Kitobni o'qish: «Научите меня стрелять»

Shrift:

…Смена заканчивалась, когда в кресло к Элеоноре сел мужчина.

– Что будем делать?– Эля подняла глаза на зеркало, в котором отражался анфас клиента.

Оттуда на нее смотрел жгучий брюнет с седыми висками, выразительными карими глазами, худым скуластым лицом и крючковатым носом. Что-то средневековое и демоническое было в облике мужчины, и Эля быстро отвела взгляд.

– Будем стричь,– вкрадчиво предположил мужчина.

– Как?

– Покороче и попроще.

«Денег нет на что-то приличное»,– ту же решила Элеонора заученным движением набросила на клиента пелерину, завязала концы на худой шее и повела его к мойке.

Перебив насыщенные парфюмерные ароматы салона, Эле в нос ударил запах дешевых сигарет. Она открыла кран, попробовала ладонью воду и выдавила шампунь.

Руки работали, голова была не занята и думала свои думы.

Мысли ее крутились исключительно вокруг домашних проблем: что будет готовить на ужин и как выкрутится с покупкой сапожек для дочери.

Закрыв кран, накинула на голову мужчины полотенце и пригласила в кресло.

Кроме имени в Элеоноре не было ничего экзотического. Элеонора Матюшина выглядела вполне обыкновенно: никаких экстравагантных стрижек, розовых лосин и накладных ногтей она не признавала, в отличие от коллег по цеху. Одета была всегда со вкусом, хоть и недорого. К тому же она была высокой, стройной женщиной. Внешностью своей Эля была бы вполне довольна, если бы не веснушки на маленьком вздернутом носике.

С ними борьба велась всеми доступными средствами: лимонным соком, соком петрушки и каким-то стратегическим кремом, на упаковке которого был указан адрес военного завода где-то в Сибири.

Продолжая стричь, Эля поглядела на себя в зеркало и с удовлетворением отметила, что крем действует: веснушки побледнели. Что значит, отечественная военная промышленность: никакой халтуры. И смотрела-то всего пару секунд, но тут же прищемила мужчине ножницами ухо. Он дернулся, и Эля заволновалась:

– Ой, простите.

Ей только конфликта не хватало. Тогда лучше сразу пойти и утопиться в мелкой мутной речке, которая делит городок на левый и правый берег, потому что хозяйка салона Марина Ашотовна была большой любительницей скандалов.

Эля, поглощенная своими мыслями, в молчании состригала жесткие волосы. Она не любила болтать во время работы, не то, что Настя, ее соседка по залу. Да этот клиент в собеседники и не годился. Что-то в нем настораживало. Эля быстро посмотрела в зеркало.

Взгляд, на который она натолкнулась, ее обжег. Рука дрогнула, дыхание сбилось. «Фу, ты, черт»,– выругалась она и наклонила голову мужчине так, что теперь он мог видеть только свои колени.

Ножницы щелкали, Эля перешла к вискам, потом быстро состригла все лишнее с макушки и стала ровнять. Затем большой мягкой кистью из косметического набора смахнула состриженные волосы с лица и шеи. Клиент сдул с кончика носа невидимую волосинку и поднял глаза на Матюшину:

– Вы по четным или нечетным работаете?

Разговаривать стало невозможно – она включила машинку. Но и не ответить было тоже как-то невежливо, и, выдержав паузу, Эля нехотя открыла рот:

– Когда как. Если хотите, возьмите визитку нашего салона.

Больше Эля с мужчиной не разговаривала.

Проводив клиента к администратору, Элеонора навела на рабочем месте порядок и побежала в бытовку переодеваться. Когда она вышла из салона, мужчина стоял у входа и курил. Эля уже готовилась проскочить мимо, но клиент остановил ее:

– Вы не против, если я вас провожу?

Эля уставилась на мужчину, попутно отметив погрешности в собственной работе, и недовольно ответила, что ее провожать не надо.

Лето заканчивалось, вечера становились прохладными, Матюшина подняла повыше молнию своей супер-модной курточки и обошла мужчину. «Еще не хватало этой чумы на мою голову»,– подумала она, стремительно набирая скорость.

Мужским идеалом у Элеоноры Матюшиной был ныне покойный герцог Эдинбургский: военно-морской летчик, адмирал флота трех держав, учредитель Фонда дикой природы, одно слово – принц, хоть и старенький.

Лет десять назад герцог прилетал на личном самолете в их город по делам, связанным с охраной природы.

Элеонора в тот день провожала родственников на север, и, встретив герцога со свитой в аэропорту, сильно разволновалась.

Королевская кровь в его жилах определялась на глаз, безо всяких анализов, проходя мимо пассажиров аэропорта, он держался так, что хотелось присесть в реверансе.

Элеонора проявила интерес и нашла биографию герцога в женском журнале, на страничке, посвященной экологическому туризму. Оказалось, правда, что праправнук Николая первого, принц Греческий Филипп был уже женат, но во всем остальном он Элеонору Матюшину не разочаровал. Никого похожего на Филиппа она в своей жизни не встречала.

В поликлинике или еще где-то, где спрашивали «Сколько полных лет?», Эля отвечала «Двадцать девять». На самом деле Элеоноре Матюшиной уже было двадцать девять лет и десять месяцев.

Своего дня рождения Эля боялась, потому что ей казалось, что тридцать – это старость. Дальше – болезнь и пустота. Ну, и одиночество, само собой. Все, что должно было случиться с ней хорошего в этой жизни, уже случилось: дочь Машка у нее уже есть.

Чтобы Машка не чувствовала себя лишним человеком в этой жизни, Элеонора не позволяла себе болеть, встречаться с мужчинами и даже подругами. Внимание было настоящим дефицитом в их семье и ценилось очень дорого. Дороже денег.

Машку из сада уже забрала соседка Вероника. У Вероники было два сына, и Машку она прихватывала из сада «до кучи». Эля закинула сумку домой и поднялась этажом выше.

За дверью бесновалось, вопило, пищало, стреляло и выло. Звонок утонул в воинственных воплях индейцев, попавших под обстрел англичан. Эля вдавила кнопку и не отпускала.

Замок, наконец, щелкнул, в дверях показалась Ника. Руки у нее были в муке, нос тоже, она кивнула Элеоноре и повела ее на кухню, где на одном из столов уже ровными рядами лежали вареники.

– С чем вареники?– сунув нос в кастрюльку с начинкой, спросила Эля.

– С картошкой, больше не с чем. Сегодня у Гриши зарплата, завтра что-нибудь вкусненькое куплю.

Голодный спазм сжал Эле желудок, и она пошла в комнату за дочкой:

– Машуля, пойдем, я есть уже хочу.

– Ма!– завопила Машка и повисла у Элеоноры на шее.

– Может, останешься на вареники? – предложила Ника,– Гриша не скоро сегодня, он еще на линии.

– Нет, мы пойдем, спасибо, – отозвалась Эля с Машкой на шее, и они пошли к себе, в тишину и покой.

Дом свой Элеонора любила, каждая мелочь здесь была продумана, все стояло на своем месте, ничего лишнего, но все отличалось высоким вкусом. Мало кто знал, что Элеонора окончила художественное училище задолго до того, как оказалась в парикмахерской. Выверт судьбы.

Эля разогрела ужин, без аппетита съела, вымыла посуду и ушла в душ. Еще один день их с дочерью жизни заканчивался без особых происшествий, если не считать клиента с неясными намерениями.

…Я вывела Окульку за ворота и посмотрела на свой палисадник.

Художественный заборчик, который соорудил еще дед, был поразительно похож на кладбищенскую оградку: такие же железные прутки так же завивались кольцами и были такого же грязно-синего цвета. Забитые сорняками астры и хризантемы только усиливали сходство. Могилка, а не палисадник.

Я отвернулась и увидела в зеркале заднего вида соседа Павла Егорова. Он выгнал машину из гаража и махнул мне рукой. Просунув над стеклом руку, я махнула ему в ответ и утопила педаль газа.

Сосед этот был моим земным наказанием с детских лет.

Рос Павел хулиганистым и задиристым. Все свое детство провел в драках, несколько раз над ним нависала угроза колонии.

Голову Павла постоянно украшала буденовка, сохранившаяся от прадеда. Я была старше Пашки, но это его не останавливало: в школе он стрелял по ногам из рогатки, а дома все время подглядывал за мной через забор.

Окончив первую ступень средней школы, Павел подался в мореходку, и на нашей улице наступила поначалу пугающая мирная жизнь. Радость моя, кстати, оказалась недолгой: из мореходки Егорова поперли. Он вернулся в отчий дом, обогатив лексику огромным запасом соленых моряцких выражений, из которых самым безобидным и наиболее употребляемым было «ясное море».

Дед Павла, пользуясь связями, все же решил проблему социальной адаптации внука – пристроил его в школу милиции. Неожиданно для всех Пашка прижился в школе и даже, можно сказать, нашел себя там.

Справедливости ради надо отметить, что был Егоров хорош собой, девицы висли на нем гроздями. Была даже какая-то итальянка, которая на весь участок кричала «Ho perso la testa per te!» (Люблю тебя, потеряв голову). Павел или не отвечал ей взаимностью, или не прошел курс итальянского для эротоманов, но жениться не спешил. В чем у него была проблема, я не знала, но если мужчине к тридцати, а он не женат и не был, то, скорее всего, проблема существует.

Потом у Егорова было несколько командировок в Чечню, где он получил легкое ранение, и поток девиц не только не сократился, но заметно возрос.

Мои дед с бабкой и его дед были в хороших соседских отношениях. А вот у меня с Пашкой не заладилось. Как говорил герой известного фильма, «между нами была неприязнь». Неприязнь носила кличку Степан, и имела внешнее сходство с котом.

Но внешность, как говориться, обманчива, и в последнее время я подозревала, что дело нечистое.

Официально считалось, что Степан – кот Егоровых. Действительно, будучи котенком, Степан жил какое-то время в их доме, ел, спал, охотился и делал свои дела. Когда Степан повзрослел, он почувствовал себя гражданином мира, и стал ходить по нужде исключительно в моем саду. Этим дело не ограничивалось. Вся личная жизнь кота Степана проходила почему-то на моем участке. Начиная с ранней весны, и до первых морозов я не могла открыть окна: под ними или проходили разборки между кошачьими паханами, или собирались кошачьи ансамбли.

Конечно, я возмущалась вслух, жаловалась соседям, но на поведении кота это не отражалось: Степан был личностью самостоятельной и независимой, весь в хозяина.

И я решилась пойти на крайнюю меру – завести собаку. Оставалось решить – какую.

До встречи с клиентами оставалось полчаса, и, выехав на дорогу, я забыла на время о противостоянии с соседским котом и его хозяином.

Под строительным забором меня ждали две женщины, с первого взгляда между ними угадывалось кровное родство.

–– Меня зовут Екатерина,– улыбнулась я, – я агент компании «Гешефт».

«Ничего они не купят», – тут же решила я, не забывая улыбаться.

Понимая, что день уже и так пропал, я неожиданно почувствовала кураж : «Еще посмотрим, кто кого».

– Девочки, – доверительно сообщила я,– можно найти дешевую квартиру, а жить – то как, если соседи окажутся безработными алкоголиками?

«Девочки» понимали. Они закивала головами, переглянулись и та, что с разными бровками, попросила:

–Нам бы и недорого, и на набережной.

– У меня есть одна квартирка…Место тихое, зеленое, и недалеко от центра, и, главное, цена не агрессивная, а соседи – сплошь интеллигенты. Я сегодня везу туда двух клиентов. Будем смотреть?

– Будем, будем,– закивали головами «девочки» и заволновались. Уже хорошо.

Я затолкала их в свою Оку, нырнула в поток машин, покрутилась во дворах, и, подрезав несколько солидных тачек, вынырнула в нужном месте.

Мы вошли в обшарпанный подъезд, поднялись на этаж. Преодолевая дурноту, я открыла своим ключом квартиру и пригласила женщин войти.

Пока они осматривали помещение, я приходила в себя: украдкой промокнула испарину над верхней губой и сделала несколько дыхательных упражнений.

В квартире давно не было ремонта, планировка была отвратительной, и в комплексе с подъездом и вонючим лифтом она была весьма сомнительным вариантом. Но из окна этой паршивенькой квартирки открывался панорамный вид на город.

У меня дух перед окном с панорамным видом захватывало тоже, но совсем по другой причине: я панически боялась высоты. Голова кружилась, уши закладывало, желудок сводило, сердце начинало пляску Витте. «Давай, Катерина, работай»,– велела я себе, отошла подальше от окна и начала перечислять магазины, аптеки, поликлиники, школы и общественные организации рядом с домом, номера троллейбусов, трамваев и маршруток.

– Мам,– глядя в окно, сказала младшая,– а вон мой институт.

– Кстати, – влезла я,– сегодня квартиру будут смотреть еще две семьи, тоже для детей-студентов.

Риэлтор – это все-таки блефующий циник.

«Если сорвутся, уволюсь»,– по пути в агентство думала я.

В агентстве было тихо, как в музее. Я села за стол, над которым висели сертификаты и дипломы, полученные мною за шесть лет работы агентом. Шеф гордился этими фантиками больше, чем я, и украшал ими стены офиса.

Может, потому что сам он был интровертом, не вылезал из кабинета и все придумывал финансовые схемы увода денег в свой собственный карман.

Я листала свежий номер «Из рук в руки», мечтала о щенке и ждала звонка. Мобильный молчал.

– Катерина,– позвал шеф,– зайди ко мне.

Я закатила глаза и не поднялась с места:

– Леонид Николаевич, я не могу, я жду клиентов.

– Ничего, никуда они не денутся.

Войдя в директорский кабинет, я примостилась на краешек стула, готовая в любую минуту сорваться с места. Трубку я взяла с собой, чтобы подчеркнуть серьезность момента.

Только Леня открыл рот, чтобы изречь какую-нибудь поучительную фразу, трубка завибрировала в моих руках и, скроив виноватую мину, я вымелась в коридор.

– Слушаю,– пропела я.

– Катерина,– это были мама с дочкой,– мы готовы встречаться с продавцом.

Не откладывая на воскресенье, я взялась за прополку палисадника после работы. Переоделась, отыскала тяпку, которая имела манеру все время теряться, и вышла на улицу. В палисаднике сидел кот Степан.

– Брысь! – обратилась я к коту, не заметив щель в гаражных воротах Егорова.

В проеме тут же нарисовался Павел. На нем была бейсболка, надетая передом назад, и майка, из которой лезли в глаза мышцы. Я уставилась на бицепсы соседа, совершенно не справляясь с собой. Когда я все-таки заставила себя перевести взгляд на лицо, стало только хуже, потому что главными на лице у Пашки были губы. Такие губы навевали только греховные мысли, во всяком случае, у меня.

– Привет,– с улыбкой сказал сосед. В руках он держал ветошь и вытирал ею руки.

Глаза у Пашки были небольшими, и когда он улыбался, они практически исчезали между щеками и бровями, что опять-таки заставляло собеседника опускать глаза на губы.

Пялясь по очереди то на Пашкину мускулатуру, то на губы, я почувствовала, что краснею, и отвернулась, бросив:

– Привет.

– Чем тебе мой кот не угодил?– решил выяснить Егоров.

– Угадай с трех раз,– предложила я.

– Кот как кот, ясное море. Может, тебе что-то другое мешает?

– Например?

Я повернулась к Пашке и с интересом посмотрела на него, стараясь обнаружить взгляд. Взгляд обнаружился. Он был умным и наглым, и шарил по мне без всякой почтительности.

– Ну, может, тебе мужского внимания не хватает,– предположил Егоров.

– И поэтому я цепляюсь к твоему коту?

– Типа того.

– Других мыслей нет?

– Конечно, есть. Собственно, есть предложение.

– Ко мне предложение?

– К тебе, ясное море.

– Ты ничего не путаешь?

– Нет.

– И в чем оно заключается?

– Что?

– Предложение, которое есть у вас со Степаном.

– Причем здесь Степан?– сбился с мысли Пашка.

– Так есть предложение или нет?– разозлилась я.

– Слушай, Кать, кончай дурить, ты все поняла.

– Ничего я не поняла,– чистосердечно призналась я, открыла палисадник и вошла на территорию, захваченную сорняками.

– Кать,– позвал Егоров,– а что ты вечером делаешь?

– Сорняки пропалываю.

– Я серьезно.

– И я серьезно,– опять совершенно искренне призналась я,– у меня прополка уже две недели стоит в плане, так что не отвлекай меня, юный буденовец.

– Кто юный?– удивился Пашка,– я?

– Нет, я,– из зарослей лебеды ответила я.

Работа меня постепенно успокоила, и я уже не сильно вникала в соседский треп. Пашка тем временем подошел к ограждению и встал возле него так, чтобы лучше видеть мою грудь в вырезе футболки. Грудь у меня пятого размера, Пашка пялился мне прямо в вырез, вгоняя меня в краску. Я распрямилась:

– Егоров, не мешай работать.

– Ясное море, я не мешаю. Я хочу раз и навсегда договориться.

– Только если ты дашь мне слово, что Степан больше не будет устраивать вечеринок у меня под окнами.

– Кать, это не серьезно.

– Конечно, тем более, что сам ты не далеко от Степана ушел.

– Я?– не поверил Павел.

– Ты. Кстати, твой Степан влез ко мне в окно, свалил горшок с цветком и тюль порвал, – рассказывала я, привалившись к ограждению с другой стороны,– и зачем ты вообще завел кота?

Вот тут и случилось непредвиденное. Егоров вдруг наклонился и поцеловал меня прямо в губы, прижав к себе за плечи. Нас разделяла художественная оградка из железных витых прутьев. Задохнувшись, я уперлась руками в садовых перчатках Егорову в грудь и с силой вырвалась на свободу.

– Сдурел, что ли? – обозлилась я на него и на всякий случай огляделась по сторонам.

На улице никого не было, но соседская бабка Проня вечно торчала у окна, и уж такой момент точно не пропустила.

– Кать, ну, сколько можно меня дразнить?

– Что?!?

Пашка заткнулся, уловив в моем голосе предгрозовые раскаты.

Я оттолкнула его от палисадника:

– Катись отсюда, пока цел. И не подходи ко мне. Буденовец, ясное море.

Палисадник опять остался без прополки.

Я влетела во двор, закрыла калитку на засов, начисто забыв, что между участками есть проход, пронеслась в дом и заперлась на все замки, будто Егоров был насильником, а я потенциальной жертвой. Осталось только набрать 911.

Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.

«Ну, малолетка»,– обзывала я Егорова и металась по дому, бестолково переставляя с места на место вазочки и статуэтки. В ванной я повертелась перед зеркалом, придирчиво рассматривая свою фигуру. Бюста было слишком много.

Большая грудь при моей комплекции осложняла мне жизнь и портила отношения с начальниками-мужчинами. Магазины я из-за своей груди почти ненавидела, и как раз находилась в поре, когда надо было принимать решение относительно мужчин: ненавидеть всех или через одного. Начать можно было с Егорова.

Выйдя из душа, я поужинала, неожиданно вспомнила поцелуй и вынуждена была признать, что целуется Пашка просто сногсшибательно. От воспоминания этого единственного поцелуя я так распалилась, что пришлось набрать службу спасения – одноклассницу Светку Кузнецову. Светка вышла замуж уже четвертый раз, что автоматически делало ее экспертом в отношениях между полами.

– Свет, меня сосед поцеловал. Что это означает, как думаешь?– после приветствия поинтересовалась я.

– Ой, да все, что угодно,– утешила меня подруга,– мужчине ничего не стоит поцеловать тебя, а назавтра забыть об этом.

Светка была флегматиком, речь у нее была плавной, слова она немного растягивала. Меня это обычно успокаивало.

– Что хоть за сосед?– поинтересовалась Кузнецова.

– Мент.

– О, это новость. Ты же всегда тяготела к интеллигентным мужчинам.

– Да это не я тяготею, это он.

– Так не бывает. Значит, он уловил что-то в твоем поведении, какой-то сигнал, который ты послала ему на подсознательном уровне.

– Свет, говори прямо. Что за сигнал?

– Да откуда ж я знаю? Может, ты выходишь на крыльцо в ночной рубашке, успокаивая себя тем, что сосед на работе, но рассчитывая, что он тебя увидит.

Сорочек я не носила, я носила пижамы. Мои летние пижамы были совсем маленькими и прозрачными, словом, откровенными. Я лихорадочно вспоминала, выходила или нет в пижаме на крыльцо. И точно – выходила. Вот елки, что теперь будет?

– Але, Кать, куда пропала? Чего молчишь? – позвала Светка, – Вспомнила, было дело?

– Было, вспомнила,– мрачно подтвердила я.

– Ну вот, а говоришь.

– А какого фига он подглядывает?

– Ну, подруга, ты реши, чего ты хочешь.

– Свет, да я…-начала я, но Светка перебила:

– Все так говорят, а потом откуда-то дети берутся.

– Неужели все так непоправимо?

– А что тебя, собственно, беспокоит?

– Света,– простонала я,– он моложе меня.

– На сколько?

– Да я точно не знаю, кажется на десять лет.

– Ну, и что?– отозвалась консультант,– у тебя есть отличный повод хорошо выглядеть.

– Это бесперспективные отношения. Зачем мне тратить время и душу на бесперспективные отношения?

– Других-то нет. Траться хоть на эти. И потом, когда все закончится, ты в хорошем состоянии перейдешь в другие руки.

Эксперт выдал свои рекомендации, и мы простились, и я погрузилась в размышления. Чтобы перейти в другие руки, нужно, чтоб были первые. Значит, если нет первых, не может быть и вторых…

Недели две в жизни Элеоноры ничего, можно сказать, не происходило. Мелькали лица, но новых впечатлений не было. Работала, отводила Машку в сад, возвращалась и забирала дочь у соседки. Выходные они с Машкой проводили в парке, по несколько раз опробовав карусели, качели и колесо обозрения.

А через две недели в салоне опять появился тот самый тощий субъект с ястребиным носом и седыми висками.

Он сел в кресло и уставился на Матюшину в зеркало. Зеркало отражало взгляд черных глаз и направляло его прямо в сердце Элеоноры. Опустив голову, Эля стала вспоминать, накрашены у нее губы или нет. «Кажется, накрашены»,– с облегчением вспомнила она, но тут же забеспокоилась по поводу стареньких удобных шлепанцев, на которых в некоторых местах стерлась краска. Поймав себя на этих мыслях, она разозлилась: «Что за бред в голову лезет? Тоже, нашелся герцог Эдинбургский».

Эля еще не достригла мужчину, когда он опять предложил ее проводить. Матюшина опять отказала, но все время, которое клиент еще пробыл в салоне, Элеонора присматривалась к посетителю. Когда мужчина, бросив на нее взгляд, ушел, Настя, чье рабочее место было рядом с Элиным, спросила:

– Кто такой?

– Понятия не имею.

– Врешь,– не поверила та.

– С чего бы мне врать?– удивилась Эля.

– Как он на тебя смотрит! От одного взгляда забеременеть можно,– предостерегла подруга.

– Предложил проводить,– информировала Настю Эля.

– А ты что?

– Отказала.

– Отказала –то зачем? Что с тобой станется, если мужчина проводит тебя?

– Мне почему-то неуютно под его взглядом.

– Так на тебя уже лет пять так не смотрели, от этого и неуютно. Привыкай.

– Зачем? Нет у меня времени на это все.

– На что?– со смехом спросила Настена.

– На это,– со значением ответила Эля и тоже засмеялась.

Объяснить подруге свое состояние было проще, чем себе.

Эля не хотела никаких перемен, даже таких. Какая-то тупая усталость наваливалась на нее, она ложилась после работы на диван, укладывала рядом с собой дочь и читала ей книжки. Больше ни на что сил не оставалось. Даже в борьбе с веснушками наступила пауза. Тридцать лет – это не шутка.

Эля отлично понимала, что такое перспектива с точки зрения изобразительного искусства и легко находила ее в пространстве. А с точки зрения жизни – не видела, как ни старалась.

Ей казалось, что перспективы нет. Кроме Машки. Вырастет Машка, и все, точка, а росла Машка быстро, прямо на глазах. Вечером одна, а утром уже другая.

Вероничка, видя, как Эля мается, пыталась вытащить ее на какой-то спектакль, который поставил в молодежном экспериментальном театре питерский режиссер. Отзывы были самые лестные, критики единодушно называли спектакль явлением и событием. Элеоноре не хотелось ни явлений, ни событий, ей хотелось на диван.

– У тебя осенний авитаминоз,– догадалась Ника и притащила витамины.

Витамины не помогали.

– Давай запишемся в тренажерный зал, – предложила Ника.

– Давай,– легко согласилась Матюшина, уверенная, что до тренировок дело не дойдет, и не ошиблась.

Коллеги в салоне тоже пытались расшевелить Элеонору, работали над ее образом, к созданию которого были привлечены визажист, мастер маникюра и косметолог. Их усилия пропали даром, Элеонора по-прежнему оставалась вялой и неразговорчивой.

А потом опять появился клиент, тот, который уже предлагал проводить ее домой.

Эля встретила его, как старого знакомого, с интересом мыла ему голову, а перед тем, как начать стричь, спросила:

– Почему бы вам не изменить прическу?

– Попробуйте,– согласился тот.

И Элеонора постригла мужчину так, как считала нужным, а потом уложила его густые жесткие волосы ежиком. Это была его стрижка и его прическа, и только слепой этого не видел. Стряхнув кисточкой состриженные волосы, Эля, как фокусник, ловко освободила клиента от накидки и, оглядев дело рук своих, улыбнулась. Она не ошиблась, мужчина был интересным, лицо загадочное, красивые кисти рук, длинные пальцы, обручального кольца не было. Эля вдруг представила эти руки на своем теле и почувствовала томление.

«Вообще-то Настя права, что со мной станется, если он меня проводит?»– в сомнениях разглядывая веснушки, задавала она себе вопрос.

Собираясь домой, Эля волновалась: «Встретит или не встретит?» С одной стороны, хотелось, чтоб встретил. С другой стороны, было предчувствие, что ничего хорошего из этого не выйдет. Волнения оказались напрасными: он не встретил.

Мужчина появился через неделю.

Он ждал Элю возле салона после работы. Когда она вышла, он отбросил сигарету, преградил ей дорогу, сказал, что его зовут Гоша и что он приглашает ее в кино.

– У меня дочь, ей пять лет,– Элеонора напряглась

– Дети – это здорово,– заверил ее Гоша, Эля выдохнула, и они отправились в кинотеатр.

Матюшина сидела между Машкой и Гошей, крутила головой то в одну, то в другую сторону. Машка хрустела попкорном, Гоша пил пиво.

Неожиданно Эля почувствовала, как мужская горячая рука накрыла ее руку. Сильные пальцы проскользнули в ладонь, и Эля разволновалась. Георгий поглаживал, изучал пальцами все бугорки и впадинки на ее ладони, и это было настоящей, острой лаской. Происходящее на экране стало недоступно Эле. Она высвободила руку подальше от греха, и еще какое-то время не могла сосредоточиться на фильме.

После сеанса Эля не позволила их проводить, а оказавшись дома, не могла найти себе места. Состояние было давно забытым, странным, ненужным. В голову лезли какие-то глупости. Словом, маятник качнулся.

Уложив Машку, Элеонора легла и отпустила воображение. Она представляла себя в объятиях мужчины, его поцелуи и шепот. Одиночество вдруг сделалось невыносимым, Эля села в кровати, обхватила колени и заплакала. Ее отвлек звонок в дверь. Слезы высохли.

Накинув халат, Матюшина выглянула в глазок и ахнула: за дверью маячил Гоша.

– Что стряслось?– удивилась она, впустив гостя.

– Ключи от дома потерял.

– В кинотеатре?

– Не знаю, потерял и все. Надо вызывать слесаря, так в квартиру не попасть, дверь железная,– жаловался гость, стоя у порога.

– Проходи, несчастье.

– Постелешь мне на кухне?

– Я вообще-то не гостиница,– напомнила Эля.

– Мне больше не к кому. Я здесь недавно живу, у меня и знакомых, кроме тебя нет.

– Я польщена.

Вытащила из кладовки раскладушку, бросила плед, подушку, подала гостю полотенце:

– Ванна справа.

– Спасибо, – шепотом отозвался Гоша, – А чай у тебя есть?

– Я не пью чай ночью.

– Посиди со мной, – попросил он.

– А колыбельную тебе не спеть?

– Не откажусь.

– Слушай, у меня ощущение, что я тебя усыновила.

Поставив чайник, Эля оглянулась на незваного гостя, перехватив его заинтересованный взгляд где-то в районе своей спины:

– Иди, мойся.

Гоша исчез за дверью ванной.

Пока гость мылся, чайник вскипел, Матюшина достала две чашки, подумала, и убрала одну назад. Залила кипятком пакетик, обернулась на звук шагов и опустила глаза: обернув бедра полотенцем, босой Гоша с голым торсом стоял на пороге кухни.

–Вот твой чай,– избегая Гошиных глаз, показала на чашку Эля.

Она уже почти протиснулась мимо него и раскладушкой к выходу, но Гоша перехватил ее и потянул к себе.

…У шефа была нездоровая любовь к летучкам. Он проводил их два раза в неделю, но в разные дни. Мне несколько раз везло, я вовремя линяла с работы, но в последний раз секретарша Валька подошла ко мне и передала от шефа персональное приглашение. Я вздохнула и смирилась.

Сидя на летучке, я не к месту вспомнила Пашку и его поцелуй. От воспоминаний по спине прошел озноб.

– Меркулова, что с тобой?– с ехидством поинтересовался шеф.

Он как раз разбирал причины несостоявшейся сделки, когда мы потеряли клиента из-за непрофессиональной работы юриста другого агентства.

– Да так, Леонид Николаевич, ерунда всякая,– сказала я правду.

– Меркулова, выбрось ерунду из головы, иначе останешься на улице.

Народ зашевелился.

– Что, все так плохо?

– Что по сделкам?– ловко перевел разговор шеф.

Все притихли.

– Леонид Николаевич, мне пора,– имея в виду встречу с клиентами, сказала я.

– Иди,– сделал одолжение шеф. И я вырвалась на свободу.

Прислушиваясь к стуку в груди, я гнала машину домой, зная, что встречусь с Егоровым, который через несколько минут будет выезжать из гаража.

Я практически выучила расписание соседа, и когда он бывал дома, выскакивала на крыльцо то с веником, то с тряпкой, то с половиком, изображая хозяйственный энтузиазм.

Теперь каждая мимолетная встреча с Павлом Егоровым подробно разбиралась по телефону со Светкой Кузнецовой. Обсуждался мой наряд, его взгляд, ну, и, конечно, все реплики. Узнай Пашка, какое значение я придавала тем глупостям, которые он мне болтал, гордился бы собой до конца жизни.

– Свет, он мне починил черенок от лопаты. Это что-нибудь значит?– спрашивала я Кузнецову.

Светка задумывалась на пару секунд и объясняла, растягивая слова:

– Это значит, что он хозяйственный. Еще он, возможно, считает, что ты мало работаешь в саду. Он хочет видеть тебя там чаще.

– Обойдется.

Однако на следующий день, приехав домой, я вырядилась в свой любимый комбинезон, надела под него тонкий джемпер, который подчеркивал мою грудь и цвет глаз, и вышла на уборку территории.

Через несколько минут Пашка застучал во дворе ведрами и показался у забора.

– Катерина, привет, – раздевая меня взглядом, обратился ко мне сосед.

– Привет,– небрежно бросила я, стараясь быть серьезной и равнодушной, и продолжила сгребать листья в саду.

Егоров оперся локтями на хлипкое заграждение между участками и смотрел на меня такими глазами, что это было опасно для здоровья. Я не выдержала:

– Егоров, не мешай работать.

– Чем это я тебе мешаю?

– Нечего пялиться.

– Ясное море, ты что, музейная ценность, что, бесплатно смотреть нельзя?

– Нельзя.

– Так скажи, сколько стоит вход.

Я подошла к забору:

– Вход рубль, выход – два. И то, если буду в хорошем настроении.