Kitobni o'qish: «Жемчуг королевской судьбы. Кубок скифской царицы»

Shrift:

Жемчуг королевской судьбы

Глава 1

Англия. Лондон. Крепость Тауэр Февраль 1554 года

Одна из стен комнаты, в которой даже в солнечную погоду было сумрачно, отличалась от других тем, что воздух в ней никогда не прогревался полностью. Приложив к ней ладонь жарким летним днем, можно было вспомнить стылую бесснежную зиму, а вместе с ней теплое сладкое вино и мягкий хлеб, который так любили дети и, наевшись, начинали лепить из воздушного мякиша всякие нелепые фигурки. Ну а именно зимой стена комнаты становилась ледяной, будто бы снаружи на нее постоянно кто-то дул, чтобы охладить полностью и чтобы тот, кто ненароком прислонится к ней изнутри, испугался бы до смерти.

Четырнадцатое февраля одна тысяча пятьсот пятьдесят четвертого года нельзя было назвать холодным днем. По сути, зима уже ушла и только грязный мокрый шлейф ее ободранного посеревшего платья волочился по дорогам, оставляя за собой слякоть, покрывающую не только городские мостовые, но и загородные дороги, разрезающие широченные поля.

Как раз возле этой самой стены и стояла в тот самый день та, которая не могла думать о наступающей весне. Она даже о завтрашнем дне не думала.

Для нее все, что было сегодня, было последним и в ее недолгой жизни. И если оглянуться назад, то мало кто бы назвал все, что ей пришлось преодолеть за свои неполные семнадцать лет, беспечным времяпровождением.

Она стояла, упираясь в холодную стену лбом – почему-то ей было легче от этого. Накануне, перед ужином, она почувствовала прилив жара, но никому не сообщила об этом. Ни матери, ни слугам. Дождавшись ночи, она отказалась от помощи слуг и разделась сама, каждую минуту останавливаясь и переводя дух.

Но уснуть она так и не смогла.

В комнате, кроме нее, никого не было. Чувствуя себя довольно плохо и задыхаясь в душном пространстве, она случайно обнаружила, что обычная каменная стена может принести ей облегчение только лишь тем, что дарила свою прохладу. Именно этого и не хватало сейчас.

Дверь открылась. В образовавшуюся щель протиснулась худенькая женская фигурка в простом сером платье.

Девушка обернулась.

– Энн, – позвала она. – Я думала, что ты не успеешь.

Энн Генфилд было двадцать три года. Прислуживать богатым членам общества в ее роду было делом семейным. Однако никому из ее рода не удавалось достигнуть такого высокого уровня доверия ‒ хозяйка, которой за последние месяцы пришлось сменить не только семейное положение, но и титул, а также место жительства, так и не рассталась со своей верной Энн, приставленной к ней еще в доме Сеймуров много лет назад.

– Господи, да вы больны! – ахнула Энн, бросаясь к своей госпоже с протянутыми руками. – И под окном встали. В постель, в постель!

Энн было разрешено командовать, если того требовали обстоятельства и здравый смысл. Хозяйка не спорила с ней, а только тихо слушалась и едва заметно улыбалась, наблюдая за тем, как Энн носится вокруг маленьким вихрем. Обе знали, что все понарошку. Обе помнили, кто здесь главный.

Но сейчас на плечо Энн легла худая рука, заставляя служанку замолчать.

– Помоги одеться, Энн, – строгим голосом попросила девушка. – Скоро придет сэр Бриджес, а мне очень нужно тебе кое-что рассказать.

Энн кивнула. Она сняла со спинки кровати небрежно брошенное на нее платье и, засомневавшись, замерла.

– Все в порядке, – успокоила ее девушка. – Ни к чему сегодня наряжаться. Сойдет и то платье, в котором я была вчера. И позавчера. Помоги же.

С помощью служанки девушка оделась, так и не заметив, что Энн изо всех сил старается казаться деловитой и даже спокойной, и это стоило ей неимоверных усилий.

Усадив хозяйку перед столиком с зеркалом, она встала за ее спиной и принялась приводить в порядок ее светлые волосы – сначала руками, а потом с помощью гребня.

Девушка всмотрелась в свое отражение. Выглядела она и впрямь плохо. Ей показалось, что за ночь ее глаза стали больше и сильно выделялись на лице, чего бы ей очень не хотелось. Она заболела, и в этом нет ничего удивительного, но с учетом всех обстоятельств это волновало ее сейчас меньше всего. Она не хотела отвечать ни на один вопрос из тех, которые ей предстоит услышать. К ней наверняка приведут мать, которая, не приведи Господь, разрыдается и отнимет у старшей дочери последние силы.

Служанка заплела волосы девушки в длинную косу, подтянула ее к затылку, закрепив серебряной заколкой. Осталось накрыть голову хозяйки белым чепцом, чтобы открыть шею, но именно это простое действие Энн совершить так и не смогла. Она снова замерла на месте с поднятыми руками, держа чепец прямо над головой той, которой служила, казалось, всю свою жизнь.

– Потом, – услышала Энн тихий голос. – На это у меня точно найдется время.

И тут Энн не выдержала. Все силы, которые она копила для последней встречи, разом закончились. Встретившись взглядами в отражении небольшого овального зеркала, обе девушки мгновенно изменились в лице: обе со страхом смотрели в глаза друг друга, но только у одной из них они наполнились слезами.

Та, которая сидела, не оборачиваясь, вытянула руку назад и, нащупав грубую ткань платья служанки, потянула ее на себя. Энн тут же обошла стул и села на скамеечку у ног хозяйки.

– Скажу тебе только то, что я теперь совершенно спокойна, – призналась та. – Мне и страшно и нет одновременно. Я напугала тебя ‒ прости.

– Да как же это? – подалась вперед Энн, уронив чепец на колени. – Как?

– Бог никому и никогда не говорит о том, о чем нам знать не положено, – слегка наклонилась к ней девушка. – Но он всегда рядом. Он везде и постоянно. Он и сейчас со мной.

Она сняла со столика маленький молитвенник и показала его служанке.

– Ты понимаешь, о чем я говорю, я это точно знаю, – продолжила хозяйка. – И не мне лить слезы о том, о чем я совсем недавно жалела. Возможно, не будь я замужем, все сложилось бы иначе, но какой толк сейчас об этом говорить? Но все-таки я жалею, Энн. Жалею, что в какой-то момент прислушалась не к тем людям. Все они хотели, чтобы я поступила так, как… поступила. И лишь я одна была уверена в том, что это ошибка. Большая ошибка. Но виновата только я. Только по моей вине сегодня утром казнили моего мужа. И те, кто уйдет вслед за нами…

– Перестаньте! Хватит! – взмолилась Энн, забыв о существующих границах и статусах. – Не вы. Святая душа, Господи, да неужели вы думаете, что способны на что-то плохое?

– Ты и сама все видишь, – спокойно ответила ей девушка. – Даже моя кровная сестра Мария, которая относилась ко мне с исключительной добротой, не смогла принять тот факт, что я все еще жива, поскольку те, кто до сих пор стремился усадить меня на трон, шли в бой с моим именем на устах.

Энн была сильна в политике ровно настолько, насколько старый кучер понимал в замесе теста. Однако проживание и усердная работа в числе прислуги в доме барона Джона Сеймура кое-чему ее научили. Она поняла одно: не обязательно мыслить глобально и знать о том, что творится за пределами вверенной тебе территории. Гораздо важнее уметь запоминать какие-то мелочи там, где находится твое гнездо, а об остальном позаботятся те, кто лучше разбирается в приграничных угодьях. Потом сами все расскажут.

И Энн рассказывали. Кухарки, прачки, да те же конюхи или поставщики свежего мяса и птицы, которые и сами выбирали из сплетен и слухов то, что казалось им наиболее достоверным, а потом щедро делились накопленным с другими. Энн же все услышанное держала в памяти, после чего ей оставалось всего-то подмечать изменения в темах, которые обсуждались теперь уже там, где чаще всего находилась она ‒ в гостиных и покоях замка.

Именно так она и узнала, что воспитанница барона Джона Сеймура, к которой Энн была приставлена целых восемь лет, готовится занять английский королевский трон.

Этот путь Энн прошла со своей хозяйкой до конца. Он был недолгим и продлился всего девять дней. За это время Джейн Грей успела перебраться в Тауэр, где вместо короны получила презрение всего английского народа и… великодушное прощение истинной наследницы трона ‒ Марии Тюдор. Несмотря на то что в жилах Джейн тоже текла королевская кровь, она все-таки была не так чиста, как кровь Марии ‒ родной дочери умершего Генриха VIII и единокровной старшей сестры его единственного сына Эдуарда VI. Однако именно Эдуард перед самой своей смертью назвал королевой не Марию, а Джейн.

Узел, который никогда не развяжется.

– Ты была рядом, ты все слышала, ты все знаешь, – торопливо заговорила Джейн. – Не возражай. Не сейчас. И не смотри на меня так ‒ я выгляжу гораздо хуже, чем чувствую себя внутри. У меня очень мало времени.

Энн молчала, получив непрямой запрет на возражения.

– Гилфорда казнили на рассвете, – продолжила Джейн. – Я видела, как все случилось, и мне кажется, они специально сделали так, чтобы я смогла наблюдать за тем, как его лишат жизн. – Энн сразу поняла, кто такие «они». За этим словом скрывались тысячи нехороших людей, которых она ненавидела всей душой. – Я справилась. Попросила мать оставить меня одну, и она, слава богу, сама захотела уйти. Видеть мне ее больше не хочется, но вот с сестрами я бы попрощалась. Впрочем, теперь за меня все решают другие люди, и я на всякий случай написала всем прощальные письма.

– И… ей? – с надеждой спросила Энн.

– Да, и королеве тоже, – бесстрастно произнесла Джейн. – Их непременно передадут… я надеюсь на это. Подай воды.

Энн подорвалась к окну, там стоял стакан с ледяной водой.

Джейн пила медленно, с перерывами, после чего вернула стакан служанке.

– Со мной ты не пойдешь, Энн, – приказным тоном сказала Джейн. – На эшафот я отправлюсь в сопровождении сэра Бриджеса. Так нужно.

Энн прижала руку ко рту.

– Дело, которое я хочу поручить тебе, настолько важное, насколько неважна сейчас моя жизнь. Тебе, боюсь, это сложно представить и понять, поэтому просто слушай, запоминай, а потом сделай. Обещаешь?

Служанка кивнула. Да и что ей было еще делать? Она была на многое готова, чтобы спасти жизнь той, кого до сих пор считала королевой, да вот только сделать ничего не могла.

– Два года назад, на другой день после нашей свадьбы с Гилфордом, к воротам замка пришла нищенка. Я узнала об этом случайно, когда спустилась на кухню. Там она и сидела, в темном углу, рядом с мешком лука. Одна из кухарок дала ей кружку молока, но та отказалась. Когда она встала на ноги, я увидела ее огромный живот, а после разглядела и ее саму. Это была совсем молодая женщина, Энн. Может быть, даже моя ровесница. И ей было совсем худо. Она захотела уйти, а кухарка, которая давала ей молоко, заметив меня, нарочно стала гнать ее вон. Я вступилась и попросила отвести нищенку к прачкам. Мы же должны помогать тем, кто рядом, если у них нет того, что есть у нас. Я посчитала своим долгом помочь и ей. Гилфорду я ничего не рассказала, а утром следующего дня решила проведать ночную гостью. Той ночью, Энн, она умерла от родов, которые у нее случились. Но ребенок выжил. Я сразу взяла его на руки, как только увидела. Сразу, как только мне его показали. Маленькая, но такая сильная жизнь пробилась сквозь равнодушие и черствость, с которой столкнулась та, которая ее спасала. Я распорядилась отправить его в замок Судли, где мы с тобой провели детство. Там, мне казалось, ребенку будет хорошо. Помнишь ли ты миссис Гримсон?

– Повариху? – спросила Энн.

– Добрейшей души человек. Она знала, что ей делать с ребенком. Это была безумная идея, но именно тогда я почувствовала, что никогда не стану матерью. И тогда мы с миссис Гримсон придумали кое-что. До сих пор не могу понять, как же так вышло, что я оказалась способна на такое, но, Энн, мальчика взяла дочь миссис Гримсон.

– Алиса? Два года назад она тоже родила! – ахнула Энн.

– И грудного молока у нее хватало на двоих, – подхватила Джейн. – Никто, кроме нескольких человек, не знает о том, что малыш-то на самом деле найденыш. Для остальных это был родной внук нашей поварихи.

– И мне не сказали, – с обидой пробормотала Энн.

– Прости меня. – Джейн взяла руки Энн в свои. – Я поклялась хранить эту тайну не ради собственного удовольствия. Не тщеславие управляло мной, а исключительно добродетель. Все тогда случилось неожиданно, а окончилось чудесными явлением новой жизни. Я не могла смотреть на это чудо равнодушно. Казалось, что ребенка мне послали высшие силы, и я обязательно должна оценить этот подарок. Быть за него благодарной, понимаешь? И я была, клянусь тебе. Миссис Гримсон получила достаточно денег для того, чтобы ее семья ни в чем не нуждалась. Малыша я навещала не так часто, как бы мне того хотелось, но однажды Гилфорд заметил, что я много времени провожу в Глостершире, в замке Судли. А лгать я не умею, Энн. Да, я не рассказывала мужу всего, но непременно бы призналась, если бы успела… Боюсь, Энн, что жизнь маленького Генри сейчас в большой опасности. И твоя тоже.

Служанка недоверчиво мотнула головой. Она все еще не понимала.

– Моя старшая сестра захочет искоренить все, что связано с Тюдорами, несмотря на то что сама принадлежит к нашему роду. Но она теперь коронована, а я из тех представителей нашей фамилии, которых ей видеть будет неприятно.

– Иначе бы она оставила вас в живых, – поняла Энн. – Но чего ей бояться? Ведь вы и не стремитесь завладеть троном.

– Стремятся мои муж и свекор. Для Марии я тоже кажусь угрозой. Послушай меня. О малыше знали только миссис Гримсон, ее дочь и ее муж, который очень сильно болел и, наверное, уже умер. Люди они подневольные, а теперь, когда меня приговорили, они остались без какой-либо защиты с моей стороны. Я предчувствовала это, Энн. И кое-что сделала для своего названого сына. Теперь он не безродный подкидыш, а Генри Грей. И родители его ‒ мой муж Гилфорд Дадли и я.

– Вы дали ему свою фамилию?

– Свою, Энн, поскольку муж вряд ли бы согласился с моей затеей. Документ о рождении Генри хранится в моей спальне, под ковром, где я еще в детстве устроила себе крохотный тайник. Ты должна немедленно отправиться в Глостершир, к миссис Гримсон, забрать Генри и бежать с ним как можно дальше. Вот перстень, который мне подарила мать. Забери его и продай, за него хорошо заплатят, а если кто-то спросит тебя, откуда он, то смело отвечай, что это подарок твоей госпожи за твою же преданную службу, но теперь ты оставила работу из-за того, что родила, и едешь к мужу, который отправился на заработки. Имени моего не называй! Вырученных за перстень денег должно хватить и на дорогу, и на ваше устройство в других краях. Ребенка необходимо увезти из страны как можно быстрее и как можно дальше, потому что здесь ему оставаться нельзя. Королева доберется до него, я в этом уверена. И как бы я ни надеялась на ее милость, все-таки рисковать жизнью того, кого люблю, я не имею права. Миссис Гримсон тебе поможет все сделать, если ты передашь ей от меня письмо ‒ вот оно. И еще…

Она прикрыла глаза и покачнулась. Энн тут же вскочила на ноги.

– Все нормально. Просто… слушай дальше, – остановила ее Джейн.

На столике возле зеркала лежало шитье. На шелковый носовой платок, обшитый с трех сторон разномастными некрупными жемчужинами, аккуратно сложенный вдвое, Энн сначала не обратила внимания, но именно его и взяла в руки Джейн.

– Здесь есть секрет, – понизила голос Джейн. – Одна из жемчужин была испорчена – она была пуста внутри. Я обнаружила это случайно, когда работа была практически закончена. И вот тут, Энн, я снова получила знамение. В коридоре ты могла заметить солдат ее величества. О, меня охраняют теперь так усердно, как никогда в жизни. Один из гвардейцев несколько дней назад вдруг решил, что я захочу уйти из жизни раньше, чем меня поведут на эшафот. Он представился ‒ его имя Джон Ниманн. Во время последней прогулки, улучив момент, чтобы застать меня одну, без мужа или кого-либо еще поблизости, он дал мне маленький твердый шарик, размером буквально с блоху и резко пахнущий серой, и сказал, что я, если пожелаю, просто должна буду бросить этот шарик в воду и выпить ее. После я бы просто уснула… навечно. Это, по его мнению, спасло бы меня от смерти мучительной, но подарило бы легкую, которая мне более подходит. Брать из его рук я ничего не хотела, но солдат быстро ушел. Это яд, Энн. И я спрятала его в той самой бракованной жемчужине, а отверстие залила воском. Возьми этот платок и запомни место, куда я ее пришила. Вот оно, с самого края. Воспользуйся ядом только в крайнем случае и лишь тогда, когда тебе станет понятно, что смерть для тебя и Генри будет лучшим выходом, чем то, что вам предлагают вместо нее.

Энн взяла в руки платок, который теперь казался ей самой важным предметом в жизни. Этот день, который до этого казался ей страшным и самым черным за все время, которое она провела рядом со своей хозяйкой, стал и вовсе казаться кошмаром.

– Поторопись, – горячо зашептала Джейн. – После моей смерти у сестры окончательно будут развязаны руки. Быть королевой далеко не так приятно, как кажется. Уж я-то знаю. Но даже если она и не захочет делать что-то плохое с теми людьми, кто меня окружал и помогал мне, то, поверь, желающих сделать это вместо нее найдется очень много. Не забудь поблагодарить от моего имени миссис Гримсон и всю ее семью. Береги себя, Энн. Береги маленького Генри! Слушай свое сердце и молись, молись! Говори с Богом с чистой душой, и он не оставит тебя.

В дверь комнаты постучали. Джейн не торопилась дать разрешение, которое позволило бы визитеру зайти в комнату. Но и она, и ее служанка прекрасно знали, что на самом деле разрешения никому не требуется ‒ оно является лишь данью уважения к той, кто недавно салютовал юной королеве. Среди охранников леди Джейн Грей были те, кто присягнул на верность Марии Тюдор, но мысленно оставался верен другой женщине.

Дверь отворилась. На пороге стоял комендант Тауэра сэр Джон Бриджес.

– Мэм? – склонил он голову.

– Еще одну минуту, сэр! – взмолилась Джейн.

Комендант Тауэра был бы рад уйти и больше не возвращаться в один из «каменных желудков» крепости, чтобы не видеть Джейн и не смотреть в ее огромные прозрачные глаза. Несколько часов назад он отвел на эшафот ее мужа Гилфорда Дадли и, передав того в руки палачу, вдруг осознал, что будет с женой Гилфорда – хрупкой, тонкой Джейн Грей скоро предстоит пройти тот же путь. Комендант проклинал свои обязанности. В этот день он мечтал напиться ближе к ночи до такой степени, чтобы не было сил поднять голову и посмотреть в темное небо.

Сэр Джон Бриджес вышел, прикрыв за собой дверь. Стоявший у стены молодой солдат с каменным выражением лица смотрел в стену.

Комендант не удостоил его своим вниманием. Он старался не запоминать лица людей, которых встречал на пути в особенно сложное для себя время. Они могли вернуться ночью в искаженном виде. К тому же его статус не обязывал разговаривать с каждым охранником, подпирающим дверь камеры заключенных под стражу преступников.

– Кто она ‒ эта Джейн Грей? – однажды проворчал пьяный торговец щетками для волос, к которому Энн иногда заходила, бывая на рынке. – Кто такая эта выскочка? Разве она родня королю? Да ее никто и в глаза не видел.

– Меньше пить надо, – раздраженно ответила ему толстая прачка. – Она тоже приходится родственницей покойному королю, хоть и дальней. Но ты прав: она заняла трон, который принадлежит кровной дочке Генриха, если уж с сыном у него не вышло. А ты здесь что застыла? – заметила она Энн, прислушивающуюся к разговору.

Энн очнулась. Она совсем забыла об осторожности. О ее госпоже говорили плохо, и девушке было больно это слышать. Но и уходить она не торопилась, зачем-то нарочно мучая себя и подслушивая чужие мысли.

– А я… мне… – забормотала Энн, и пьяный торговец вдруг пожалел ее.

– Злая ты, как собака, – с чувством произнес он в сторону прачки.

– А ты сама доброта! – тут же ответила та.

– Хоть под бабьим каблуком поживешь, а то вечно одни мужские причиндалы перед глазами! – хрипло рассмеялся торговец, весело глядя на Энн, и тогда она решила, что если уж он за нее заступился, то можно ему и улыбнуться, пусть даже и через силу.

Его замечание насчет женского каблука означало то, что Джейн Грей была первой женщиной в истории Англии, занявшей трон ‒ до того Англией управляли исключительно мужчины.

– Как по мне, то юбка или твое хозяйство на троне будут смотреться одинаково. – Прачка выразительно окинула взглядом соседа по торговому ряду. – Все равно буду наблюдать издалека.

– Аха-аха, – хрипло засмеялся торгаш. – Выбора нам не дали, это верно. А стоило бы. Есть у меня некоторые сомнения насчет доверия к нынешней власти…

– У тебя-то?!

– Приходи, когда стемнеет, и я расскажу, – хитро улыбнулся торговец.

– Ты бы об этом с гвардейцами поговорил, дурак!

– Не, мне жить не надоело…

Энн воспользовалась моментом и поспешила уйти.

Именно так и реагировали жители Лондона на новость о том, что страной собирается править не прямой наследник Тюдоров, а его внучатая племянница. Многие искренне считали Джейн хитрой преступницей и желали навести хоть какой-то порядок, если не в своей жизни, то хотя бы в королевских кулуарах.

Ну что ж, их молитвы были услышаны.

Москва. Май 2021

– Я тут поковырялся в документах. Район старый, красивый. Все рядом, включая два детских садика и три школы. Магазины тоже есть, но самое главное преимущество состоит в том, что вашими соседями будут очень хорошие люди. – Последние слова риелтор произнес с заученной улыбкой. – Оказывается, сотрудники нашего агентства уже несколько лет этот район посещают, заключают сделки. Все честно. В этом доме пару раз тоже были.

– Продают или покупают? – деловито осведомился у него Денис.

– Чаще продают, – погрустнел риелтор. – Жильцы здесь по бóльшей части возрастные, москвичи чуть ли не сотого поколения… сами понимаете.

– Умирают, – догадалась Катя. – А потом появляются их родственники, которых никто не видел, и начинают биться за наследство. Случается такое?

– О таком не слышал, – возразил риелтор. – Но не все так грустно! И потом, вы же тоже получили квартиру от кого-то в подарок, не так ли?

– Катина мама была опекуном женщины, которая отписала ей жилплощадь, – напомнил Денис. – Катюха теперь у нас богатая невеста.

Риелтор засмеялся фальшивым смехом и посмотрел на Катю уже другим взглядом.

«А она ничего, – подумал он, машинально оправляя пиджак. – А я, похоже, так и помру в своей съемной однушке».

– Давайте знакомиться, – протянул он руку Денису. – Меня Романом зовут.

– Денис.

– Катя.

Они стояли во дворе огромного жилого дома дореволюционной постройки. Его выстроили в форме буквы «П», и, даже не заходя внутрь, любой прохожий, присмотревшись, мог заметить довольно большое расстояние между оконными проемами. Это говорило о том, что внутри дом состоял из просторных помещений с высокими потолками. Об этом, впрочем, Денис и Катя уже знали. Перед первым посещением своего нового жилища они полночи проторчали в интернете, рассматривая фото похожих квартир, и выискивали отзывы, чтобы лишний раз убедиться в том, что их квадратные метры самые лучшие и никто на них больше не претендует.

Мама Кати Валентина Петровна и впрямь была опекуном бывшей владелицы старинной трешки. Все началось четыре года назад, когда к ней обратилась давняя знакомая, собравшаяся перебраться к сыну в Бразилию. Сама знакомая проживала в этом же доме, только этажом выше.

– Валь, ну, и кому я ее теперь? – сетовала знакомая. – Бабка с диагнозом, твердит всякое. Родных вроде бы не осталось. Квартира вот только потом отойдет государству, но тут уж ничего не попишешь. Вряд ли у старухи были какие-то мысли о завещании.

– Что, совсем сумасшедшая? – недоверчиво уточнила Валентина Петровна. – Ну, я даже не знаю.

– Да ты сама посмотришь. Она так-то адекватная, пока крышу не сносит, но это у нее явление сезонное. Сходим к ней в гости, я вас познакомлю, а там сама решишь. Все же ее жалко, потому что если никто за ней приглядывать не будет, то сразу же упекут в психиатрию, а там она долго не протянет. Моя мама с ней общалась в свое время. Рассказывала, что по-соседски дружили, соль-муку друг у друга одалживали. Только вот я в силу детского возраста совсем не помню, как и что там было. А потом мамы не стало, и мне досталась уже не очень адекватная соседка. Взялась за нее из жалости, а теперь, как уеду, кто за ней станет присматривать? Да и денежка небольшая тебе как опекуну будет капать, а у вас с Катюхой, как известно, счета в швейцарском банке нет, – виновато закончила знакомая.

– А какой у нее диагноз-то хоть?

– Черт его знает. Она говорит, что здорова. Но я же не дура, ей-богу!

Валентина Петровна, подумав, согласилась. Отмела меркантильные мысли насчет пособия, здраво рассудив, что деньги за опеку все равно будет тратить на старушку, а добрые дела ей потом зачтутся. Перед встречей еще раз расспросила знакомую о характере своей подопечной, чтобы заранее быть готовой ко всему. Старушку звали Раисой Марковной Фельдман, на белом свете жила она уже восемьдесят шесть лет и, пока не ушла на пенсию, то преподавала в художественной школе. Никаких признаков каких-либо психических отклонений Валентина Петровна у нее не заметила, а то, что прежняя опекунша считала бредом, оказалось стихами ее любимого немецкого поэта Фридриха Шиллера, которые, как утверждала Раиса Марковна, работают похлеще самой глубокой мантры.

– Вы попробуйте, – наставительно посоветовала она Валентине Петровне. – Просто наизусть заучите какой-нибудь легонький стишок и твердите его без конца и края. У меня даже давление после такого упражнения в норму приходит.

Она часто вспоминала своих любимых учеников, ни один из которых так ее никогда и не навестил. Некоторое время после выхода на пенсию она писала копии картин известных художников и продавала их за приличные деньги, но с годами зрение и тремор рук стали подводить все сильнее. А еще на фоне возрастных изменений жить Раисе Марковне становилось все труднее ‒ она банально могла забыть, в какой части квартиры располагается кровать, и часами бродила по комнатам, не узнавая обстановку. Помощь соседки пришлась как нельзя кстати, за что Раиса Марковна была ей бесконечно благодарна.

Разговор Раисы Марковны и Валентины Петровны закончился за полночь. Знакомая, которая их свела, давно ушла домой, а женщины все болтали и болтали ни о чем и обо всем.

Провожая Валентину Петровну до лифта, Раиса Марковна поблагодарила ее за участие и протянула запасной комплект ключей от своего дома.

– Больше всего мне нужно общение, – напоследок сообщила она. – Ну и, возможно, пакет молока и булочка. С остальным я справлюсь сама. В больницу ложусь дважды в год и по собственному желанию.

– А в какую, не подскажете? – напряглась Валентина Петровна.

– Гипертония же.

– А, точно, – отвела взгляд Валентина Петровна.

– Так вот, за время моего отсутствия вам ничего не нужно делать. Навещать меня в больнице тоже не надо. Когда выпишут ‒ я вам позвоню. Но это будет еще не скоро.

Вернувшись домой, Валентина Петровна долго удивлялась, что реальность, к которой ее готовили, оказалась совершенно иной. Она ожидала увидеть растрепанное седовласое безумие, паутину по углам и грязное белье на полу, но все оказалось совершенно по-другому. В порядке и даже в благополучии оказалось. Картины в резных рамах, стеллажи со старыми книгами, статуэтки, подсвечники и свежий сыр на полке в холодильнике, а также чистые полы и приятный цветочный запах, который встретил ее уже на пороге – вот тот мир, в который была вынуждена заточить себя «увядшая роза» по имени Раиса Марковна Фельдман.

Обсуждать контрасты с бывшей опекуншей Раисы Марковны мама Кати не стала. Оформив нужные документы, она стала навещать художницу даже чаще, чем было нужно. Женщины сдружились, Раиса Марковна, казалось, расцвела и даже строила планы о самостоятельной вылазке в парк, но все оборвалось в один момент. Высокое давление, звонок Валентине Петровне, «Скорая». До больницы не довезли.

А потом Валентина Петровна и Катя узнали о том, что умершая завещала им квартиру со всем ее содержимым.

После осмотра квартиры Катя никак не могла прийти в себя. Известие о наследстве, которое упало им с мамой на головы, здорово сбило ее с толку. Завещание? Квартира? В старинном доме и в самом центре Москвы? Это что-то совсем за гранью. Они всегда жили очень скромно, а после того как отец ушел из семьи, несколько лет пытались привыкнуть к новому образу жизни.

Кате было семь, когда она виделась с отцом в последний раз. Именно так: они переглянулись, но не сказали друг другу ни слова, потому что нарядная первоклашка Катенька стояла в школьном дворе рядом с такими же, как она, во время школьной же линейки, а ее растерянный папаша прятался за спинами родителей, среди которых была и мама. Но маму Катя не заметила, а вот папу узнала. Он поднял руку и помахал ей. Катенька, обрадовавшись, тут же стала искать взглядом маму, чтобы сказать ей, что папа тут, вон он, смотри! Но через минуту никого похожего на него она не увидела. Потом и мама куда-то пропала. И вот так вот, потеряв обоих, Катенька чуть не заплакала прямо на глазах у всех.

Мама потом, конечно, нашлась. А вот папа исчез бесследно.

Денис пришел к ним в школу в девятом классе. Скромный парень, вечно что-то ищущий в карманах, не знающий, куда деть руки, он вообще не привлек Катиного внимания, но вскоре выяснилось, что они практически соседи ‒ семья Дениса переехала в соседний дом. Несколько случайных встреч вне школьных стен заставили обоих присмотреться друг к другу получше, после чего всем, кроме них, стало понятно, что Катя и Денис очень подходят друг другу. Правда, внешне эта парочка не выглядела как полный комплект. Катя была низенькой, пухлой и рыжеволосой. Той самой женской красотой, которую воспевают в социальных сетях, в ее случае и не пахло. Тем не менее была в ней какая-то женская харизма, и девушки, похожие на нее, редко жаловались на отсутствие мужского внимания. Денис же к окончанию школы словно расцвел, вымахав под два метра ростом и нехило раздавшись в плечах благодаря регулярным тренировкам.

После выпускного они покинули здание школы вместе и больше уже не расставались.

Сооружать настоящую семью ребята не торопились. Им попросту негде было жить. Катя и помыслить не могла, что в их с мамой малогабаритной двушке появится кто-то, с кем придется сталкиваться в дверях совмещенного санузла, а у родителей Дениса, кроме него, было еще двое сыновей-школьников, и тут уже сам Денис не рискнул бы привести будущую жену в свое родовое и вечно орущее друг на друга племя.