Kitobni o'qish: «Бар»

Первая книжка – это страшно и сложно. Первая книжка – это безумие и счастье. Первая книжка – это неуверенность, примерно, во всём и постепенно вырабатывающаяся привычка на эту неуверенность плевать. Но главное, первая книжка – это огромная благодарность.

Я благодарна моему мужу-Дракону, без которого вообще ничего бы не было. Я благодарна сестре Светлане, которая прошла со мной этот путь от первой до последней буквы. Я благодарна Елене Стрелковой, которая вызвалась помочь, когда казалось, что впереди – тупик. Я благодарна всем, кто читал черновики, делал замечания, выискивал неточности, подсказывал. И я благодарна вам, читатель или читательница, за то, что поверили, за то, что рискнули. Надеюсь, не подведу, и пусть вам будет интересно.

Анна Ясельман

0. Шут

Наиважнейшим свойством дождя является его способность сплачивать людей. Когда на небесах решают, что мы здесь, внизу, слишком уж индивидуализировались, кран открывается. Именно поэтому в дождь мы чувствуем своё одиночество наиболее остро, а струя, предательски заползшая за воротник, становится лучшей метафорой для другого, гораздо менее безобидного, леденящего прикосновения. Впрочем, дождь в нашем городе, хоть и действительно не является редкостью, но всё же идёт не так часто, как принято считать, и это, конечно, отражается на характере жителей. Редкий случай, когда слухам почти можно верить, правда нашу вежливую отстранённость и подчёркнутое нежелание лезть в чужие дела часто путают со снобизмом.

Он выглядел местным. То ли странного вида шляпа, то ли прислонённая рядом трость, то ли потёртое, со следами былой элегантности, пальто – не могу точно сказать, что именно заставило меня классифицировать его именно так. Если честно, привычка делить людей на «местных» и «других», по сути, таковой даже не является. Отметка делается автоматически, часто как бы проходя мимо сознания. В этом нет никакого практического смысла, сделанный вывод не влияет на дальнейшее развитие отношений и даже может впоследствии оказаться ошибочным, но при этом, как ни парадоксально, изменению не подлежит. И он был местным. Совершенно точно. Как бы смешно это ни звучало. Конечно, проходя мимо, замечаешь немного, но уж слишком кинематографично всё выглядело – неширокая улочка, прислонившись к стене, стоит и, будто чего-то ожидая, смотрит в небо мужчина неопределённого возраста, а маленькая собачка, повизгивая, тянет его за штанину.

– С минуты на минуту начнётся.

– Простите, что?

– Дождь. Ливанёт так ливанёт. Я бы поторопился на вашем месте.

Киваю, вежливо улыбаюсь и иду дальше.

– Там, в конце улицы, бар, он, должно быть, уже открыт.

Идти до конца улицы смысла не было – нужная контора находилась в соседнем доме. Только вот как можно было поехать через весь город, не посмотрев предварительно график работы? Впрочем, разбираться было некогда, потому что вокруг потемнело так, что сомнений не оставалось – человек с собакой был прав, и, если в мои планы не входило промокнуть насквозь, нужно было срочно искать укрытие.

Несмотря на то, что с первого порыва ветра и до того, как мой приход потревожил колокольчик на двери бара, прошло не больше нескольких минут, одежду можно было выжимать.

1. Маг

Довольно неловкое ощущение – брюки липнут к ногам, с волос течёт, и нужно быстро сориентироваться в незнакомом плохо освещённом помещении. Обычно эту проблему помогает решить девушка, вся работа которой состоит в том, чтобы дать время вашим глазам привыкнуть к полутьме, пока она с профессиональной любезностью произносит что-то вроде «Здравствуйте! Вы бронировали столик? Нет? Дайте мне секунду… О! У нас есть замечательный столик у окна, он сейчас как раз свободен». Девушки не было. Но был голос.

– Мне кажется, вам будет удобнее у стойки.

Мои глаза ещё недостаточно привыкли к полумраку, но голос был приятным, а интонация – располагающей, несмотря на то, что приглашение прозвучало одновременно вежливо и безапелляционно. Логично: в будний день клиент нужен в любом баре, но это не повод усаживать за столик того, чьи брюки грозят испортить обивку кресла, особенно если у барной стойки специально для таких случаев расквартирован строй высоких деревянных стульев. А если клиент окажется достаточно платёжеспособным и вежливым, то столик может освободиться в любую минуту. Впрочем, в этот момент тонкости и манипуляции барного сервиса волновали меня в последнюю очередь. Стоило сделать шаг от двери ко входу в зал, как все трудности, все злые слова, все дурацкие, неприятные и откровенно мерзкие ситуации последнего времени вихрем пронеслись в моей голове, оставляя после себя осадок, похожий на бетонную пыль, – серый и не дающий свободно дышать. Сделать следующий шаг было ещё сложнее. Мне словно приходилось двигаться в какой-то тяжелой, вязкой жидкости, и она готовилась, даже старалась накрыть и поглотить меня целиком. Мне показалось, что на преодоление пары метров до входа в зал ушло не меньше получаса. Последнее испытание – перенести ногу через порог и вывалиться внутрь. Наверное, нечто подобное ощущает человек, сбросивший вес собственного тела, впервые оказавшись в невесомости. Какая-то новая, особенная степень свободы – и физической, и ментальной. Проблемы, конечно, никуда не исчезли, но их значимость превратилась в несущественно малую величину, бесконечно далёкую и совершенно не актуальную, как школа в первый день длинных каникул. Но самой большой неожиданностью стали звуки – дверной колокольчик и голос были более чем реальны, но было ли слышно что-либо, кроме них? Странно, но теперь, когда меня окружал, в общем-то, обычный барный гул, распадающийся на лёгкий фортепианный джаз, звон бокалов, удары друг о друга бильярдных шаров и мозаику десятка одновременно идущих разговоров, появилось ощущение, что предыдущие минуты были наполнены только тишиной. Из размышлений об этом удивительном акустическом эффекте меня выдернул тот же голос.

– Я надеялся, что вы присядете.

Бармен выглядел так, будто собрался улыбнуться, но пока не принял окончательного решения на этот счёт. Взглядом он указал на второе от угла место за стойкой, где уже стоял рокс с коктейлем цвета несильно разбавленного виски.

– Подарок от заведения. Так мы приветствуем первого промокшего посетителя за вечер. Это наш фирменный коктейль. В основе – классический Олд фешн, но с одним особым ингредиентом. Попробуйте, мы гордимся этим коктейлем.

Отказываться было глупо. Как известно, хороший алкоголь в разумных количествах – лучшая профилактика простудных заболеваний. Первый глоток приятно обжёг горло. Алкоголь был, несомненно, хорошим, его количество – достаточным, а секретный ингредиент – довольно неожиданным.

– Мята? Или мятный ликёр?

– Вам виднее. Это же ваш коктейль.

Бармен пожал плечами и, наконец, коротко улыбнулся. Правда, глаз на меня не поднял, так что, возможно, улыбка предназначалась странному металлическому предмету, напоминающему короткий жезл. Бармен всё это время натирал его куском светлой, по виду бархатной ткани. Странное занятие, если вдуматься. Бармен должен быть занят коктейлями или, в крайнем случае, бокалами. Впрочем, вдумываться желания не было, другое дело – рассматривать, тем более, что мужчина за стойкой этого вполне заслуживал. Его лицо с тонкими острыми чертами, цепкий взгляд и классическая эспаньолка напрашивались на сравнение с испанскими грандами и резко контрастировали с мягкостью небрежно наброшенного на плечи тёмно-бордового кардигана и некоторой мешковатостью рубашки с закатанными до локтей рукавами. Как и мужчина с тростью и собакой, бармен совершенно точно был местным, вот только двигался он в особом текуче-рваном ритме, напоминавшем одновременно кота и тореадора, а не в нашей северной манере, когда каждое движение будто специально выверяется, чтобы на него ушло ровно столько энергии, сколько необходимо.

Обратная сторона стойки представляла собой несимметрично низкий довольно широкий стол, и с моего места были отлично видны аккуратно разложенные инструменты – изящный нож с узким лезвием, бокал на низкой приземистой ножке, почти плоское круглое блюдо со странными узорами и длинная ложка. Всё из того же тускло-серебряного металла. Бармен заметил моё любопытство.

– Интересуетесь искусством смешивания?

– Исключительно потребительский интерес. А зачем вам нож?

– Забавно, но именно о ноже спрашивают чаще всего. Почему никто не обращает внимания на пустое блюдо?

– Тарелка есть тарелка. Она нужна, чтобы на неё что-то класть.

– А нож?

На этот раз улыбка бармена точно предназначалась мне. Именно так, одобряюще-снисходительно, улыбаются обычно маленьким, но уже довольно смышлёным детям.

– Нож, конечно, нужен, чтобы что-то резать. Но что именно будет резать бармен?

Продолжая улыбаться, мой собеседник перевёл взгляд на бокал у меня в руках. Его грань одновременно точно посередине разделяла и удерживала ярко-оранжевый ломтик. Мне вдруг стало весело.

– Всё логично. Нож режет апельсин, который лежит на блюде, апельсиновый сок выжимается в бокал, а ложка нужна для перемешивания.

– Хорошее предположение. Но вы говорили, что в вашем коктейле мята, а апельсиновый сок не входит в рецепт классического олд фэшн.

– Да, конечно, мята… Нет! Это мог быть и мятный ликёр.

– Конечно. Мог.

Бармен, наконец, удовлетворился качеством полировки “жезла” и положил его в бокал. Стало очевидно, это не бокал, а ступка.

– Как я могу вас называть?

– Саша, то есть Алексан…

– Алекс. В моём баре приняты короткие имена, если вы не возражаете.

С чего мне было возражать? Бар с правилами – это как минимум атмосферно. Правила – это вообще странная штука. С ними вроде бы несвободно, но без них – откровенно скучно. Поэтому так популярны всевозможные вечеринки с дресс-кодом, закрытые клубы и спортивные соревнования.

– Не возражаю, у вас имя тоже короткое или нет правил без исключений?

Бармен продемонстрировал новую улыбку (”я – радушный хозяин и всегда к вашим услугам”), но ответить не успел.

-Эй, Майк! Ты забыл про нас?!

Улыбка превратилась в вежливо-извиняющуюся (”одну секунду, сейчас решу пару дел, и мы обязательно продолжим”), и бармен вышел из-за стойки в зал.

Барные стулья могут рассказать о заведении больше, чем любой рекламный буклет. Нужно только уметь слушать, а точнее – смотреть. Длинноножки с маленькими неудобными сиденьями не зря назвали “пей и проваливай” – там, где их ставят, не любят тех, кто надолго задерживается у стойки. Верно и обратное. Чем больше барный стул напоминает кресло, в котором можно с комфортом просидеть хоть целый вечер, тем очевиднее, что барная зона – это полноценная часть посадки, а не место “передержки” клиентов или уступка тем, кто решил пропустить стаканчик на скорую руку. К барам в модных клубах и бизнес-центрах ставят тонконогие стулья с вычурным ножным упором и спинкой, но без подлокотников – именно такая конструкция позволяет охотницам за кошельками максимально выгодно демонстрировать все свои выдающиеся достоинства, не рискуя финишировать на полу при смене позиции. У моего стула была и спинка, и подлокотники, а кроме того, он без усилий поворачивался вокруг своей оси. Вывод напрашивался сам собой – хозяин рад гостям за стойкой и не возражает, чтобы они наблюдали за происходящим в зале. Не упускать же такую возможность.

Зал, насколько было видно с моего места, представлял собой правильный прямоугольник. Столики начинались в нескольких шагах от стойки. Все они были двух- или четырёхместными, за исключением ближайшего, где сидела компания из трёх женщин и четырёх мужчин, один из которых общался с подошедшим барменом. У правой стены – крутая деревянная лестница, ведущая, видимо, в комнаты над залом. У левой – чёрное фортепиано. Несмотря на безупречный, без единой царапины, лак, одного взгляда на инструмент хватало, чтобы понять, что он был antique ещё до того, как ушлые продавцы недоискусства придумали эту классификацию. В противоположном от меня конце зала расположился угловой столик с диванами, а напротив него – бильярдный стол. И не было ни одного квадратного метра, на котором бы не пили, не говорили или не играли – джаз, на бильярде или в карты.

– Скажите, Алекс, зачем вы пришли в мой бар?

Вообще-то, вздрагивать при звуке чьего-то голоса, совершенно не в моих правилах, но как, скажите на милость, бармену удалось снова оказаться за стойкой? Пол-оборота, и я натыкаюсь на очередную улыбку, – на этот раз, кажется, выжидательную.

– Простите, я не хотел вас напугать.

– Майк, я…

– Марк.

– Что, простите?

– Марк. Не Майк.

– Но тот мужчина, с которым вы только что говорили, назвал вас Майком.

– Возможно. Хотите ещё коктейль?

Передо мной на стойке появился совершенно не коктейльный бокал с бледно-золотистой жидкостью безо льда, а рядом – небольшая металлическая вазочка с крупными каперсами.

– Когда вы успели?

Майк-Марк пожал плечами.

– Когда я отходил, вы почти допили первый бокал, а когда вернулся – были слишком увлечены… осмотром достопримечательностей, чтобы сделать заказ. Поскольку первый коктейль вам понравился, я взял на себя смелость приготовить ещё один, в похожем стиле. Попробуйте.

Бокал был ледяным и чуть запотевшим, а коктейль в нём – выраженно сухим, с призвуком какой-то необычной пряности, подчёркнутой солоновато-кислыми каперсами. Надо признать, несмотря на все странности, коктейли этот Майк, Марк или как его там, готовил замечательные.

– Прекрасный напиток и отличное дополнение. Что это?

– Каперсы. Вы знали, что нераскрывшиеся бутоны и плоды каперсника в кулинарии начали использовать ещё древние римляне? Причём с довольно неблагородной целью – каперсы обладают свойством усиливать и, в общем случае, улучшать вкус. Такой растительный глутамат натрия – добавляете их к самому простому блюду, и перед вами уже изысканный образчик высокой кухни. То же касается и напитков. Например, вам кажется, что в коктейле есть некая пряность, которую вы не можете определить. Возможно, поэтому коктейль и назван в честь Сфинкса – того, кто загадывал загадку, ответом к которой, как известно, был сам угадывающий.

Риторическая элегантность, с которой бармен сначала проигнорировал очевидный предмет моего интереса, а затем вернулся к нему, была безупречна.

– Но мы говорили о вас. Итак, Алекс, зачем вы сюда пришли?

В старых фильмах часто показывают, как герои откровенничают с барменами. Обычно это происходит сразу после того, как с героем случается нечто такое, с чем, по мысли режиссёра и сценариста, не пойдёшь к родным и близким. А раскрывать персонаж нужно. Поэтому и появляется сцена “разговор с барменом”, в которой приятный мужчина (киношный бармен – гендерно не толерантная профессия) средних лет с непременным бокалом и салфеткой в руках хитро прищуривается, понимающе хмыкает и вовремя подаёт довольно банальные реплики. Разница между этим расхожим киноштампом и тем, что происходило со мной, была только в том, что Марк слушал в полном молчании, насколько это вообще возможно в баре, полном людей. Заказы на выпивку поступали постоянно, их обращали к Стиву, Стену, Яну и даже Петру. Пару раз говорили и с Майком – в этом случае просителем каждый раз был тот же мужчина из компании за ближайшим столиком. Бармен, видимо не желая меня прерывать, больше никуда не отходил, материализуя напитки прямо на стойке. В отличие от большинства представителей своей профессии, порой грешащих излишней театральностью, мой визави ни разу не привлёк к себе внимания настолько, чтобы у меня получилось проследить за тем, как он наливает и смешивает.

Но мне было плевать и на чудовищную клишированность ситуации, и на путаницу с именами, и на непонятно откуда возникающие бокалы. Стоило мне начать говорить, как слова будто прорвали тонкую плёнку, вроде той, что образуется на поверхности раны, останавливая кровотечение. Если её не трогать, рана вскоре покроется спасительной коркой, но пока этого не произошло, любое неосторожное движение приводит к тому, что кровь начинает течь снова. Вопрос Марка (чёрт с ним, пусть будет Марк, раз ему так хочется) и стал тем самым движением, поэтому ему пришлось выслушать всё: от смерти Графа через самым неожиданным образом порушенную личную жизнь к идиотскому соревнованию, в которое меня месяц назад втравил коллега, и, как тогда казалось, друг – отличный переговорщик и по итогам прошлого года самый эффективный менеджер по продажам в MPR Concept, где и он, и я успешно трудились, помогая продвигать то, что было интересно клиенту, и так, как это можно было сделать за его деньги. Ничего необычного: если в отделе есть два амбициозных сотрудника, а место руководителя только одно, можно и посоревноваться, чтобы всё – по-честному и без обид. Хорошо сказал. А дальше всё было как в анекдоте про джентльменов – тут-то ему карта и пошла. Друг оказался сволочью. Впрочем, победителей не судят, так ведь?

Не перебивая и не поддакивая во время рассказа, Марк дважды ставил передо мной новых Сфинксов. Свой первый и единственный вопрос он задал после моих слов “…и поскольку деваться мне было всё равно некуда, ваш бар оказался как нельзя кстати”.

– Алекс, правильно ли я понял: ваша личная жизнь окончательно расстроена, карьера зашла в тупик, друг перестал быть другом, и вам даже не о ком заботиться, потому что кот, к которому вы очень тепло относились последние десять лет, умер?

Картина вырисовывалась, прямо скажем, невесёлая, совсем как блюзовая фортепианная импровизация, которая, кажется, была такой длинной, что составила отличный саундтрек к моему рассказу. Как там говорят? Блюз – это когда хорошему человеку плохо? В носу защипало. Видимо, от неудачно пошедшего глотка.

– Похоже на то.

– Значит, вы пришли сюда, чтобы занять место в Баре.

Было совершенно очевидно, что Марк произнёс “Бар” именно так, с заглавной буквы, имея в виду нечто большее, чем идею блаженного алкогольного наркоза, ненадолго притупляющего львиную долю человеческих страданий. Это было очевидно так же, как и то, что бармен не спрашивал, он утверждал. И это были его первые слова, сказанные даже без намёка на улыбку, с той особой серьёзностью, с которой врач сообщает о смертельном диагнозе. И как в кабинете врача эти слова в первое мгновение встречают только тишину, так же и здесь, казалось, что все разговоры прекратились, и даже бильярдные шары не ударялись друг о друга. Меньше чем через секунду в Бар вернулся привычный гул, а мне внезапно стало очень холодно.

– В каком смысле – занять место?

Ответить бармен не успел.

– Разве так можно с гостями? Не беспокойтесь, я понимаю, как странно всё это звучит, но на самом деле, у вас есть выбор. Давайте, я объясню всё по порядку…

2. Жрица

Кажется, у меня начало входить в привычку оценивать будущих собеседников сначала по голосам, а только потом по внешнему виду. В этот раз ко мне явно обратилась девушка, сидевшая справа, в ближайшем ко входу торце барной стойки. Надо же было настолько погрузиться в собственный рассказ, чтобы не услышать дверной колокольчик и не заметить, как рядом усаживается новая посетительница. Впрочем, если бы она что-то произнесла раньше, незамеченной не осталась бы точно – голос глубокий, такие ещё называют “бархатными”, хотя лично у меня бархат ассоциируется, скорее, с вековой пылью. Впрочем, и голоса такие встречаются нечасто, а у дам моложе возраста, который принято называть бальзаковским, так и вовсе практически никогда.

Моей новой собеседнице на вид никто не дал бы больше двадцати – миниатюрная, даже щуплая, серый безразмерный свитер, странная рваная короткая стрижка, волосы почти под цвет свитера и никакого макияжа. Несколько секунд она смотрела на меня очень внимательно, задумчиво теребя правой рукой серьгу в виде чёрной эмалированной B (механически отмечаю, что в левом ухе у неё белая эмалированная J), потом протянула руку через угол стойки.

– Я – Софи.

– Очень приятно, Алекс.

Рука у Софи чуть влажная и как будто слишком гладкая. Рукопожатие выходит некрепким и очень коротким.

– Простите, что прервала. Мне показалось, Мальк вас напугал.

– Мальк?

– Ну, да. Малькольм, бармен. Вы, наверное, уже в курсе, он предпочитает сокращённые версии имён.

У меня вырвался истерический смешок. Почему-то это спокойное упоминание полного имени бармена показалось мне чудовищным, будто за ровным тоном Софи скрывается какая-то страшная и очень грязная тайна. Мне потребовалась всего лишь секунда, чтобы понять, что я не хочу знать правду о том, что здесь происходит, но это осознание явно запоздало, потому что мой голос к этому времени уже произнёс: “Странно. Мне он представился Марком”. Чтобы сохранить намерение говорить, мне пришлось поднять бокал, не то салютуя, не то предупреждая Софи не перебивать меня, и тут же залпом выпить остатки коктейля.

– А ещё его называли Майком. Можно было бы списать всё на слуховые галлюцинации, но выпивку уже просили и у Яна, и у Петра. Если честно, то мне совершенно всё равно, человек может представляться так, как ему нравится. Но теперь вы, Софи – или у вас есть и другие имена? – называете его Малькольмом так, будто это его само собой разумеющееся и единственное имя.

– Нет.

Ответ Софи прозвучал неожиданно отрезвляюще. Одно её короткое “нет”, и мне на секунду удалось увидеть себя со стороны – не расчёсанные после дождя волосы, блестящие от алкоголя и внезапно обострившейся жалости к себе глаза, я ухаю бокал коктейля и с неоправданной горячностью предъявляю ни в чём не повинной девушке претензию в лучших традициях городских сумасшедших. Не говоря уже о том, что делаю я это, кажется, недостаточно тихо, и бармен отлично всё слышит… Впрочем, к чёрту! Это их игра, и вроде бы Софи хотела что-то объяснить. Вот пусть и начинает.

– Нет, Алекс… У меня только одно имя.

Софи замолкла, чтобы сделать глоток из своего бокала – высокого и такого же прозрачного, как и налитая в него жидкость. Каким бы странным это ни казалось в баре, было похоже, что она пьёт воду. Моя воинственность начала испаряться, ей на смену пришла неловкость, и ничего лучше, чем пробормотать Марку благодарность за только что поставленный передо мной новый коктейль и спрятать взгляд в бокале за очередным глотком, мне в голову не пришло.

– Как я и сказала, я – Софи. По крайней мере, в данный момент. Вам никогда не казалось, что имена переоценены? Мы, за очень редким исключением, их не выбираем – это фантазия родителей. Но и родители недостаточно в ней последовательны, и вот мы уже откликаемся на “котёнка” или, при другом градусе везения, “маленького паршивца”. Позже появляются клички, затем на первый план и вовсе выходит фамилия, псевдоним или даже титул. А имя – эта хрупкая лингвистическая единица, на которой мы привыкли фокусировать свою личность – блекнет и тускнеет, пока… Мне рассказывали историю о человеке, которого звали Юджин Оман, ударение на “о”. И никто, совершенно никто не называл его Юджином. Последней сдалась мать, впрочем, общались они крайне редко. Может быть потому, что Оман – это была фамилия отца, которого Юджин никогда не видел. Символично, не правда ли? Заменить собственную индивидуальность тем единственным, что осталось от человека, давшего тебе жизнь. Когда новенькие в офисе спрашивали, как лучше обращаться, Юджин пожимал плечами и говорил, что ему всё равно. Сначала человек пытался использовать общепринятое обращение, но через пару дней фамилия замещала имя в его речи самым естественным образом. Так продолжалось до тех пор, пока в компании не появился однофамилец Юджина – Фрэнк. Славный парень из семьи университетских преподавателей, оба родителя которого были живы, здоровы и принимали в нём ровно такое участие, которое было необходимо молодому человеку его возраста. И, конечно, никому не приходило в голову с ним фамильничать. Где-то через неделю после своего появления в компании на совещании Фрэнк обратился к Юджину. По фамилии, разумеется. Юджин не отреагировал, как будто говорили не с ним. Фрэнк повторил обращение. Повисла неловкая пауза. Юджин посмотрел на Фрэнка, а затем вышел из конференц-зала. Молча. Так же молча он ушёл из офиса. Ни с кем не попрощался, не забрал ничего из вещей, не попросил расчёта. Его пытались найти, но безуспешно. Лично я думаю, что, потеряв то, что он считал самим собой, Юджин просто исчез. Вначале было слово, помните?

– И это слово было Бог. Тоже имя, в своём роде.

– Имя? Скорее определение. Или, вернее, род занятий. И тут мы подходим к самому важному. Чем вы занимаетесь, Алекс? В двух словах.

– Продаю рекламу. Точнее – управляю продажами. Ещё точнее…

Софи сделала глоток и жестом прервала меня – видимо, история моих профессиональных неудач была не настолько интересна, чтобы выслушивать её ещё раз, пусть и персонально.

– И, как? Вам нравится торговать надеждой?

– В каком смысле?

– Реклама. Это же обещание, так? И вы, как я понимаю, действуете сразу в двух направлениях. Одним людям вы продаете эти обещания, а другим – надежду на то, что они будут выполнены. При этом сами вы являетесь чем-то вроде посредника-невидимки и при этом совершенно не влияете на суть процесса.

– Интересный взгляд.

– Вам никогда не хотелось иметь больше влияния?

– Софи, простите, я всё ещё вас не понимаю.

– Скажите, над каким проектом вы сейчас работаете?

– Их несколько.

– Выберите любой.

– Ну, например, мы разрабатываем коммуникационную стратегию для юридической фирмы.

– И какова её цель?

– Нам нужно донести до потенциальных клиентов мысль о том, что юридическое сопровождение – это естественная часть жизни, обычная услуга, а не привилегия. Семейные врачи – это норма, такой же нормой должны стать и семейные юристы.

– И как вы это будете делать?

– Ну, финального решения пока нет, но мне нравится концепция справедливости.

– В чём она состоит?

– В большинстве случаев, обращаясь к юристу, люди ищут справедливости. Даже если в конкретном споре есть ваша вина, в душе вы всегда найдёте аргумент, чтобы себя оправдать, зацепитесь за него, поставите во главу угла и будете на нём основывать все свои действия дальше. Мало кто искренне считает себя подлецом или вором, скорее тем, кто умнее или удачливее. А что мешает остальным становиться умнее? Ничего! Значит, те, кто не стал, сами виноваты, что их, скажем, обманули. И вот вы уже не подлец, переманивший клиента коллеги, а человек, который получил возможность и использовал её. И вам нужны люди, которые, если до того дойдёт, будут отстаивать в суде именно вашу версию справедливости. Отсюда слоган – Мы всегда на вашей стороне.

– Но вы же понимаете, что к справедливости всё это отношения не имеет?

– В данном случае, важна не справедливость как таковая, а то, как её понимает целевая аудитория.

– Вот об этом я и говорила. Вы конструируете обещание и продаёте его клиенту. В данном случае – юридической фирме. И если эта продажа пройдёт успешно, то вы начнёте следующий этап. Нужно будет сделать всё, чтобы человек, которого вы бы назвали представителем целевой аудитории, поверил, что, если с ним случится беда, фирма своё обещание выполнит. И заплатил за эту свою надежду. Но дело в том, что лично вы не можете гарантировать ни того, что юристы, действительно, на стороне своих клиентов, ни того, что это клиенту поможет. Отсюда и мой вопрос – думали ли вы когда-нибудь о том, чтобы начать делать что-то более… реальное?

– Ну, министерства Справедливости у нас пока, слава богу, нет.

– Министерства, действительно, нет. Но есть Афина.

– Кто?

– Афина. Она сидит за ближайшим столиком. Та, что с распущенными волосами.

– И… как она зовёт бармена?

Вопрос был глупым, но мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать происходящее. Софи, конечно, говорила о том самом единственном в Баре столе, за которым сидела большая компания. Мне удалось рассмотреть их достаточно подробно, так что поворачиваться необходимости не было. По разным сторонам стола, с торцов, сидели мужчина и женщина – оба средних лет, дорого одетые и ухоженные, они прямо-таки излучали уверенность и производили впечатление хозяев этого мини-банкета, Бара и всего, что попадало в их поле зрения. Спиной ко мне сидели двое мужчин – один в мотоциклетной куртке и кожаных брюках, а второй – в костюме как у священника из голливудских фильмов (когда он подзывал бармена и оборачивался, говоря с ним, вроде бы был виден даже белый воротничок, хотя мужчина сидел ко мне вполоборота, так что это вполне мог быть кусочек рубашки) и таком чёрном, что казалось, при каждом движении с него должна осыпаться сажа. Напротив – ещё одна пара (кукла Барби и Мишка косолапый, даже сидят, держась за руки) и она. Девушка с длинными медно-рыжими волосами, огромными серыми блестящими глазами и почти прозрачной кожей. В тот момент она как раз подняла руку с бокалом, и стало видно, что её запястье охватывает металлический браслет, такой широкий, что, обладая известной долей воображения, его можно было принять за наруч. Мотоциклист явно пытался увлечь её беседой, жестикулировал, кажется, даже пытался что-то изображать, а она просто внимательно смотрела, изредка улыбалась и сохраняла поистине олимпийское спокойствие. Как и положено Афине, дочери Зевса.

-Я же говорила – имена переоценены!

Смех Софи был тихим и каким-то шелестящим, как будто кто-то быстро переворачивал страницы толстого журнала. Мне он показался неприятным, хотя редко встретишь человека, которому приятным покажется смех над ним.

– Впрочем, можешь спросить у неё. Ничего, что я на “ты”?

Софи продолжала шелестеть. Вид у меня, скорее всего, действительно, был… вполне приличествующей случаю степени ошарашенности.

– Что же с тобой будет, когда ты увидишь остальных и…

– Софи, объясните, наконец, что здесь происходит, кто вы, бармен, все эти люди и какое всё это имеет отношение ко мне?

Шелест мгновенно прекратился. Софи посмотрела на меня не то с жалостью, не то с досадой.

– Хорошо. Слушайте. Слушайте внимательно, Алекс. Я расскажу вам о том, как на самом деле устроен этот мир. Не перебивайте. Конечно, у вас появятся вопросы, но время, чтобы всё обдумать у вас тоже будет. В конце концов, пока предложение не принято, ничего не решено. А вам, насколько я понимаю, предложения пока даже не делали. Ладно, не будем забегать вперёд. Итак. Вы, конечно, знаете выражение “непреходящие ценности” – нечто, что вечно, важно и не теряет актуальности. Интересно, что под этим, довольно, в общем, размытым понятием, люди уже много веков понимают одно и то же – любовь, смерть, справедливость, силу, власть, ум и так далее. Разные люди, в разное время и вне зависимости от религии, культуры, страны и прочих этногеографических условностей. Если говорить упрощённо, то, собственно, эти ценности и есть каркас, на котором держится человечество как таковое. Помните красивую легенду про то, что плоская Земля лежит на слонах, стоящих на черепахе? Так вот, ценности, о которых мы говорим, это и есть те самые слоны, черепаха и даже океан, в котором эта черепаха якобы плавает. А Земля в этой аллегории – это человеческая душа. Та самая невнятная субстанция, некоторое количество принципов или набор хромосом – в зависимости от того, во что вы верите, – которая отличает человека от животного. Для того, чтобы человечество продолжалось и развивалось, слоны, черепаха и океан должны оставаться в балансе. Если убрать что-то одно, то вся конструкция рухнет. Поэтому есть Бар и есть мы. Наша задача – поддерживать равновесие, следя за тем, чтобы каждая из ценностей – мы их называем “аспекты” – продолжала присутствовать в этом мире. Можно сказать, что мы вместе – это модель души человечества. Каждый из нас является хранителем одного из аспектов, поэтому очень важно, чтобы набор всегда был полным. Но иногда мы уходим из Бара. По разным причинам. И тогда Собиратель ищет того, кто может заменить отсутствующего хранителя. Чем дольше аспект остаётся без присмотра, тем больший дисбаланс это вносит в мир. Например, в 1215 году из Бара ушёл хранитель Справедливости. Тогда казалось, что человечество не интересуется Справедливостью как таковой – были вопросы посерьёзнее, поэтому поиск замены не казался делом первостепенной важности. В результате Афина присоединилась к хранителям только через двести пятьдесят лет, но к тому времени было уже поздно – Томас де Торквемада уже не только родился, вырос и вступил в орден Доминиканцев, но и стал духовником инфанты Изабеллы. Событие, благодаря которому Инквизиция, созданная для того, чтобы объединить христианские течения, то есть чуть не впервые в истории привести систему человеческих верований в баланс и, в конечном итоге, полностью объединить человечество, полностью утратила свой первоначальный смысл и превратилась в уродливого монстра. Афина, надо отдать ей должное, постаралась усилить вверенный ей аспект, но Справедливости к тому времени осталось так мало, что суды Инквизиции стали жестокой карикатурой на правосудие. Говорят, тогда Афину чуть не потеряли – первые сто лет дались ей очень нелегко. Я впервые попала в Бар в 1501, и Афина была тогда совсем не в форме. Потом всё выровнялось, конечно.