот миг разбойница, сжимая в руке широкий нож-косарь, ринулась на него. Глеб молниеносно выхватил меч и одним ударом отсек бабе голову. Голова со стуком упала на подмерзшую землю, и разбойники остановились, раскрыв рты.

– Ты убил ее! – хрипло выдохнул один из них.

Глеб усмехнулся и процедил сквозь зубы:

– Женщины постоянно теряют из-за меня голову. Ваша подружка не стала исключением.

– Ты уверен, красавчик? – послышался хрипловатый голос с земли.

Глеб опустил взгляд и с изумлением уставился на говорящую голову, которая смотрела на него снизу вверх налитыми злобой и кровью глазами. Лежащее рядом туловище зашевелилось и вдруг село на траве, а его правая рука зашарила вокруг в поисках головы, явно собираясь вновь водрузить ее на плечи.

Вот пальцы наткнулись на голову и ухватили ее за волосы, но Глеб не сплоховал – клинок его меча дважды тускло сверкнул в лунном свете. Первым ударом он рассек голову ведьмы надвое, а вторым разрубил ей грудину вместе с сердцем.

Увлеченный борьбой с ведьмой, Первоход не заметил, что с разбойниками тоже произошли страшные метаморфозы. Они сбросили теплые кафтаны, опустились на четвереньки и быстро, всего за какие-то три-четыре секунды, обросли шерстью.