Kitobni o'qish: «Тайны льда»

© Чиж А., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Прежде всего обратим внимание на пользу катания на коньках. Никакая гимнастика, ни атлетика, ни подвижные игры не могут сравниться с нашим спортом, не слишком утомительным, дающим движение на свежем воздухе и всестороннее развивающим тело.

Панин Н. А. Руководство к изучению катания на коньках. СПб., 1898

Фигура 1
Февраль 1898 – январь 1899 года

Голландский шаг вперёд наружу

Для голландского шага вперёд наружу надо стать на продольной оси вполоборота так, чтобы правая сторона тела была выдвинута несколько вперёд, а правая нога, с которой начинается фигура, была бы направлена по предполагаемой линии фигуры, в то время как левая помещается за нею пятками вместе так, чтобы коньки стояли друг к другу под углом несколько менее 90 градусов.

Панин Н. А. Руководство к изучению катания на коньках. СПб., 1898

1

28 февраля 1898 года, суббота

…И лезвия наточены. Сверкает сталь. Блестит клинок полированный. Носок упёрся остриём. Вот сейчас возьмутся, пойдут крошить, кромсать, резать.

Замерли, изготовились.

Ну же! Сигнал! Давай, давай! Жги! Ох, и хорошо пошли…

Мокий Парфёныч зажмурился от слепящего солнца, приложив ладонь козырьком.

– Знатно бегут, красавцы, – сказал он, будто душа его летела с ними.

Куда бегать в такой шубе, другой хлипкий человек с места не сдвинется. Соболя необъятные, для богатырских плеч. Какие Мокию Парфёнычу от родителя достались. Всего у него в избытке: сила, здравие, капитал. Недостаёт радости. У себя, в Саратове, что угодно к его желаниям. Скучно, надоело. Задумал получить свежие удовольствия, какие водятся исключительно в Петербурге. За чем и приехал. Летом будет некогда: навигация.

– Лучшие конькобежцы столицы, – ответила дама, что висла у него на сгибе локтя. Отметим: выглядела дама как душистый хмель, чтобы всякий мохнатый шмель позавидовал господину в шубе. – Каток Юсупова сада лучший в столице.

– Верно, верно: ухожено, ладно, красиво. Хозяйский глаз сразу виден. Кто владелец?

– Каток принадлежит Обществу любителей бега на коньках. Общество тщательно следит за порядком. Просто так сюда не попасть. Здесь только избранная публика.

– Вот, значит, как повезло мне с вами, мадам Адель, познакомиться.

В накрашенных губках мелькнула улыбка:

– Вы гость. Гостям нельзя отказать. Состязания скоро завершатся, тогда сможем покататься вдвоём. Вы любите кататься на льду?

Интонация была с намёком, чтоб сердце тронуло сладкое обещание.

– Куда уж мне, на коньки с детства не вставал, – ответил Мокий Парфёныч. – После таких орлов на льду стыдно медведем разъезжать. Ах, славно бегут…

Пятёрка конькобежцев с цифрами на спинах огибала линию пруда. Пронеслись мимо Мокия Парфёныча, обдав снежной пылью, заложили новый круг.

Дама захотела перебраться с пригорка туда, где удобнее следить за состязанием. По снежной тропинке они прошли к большому павильону с просторной верандой, с которой на лёд спускались пологие ступеньки. На веранде был накрыт стол с самоваром и закусками. Угощения стыли нетронутыми. Внимание зрителей было приковано к забегу. Господа кричали, махали руками и всячески подбадривали конькобежцев. Мокий Парфёныч удержал норов, не полез вперёд, расталкивая толпу, остался, где стоял. Рост позволял следить поверх голов за тем, что происходило на льду. А ещё приметил аспидную ¹ доску, на которой мелом написаны фамилии конькобежцев с цифрами и дробями.

– Это что же означает? – спросил он тихо спутницу, указывая на доску. Хотя под крики болельщиков можно было говорить в голос.

– Представлю вас господину, который в этом разбирается.

Дама отошла к толпе, вывела молодого человека в пальто английской шерсти, но без шапки, подвела к гостю и представила господина Паратова, судовладельца из Саратова. Молодой человек назвался Иваном Фёдоровичем. Мужчины обменялись рукопожатием. Иван Фёдорович выразил удовольствие приятному знакомству, обещал удовлетворить интерес по завершении забега.

Бегуны вывернули к финишу. Двое господ растянули красную ленточку. Конькобежец с номером 22 сорвал ленточку грудью и поехал с ней, победно вскинув руки. Болельщики проводили его криками разочарования. Лишь один предъявил бумажку, получив за неё мелкую купюру. Неудачники бросили бумажные комки на пол веранды.

– Господа, завершающий забег состязаний на приз общества! Дистанция три тысячи метров, – объявил Иван Фёдорович.

С аспидной доски он стёр фамилии и быстрым мелком вписал пять новых. Рядом с каждой поставил дроби. Выстроилась очередь. Болельщик называл номер конькобежца, Иван Фёдорович делал пометку, выдавал жёлтый квиток и получал купюры, в основном десятки. Наконец с очередью было покончено, Иван Фёдорович освободился для саратовского гостя.

– Полагаю, вы уже поняли, в чём тут дело, – сказал он.

Мокий Парфёныч обладал умом быстрым, как его пароходы-ласточки. До чего в столице додумались: ставки на спортсменов делать. Как на лошадей. Нельзя сказать, что Мокий Парфёныч жить не мог без рысистых бегов. Так, иногда заглядывал на ипподром. Ставил на лошадь, которую ему советовали знающие люди. Но ведь тут другое: ставить на конькобежцев. Ново, занятно, манит.

– Ловко, ловко: тотошник ² на льду придумали, – с уважением сказал он.

– Совершенно верно, господин Паратов. Только не придумали. Взяли пример с Англии: там ставки принимают на любое спортивное состязание. Приятное развлечение и польза: все средства идут на развитие конькобежного спорта. Принимаем ставки на бег на скорость, но возможно, вскоре расширим на состязания по фигурному катанию на льду.

– Славно, славно устроили.

– Желаете сделать ставку?

– А позволительно?

– Отчего же нет. Вы наш гость.

– Тогда не откажусь. Какие правила?

– Можете поставить на победителя, можете на пару первых, у нас говорят «дуплет», или на тройку, мы называем «тройная», или на весь порядок финиша, флеш-рояль, так сказать. Как пожелаете.

Перед верандой разминалась пятёрка забега. Мокий Парфёныч пригляделся. На кого бы поставить? Успеха в жизни он добился не одной лишь волей: у него было развито звериное чутьё. Чутьё никогда не подводило, выручало и даже спасало. Конькобежцы схожи ростом, комплекцией, одеждой. Трудно выбрать на глазок.

– На номер тринадцать желаю поставить, – сказал он твёрдо.

«13» для него было счастливое число. Конькобежец глянулся: вроде самый обычный, а что-то есть особенное.

Иван Фёдорович согласно кивнул:

– Сколько желаете поставить?

– Как у вас принято?

– Обычно до пятидесяти рублей. Редко когда сто. Однако ограничений нет, выплатим любой выигрыш.

Глазки дамы дразнили: ну что, судовладелец волжский, покажи себя.

И Мокий Парфёныч показал: вытащил из портмоне четыре «петровки» ³. Эти купюры мало кто видел живьём, не то что держал в руках. В лавках и магазинах они бесполезны: никто сдачу не даст. «Петровки» шли в банках при крупных сделках.

– Ставлю две тысячи.

Болельщики притихли, глядя на незнакомца в собольей шубе. Написав на билетике сумму и ставку, господин Куртиц принял деньги.

– Тринадцатый номер, ставка на победителя один к трём, – доложил он официально, будто заключал контракт, поклонился и отошёл.

– Можете выиграть шесть тысяч рублей, – сказала дама с чувством, которое приласкало сердце Мокия Парфёныча. Как всякого мужчины, которым восхищается хорошенькая женщина.

– Поглядим ещё, – ответил он, довольный собой.

Конькобежцы встали на старт, пригнувшись. Судья с белой повязкой на рукаве поднял трёхцветный флажок, предупредил: «Товсь!», взял паузу и, махнув флажком, крикнул: «Старт!»

Пятёрка побежала.

Мокий Парфёныч ощутил приятное покалывание азарта.

Конькобежец номер тринадцать выглядел проворным. Постепенно обогнал соперников и вырвался вперёд. Спортсмены зашли в последний поворот, и тут вдруг… Мокий Парфёныч не верил глазам своим: тринадцатый рухнул и полетел кубарем, приложившись лицом о лёд. Четвёрка соперников скользнула мимо.

Как же так? С чего упал? Вот уж странность. Что тут поделать? Не устраивать же скандал. Мокий Парфёныч бросил обиду скомканным билетиком на пол.

Финишную ленточку сорвал номер пятнадцатый.

– Состязание выиграл господин Картозин! – объявил Иван Фёдорович. – От имени общества благодарю спортсменов и зрителей. Награждение призами состоится через полчаса.

Победитель принимал поздравления. Особо радовались те, чьи ставки выиграли.

К веранде подъехал тринадцатый. Он размазывал по подбородку кровь, густо тёкшую из разбитого носа. Жалости Мокий Парфёныч не испытывал. Досада ела его поедом: не привык он проигрывать. Немыслимое дело, чтобы Паратов остался в проигрыше. Нет уж… И не посмотрит, что тут столица.

Дама скользнула ручкой под локоток:

– Не переживайте, всякое бывает…

– Не приучен переживать о пустяках.

– Какой вы сильный мужчина!

Отстранив даму, Мокий Парфёныч отозвал Ивана Фёдоровича от разгорячённых болельщиков.

– Это как же понимать? – спросил он, глядя с высоты своего роста, отчего многие приходили в робость. Только не этот молодой человек.

– Прошу прощения, в чём дело?

Мокий Парфёныч не дал воли бешенству, всё-таки столица, мало ли что:

– Как понимать, что тринадцатый упал на ровном месте?

Иван Фёдорович пожал плечами:

– Сожалею, это обычное дело. Лёд скользкий, у коньков подрез ⁴ узкий, конькобежцы в азарте борьбы теряют равновесие. Даже самые опытные могут поскользнуться. Спорт не бывает без риска…

Взгляд молодого человека казался невозмутимым. Мокий Парфёныч не нашёл чем возразить.

– Когда другие забеги начнутся?

– В этом сезоне состязания окончены. Уже весна, тепло, каток закрывается. Приезжайте в новом сезоне. Считайте моим личным приглашением. Рад знакомству…

Иван Фёдорович небрежно поклонился и поспешил к приятелям, которые плотно обступили столик с закусками. После спортивных страстей на солнечном морозце шампанское под икорку – истинное наслаждение.

О наслаждениях Мокий Парфёныч больше не думал, оттолкнул даму, которая предлагала согреться кофе в гостинице через дорогу. Он пошёл искать бегуна, на котором потерял две тысячи. Прочие спортсмены смешались с болельщиками, пили чай и поглощали бутерброды. Тринадцатого не было.

Не зря саратовский градоначальник побаивался Мокия Парфёныча. Было в его натуре нечто волчье. Заметив на дощатом полу капельки крови, пошёл по ним, как по следу подранка. Следы привели в комнату для переодевания в левом крыле павильона. На лавке сидел бегун, не сняв коньки и свитер с номером 13. Кровь стёрта, в ноздри воткнуты ватные затычки. На господина, заслонившего дверной проём шубой, он бросил недобрый взгляд:

– Что вам нужно?

Такое обращение Мокий Парфёныч не спустил бы и в Париже, но человек в расстроенных чувствах. Он уселся на лавку напротив. Было тесно, колени их соприкасались.

– Мокий Паратов, – сказал он, протягивая лапищу. – Кто таков, как величать?

Юноша назвался. Рука его потонула в ладони судовладельца, но рукопожатие выдержал. Чем заслужил уважение. Мокий Парфёныч спросил, что приключилось на льду. Обиды на него не держит, хочет знать правду. Отвечать просил без утайки, как на духу. Даже дверь прикрыл от посторонних.

Что рассказал конькобежец, осталось между ними.

Не о чем горевать. Сезон окончен.

2

29 декабря 1898 года, вторник

Начало сезона случилось как никогда поздно. Весь декабрь в Петербурге стояла кислая зима, без морозов, в слякоти и простудах. Не то что на лёд не выйти, пруд толком не замёрз. Лишь в последней декаде декабря ударили морозы, повалили снегопады и началась настоящая русская зима. Общество любителей бега на коньках официально открыло сезон девяносто восьмого – девяносто девятого годов только 27-го числа.

Члены и гости Общества так соскучились по катаниям, что, кажется, в полном составе вышли на лёд Юсупова сада. Три дня на катке было не протолкнуться. Сегодня последних любителей коньков выпроводили в четверть одиннадцатого вечера, да и то еле-еле вытолкали. Дамы и господа желали кататься под гирляндами электрических лампочек, протянутых над замёрзшим прудом.

К полуночи каток погрузился в дремоту. Электричество выключено, спущены флаги на каменных опорах ворот, тихо падают хлопья снега, скользя по чёрным стволам спящих деревьев. Тихо на Большой Садовой улице, от которой сад и каток отгородились кованой решёткой. Конка не ходит, прохожих не видно, редко проедут сани или пролётка. Городового на углу улиц и то не видать. Спит столица. Отдыхает после рождественских гуляний.

Одинокая фигура жалась к решётке сада. Судя по пальто с поднятым воротником и меховой шапке, фигура принадлежала мужчине. Да и то сказать: какая барышня или дама рискнёт в такой час нос высунуть? Точнее, носик. Неизвестный господин не слишком решительно подобрался к закрытым воротам сада, огляделся на пустую улицу и легонько толкнул калитку. Кованая створка беззвучно поддалась, открыв узкую щель. Господин нагнулся, хотя высота проёма не требовала, пролез внутрь, захлопнул за собой калитку.

Темнел ледяной пруд со снежными берегами, двумя островками и деревьями. Ночью все казалось другим, непохожим, странным. Как будто знаменитый сад в центре Петербурга обернулся заколдованным лесом, за каждым кустом которого прячется нечисть – леший да кикиморы. Господин тряхнул головой, сбрасывая детские страшилки. Страхи цеплялись когтями. Он робел и, кажется, подумывал сбежать. Вдалеке мигнул крохотный огонёчек на правом островке пруда.

Собрав ошмётки храбрости, господин пошёл по снежной тропинке. И вскоре оказался напротив островка. Огонёк светил внутри небольшого куба чистого льда. Куб стоял на снежном сугробе, похожем на правильный брусок. Господину пришлось спуститься по снежному скату берега, ступить на лёд и проскользить до островка. Свет ледяного куба освещал пятно снега, на котором выделялась чёрная полоса. Господин знал, что делать. Взяв шёлковую повязку, туго завязал себе глаза.

– Кто ты?

Голос явился откуда-то позади. Захотелось обернуться. Он знал, что этого нельзя делать. Разобрать, чей это голос, не мог. Показалось, что говорит не человек, а какая-то неведомая сила: может, снег, а может, лёд или мороз. Звук глухой, жестяной, не этого мира. По спине побежали мурашки. Он приказал себе не трусить. Сорвавшимся голосом ответил, как следовало:

– Ищущий.

– Чего ты ищешь?

– Силу.

– Зачем тебе сила?

– Чтобы служить справедливости, – произнёс он заученный текст. Хотя желал нечто совсем иное, и оно было его маленькой тайной.

– На что ты готов ради справедливости?

– Я готов на всё.

– Ты готов подчиняться?

– Исполню любой приказ.

– Ты готов отказаться от своей воли?

– Моя воля принадлежит братству.

– Ты готов отказаться от своих желаний?

– Моё желание – стать частью братства.

– На что ты готов ради братства?

– На всё, что будет приказано.

– Если ты раскроешь тайны братства?

– Я готов умереть.

– Если изменишь долгу братства?

– Я готов умереть.

– Если назовёшь священное имя братства?

– Умру, но не назову.

– Ты принимаешь покорность?

– Я принимаю! – ответил господин со всей искренностью.

Церемония казалась немного старомодной, в духе масонов. Он промёрз, но мелкое неудобство стоило того. Впереди открывались большие возможности.

– Опустись на колено, рыцарь, – последовал приказ.

Господин подчинился. Коленка узнала твёрдый холод льда, от которого не спасли тёплые брюки.

– Чтобы стать членом братства, рыцарь должен пройти послушание.

– Я готов!

Щеки коснулось что-то холодное.

– Ты дал обет верности.

– Я исполню всё, что потребует братство.

– Наши послания должны становиться пеплом после прочтения. Сразу.

– Будет исполнено.

– Рыцарь, ты у порога братства. Тебе предстоят три шага, чтобы стать нашим братом. Ты готов?

– Всегда готов! – заявил он, чтобы поскорее закончить: колено окончательно промёрзло.

– Ты начал свой путь…

Что-то стукнуло его по плечам. Голос исчез.

Помедлив, господин поднялся с колена, повертел головой и снял повязку. Кубик льда с огоньком исчез. Вокруг царила тьма в белёсых пятнах снега. Вдалеке виднелись редкие фонари Большой Садовой улицы. Он был один посреди ночного сада. Тянулись корявые лапы кустов, метались шорохи, поскрипывал снег, будто кто-то невидимый пробирался сугробами.

Господин потрогал щёку. На пальцах осталась капелька крови.

– Надо же, – прошептал он, промокнул чистым платком и брезгливо вытер пальцы. Ранка пустяковая, крохотная точка. Маленькая жертва ради того, что можно получить. Ах да, ещё три шага предстоят. В сущности, тоже ерунда. Жаль, никому нельзя рассказать, что теперь он – рыцарь братства. И ведь какое представление выдержал. Не оплошал, верно заучил и отвечал. Каков молодец…

Отвлекаясь приятными мыслями, чтобы не слишком трусить, господин метнулся тенью к воротам и калитке.

3

6 января 1899 года, среда

Небывалое зрелище собрало толпу зевак у решётки Юсупова сада. Народ стоял плотно, не протолкнуться. Опоздавшие подпрыгивали, вставали на носочки, тянули шеи, стараясь рассмотреть хоть что-то за стеной спин, жалуясь и требуя пропустить. Никто и не думал поделиться местечком.

Было на что поглазеть. Над замёрзшим прудом парили гирлянды разноцветных лампочек: зелёных, красных, синих, белых. Иллюминация сказочным кружевом украсила большую веранду павильона, что спускалась уступом широких ступеней к самому льду. Цветными фонариками горела резная арка, украшенная крылатым коньком. Даже ёлка размером с дом, раскинув мохнатые лапы, подмигивала яркими огоньками. Словно на неё слетели ясные звёздочки с чистого ночного неба.

На отдельном помосте, драпированном алой тканью и огороженном тяжёлым шёлковым шнуром, играл военный духовой оркестр. Под звуки вальса кружились на коньках дамы и господа, которым выпало счастье попасть в сказку наяву.

Оказаться этим вечером в Юсуповом саду мечтали многие. Довелось избранным. Весь город знал, что в последний день рождественских праздников Санкт-Петербургское общество любителей бега на коньках устраивает ёлку на льду своего катка в Юсуповом саду. Знал и люто завидовал. Попасть на бал имели право только члены Общества, которые заплатили годовые взносы, принимали посильное участие во всех спортивных состязаниях сезона и ничем себя не запятнали, по мнению правления Общества. В первую очередь – бедностью. Счастливцам достались пригласительные билеты. Бродил слух, что отказали двум министрам и одному великому князю. Ну уж это точно выдумка. Всем известно, что Обществу была оказана высокая честь: великая княгиня Ксения любила кататься на льду Юсупова пруда, предпочитая его катку царской фамилии в Аничковом дворце и катку высшей знати в Таврическом саду.

Жителям столицы оставалось кусать локти, распускать сплетни и ждать завтрашнего выпуска «Листка», в котором будет расписано во всех подробностях, чего они лишились. Зато попавшие на бал наслаждались тихой морозной погодой, электрическим освещением, музыкой и скольжением по льду мимо островков, берега которых украшали стены и башенки снежных замков.

Под ёлкой топтался мужичок в белом армяке, белых варежках и белой шапке. С подбородка свисала жиденькая, но длинная бородёнка. Он сжимал палку, украшенную обрывками фольги и восьмиконечной звездой. Катавшимся отдавал поклон и махал рукой, словно провожая в дальний путь. Не все узнавали персонажа, в которого был одет старший садовник Егорыч.

Это был Дед Мороз. Председателю правления общества пришла в голову светлая идея: порадовать гостей персонажем, о котором мало кто слышал, если не читал русские сказки. А кто читал, мог бы пояснить, что персонаж этот злобный, мрачный и колючий, как мороз зимой. По чести говоря, делать ему на рождественской ёлке нечего. К счастью, про Снегурочку, дочь Деда Мороза, холодную красавицу, которая не умеет любить, знали лишь парочка учёных, изучавших славянский фольклор, и любители русской оперы ⁵. Таких отчаянных оригиналов в Обществе не нашлось.

Дед Мороз вёл себя дружелюбно, старательно держался на коньках, изредка делая попытку свалиться.

Мужчины катались, демонстрируя мастерство, насколько хватало смелости не столкнуться лбами. Дамы – в паре с кавалерами, опираясь на их руку и стараясь казаться неловкими. Лишь одна барышня каталась исключительно умело, не размахивая ручками, как крылышками, а спрятав их в тёплую муфту. Из толпы за ней следил восторженный взгляд. Владелец этого взгляда был не слишком высок и крепок телом, ему приходилось вставать на цыпочки, чтобы не потерять из виду объект интереса. Интереса столь горячего, что ни лампочки, ни прочие чудеса он не замечал. До всяких взглядов из толпы барышне не было дела.

Время летело незаметно, как бывает в минуты скоротечного счастья. Прошло два часа от начала праздника, трубачи отморозили губы, ротмистр-дирижёр утомился махать палочкой. Был объявлен перерыв, чтобы приготовиться к главному событию вечера.

На деревянной веранде, с которой конькобежцы сходят на лёд, стояла пара господ, как капитаны на капитанском мостике крейсера. У них были отличные коньки, привинченные к ботинкам. К статному господину в распахнутом пальто на бобровом меху подбежал артельщик Серафимович, спросил, когда прикажут начинать. На что получил краткий ответ: «Начинайте, как только махну». Артельщик обещал исполнить в лучшем виде и убежал готовиться.

Господин взял рупор и громогласно попросил, чтобы дамы и господа собрались напротив куба, сложенного из больших кусков прозрачного льда, на безопасном расстоянии. Куб находился поблизости от ёлки, так что судьба Деда Мороза была в его варежках.

– Ну, Фёдор Павлович, бал удался вполне, – сказал господин в плотно застёгнутом пальто добротного английского сукна, полы которого доходили до коньков. – Даже подарки гостям предусмотрели. Как мило: бонбоньерка с нашим гербом, крылатым коньком, на крышке. Вашим стараниям надо отдать должное.

– Да, уж постарались, – отвечал тот, сильнее распахивая пальто, будто ему жарко. – Средств потрачено немало, Михаил Ионович. Деньги с неба не падают, сами знаете.

Намёк был прозрачен как лёд: членских взносов на такой размах не хватило бы. Председателю Общества, господину Срезовскому, это было известно. Фёдор Павлович Куртиц, член правления, добавил щедро.

– Великое дело сделали, – сказал Срезовский, будто оправдываясь. – Слава нашего Общества засияла с новой силой, а престиж поднялся на недосягаемую высоту.

– Куда уж выше, – Фёдор Павлович прихватил зубами толстую сигару, по привычке не откусывая кончик и не прикуривая.

– Что-то вы невеселы в такой день, можно сказать, вашего триумфа.

– Заботы не отпускают, Михаил Ионович.

Господин Срезовский проявил такт, не став допытываться. Злые языки, на которые кандалы не накинешь, болтали о заботах господина Куртица такое, о чём спросить нельзя. Воспитанному человеку.

– С торговлей нехорошо? – только поинтересовался Срезовский.

– Лучше не бывает. Растём.

– Убежище приносит хлопоты?

– Никаких хлопот, – ответил Куртиц. – Если бы не эта старая дура Жом… Совсем на жадности свихнулась. Всё это пустое. Пиротехник подаёт знак. Пора…

Фёдор Павлович поднёс к губам жестяной рупор и на весь притихший сад объявил:

– Дамы и господа, внимание! Внимание! Примите скромный подарок от нашего Общества.

Он махнул рукой в сторону темневшей поляны, которая начиналась за прудом и простиралась до ступенек пологой лестницы Юсуповского дворца, разлёгшегося анфиладой просторных окон по моде строителей конца XVIII века. Уф-ф, выговорили…

В далёкой темноте вспыхнули фонтаны огня. Ещё и ещё. Дорожка искрящихся факелов загоралась и стремительно приближалась к пруду. Рядом с верхушкой ёлки вспыхнули облака огня, просыпавшись дождём искр. А следом из ледяного колодца взлетел огненный сноп, словно лёд обратился вулканом. Зрелище было столь невероятным, что гости бала и публика за решёткой смотрели, разинув рты. В довершении фейерверка взлетели шутихи, пронзая огненным свистом морозное небо, оставляя за собой хвосты искр.

Посматривая, как сгорают его деньги, Куртиц не испытывал радости. Тяжкие думы не пускали радость в душу.

Что-то просвистело у его головы, осыпая искрами. Он машинально нагнулся, закрывшись рукавом. Следом пронеслась парочка шутих. Самая дерзкая вонзилась ему в плечо и упала под ноги. Срезовский смотрел, как на ткани занялся огонёк, указал пальцем, издав звук неразумного младенца. Куртиц выплюнул сломанную сигару и затушил тлеющую ткань перчаткой.

– Боже мой, – выговорил Срезовский. – У вас… дырка…

Догорел ледяной вулкан, потухли искры. Публика разразилась аплодисментами и восторженными криками. Особо драли глотки те, кто смотрел салют за решёткой. Им было видно ничуть не хуже и даром. Отдохнувший оркестр с новыми силами взялся за Штрауса. По льду заскользили коньки, дамы и господа продолжили ледяной бал. А Дед Мороз проковылял под ёлку.

Подбежал напуганный Серафимович. Владелец пиротехнической артели клялся и божился, что это чистая случайность, не знает, как так вышло, что ракеты ушли не туда, приносит свои извинения и вообще полон раскаяния. Раз в сто лет фейерверк преподносит сюрприз.

Оправдания Куртиц выслушал, показал прожжённую дыру, потребовал оплатить пальто на дорогом меху, иначе подаст жалобу приставу. Вдобавок желает получить существенную скидку на фейерверк будущего маскарада. Фёдор Павлович снял пальто и кинул к ногам оробевшего мастера. Серафимович подобрал и с поклоном удалился.

Выпустив гнев, Фёдор Павлович испытал некоторое облегчение, вдохнул мороз полной грудью, затянутой в рубашку из тонкого шёлка с чёрной бабочкой на шее.

– Восхищаюсь вашим хладнокровием, – сказал Срезовский, заново переживая запоздалый страх. – А если бы шутиха угодила в лицо?

– Мне бояться нечего, пусть они боятся, – ответил Куртиц, впрочем, не уточнив, кого имеет в виду.

Уточнять Срезовский не посмел:

– Пойдёмте в зал, Фёдор Павлович, стол уже накрыт…

– Сделаю пару кругов для моциона и присоединюсь к вам.

С этими словами Куртиц сошёл на лёд, оттолкнулся и покатил к середине пруда, где возвышалась ёлка, а под ней мёрз Дед Мороз. Вскоре он растворился среди катающихся дам и господ. Срезовский потерял его из виду. Он всё не мог отогнать странную мысль: «Экая странность, что шутихи угодили именно в Фёдора Павловича. Что с ним такое? То снежная глыба рядом упала, то чуть пролётка не снесла. Что за напасти?»

Плохим мыслям в такой вечер не место. Музыка, лёд и огоньки манили. Срезовский поехал туда, где богатые и красивые конькобежцы коньками резали лёд. А голытьба за решёткой наблюдала за роскошным балом и завидовала. От века и впредь жизнь так устроена: одним – веселье, а другим – нужда.

Ничего с этим не поделать.