Kitobni o'qish: «Со дна»
Праздник в небольшой трёхкомнатной квартире продолжался не первый месяц. Изменялась еда, бутылки на столе меняли содержимое с красного на прозрачное и янтарное, появлялись и исчезали люди, не всегда хорошо знакомые хозяйке квартиры. Неизменными оставались только миниатюрная женщина, похожая на высушенное чучело обезьяны, её крупный и неповоротливый сожитель, да пятилетний мальчишка, которого никогда не было видно на кухне – только слышно.
Этим вечером гостья была только одна: похожая на квашню пожилая женщина с совершенно не идущими ей бирюзовыми волосами и вечно жалобными глазами. Она так преданно заглядывала в рот хозяйке квартиры, и с таким восторгом слушала её откровения, что была названа лучшей подругой всего лишь на третий совместный праздник, три недели тому назад.
– Вот так всё и случилось. Меня вынудили покинуть труппу, а эта мымра Валька… – Женщина картинно приложила худую желтоватую руку ко лбу.
– Ты ври, да не завирайся. – Мужчина потряс ближайшую винную бутылку, убедился в её совершенной бесполезности и отставил в сторону, задев дном крышку консервной банки. – Обыкновенным костюмером ты там была, тоже мне балерина. А вышибли тебя с работы, когда перед выступлением какой-то дорогущий наряд угробила…
– Так а сдал-то меня кто? Валька и сдала, стерва…
Хозяйка квартиры бестолково взмахнула руками, собралась продолжить рассказ о своей нелёгкой жизни, но её прервали. В тесную кухоньку, оклеенную выцветшими полосатыми обоями и заставленную рассохшейся мебелью, ворвался истошный детский вопль.
– Есть хочу! Есть хочу! Еееесть хочууууу!
Кричал мальчишка долго. Его мать успела уже залпом осушить полстакана вина, соорудить бутерброд из плавленного сырка и солёного огурца, и съесть его, а крик всё не прекращался. Наконец мужчина ткнул её в бок:
– Кристина, соседи пожалуются, и хана алиментам. Иди или покорми или заткни. Быстро.
– Ужина он не заслужил, так что сам иди и заткни. Будешь ещё командовать.
– Толясик, Кристиночка, не ссорьтесь. Я всё сделаю.
Гостья неуклюже выскользнула из-за стола, и почти бегом кинулась на звук, в дальнюю комнату.
Мальчишка стоял на разложенном сиденье кресла, вцепившись в противно полинявший материал. Кроме пальцев из-за спинки было видно только верхнюю половину худенького личика: большие карие глаза, окружённые пушистыми ресницами, вихор медово-золотистых волос, да верхушки ушек – правое выделялось краснотой и припухлостью.
– Заткнись гадёныш!
Рука с короткими обгрызенными ногтями взлетела в воздух, но сразу же замерла, ни на сантиметр не продвинувшись вперёд – гостья засомневалась, имел ли в виду Толик и такие методы тоже. Мальчик, однако, отступил назад, запнулся и с размаху сел на попу. Но почему-то не заревел, наоборот – весь подобрался, не отводя взгляда от раскрытой ладони.
– Спит Ирка, понял? Спит. Не придёт. – Мальчишка не шевелился и молчал, и женщина зло махнула рукой. – Да что с тобой, дебилом, разговаривать!
Она ещё немного постояла, разглядывая так и не шевельнувшегося мальчику в дурацкой зелёной пижаме с фламинго. Затем грузно пошла к двери и, уже шагнув за порог, обернулась и тихо и угрожающе произнесла:
– Ещё пикнешь – уговорю мамку и папку в детдом тебя сдать. И хоть изорись там.
На кухне хозяева уже достали откуда-то небольшую бутылку рябиновой настойки, и разлили её по стаканам. Ирина безразлично проследила за усаживающейся на своё место посланницей, затем спросила с интересом:
– И как ты его так быстро заткнула, Стеша?
– Так детдомом пригрозила. Малые на такое всегда ведутся. – Степанида ожидала увидеть хотя бы тень недовольства на лице собутыльницы, но нет – Ирина даже не поморщилась. – Ты малого так не любишь, беременность тяжёлая была?
– Да нет. Как у всех. – Ирина принялась сооружать очередной бутерброд. – За что его любить-то? Толик, вон, полезный, тяжести из магазина таскает, в постели меня развлекает, хмырей всяких отгоняет. Ты такая жалкая, что я себя прям королевой чувствую. А он что? Ну денег на него папашка даёт, так не он же сам.
Стеша, никак не ожидавшая столь откровенной исповеди, застыла, не зная, как теперь вести себя. Толик на откровения сожительницы не отреагировал вообще: видать, и не такое слышал. Сама же хозяйка пьяно и гордо усмехнулась и подняла стакан.
– Врачи в роддоме говорили, что у меня эта, как её… психопатия. Вот за неё давайте и выпьем.
***
– Тётя Страша сказала… – Почти изящная женская рука с множеством мелких порезов на тонких пальцах безжалостно вцепилась в ухо мальчишки. Но он, словно не замечая боли, продолжил, с надеждой глядя в карие мамины глаза. – … что вы отдадите меня в детдом. Детдом, это что?
– Страшное место для плохих мальчишек. Там их лупят и раз в день кормят червяками. И если ты ещё хоть раз…
Высокий женский голос прервался на полуслове, уступив гудящему и противно пахнущему папе Толе:
– Да отстань ты от пацана. Правильно он твою подружайку припечатал.
Папа Толя заржал и оттопырил вверх большой палец, высунув его из клетчатого рукава рубашки. Пальцы на ухе мальчика разжались.
– Кретин!
Мама бросилась вперёд, к круглому и светящемуся зелёному человечку на столбе, и папа Толя грузно кинулся за ней, рявкнул напоследок:
– Стоять!
Мальчик послушно замер на месте. За стеклом магазина, более не скрытым большим телом папы Толи, обнаружились большие оранжевые мячи, и ребёнок буквально впился в них взглядом. Сбоку – там, куда убежали мама и папа Толя, что-то загремело и завизжало. Туда же пролетела большая белая машина с красными полосками, которую мальчик видел стоящей на дороге, перед предыдущим красным человечком.
Он бы мог простоять так ещё долго, если бы его за плечо не потрепал очень длинный и очень худой дядька в длинном белом халате.
– Ты Стас?
Мальчик дёрнулся, но дядька выглядел безопасным, да и разговаривать с кем-нибудь ему не запрещали.
– Стас. – Мальчик серьёзно протянул руку дядьке в халате – обычно папа Толя очень радовался, когда он так делал, и даже иногда давал за это мармеладку.
– А я Сергей. – Дядька аккуратно пожал протянутую ладошку. – Твои мама и папа заболели. Их сейчас отвезут в больницу и будут лечить.
Мальчик отвернулся от мячей и сосредоточенно уставился на Сергея. Болели мама и папа Толя часто, чуть ли не каждое утро. Но раньше это всегда происходило дома. Почему они внезапно заболели на улице?
– Докажи.
– Какой молодец. – Дядька улыбнулся и зачем-то провёл рукой по его голове. – Твою маму зовут Ирина, у тебя есть зелёная пижама с розовыми фламинго, у вас был хомячок Пончик, но он недавно перестал с вами жить.
– Сдох. Как и обе мои бабки – две старые суки. Так папа Толя говорит. – Мальчик покачал головой: Сергей явно его не обманывал, хоть и оказался не очень умным взрослым. – Мама прислала тебя, чтобы ты отвёл меня домой?
– Маленьким мальчикам нельзя жить одним. – Дядька улыбнулся и протянул вперёд руку. – Хватай покрепче, пойдём, прокатимся на большой громкой машинке к добрым тётям. Они поищут других твоих родственников, а если не найдут – поживёшь, наверное, в детдоме, пока мама не выздоровеет.
Услышав знакомое слово, мальчик напрягся. Тётя Страша тоже знает про Пончика и про пижаму! Это всё она – пока мама где-то впереди прислала этого неправильного дядьку, который сейчас схватит его и утащит в детдом! Но он так просто не сдастся! Стас изо всех сил вцепился зубами в протянутую руку и, пока враг не пришёл в себя, кинулся бежать к маме.
***
– Странный малец. Сначала нормально на меня среагировал, потом укусил и бежать кинулся. Еле догнал. – Сергей, фельдшер Скорой, неуверенно взялся левой рукой за ручку массивной фиолетовой чашки. – Главное, я ж с детьми умею обращаться, дома двое младших, и у родителей его специально спросил, чем ребёнку доказать, что я от них.
– Забудь. Совсем не откусил, и ладно. С такими родителями от ребёнка и чего похлеще ждать можно было. Поймал, до опеки довёз, и молодец – ты вообще не обязан был ничего делать. – Анна Степановна, старшая сестра станции, сочувственно посмотрела на перевязанную правую руку парнишки. – Ты давай, печенье тоже бери.
– Ну что вы так сразу, про родителей? Может это у них что-то из ряда вон выходящее приключилось?
– Нет, Серёжа. Из ряда вон выходящее, это когда, перебегая главную улицу города на красный, получаешь всего-то пять не сложных переломов на двоих. А вот накушаться с утра пораньше и выпереться на улицу с пятилетним ребёнком, это уже система.
– Жалко их.
Анна Степановна молча поджала губы.
***
Стас сидел в углу самой большой и светлой комнаты, какую он когда-либо видел. Его накормили макаронами с совершенно невозможным количеством мяса и вкусными круглыми штуками, названия которых он не запомнил. Потом долго и по-разному спрашивали о бабушках, дедушках, тётях и дядях. И недовольно качали головой после каждого его ответа. Потом почему-то дали совсем новенький конструктор и отправили поиграть.
Всё это было очень подозрительно. Стас делал вид, что играет, сам же прислушивался к тому, что происходит за дверью. Красивая тётенька в зелёном платье, немного похожая на маму, сказала, что это совсем не детдом, а какой-то эсэрцэ, и он подождёт маму именно здесь. Но что если эта тётенька здесь не самая главная?
***
– Дети, спонсор оплатил вам поездку в океанариум. Не шуметь, не бегать, слушаться меня. После поездки каждый из вас нарисует рыбу, которая ему больше всего понравилась. За самые лучшие рисунки спонсор подарит что-то очень хорошее. Ешьте быстрее, мы поедем в десять.
Стас неохотно оторвался от вкусного варёного яйца. Те две недели, которые он прожил в центре, Майя Михайловна вела себя почти хорошо. Она дала большой лист с клеточками и объяснила, что надо каждый день зачёркивать одну клеточку, и когда их будет семь – тогда пройдёт неделя. А когда пройдут четыре таких недели – маму вылечат, и он сможет вернуться домой. Ещё Майя Михайловна носила красивые платья, хорошо пахла и иногда приносила незнакомую, но очень вкусную еду. Правда, она никогда не ругалась, но, подумав, Стас понял: у взрослых есть работа, и на ней они делают то, что им скажут. Вот у Майи Михайловны работа – за ними присматривать, и она делает то, что ей говорят – присматривает. Но никто на самом деле не любит делать то, что ему говорят, вот и Майе Михайловне не нравится. Поэтому она и не ругается – потому, что на самом деле не хочет за ними присматривать.
