Kitobni o'qish: «Время, которое живет в чемоданах. Родословный детектив-путешествие по временам и странам»

Shrift:

– Ну, а теперь расскажи мне, что ты сейчас пишешь.
– Я пишу книгу.
– Повесть?
– Н… не совсем.
– Роман?
– Нет. Её совершенно нельзя назвать романом.
– А, я знаю, ты опять пишешь очерки.
– Вряд ли…
– Так, видно, это будет нечто автобиографическое?
– Смотря как понимать автобиографию. Чтобы её написать, нужно рассказать о людях, с которыми пришлось повстречаться в течение жизни. Автобиография состоит не из описания самого себя, а из описания всего, что ты увидел и полюбил на земле.
– Так что же ты пишешь, в конце концов?
– Книгу.
Владимир Солоухин
«Капля росы»

– Ну, а теперь расскажи мне, что ты сейчас пишешь.
– Я пишу книгу.
– Повесть?
– Н… не совсем.
– Роман?
– Нет. Её совершенно нельзя назвать романом.
– А, я знаю, ты опять пишешь очерки.
– Вряд ли…
– Так, видно, это будет нечто автобиографическое?
– Смотря как понимать автобиографию. Чтобы её написать, нужно рассказать о людях, с которыми пришлось повстречаться в течение жизни. Автобиография состоит не из описания самого себя, а из описания всего, что ты увидел и полюбил на земле.
– Так что же ты пишешь, в конце концов?
– Книгу.
Владимир Солоухин
«Капля росы»

Воспоминания о наших воспоминаниях

Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно…
Давид Самойлов

Эти чемоданы давно валялись в подвале, я с раздражением переставляла их с места на место, иногда подумывая и вовсе выбросить на свалку. Старьё, никому уже не нужное. И вот однажды…

Да, со слова «однажды» начинаются почти все таинственные истории и сказки. Но в моей истории нет ничего таинственного. Почти ничего. В ней просто живёт время, которое внезапно я нашла в этих чемоданах и… Задумалась.

А вы знаете, что такое время? Современный физик Шон Кэрролл, большой шутник, говорил: «Каждый знает, что такое время. Это то, что мы узнаём, глядя на часы». Ну а что, разве не так? Великий теолог и философ святой Августин замечательно описывал время в разделе сомнений и загадок в своей «Исповеди». После перечисления всех вещей, которые он смог рассказать о времени без обозначения, чем же является время, он должен был признать, что на самом деле находится «в том жалком состоянии, когда даже не знает, что же именно он не знает». Успокоившись после недолгой первоначальной паники, Августин заявил, что время не существует за пределами нашей головы. Из этого и будем исходить.

Все современные метафизические и квантовые теории всё же оставим специалистам. Ага, время – это просто особенность наших воспоминаний и опыта, согласился Авиценна. Когда мы измеряем время, мы измеряем то, что остаётся зафиксированным в памяти. Значит, время – это и есть память? И можно ли их как-то связать?

Попробовать разве что попутешествовать во времени… Тогда снова возникает вопрос: зачем нам такие путешествия? Все ответы, что я нашла у великих и не очень, сводятся к одному: чтобы избежать смерти. Время убивает, и это всем известно. Время нас похоронит. «Я долгое время проводил без пользы, зато и время провело меня».

Время превращает всё в пыль. Крылатая колесница времени не приближает нас ни к чему хорошему.

Поэтому я тороплюсь, живя с этим оставшимся после болезни, после того самого ковида, который напал на планету Земля в конце 2019 года, после потери более двадцати друзей и знакомых, с этим чувством срочности, с которым с тех пор и пишу всё, что пишу, стараюсь изо всех сил успеть, словно плыву по реке против течения. Сквозь слои времени.

Мы тянемся сквозь слои времени к воспоминаниям о наших воспоминаниях. Урсула ле Гуин, к примеру, считала, что наша единственная лодка для плавания по реке времени, – это рассказ.

Смогу ли я рассказать о том, что вызывает у меня внутреннюю зябкую дрожь и азарт, людям, случайно раскрывшим и полиставшим книгу так, чтобы и они тоже ощутили все те эмоции, которые пережила я, когда писала этот текст? Ведь он не заканчивается на последней странице. Этот текст продолжает жить в моей голове, вращаясь подобно ленте Мёбиуса.

Но это движение по кругу никому неинтересно, в голову мою не залезть и ничего там не поправить. Все задуманные слова должны выстроиться стройными рядами, оттеснив личные эмоции, чтобы выполнить свою сакральную роль, о которой я даже не до конца догадываюсь. А они, слова, это могут, проверено. Нужно просто их написать. И тебя поймут.

Но воспоминания сопротивляются, отдельные впечатления не втискиваются в стройный ряд. Я начинаю просто записывать, просто пробовать на вкус каждую строчку, перекатывая как камешки на языке, вертеть её так и сяк. А потом оставляю как было. Кажется, Надежда Мандельштам советовала: когда не умеешь оценить явление, просто начинай описывать, а там видно будет.

Зачем мы пишем?

Может, потому, что внутри нас есть история, которая должна выйти наружу. Может быть, нам есть, что сказать, есть персонажи, которые созданы нашим воображением или темы, которые живут в нашем сердце. Возможно, в сознании есть целые миры, которые нуждаются в выходе, и этот выход – страница.

Но когда текущие события кажутся ошеломляющими, может быть трудно вспомнить, почему мы пишем, и почему написание историй – это важная работа. В конце концов, мы просто сидим перед компьютером – или каким бы письменным средством мы ни пользовались – и пишем книгу. О фальшивых людях. Мы играем в притворство на странице. Как это кому-нибудь поможет?

Правда в том, что истории имеют значение. Они имеют большое значение, особенно когда ещё так много работы, чтобы добраться туда, где мы хотим быть. Вот почему.

Истории дают нам понять, что мы не одни. Они отражают нас. Они позволяют нам сравнивать и противопоставлять себя персонажам, давая нам возможность представить, как бы мы справились с ситуацией и, следовательно, узнали бы что-то о себе. Они показывают нам персонажей в опасности, в любви, в глубоком отчаянии, и дают нам понять: то, что мы думаем и чувствуем, не просто хорошо, а универсально.

Истории заставляют нас чувствовать себя увиденными и услышанными. Они развлекают нас и позволяют нам сбе- жать. Они могут заставить нас снова почувствовать надежду. Они заставляют нас чувствовать в те моменты, когда кажется, что легче закрыться.

В истории есть сила. Истории преодолевают невероятные расстояния. Они сближают нас. Они вытаскивают нас из наших пузырей и помогают нам понять потребности и опыт других людей. Они напоминают нам, что мы все вместе.

Иногда я забываю об этом. Трудно вспомнить, почему все эти часы, которые я провожу одна за своим столом, имеют значение в грандиозной схеме вещей. Но в то время, когда в мире творятся чудовищные дела, написание историй, в которых стучит моё сердце, кажется радикальным актом.

Каждый стук как выстрел. Каждое слово как нож хирурга. Это мой ответ на вопрос, почему я пишу. И даже если никто больше это не прочитает, для моего собственного благополучия стоит облечь это повествование в слова.

Потому что истории обеспечивают другую функцию, о которой я точно знаю: истории могут исцелять. И мы сейчас отчаянно нуждаемся в исцелении. Я в нём отчаянно нуждаюсь.

Когда писать становится невыносимо, или когда всё это кажется слишком тяжёлым, помните, почему вы пишете, и что в том, что вы делаете, есть ценность. Истории имеют значение. Моя история имеет значение.

Пришло время её записать. Правда, многие места этой книги будут несколько суховаты, даже справочно-информационны, но такой способ я выбрала по одной простой причине: мне хотелось сообщить читателям и начинающим генеалогам как можно больше фактов из родной истории, чтобы пробудить в них интерес к самостоятельной работе, навести на раздумья.

Но!

Я все же пользуюсь привилегией писателя придумывать мелкие подробности, писать художественный текст, который здесь, тем не менее, будет, не искажая факты.

…Чемоданы я извлекла на свет Божий, протёрла от пыли. И сложила туда весь свой архив. Пять чемоданов. Пять стран. Десятки городов. Сотни фотографий. Поехали!

И ещё. В книге будет много исторического текста из подлинных документов. В разных источниках разные названия и фамилии писались немного по-разному. Так я их и оставлю: Вислоух–Выслоух, Паволочский–Паволоцкий, Роставица–Раставица, Мухтадир–Мухтадыр и т. п.

Все иллюстрации, а их здесь довольно много, из личного моего архива и эксклюзивных краеведческих изданий, использованных при работе над этой книгой.

Чемодан первый. Россия

Истории случаются только с теми, кто умеет их рассказывать.
Лу Уиллетт

Место моего рождения, или Плутоний в девичьих руках

Я живу в России. Родилась в конце далёких пятидесятых годов прошлого века. Но точного места моего рождения нет. В паспорте стоит «город Челябинск», мама упоминала роддом города Карабаша, а привезли её туда из Озёрска. Тогда это была знаменитая «сороковка», Челябинск-40, или производственное объединение «Маяк». Я родилась через полтора года после одной из самых тяжёлых ядерных аварий, которая произошла здесь в сентябре 1957 года.

Я об этой аварии прочитала в «Комсомолке» в 1988 году, когда сведения о ней уже рассекретили. До этого времени даже не подозревала о том, что случилось незадолго до моего рождения. Сказать, что я испытала шок, не сказать ничего. Ведь никогда ни одним словом мои родители не упомянули об этой катастрофе. И ушли из этой жизни, ничего не рассказав. В помощь мне были только скупые газетные строки, документальная повесть «Плутоний в девичьих руках», найденная в интернете, и книга учёного-биохимика Жореса Медведева «Атомная катастрофа на Урале», которая у нас была издана только в 2017 году.

В 1947 году, когда на Урале в районе Кыштыма был построен первый большой военный реактор для производства плутония, технология его выделения была ещё не ясна. И в реактор загрузили весь уран, который имелся в стране. Несколькими месяцами раньше в Подмосковье И. В. Курчатов испытывал первый небольшой экспериментальный реактор по производству плутония, именно на нём отрабатывались методы его выделения. Метод более полного выделения плутония разработали учёные в Радиевом институте, пишет Жорес Медведев. Он и был положен в основу промышленного производства плутония на построенном недалеко от реактора комбинате «Маяк». В 1947 и 1948 годах работы по созданию ядерных бомб велись в такой спешке, что на тщательную отработку всей технологии просто не было времени. Требовался чистый плутоний для нескольких бомб. Первое испытание нужно было провести в 1949 году, к 70-летию Сталина. И с этой задачей коллектив справился, взрыв и был произведён 29 августа. С опережением, можно сказать.

Как хранить отходы от производства плутония, не знал никто. Методы хранения разрабатывались, что называется, на ходу. Где хранить всю эту радиоактивную массу? Ясности не было. Наконец придумали, решили загружать отходы в огромные стальные контейнеры или в железобетонные траншеи. Контейнеры были подземными, или вкапывались вровень с землёй и базировались в лесах. Вполне возможно, допускает Жорес Медведев, что до 1953–1954 годов все основные элементы производства атомных бомб и хранилища отходов были сосредоточены в одном месте, к востоку от Кыштыма. Эти-то отходы и взорвались в сентябре 1957 года.

До марта 1990 года существовала только одна краткая официальная версия о причинах этого взрыва. И ограничивалась она одной фразой (в докладе для МАГАТЭ): «В результате выхода из строя системы охлаждения бетонной ёмкости с нитратно-ацетатными высокоактивными отходами произошёл химический взрыв отходов». В официальных версиях аварии, в том числе в показаниях свидетелей, фигурируют сухие отходы, которые из жидкого состояния стали переходить в сухое из-за повреждения охлаждающих трубок и, скопившись, взорвались. Почему в течение года эту неисправность не устранили? Вопрос хороший. Ответ тоже: «Проведённые расчёты показали, что несмотря на отсутствие охлаждения, радиоактивные отходы находятся в стабильном состоянии…» Жорес Медведев считает, что такой механизм аварии маловероятен и поясняет, по каким причинам. Касаться этих подробностей я не буду, книга его хоть и стала библиографической редкостью, но найти её всё же можно. И его предположение подтвердилось рассекреченным и изданным в 1990 году отчётом под редакцией А. И. Бурназяна. Вот как там описывается взрыв: «В результате технической неисправности произошёл выброс радиоактивных веществ из хранилища отходов в атмосферу. Радиоактивные вещества в виде жидкой пульпы… были подняты на высоту 1–2 км и образовали радиоактивное облако, состоящее из жидких и твёрдых аэрозолей… Радиоактивное облако под воздействием ветра распространялось в северо-восточном направлении, образуя радиоактивный след в результате выпадения аэрозолей».

В своей книге Жорес Медведев даёт текст из видеофильма о Кыштымской аварии, где рассказывается ещё об одной версии взрыва. Но во всех этих версиях есть явные противоречия: они – в описании процесса прекращения охлаждения ёмкости. По первой версии возникла течь во внутренних трубках. По второй – утечка радиоактивных отходов произошла в бетонную «ванну», в которой расположен контейнер. Вполне возможно, что эти версии имеют право на существование.

Но возникает очень много вопросов, главный из которых: как можно было не заметить «усушку» содержимого в течение года, если все знали, что система охлаждения не работает?! Есть и другие вопросы… И видя явную неполноту или, быть может, намеренное искажение существующих отчётов о Кыштымской аварии, Медведев сделал попытку более полной реконструкции того, что в действительности произошло в секретном атомном центре на юге Урала. Но он не оставлял надежды на то, что действительно полный технический отчёт об этой аварии будет опубликован. Книга была написана и издана в 1979 году в США. Возможно, такой отчёт уже появился, но я о нём не слышала.

Как же производился ядерный плутоний? Вы не поверите, но… его делали чуть ли не вручную. Думаете, название книги «Плутоний в девичьих руках» – это красивая метафора? Нет. Руками, голыми. «Держать в руках плутоний», – это было, по её словам, главное дело жизни доктора наук Лии Павловны Сохиной, окончившей Воронежский государственный университет, принимавшей непосредственное участие в отработке технологии выделения плутония и проработавшей на «Маяке» 40 (!) лет.

На последних технологических операциях (осаждение оксалата плутония, сушка его в сушильном шкафу, прокаливание до двуокиси) работали женщины. Высушенный осадок оксалата часто комковался, поэтому, прежде чем передать оксалат на прокаливание, все комочки приходилось разбивать, растирать в платиновой чашке! Делалось это без какой-либо защиты, и пыль оксалата плутония свободно попадала в органы дыхания. К сожалению, тогда на это не обращали серьёзного внимания. Почти все, работавшие с плутонием, умерли в очень раннем возрасте, в основном от онкологии и пневмосклероза.

Мои родители непосредственно с плутонием не работали, отец занимался, как я понимаю, охраной секретного объекта. Каждый промышленный объект был заключён в зону, обнесённую колючей проволокой, имел свой контрольно-пропускной пункт. По периметру зоны стояли вышки, на которых круглосуточно дежурили солдаты. Когда мою маму отвозили в Карабаш в роддом, отца выпустили за КПП, а потом только разрешили поехать и маму со мной забрать. В роддоме мама лежала в отдельной палате, и какая-то молчаливая женщина шла за ней следом даже в туалет. Такие были времена.

Мои родители умерли от онкологии. Мама в 53 года, отец – в 63. Я уже старше. Но дамоклов меч этой аварии висит надо мной всю жизнь. Нужны ли были такие жертвы? Ответить однозначно на этот вопрос я так и не могу.

Вот такой он, Урал. Мама, конец 50-х годов

Чьих вы будете?

Познакомились мои родители в городке Дрогобыч, что на Западной Украине. До Второй мировой войны он находился на территории Польши. Мама моя, Наталья Семёновна Вислоух, там работала бухгалтером на лесопилке, после окончания техникума в Верховне. А отец… Почему его перебросили из Польши, где он войну закончил, в Дрогобыч, «тайна сия велика есть», и я её уже не узнаю. Но факт остаётся фактом. В 1946 году он там оказался, и 30 декабря этого же года мои родители сочетались законным браком в сельсовете родного маминого села Паволочь в Житомирской области.

Но знакомство жениха с родственниками было довольно забавным. Молодая пара появилась на крыльце маминого родительского дома, но он… был закрыт. Куда подевалась будущая тёща, а моя бабушка Анна Михайловна, никто не знал. Ну и сели молодые «пiд хатою» и стали ждать. Бабушка же отправилась на бричке, запряжённой лошадью в райцентр Попельню, уж по какой надобности, не знаю. Ну и там она, наверняка для храбрости, приняла «на грудь» хороший стакан горилки. Вот так, весело погоняя лошадь, она и въехала в село. «Тююю, худэ яке!» – первое, что она сказала, увидев моего отца. Да уж, в те годы, пожалуй, никто сдобным телом не отличался, тем более, прошедшие через войну… Сохранилась фотография отца 1940 года, ещё когда он учился в Бакинском пехотном училище, и 1945, послевоенная. На этих снимках – просто разные люди. Но тем не менее встреча прошла сердечно, зять-офицер пришёлся моей бабушке по душе. И отец всю жизнь отвечал ей взаимностью, любил тёщу. А вот знакомство мамы с родителями отца было несколько другим. Он был из рода запорожских казаков, переселённых после разгона Запорожской Сечи на Кубань. И этим, пожалуй, всё сказано.

Мой отец Пётр Андреевич Костенко родился 28 июня 1921 года на хуторе Царицынский в Краснодарском крае (сейчас это хутор Северокавказский Новокубанского района). В страшном 33-м его семья, спасаясь от голода, перебралась ещё южнее, в Азербайджан, на берег Каспия.

Моя бабушка Мария Гавриловна, дядя Борис и отец Пётр (справа). Имени прабабушки я не знаю…

Отец учился в рыбном техникуме, а в девятнадцать лет, по призыву из Октябрьского районного военкомата города Баку, прошёл ускоренный курс обучения в Бакинском военном пехотном училище и в январе 1940 года начал свою службу в Красной армии.

Так вот, в Азербайджан, в посёлок Мухтадыр Хачмасского района отец маму и привёз. Знакомить со своим отцом, Андреем Ивановичем и мамой Марией Гавриловной, ну и с братом Борисом, тёткой Акулиной, двоюродными братьями и сёстрами. Пока все сидели за столом – а на юге стол стоит, как правило, во дворе, под «крышей» из винограда – новые родственники вели себя довольно приветливо. Но стоило уставшей маме уйти в дом, прилечь отдохнуть, как в открытое окно она услышала, что дед начал критиковать выбор отца примерно такими словами: «И кого ты привёз, хохлушку с репаными пятками! Да мы тебе такую казачку найдём, закачаешься!» Остальные, уже хорошо подвыпившие, поддакивали.

Отец мычал что-то невразумительное. В отличие от жёсткого до жестокости деда, он обладал характером мягким и податливым. Мама слушала всё это недолго. Она вышла из дома, подошла к будущим родственничкам и довольно громко сообщила: если она услышит ещё хоть раз от них что-то подобное, то они на практике узнают, что такое хохлушка. Но не простая, а из старинного шляхетского рода.

На этом прения сторон прекратились. Но дед так и фыркал в сторону мамы, когда она приезжала в гости: «Генеральша приехала!», – а сам её побаивался. Это я точно знаю.

Да, мои отец и мама… Как живые перед глазами. Но осталась я без них, когда мне едва исполнилось двадцать. Вот и не успела как следует расспросить ни о роде нашем, ни о боевом пути отца, ни о шляхетских корнях мамы. Хотя нет, об этом точно предпочитали не распространяться. Впрочем, как и о принадлежности к казачеству.

И пришлось мне писать запрос в архив Министерства обороны, искать информацию на сайтах, посвящённых Великой Отечественной войне. И вот что выяснилось: окончив Бакинское военное пехотное училище, с начала войны отец воевал в составе гвардейского стрелкового полка, был командиром взвода. Был два раза ранен.

После последнего тяжёлого ранения под Сталино (видимо, Донецк) на Украине мой отец лечился в эвакогоспитале в Кисловодске и затем вновь вернулся на фронт. Но теперь уже он продолжил службу в 56-м офицерском полку Министерства вооружённых сил, а затем был назначен командиром роты 135 отдельного рабочего батальона, принимал участие в Восточно-Померанской наступательной операции в составе 2-го Белорусского фронта.

Войска 2-го Белорусского фронта двинулись дальше, на Берлин, а мой отец остался в Польше. Войну он закончил в городе Щецине. Всё это я узнала, внимательно изучив его боевой путь на сайте «Память народа». Но меня ждало ещё одно открытие. И сделала я его благодаря старому снимку, на котором был мой отец со своей ротой. На обороте снимка есть надпись: «г. Освенцим, 8 августа 1945 года».

Сопоставив эту информацию с той, что я получила из архива Министерства обороны, я нашла ответ на вопрос: что делал мой отец после окончания войны в Освенциме.

Итак, в начале 1945 года отец был назначен командиром роты 3-го отдельного батальона 39-й отдельной трофейной бригады. Оказывается, такие бригады и батальоны начали создавать в советских войсках в 1943 году. До этого я никогда о них даже не слышала. О трофейной службе не пишут книг, не снимают фильмов. Поэтому многие не знают, что такая служба была в составе Красной армии.

Мой отец со своей ротой в Освенциме, август 1945 года

Немного истории. В начале Великой Отечественной войны Красная армия не имела самостоятельной трофейной службы. Собирали трофейное имущество специальные трофейные комиссии, которые создавались из представителей так называемых довольствующих служб. О них я тоже услышала впервые, так называли органы снабжения материальными средствами и бытового обслуживания в русской и советской армиях до середины 50-х годов прошлого века. Лишь после серьёзной перестройки системы тыла Красной армии в августе 1941 года была сделана первая попытка объединения трофейного дела в руках единого органа. Таким органом стал отдел эвакуации штаба тыла Красной армии, сформированный из экономического отдела Генерального штаба.

В марте 1942 года вышло постановление о создании двух правительственных центральных комиссий при ГКО: по сбору трофейного вооружения и имущества во главе с маршалом С. Буденным и по сбору чёрных и цветных металлов в прифронтовой полосе под председательством Н. Шверника. Тогда же было сформировано в составе тыла Красной армии Управление по сбору и использованию трофейного имущества, вооружения и металлолома под руководством генерала Ф. Вахитова, во фронтах и армиях – аналогичные отделы, в дивизиях – отделения, в полках – уполномоченные.

Через год произошла новая реорганизация. Комиссии были упразднены и 5 апреля создали Трофейный комитет при ГКО под председательством первого маршала К. Ворошилова. Под началом комитета помимо постоянно действующих выставок организовали музей трофейного вооружения и техники в Москве. Спустя две недели, 19 апреля вышло постановление ГКО за №3210 «сс» о создании самостоятельных трофейных войск.

В подчинение генерала Вахитова были переданы 6 отдельных фронтовых трофейных бригад и 39 отдельных армейских трофейных батальонов, полностью укомплектованных автотраспортом и материальной частью. Численность этих войск составляла 34 тысяч человек. Их дополняли 5 эвакопоездов с командами по 1000 человек и демонтажные взводы (по демонтажу агрегатов на технике), численностью по 30 человек, при армейских трофейных складах на девяти фронтах. По числу сил, средств и подчинённости это уже была настоящая правительственная трофейная армия.

Значение трофеев трудно переоценить. За годы войны было собрано на полях сражений, передано войскам и отправлено в тыл около 24 615 танков и самоходных артиллерийских установок, свыше 68 тыс. орудий и 30 тыс. миномётов, более 114 млн снарядов, 16 млн мин, 257 тыс. пулемётов, 3 млн винтовок, около 2 млрд винтовочных патронов и 50 тыс. автомобилей. Общий вес трофейного металла, доставленного из прифронтовых районов для вторичного использования, составил около 10 млн тонн.

Доставались эти тонны потом и кровью. Только в 1944 году боевыми орденами и медалями наградили 3 674 солдата, сержанта и офицера трофейных войск. Рискуя жизнью, они вместе с сапёрами, а то и вслепую первыми ступали на заминированные противником объекты, железнодорожные станции, минные поля с «приманкой», обезвреживали боеприпасы. Случалось, что при неосторожном обращении со взрывоопасными предметами при погрузке в воздух взлетали гружёные трофеями вагоны и даже эшелоны, гибли люди.

Одновременно с военными трофеями наши войска отбивали у противника награбленное им на советской земле оборудование, ценные металлы, разное народнохозяйственное имущество, продовольствие, произведения искусства, культурные ценности и др. Немало такого имущества оказывалось на путях подвоза и эвакуации, на железнодорожных узлах, в эшелонах, на базах и складах, в транспортах войск. Всё это надо было выявить, сконцентрировать, сохранить и передать соответствующим организациям. Но не только. Трофейная служба активно помогала местным органам власти и населению освобождённых районов и в обеспечении продовольствием, и в восстановлении предприятий, жилья, больниц, школ, в ремонте сельскохозяйственного инвентаря и т. д.

И ещё одной из важных задач трофейной службы в последние дни войны была забота об охране исторических и культурных ценностей (музеев, картинных галерей и прочего) на освобождённой от противника территории. Об этом есть воспоминания и книги, правда, немного.

После окончания войны в Европе для трофейной службы наступил особый период. Необходимо было завершить работы по очистке театра военных действий, эвакуации и реализации остатков трофейного имущества. И кроме этого, трофейным службам поставили задачу по военно-экономическому разоружению нацистской Германии. Поэтому в июне 1945 года на базе трофейных управлений фронтов были организованы отдельные трофейные управления, которые вошли в состав групп войск с подчинением командующим.

И 5 апреля 1945 года были созданы особое монтажное управление Наркомата электростанций СССР – «Особэнергомонтаж» по демонтажу энергетического оборудования немецких электростанций и два управления Наркомхимпрома СССР при крупнейших химкомбинатах концерна ИГ Фарбениндустри в Освенциме и Хайдебреке. В Освенциме на демонтаже химического производства работало 4 тыс. гражданских из числа репатриантов, мобилизованное польское и немецкое население, около 60 тыс. военнопленных.

Концлагерь Аушвиц, как известно, состоял из трёх лагерей: Аушвиц I, Аушвиц II-Биркенау и Аушвиц III-Моновиц, где был построен химический завод концерна ИГ Фарбениндустри по производству синтетического каучука и бензина. На нём работали тысячи узников… И таких военных предприятий на территории Германии и оккупированных ею стран тоже были тысячи. В приказе Верховного Главнокомандующего от 23 февраля 1945 года среди прочих трофеев, доставшихся нашим войскам за 40 дней наступления, указаны военные заводы, производящие танки, самолёты, вооружение и боеприпасы. Все эти трофеи необходимо было учесть и охранять, а заводы – демонтировать.

В августе 1945 года рота под командованием гвардии лейтенанта Петра Костенко как раз и занималась демонтажем оборудования завода в Моновице. Часть его была передана Польше для создания своей химической промышленности, но сам завод и лагерь в Моновице, в отличие от Аушвиц I и Аушвиц II-Биркенау, не сохранились. В Освенциме я была дважды: в 2016 и 2017 годах. Написала книгу об этом самом большом нацистском лагере смерти. Памяти отца, всех лагерь освобождавших, и всех там погибших.

Мой отец за эту операцию был награждён орденом Красной Звезды. В его наградном листе такая запись: «…Командуя рабочей ротой, обеспечивал выполнение правительственного задания по демонтажу предприятий и сбору народнохозяйственного имущества».

Дальше Дрогобыч, Западная Украина, знакомство с молоденькой черноглазой украинкой, работавшей после техникума на лесопилке бухгалтером. Вот был фурор, когда она красавца офицера привезла в село!

Родилась моя мама Наталия Семёновна Вислоух 6 сентября 1927 года в селе Паволочь Житомирской области. Пережила голод, войну, оккупацию, недобрые взгляды после и вопросы в анкете «были ли в оккупации». А дальше уже вся её жизнь была неразрывно связана с моим отцом, которого после Дрогобыча назначили начальником секретной охраны на строительстве дачи Сталина в Новом Афоне, вместе с ним она перемещалась к новым местам службы по всему СССР, от южных границ до северных лесов и уральских гор по несколько раз за год.

После войны отец ещё долго служил в Советской армии в строительных войсках, строил различные объекты для военного и народного хозяйства. Он демобилизовался только в 1968 году. Воронеж мама выбрала из нескольких вариантов, предложенных отставникам, – близко и к Украине, и к Кавказу.

Мои родители во время служба отца в Новом Афоне, Абхазия

Вот так много лет назад я оказалась в Воронеже и уже даже не помню, что жила где-то ещё, так прикипела к городу. И могилы моих родителей тоже здесь. Конечно, сегодня можно укорять и казнить себя за то, что не спросила, не узнала, не записала. И укоряю, и казню.

Очень сожалею, что не задавала никаких вопросов, знаю очень мало о жизни отца, всё какими-то обрывками, из случайно услышанных разговоров взрослых. Поэтому на всех встречах с молодёжью прошу их обязательно расспрашивать своих старших родственников об их жизни, предках, родственных связях. Да с этого, собственно, генеалогический поиск и начинается.

О войне, как и многие воевавшие, отец говорить не любил, раскапываю теперь всё по сохранившимся документам и на сайтах, где его, гвардии лейтенанта военный путь очень чётко показан. Спасибо тем, кто всё это оцифровывает.

Поездка в город

Рассказ-быль

Эта поездка всегда была событием. И молодые командирские жёны ждали её с нетерпением. Когда живёшь безвылазно в глухом уральском лесу, когда вокруг лишь волки да медведи, да кряжистые столетние дубы с кедрами, сжимающие небольшую «секретную» воинскую часть в плотное кольцо, так хочется хоть изредка пройтись в туфельках на тоненьком каблучке по настоящему асфальту, посмотреть на своё отражение в витринах магазинов, да и просто подышать воздухом пусть небольшого, но всё-таки города.

Город! Он манил своими огнями и соблазнами (да какие там соблазны-то были в конце 50-х!) и они, молодые, счастливые, в нарядных крепдешиновых платьях, в габардиновых пиджаках с плечами на вате, с завитыми в крепкие кудельки волосами – они наконец-то поехали.