Kitobni o'qish: «Что не так с котом?»

Антинаучно

Звук был тихий, поначалу неразличимый, но стоило настроиться на эту волну, как не слышать его становилось невозможно. Теперь уже казалось, что он заполнял всё пространство зала, проникал в каждую щель. Может, это ветка под порывами ветра царапает стекло? Да нет, здесь нет деревьев под окнами. Только голая унылая улица. И всё равно, словно коготком кто-то скребет. Ой, подумала Леночка, неужели мыши? Переступила брезгливо с ноги на ногу на скрипучем музейном паркете, прислушалась. Звук доносился вроде бы от витрины с Hyacinthus minutus.

Леночка подошла поближе, заглянула в щель между стеклом и стеной. Ничего не увидела, кроме пыльной темноты. Но звук стал отчетливее, и шел он вроде бы даже не снизу, не от пола. Она обошла витрину, заглянула с другой стороны. И тут звук стал вдруг громче, а потом что-то затрещало, словно разорвался лист плотной бумаги или разломилась яичная скорлупа.

Скорлупа! Леночка даже втянула голову в плечи от нехорошего предчувствия, но сама себе не поверила.

«Нет! Этого не может быть!» – она сморщила нос и перевела взгляд на то, что было отгорожено витринным стеклом. Там грамотно с точки зрения музейной наглядности, хотя, может, и не очень живописно раскорячилась ветка с чучелком маленькой, не больше ладони птички с редким в природе синим опереньем глубокого фиалкового оттенка. Рядом с птичкой, найденной, если верить табличке, уже больше, чем сто лет назад, прилепилось на ветке гнездо – соломенный комочек с аккуратными, гладенькими яичками так и не вылупившихся птенцов. Тоже синими, присыпанными малюсенькими темными точечками, точно булочка маковыми зернышками. Они выглядели такими хрупкими и беззащитными, словно выражали молчаливый упрек населяющему планету человечеству с его вырубкой лесов и прочей неуместной активностью. Сколько их было здесь раньше? Два или всё-таки три – точно в сказке? Леночка сделала пару шагов вдоль витрины, пригляделась и заметила в гнезде и на сухой блеклой траве внизу совершенно недопустимые и возмутительные синие веснушчатые скорлупки.

«Мыши, – подумала Леночка. – Так и есть, мыши! Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и…»

Она ещё даже не успела додумать эту детскую аксиому до конца, как разглядела в бутафорской траве синий комочек, совсем маленький, размером с мышонка. Леночка поправила очки и вытянула шею, почти уткнулась носом в витринное стекло, пытаясь разглядеть существо совсем немышинных очертаний.

Птенец сидел нахохлившись, выставив вперед крошечный клювик, то и дело взмаргивая, как и положено настоящей птице: прикрывая блестящие глазёнки пленочками нижних век.

Леночка застыла у стекла, словно змея, увидевшая добычу – не сводя с птенца глаз и даже перестав дышать. Только в отличие от змеи, она отдала бы сейчас всё, лишь бы не видеть перед собой этого совершенно невозможного с точки зрения науки и здравого смысла живого существа.

Птенец не мог вылупиться из яйца через сто лет! Это антинаучно! Надо его скорее спрятать, вынуть оттуда, рассудила Леночка, и тогда никто ничего не узнает!

Она оглянулась, шмыгнула к дверям, прикрыла на всякий случай предательски скрипнувшие в тишине створки. Бегом вернулась к витрине. Скорее, пока никто не пришел! Какое счастье, что сегодня музей закрыт для посетителей!

Морщась от усилия и от испуга, она открыла витрину, просунула руку внутрь, быстро выбрала из чашечки гнезда скорлупки, одну за одной – хрупкие, тоненькие. Собрала все в ладонь. С витринного пола, из переплетения травинок дрожащими пальцами подняла ещё два синих осколочка. Сунула, воровато оглянувшись, в карман кофты. Замерла на минуту, не решаясь дотронуться до маленького живого существа. Потом всё-таки собралась, протянула руку, осторожно, лодочкой сложив ладошку, подхватила легонький комочек и вытащила из витрины.

Малюсенькое существо повернуло головку на бок, посмотрело на неё одним блестящим глазиком. А Леночка только мельком глянула и прикрыла птенца второй ладонью.

«Это антинаучно!» – повторила она про себя, да так и осталась стоять, глядя на застывшее чучелко птицы в витрине. Вокруг всё было неподвижно, и Леночка впервые почувствовала, как это надежно и правильно. Птенец явно больше не вписывался в этот музейный порядок. Птенца надо было убрать, вынести отсюда и переместить туда, куда он теперь относился со своим еле заметным трепетанием малюсеньких крылышек и бешеным биением крошечного сердца. Она с тоской посмотрела в окно. Там, разбрызгивая апрельскую слякоть, летели машины, шагали люди, всё трепыхалось, беспорядочно жило и суетливо двигалось.

Леночка прошла в кабинет, снова радуясь, что сегодня в отделе она одна. Ну, конечно, кого же ещё было поставить сегодня на дежурство?

«Сможете спокойно поработать над вашей кандидатской», – сказала Тамара Георгиевна, склоняя седые кудряшки над расписанием работы их сектора.

«Издевается, – подумала тогда с обидой Леночка. – Я, значит, должна над кандидатской работать, а вы все будете отдыхать! И за что только вы меня так ненавидите?»

Если бы она тогда знала, что ещё и вот такое случиться, точно бы соврала, что заболела и осталась бы дома. Но кто же мог предполагать, что такое произойдёт, кто мог бы представить себе, что такое вообще возможно!

«Безобразие!» – подумала Леночка, вытряхнула из картонной коробочки несколько пыльных карточек каталога, постелила на дно бумажную салфетку, поскорее пристроила туда птенца, чтобы не чувствовать больше ладонями его тонкие перья и лапки. Птенец послушно застыл в картонке, только снова чуть наклонил на бок головку, оценивая Леночкины старания вторым блестящим глазиком. Она налила несколько капель воды в крышку от бутылки, поставила перед ним, легонько, одним пальцем подтолкнула, макнула клювик в воду. И что дальше? Что с ним делать?

Леночка достала из книжного шкафа толстый справочник, полистала, нашла нужный раздел, ознакомилась. Hyacinthus minutus: вымерший вид. Ареал обитания, половой диморфизм. Предположительно могли издавать набор флейтовых свистов. Только вот свистов ещё сейчас не хватало! Гнездование. В начале апреля самка садилась на кладку из двух-трёх яиц. Птенцы появлялись на свет через десять-двенадцать дней. Спустя две недели покидали гнездо, укрывались в траве неподалеку. Так. Корм? Главным образом, мелкие насекомые. «И где мне их взять сейчас, в апреле?» – с тоской подумала Леночка и брезгливо поморщилась, представив себе, что придётся идти в зоомагазин. Вздохнула. Стала читать дальше. В зимний период рацион питания включал ягоды, семена, зерна. Она с облегчением выдвинула нижний ящик стола, достала начатую уже плитку шоколада и пакетик с сухофруктами. Шоколад – себе, фрукты – птичке. С сомнением покатала на ладони сморщенные сухие изюминки, потом придумала, как сделать. Положила их в рот, пожевала, выплюнула на ладонь и эту кашицу поднесла птенцу. Он сначала только сморгнул, но потом сообразил, раскрыл малюсенький клювик.

Покормив птенца, Леночка немного успокоилась. Зашуршала фольгой, сунула в рот кусок шоколада и подумала снова: «Этого просто не может быть! У вымерших сто лет назад птиц не бывает птенцов». Но птенец был, бесспорно существовал, помещался прямо перед ней на столе, в коробке. Сидел, чуть нахохлившись, распушив перышки. Леночка легонько провела по ним пальцем. Перышки были прохладными и гладкими, словно неживыми. А цвет – совершенно неестественный! Как будто кто-то разлил чернила, а птенец в них вымазался, и стал весь синим с переливами: чуть темнее на макушке и между крылышками, а на грудке светлее.

– Hyacinthus minutus, – прошептала Леночка, всё ещё не веря своим глазам. Латинское слово лаской прошло по нёбу, выскользнуло, почти не коснувшись губ, и прошелестело по кабинету, словно кто-то развернул упаковку на подарочной коробке.

– Не выживет, – сделала прогноз Леночка и положила в рот ещё кусок шоколада. Она огляделась, поискала глазами среди привычной обстановки какую-нибудь подсказку. Яркое торопливое апрельское солнце заливало лучами надоевшую уже, до мелочей знакомую обстановку: столы научных сотрудников, компьютеры и стопки книг, ослепительно выбеливало листы бумаги, высвечивало каждую пылинку. Здесь птичку оставлять было нельзя.

Если о происшествии станет известно, тут такое начнется! Тамара Георгиевна распереживается. Ручки в серебряных колечках на груди сожмет, брови взлетят над очками. Станет мелко-мелко трясти седой головой, и всё спрашивать, как же такое могло случиться. У неё всегда был безукоризненный порядок на экспозиции, а стоило Леночке остаться одной, так такое приключилось. И начнёт повторять одно и то же по сто раз. А как объяснить то, что произошло? А потом у Тамары Георгиевны ещё не дай Бог подскочит давление. И сердце прихватит. Леночка так и видела, как Серафима Ивановна держит над стаканом с водой темную медицинскую бутылочку, губами беззвучно отсчитывает капли, а сама поглядывает укоризненно на неё, на Леночку. Мол, как же можно было такое учудить, так подвести коллектив, так довести научного руководителя. Ведь знает прекрасно, что у Тамары Георгиевны возраст, и сердце, и давление. И Серафима, окрыленная чужими бедами, станет бегать по кабинету, впускать свежий воздух и уговаривать всех не волноваться. Прямо как заправский ангел-хранитель.

А Вячеслав Павлович! Ну, этот разведёт занудство! Погонит писать объяснительную, оформлять списание, изымать птенца с яйцом из всех каталогов и описей.

– По какой же статье тебя списывать? – шепотом спросила Леночка у птенца. – Скорлупу можно по ветхости списать. Стала совсем старой и рассыпалась. А тебя? У нас экспонаты ещё никогда не оживали. Может, тебя надо в коллекцию Зоологического сада перевести? Ты же государственный. Был на балансе муниципального музея. Только ты ведь теперь ещё питаться будешь. И убирать за тобой надо будет. Это всё, наверное, отдельные статьи расходов…