Kitobni o'qish: «Живые люди»

Shrift:

Жалко людей, особенно всех

Маленький человек и большая литература

«Живые люди» называется эта книга, и название исчерпывающе передает суть нового сборника рассказов и повестей Анны Родионовой. Книга населена живыми людьми, застигнутыми врасплох. Автор стремится передать пульсацию жизни. Текущий момент описать невозможно, именно потому, что он течет. Писатель, сколько бы ни пытался ухватить реальность, всегда остается с хвостом ящерицы в руках, а сама ящерица сбежала. Художественная литература требует дистанции, когда следует отодвинуться во времени, дать текучему материалу застыть, стать прошлым с кривым циферблатом Дали, а потом уж наделить хаос минувшей жизни логикой и так навести порядок в мире.

Анна Родионова – мастерски владеет ремеслом монтажа, а потому бесстрашно дробит повествование на мелкие эпизоды, выхватывая из рутины повседневности ключевые моменты, в которые ломается искусно выстроенная картина мира героев.

Ряд важных открытий совершает автор. Беспощадная в своей достоверности картина немилосердной реальности дана без обличительного пафоса. Внимательный взгляд автора исполнен сострадания ко всем героям. Это главная особенность новой прозы, так как автор равно жалеет всех – старых и малых, богатых и бедных, мерзких и прекрасных, потому что для нее все живые, всем больно и никому нет дела до чужой боли, а ей – есть.

Но отсутствие таинств не отменяет жизни. И хоть ничто не свято, жизнь продолжается. Несвятая жизнь грешных людей в темное время в нечистом месте. Это главная загадка прозы Родионовой – видеть, как тянется нить и чудо жизни длится. И узники у нее выйдут из тюрем, и больные исцелятся. Не все и не сразу, но кто-то спасется.

Миром маленького человека правит большое историческое время. Оно главное в густонаселенной, как коммуналка, прозе. Узнаваемое прошедшее. Но узнаваемое одним поколением: послевоенными детьми. В России такое поколение тоже было, но не оформилось, распалось на мелкие группы одноклассников-однокурсников, которые соберутся на вечер встречи на страницах новой книги Анны Родионовой. Еще год-другой, и текучая смола застынет, а поколение станет мухой в янтаре, – и сойдет со сцены. Но пока все живы, автор успевает сделать портрет поколения. Это проза эпохи поляроида – моментальный снимок. Безоценочное отражение – не злые, не добрые, а просто живые. И у читателя есть редкая возможность встретиться с собой.

Огромное скомканное историческое время расстелено автором на страницах книги, как простыня под яблоней, куда беспорядочно падают годы воспоминаний, стоит только героям тряхнуть ствол собственной памяти. Всплывает минувшее. И неотступно в нем присутствие высшей власти – отнюдь не божественной, а людской.

Поразительно точно передана атмосфера безнадежного разрыва поколений на уровне мелкой детали – гаджета, для которого и русского слова нет. Гаджет – это всё в одном. И оскорбительным является факт, что взрослые с такой мелочью не могут справиться. Техническая и цифровая революция властно вторгается в жизнь, создает новый полюс напряжения – власть детей, когда старшие идут на поклон к младшему, чтобы тот нажал неведомую им кнопку и так достучался до внешнего мира. Это нарушенное равновесие усугубляется атмосферой карантина как нового режима, в котором следует жить неопределенно долго взаперти, в изоляции, и это не вымысел, не больная фантазия автора, а реальность, знакомая всем. Когда большая семья заперта и на связь с внешним миром выходит только подросток. Он один способен обеспечить семью едой, лекарством, вызвать врача, полицию, оплатить свет, телефон, интернет.

Власть детей – на самом деле совершенно неосвоенная тема. История, целиком построенная на материале ситуации, когда подросток обрел власть, показывает, как он ее же утратил. И этот невольно явленный пример становится одним из фундаментальных уроков демократического общества. Сама утрата власти и бескровная передача ее делают новую прозу Анны Родионовой авангардной по существу.

Водораздел проблемы отцов и детей проходит отныне не на уровне смены системы ценностей и моральных ориентиров, а на уровне технической революции, которая отбросила старших, неспособных установить отношения с компьютером, назад, в прошлый век.

Автор знает, о чем говорит. Проза Родионовой во многом биографическая, где задача автора – познакомить читателя со многими людьми, но багаж собственного опыта она несет с собой: картину, корзину, картонку. Писатель не судит своих героев, но присутствует на суде. Не на Страшном, но близком к тому, и отмечает, что герои несовершенны, зачастую преступны, но если они и убивают, то себя – свой талант, свою душу и своих близких. Убивают забвением, невниманием, равнодушием, ложью.

Творческий метод Анны Родионовой – внесоциалистический реализм. Что-то другое, чему нет имени. Она в солнечный полдень наспех смотрит сквозь увеличительное стекло на все, что попадает в ее поле зрения. Так если долго рассматривать в лупу любой предмет – можно ненароком его поджечь.

Александра Свиридова

Краткий курс
Повесть

На даче Баба Яга подогревала на керосинке вчерашнюю жареную картошку, щедро бухая на сковородку подсолнечное масло. Это было невкусно. Но Артуру было все равно

Начинался день его новой жизни. Июльское солнце бешено грело железную крышу их дачного чердака.

Посередине чердака на горшке сидела сестренка Артура с книжкой Агнии Барто.

Отец Савелий Карпович Смирнов, временно не арестованный и временно безработный, читал газету «Правда» на неостекленной веранде балконного типа, откуда открывался вид на тихое, пустынное Ярославское шоссе. Небольшая рощица отделяла от него их участок.

Лето стояло без единого дождя.

Железные бочки по углам старого смирновского дома были пустые. И лягушки молчали. Глубоко под землю спрятались дождевые черви.

Баба Яга протянула внуку щербатую кружку со спитым чаем и тарелку с картошкой.

На пальце сверкнуло давно вросшее золотое кольцо, не проданное в голодные времена. Его можно было продать только с пальцем.

Артур вынес завтрак на веранду и присел к столу.

Савелий Карпович оживился и рассыпал домино, предлагая партию.

– Пап, ты что, я спешу. Сегодня списки вывесят.

– Золотая медаль, куда им деться.

Отец перевернул все костяшки и перемешал:

– Бери! Выиграешь – повезет.

– А нет?

– Пойдешь работать. Мама одна не справится.

Мать работала в редакции сельскохозяйственного журнала корректором и терпеть не могла эту дачу, особенно мужнину родню.

Артур, давясь, пожевал пережаренную картошку, запил чуть теплым чаем. И взял шесть костяшек.

Проиграл сразу.

Савелий Карпович был рад, он любил выигрывать.

– Значит, не повезет? – спросил Артур, натягивая на потное тело не очень белую рубашку.

Оба помолчали. Они хорошо знали, что будет, если не повезет.

Уходя, Артур чуть не споткнулся о сестру:

– Ты что, все сидишь?

– Не трогай ее, – попросила Баба Яга, – дай нам покой.

Ей самой хотелось попить чаю со вчерашней картошкой. И подумать, чем кормить в обед.

Артур попросил у отца денег на дорогу, тот нехотя отсчитал рубли. Но Артуру хотелось хоть как-то отметить сегодняшний день, если, конечно, повезет. И он заглянул в закуток под лестницей, где стояла бабушкина кровать, и взял из потертого портмоне еще десятку. Это была часть ее иждивенческой пенсии. Подумал и добавил еще. В конце концов у него скоро будет стипендия и он все вернет.

Потом опрометью сбежал вниз по лестнице и, пересекая нижние покои богатых родственников, ощутил приятную тишину и волшебный запах хорошего кофе. Чертыхнулся на проклятых буржуев – и бегом через сад, под вишнями, низко склонившимися от тяжелых, почти черных гроздей пробежал к калитке, которую буржуи запирали на висячий замок каждую ночь.

Артур легко перелез через забор и рванул к станции на электричку.

Вопреки адской жаре, душа пела: «Нас утро встречает прохладой».

Смирнов был крепким спортивным парнем, разве что в очках. Это несколько искажало образ физкультурника с белоснежной улыбкой. Да и улыбка была не идеальная, прикус ее портил.

Но это все ерунда. Главное, вот-вот сбудется его мечта стать студентом МГУ, и не каким-то студентом, а исторического факультета.

Кажется, все должно быть нормально: отметки блестящие, рекомендации – самые благожелательные: общественник, комсомолец, активист. Анкета отличника. Одно портит настроение, но Артур не дает себе права сомневаться. Он все сделал правильно. Ведь отец дома, но ищет работу и ждет апелляции. Значит, именно в данный момент, именно сегодня он, Артур, с чистой совестью может сказать, что его биография безупречна.

Истфак был его мечтой, недаром родители назвали его Артуром в честь великого литературного героя «Овода». Кстати, свое имя он терпеть не мог. А книгу не читал, дома ее не было. Нет, он просто всерьез интересовался историческим процессом, закономерностью событий и радовался, что живет в стране, которая впервые в мире повернула историю вспять.

В электричке было не продохнуть. Пот тек по спине. Народ мрачно ехал в Москву на работу.

* * *

На стене возле приемной комиссии были вывешены списки поступивших. Пришлось надеть очки. Нашел свою букву «с», и сердце захолонуло: Смирнов Артур Савельевич – его так еще никогда не называли – как это весомо, как по-взрослому звучит. Он оглянулся – видел ли кто его торжество, но вокруг слышались только печальные девичьи всхлипы. Ну куда девчонкам до исторических процессов!

Энергично работая локтями, к спискам пробились две девушки. Одна была невысокая с очень короткой стрижкой и в строгой блузке с комсомольским значком. Другая была в чем-то распахнутом, летнем и ярком. «Сейчас тоже рыдать начнут», – злорадно подумал Артур, но от стенда не отошел, ему захотелось еще полюбоваться на свою фамилию.

Встав на цыпочки и ткнув в список пальцем, первая девушка удовлетворенно сказала:

– Рогова Тамара Александровна! Ура!

Другая вдруг заметалась, отодвигая Рогову:

– Дай мне тоже посмотреть! – И прочитала вслух: – Рязанова Лариса Ярополковна.

– Однако, – подивился Артур и весело сказал: – А дальше я, Смирнов Артур Савельевич.

– Артур, – захохотали обе девицы, очевидно, они не читали романа Этель Лилиан Войнич.

– Да, – скромно сказал Артур, тоже не читавший, но всё знающий, – в честь Овода.

– Тогда так бы и назвали Овод, Овод Савельевич, – грубовато сострила Рогова.

Но подружка ее не поддержала: она поняла, что, если не знаешь, лучше помолчать. Артур оценил деликатность Рязановой. Его поразил ее взгляд, он называл такие глаза украинскими – влажные, круглые, добрые. Как у артистки Наталии Ужвий.

– Девочки, – сказал он, убирая очки в карман, – в кинотеатре «Колизей» идет фильм «Композитор Глинка». Приглашаю отметить наше поступление!

Девушки переглянулись и согласились.

* * *

Кинотеатр «Колизей» на Чистых прудах. Какое это счастье! Артур очень любил Москву и особенно Чистые пруды. Он знал, что когда-то при царе Горохе они назывались Погаными и их было много, по крайней мере, несколько. Но теперь пруд был всего один и на удивление чистый: зимой там устраивали каток с музыкой и горячим чаем в пропаренной молодым и остро пахнущим потом раздевалке.

В подвальном этаже находился буфет и расщедрившийся Артур, кроме билетов, купил девочкам по пирожному. Хорошо, что подумал о деньгах и прихватил у Бабы Яги, – пригодились.

Перед началом сеанса тут уже совершенно бесплатно пела неопределенного возраста певица песни из кинофильмов, и девочки ей немного подпевали, причем дивчина с украинскими глазами пела, как ему казалось, совершенно чисто. Артур сам был без слуха – в маму, но ценил этот талант у других.

После фильма Артур покатал девушек по пруду на лодочке. Лариса, как она сказала, привыкла к морю и к катанию осталась равнодушна. Но москвичка Тамара была довольна. Она выразилась несколько казенно, очевидно, от волнения:

– Спасибо за приятное посещение. Содержательная картина.

А Лариса нежно произнесла:

– Я всегда любила вальс-фантазию.

Артур не был избалован знакомством с женским полом, он заканчивал мужскую школу, как и все мальчики в 1952 году, и у него закружилась голова от этих волшебных существ.

А Тамара еще добавила:

– Надеюсь, будем в одной группе! – и крепко пожала ему руку.

* * *

– До осени, – негромко пролепетала Лариса. И слегка дотронулась до него своей маленькой ручкой.

В метро они сели совсем в другую сторону и уехали в голубом вагоне.

До осени Артур маялся на даче и считал дни. У него был велосипед, который купил ему отец еще в пору своего материального благополучия, и Артур уезжал каждый день, открывая новые подмосковные виды. Он даже не ожидал, что вокруг Москвы есть леса с грибами. И даже с малиной. Набирал в ладонь и ел. А грибы, задев ногой, не брал, не различал, какие из них хорошие, а какие нет.

Отец, изнывая от безделья, посадил картошку на заднем дворе и теперь все время ее окучивал, ворча, что Артур ему не помогает.

Однажды к ним на дачу приехала из Москвы мама, и живущая внизу богатая родня пригласила всех на чай. Баба Яга не пошла, сказала, что ноги болят. И сестренку не пустила, объяснила, что у девочки колит и ей ничего нельзя есть.

Мать с отцом и Артур пошли к нижним с визитом. Мама привезла из Москвы торт «Арахис», и Артур понадеялся, что его-то он будет смаковать, поедая маленькими кусочками. Но мать взяла и отнесла все богатым, а у тех и так всего было навалом. Их торт куда-то засунули, и Артур затосковал. Мать сказала сердито:

– В гости с пустыми руками не ходят.

Лучше бы он георгины у соседей наломал, честное слово. Или хотя бы отдал одну из многих жестяных банок для крупы.

Стол был накрыт под вишнями, которые почему-то не собирали. Артур сел к столу, и тяжелая ветка легла ему на плечо. Он стал есть ягоды прямо с ветки вместе с косточками.

Вся родня была папина. Кроме его мамы, дядя с женой и старушка-домработница, которая все подавала и убирала. Речь у нее была непонятная, простонародная и корявая. Жена дяди говорила ей «мама». Артур всегда удивлялся, какая же она мама, если летом живет в кладовке возле входной двери, а зимой на сундуке за занавеской в одной из комнат, в бесконечной череде других. Видел он эту анфиладу всего один раз, когда приезжал с мамой навестить больного папиного брата. А вообще их не пускали к себе.

Баба Яга сказала, что раньше все очень дружили, а потом поссорились, и никто не помнит из-за чего.

Разговор зашел о неприятном – о нынешней папиной работе. Отец стал работать в артели, которая выпускала жестяные банки для компотов. У них теперь дома всюду были эти банки – от жуков в крупе, или для полевых цветов, которые любила собирать Баба Яга, или мелочь всякую хранить. Удобная, в общем, вещь.

– Савушка, – сочувственно говорила тетя, – ты ведь инженер-экономист с высшим образованием, ты член партии с…

– Был, – сказал отец, – теперь нет.

– Но разве ты виноват? – не унималась тетя.

– Виноват, – честно сказал отец, – написал рекомендацию в партию скрытому врагу.

– Но ты же не знал.

– Ладно, – пресек неприятную тему дядя, брат отца, – разберутся. Ты подал на апелляцию, так? Значит, жди.

– Ну вот и хорошо, – обрадовалась мать и спросила у невестки: – А как ты варишь варенье? Ты косточки вынимаешь?

Уютно было сидеть в саду. Братья хорошо выпили, вспоминали прошлое.

– А помнишь, как ты покрасился, – засмеялся старший брат.

– А я подумала, что он брюнет, – подхватила мать, – он мне таким и понравился, черноволосый-черноволосый.

Артур ест и думает: «Я слышал это тысячу раз, неужели им больше не о чем говорить».

И наворачивает пироги. Дома таких не бывает. Никто не умеет печь. Баба Яга из бывших, жили всегда с прислугой. Мать тоже ничего не умеет. Такая у них голубая кровь. А отец крепкий крестьянский сын.

Наконец они откланялись и пошли вокруг дома пройтись. Артур решил взять велосипед. Уходя, услышал, как отец тихо сказал матери:

– Отказали мне в апелляции.

* * *

Осень. На даче стало холодно. И Смирновы стали перебираться в город. Как и в начале лета, Савелий Карпович снова заказывает машину. И опять все вещи надо собрать, и опять перевозятся обратно две кровати и раскладушка, а также все кастрюльки и сковороды. Одинокой остается керосинка – не нужна она в городе. Там газ.

Баба Яга сбилась с ног, чтобы ничего не забыть. Из экономии заворачивает в бумагу недоеденное Нютой крутое яйцо – пригодится. На кашах и сухарях девочка наконец избавилась от своего колита.

Нижние тоже довольны – перестанут у них над головой топотать.

* * *

Ну вот и Москва! Какое непривычно гулкое парадное. И городские цветы ярко-желтые, едко пахнущие – календула. Любимое лекарство у Бабы Яги. От всего лечит.

Первое сентября Артур запомнил плохо. Ощущение сумятицы мешало осознанию значимости момента. Толпы студентов во дворике на Моховой совсем не походили на передовой отряд молодежи, о котором кто-то талдычил в приветственной речи. Но гремела музыка, хохотали студентки, все обнимались, и у него зарябило в глазах.

Потом целую неделю разбирался со своим окружением, расписанием и расположением аудиторий.

Идут занятия. Обе девушки Артура с ним в одной группе. В этом повезло. А в остальном…

Артуру очень нравится латынь. Он помнит, как папа прежде любил читать чеканные строки Вергилия, выученные в дореволюционной гимназии.

А теперь… Теперь получается, если апелляции у отца нет, то Артур совершил подлог, просто наврал в своей анкете. И если вскроют обман? В лучшем случае сразу выгонят из университета, а в худшем – думать страшно. И у Артура возникает план.

После очередного семинара по латинской грамматике Артур подходит к преподавателю. Этот симпатичный человек вызывал у него доверие. Он не просто преподаватель – он член партбюро.

– Евгений Серафимович, можно с вами поговорить?

Латинист удивлен. Студент старательный, занимается хорошо, только что выступил на семинаре, цитировал Вергилия.

– Пожалуйста, – говорит он, пряча в портфель свои бумаги.

Артур мнется – рядом вертится доносчик Кочетков, у него тоже вопросы к лектору.

– Пусть сначала он, – говорит Артур и выходит из коммунистической аудитории.

К нему тут же подбегает Рогова, сует записку и исчезает. В записке написано: «Встретимся в музеи Ленина, там выставка подарков Сталина».

Артур поморщился, исправляя ошибку в слове «музеи» на «музее». А тут появились довольные друг другом Кочетков и латинист.

– Так о чем речь? – поинтересовался преподаватель.

Кочетков, к счастью, исчез. Артур сказал:

– Это конфиденциально.

Латинист сразу понял и завел его в небольшую пустую аудиторию. Смотрел требовательно и строго.

– При поступлении я ошибся в анкете.

– Если вы русский знаете так же хорошо, как латынь, – это не беда! – улыбнулся преподаватель.

– Я написал, что отец член партии, а в это время его исключили. Он подал апелляцию, и я думал, что так можно… написать. Он член партии с двадцать четвертого года.

– За что исключили? – строго спросил латинист.

Это был трудный вопрос, формулировка там была убийственная. «За пособничество троцкисту». Но разве такое произнесешь. Артур покачал головой:

– Он мне не говорил.

– Когда апелляция?

– Уже… опять отказали.

Евгений Серафимович надолго задумался. Но тут зазвенели звонки и в комнату уже кто-то ломился.

– Почему вы мне это говорите?

– Вы член парткома и… и хороший преподаватель… И человек.

В дверь стали входить студенты. Латинист сказал:

– Я подумаю, – и исчез.

В коридоре ждала Рогова.

– Ну, – сказала она.

– Что ну, – не понял Артур.

– Идем в музэй.

Она не только писала неправильно, а еще и произносила это слово через «э» оборотное. Это вызвало раздражение, и Артур отрезал:

– Прости, я занят.

Она вроде обиделась и ушла. А Артур стоял, все еще не в силах понять, что же будет дальше.

* * *

Через несколько дней при входе на истфак Смирнов неожиданно увидел портрет в рамочке, подошел поближе и вдруг дернулся.

Это был Евгений Серафимович, латинист, член парткома, которому он решился поведать свою тайну. Еще вполне крепкий мужик с легкими залысинами.

Что-то погнало Артура в партком узнать, когда похороны.

Там ему сказали, что латинист не такая уж большая шишка, чтобы по нему устраивать гражданскую панихиду, поэтому если хотите с ним попрощаться – вот вам телефон, спросите вдову.

Вот этого Артуру совсем не хотелось – не любил он и не умел выражать сочувствие. Но тут появилась Лариса и спросила, что случилось.

Короче, они поехали вдвоем к черту на куличках прощаться с совсем неизвестным им человеком. Но Артур оправдывал себя, считая, что у него есть кодекс чести и он ему следует.

Они оба помолчали над гробом в больничном морге, потом Артур неуклонно потащил ее на кладбище. Лариса сопротивлялась и спрашивала: «Кто он тебе такой, почему ты так переживаешь?»

И тогда он открыл ей свою страшную тайну. Лариса отреагировала странно:

– Ты считаешь, что виноват в его смерти?

Артур обомлел:

– Я?

Тогда Лариса сказала ему очень серьезно:

– Ты ни в чем не виноват. Прекрати страдать. Это смешно. Может, у него грипп был, испанский? – И, прижав губы к его уху, прошептала: – Только ни о чем не говори Роговой! Она неправильно поймет.

Артур почувствовал их тайное соперничество. Впрочем, смерть латиниста еще не означала, что он не успел дать ход его делу, вполне мог поделиться с нужными товарищами. Но как об этом узнать?

В поисках опоры Артур погружался в свою родословную, дабы обрести твердую почву под ногами для дальнейшей жизни. Надо покопаться в отцовских предках.

* * *

По линии Смирновых все было в порядке – крестьяне Владимирской губернии. Дед Карп выбился в люди и подался в Москву. А там такая задорная Настенька, с ума сойти. Глаза – сплошная синева, а ресницы в два ряда, как щетка для чистки сапог. Обомлел дед Карп да и женился. А женившись, детей начали производить: мальчик, мальчик, девочка, мальчик. Отец Артура, второй мальчик, – девятьсот первого года рождения. Карп, конечно, воевал в Первую мировую, да Бог миловал, живым остался, и еще одного мальчика сделал напоследок – младшего брата Савелия – Анания. Могучая порода получилась – все гиганты, роста под два метра, и между ними крошечная сестра Маруся, вся в мать – та тоже куколка с двойными своими ресницами. Ей в молодости все время кричали: «Закрой глаза, закрой глаза!»

И все в люди выбились. Такими только гордиться можно. Не то что материнская Баба Яга со своими дворянами.

* * *

Поездка на природу была организована студкомом, чтобы перезнакомить всех друг с другом – оба потока первого курса истфака и филфака. Артур прикатил к своим на велосипеде. Историки были люди солидные и политически подкованные, они воспринимали себя как тот самый передовой отряд – им смешно было смотреть на филологов: жалкие девчонки с хвостиками, а мнят себя черт знает кем.

Пикник удался на славу. Запасы еды исчезали на глазах. Артуру ничего не досталось. Сейчас жизнь в его семье стала заметно скуднее. Белую французскую булку покупали только для сестры – она маленькая, ей нужно. А ему не нужно? У него растущий организм, и он постоянно хочет есть. В школе им давали бесплатно бублики – он даже сестре приносил. А на факультете столовая есть, но это ему не по карману. Можно, конечно, взять чай-сахар, соль и хлеб на столах. Коммунизм.

Вот Лариса получала что-то из дома. Однажды она попросила съездить с ней на Курский вокзал принять от проводника передачу.

Это оказалось очень увесистая посылка, Артур еле доволок ее до общежития. Но от угощения гордо отказался – не иждивенец.

А Рогова не отставала, продолжала куда-то приглашать, особенно интересовалась выставками в «музэях». Но на все мероприятия неизменно приходила Лариса – и Артур уже чувствовал себя «многоженцем»: пора было выбирать.

На том пикнике сочинили песню – гимн истфака, потом оказалось, что она давно была известна. Просто каждое поколение добавляло по своему куплету.

Кто бывал в экспедициях, тот поет этот гимн.

И его по традиции мы считаем своим —
потому что мы народ бродячий,
потому что нам нельзя иначе,
потому что нам нельзя без песен,

потому что мир без песен тесен…

На обратном пути Артур шел между двумя подружками, поочередно сажая их на велосипед. Вот взгромоздилась Тамара. «Тяжеловата», – оценил Артур.

Вот легко вскочила Лариса. «Как пушинка», – подумалось ему.

Подошли к станции. Веселая гурьба кинулась штурмовать вагон. Артур закопошился с двухколесным другом, он с трудом поместился в набитом тамбуре. В вагоне сразу запели и не прекращали петь до Москвы. Артур, стиснутый со всех сторон, ругал себя последними словами – зачем, дурак, взял велосипед? На очередной станции вышло много народу – отсюда уже шло метро. В тамбуре стало попросторнее.

И вдруг рядом оказалась Лариса. Она смотрела на Артура своими круглыми украинскими глазами и что-то говорила. «Я оглох, – испугался он, – я ничего не слышу!» Оказалось – она тихо пела. Ну да, ведь у нее был хороший слух и чистый голосок. Артур посмотрел на прореженный вагон и увидел Рогову, весело болтающую с комсоргом Финкельмоном.

– Хочешь, я тебя прокачу до Стромынки? – спросил он Ларису и увидел в ответ такую восторженную благодарность, на которую он точно не мог рассчитывать.

* * *

Артур совсем перестал бывать дома. Приходил поздно ночью, брякался на раскладушку, поскольку его кровать отдали больной бабушке. Проваливался в глубокий сон, а утром – только его и видели: бежал к открытию в историчку писать рефераты, искать архивные факты и просто знакомиться с новыми людьми.

Хорошо было в библиотечной курилке, хотя Артур не курил, но пробовал. Не нравилось совсем. Но это было так здорово – стоять с папиросой, внимательно разглядывая курильщиков. Какие остроумные ребята! Особенно один, его звали Леша, крепко сбитый здоровячок. Он так ироничен, кажется, нет ничего, над чем нельзя посмеяться. В их разговорах низвергались такие идолы, и недосягаемые колоссы оказывались на глиняных ногах. Артур сделал над собой усилие и подошел познакомиться:

– Ребята, вы откуда, из МГУ?

Они захохотали. Артур тут же обиделся: что он такого смешного сказал? Леша ответил:

– Артур, мы с одного потока. Ты, что, никого не узнаёшь?

– Может, виновата моя близорукость… Простите, ребята.

– Ты знаешь, что такое капустник? – спросил второй, гигант, кажется, его звали Никита. Фамилия такая смешная – Рыжий. А сам черноволосый.

Артур ощутил подвох, задумался, даже вспотел.

«Проверяют, – занервничал он, – ну черт его знает, не пирог же, а что?» Вслух сказал:

– Конечно, знаю.

– А хочешь попробовать? – спросил Леша.

– Хочу, – запнувшись, но почти весело сказал Артур.

– Тогда завтра после последней пары в комитете комсомола.

Место встречи успокоило Артура:

– Железно, – сказал он.

– Железно, – ответили они и разошлись к своим столам продолжать заниматься.

* * *

Он привел с собой Ларису. Может, зря, но они уже не расставались, хотя никаких таких отношений у них не было, они даже не целовались. Но дружили крепко. Кроме Леши и Никиты, в комнате комитета комсомола были еще две девочки с параллельного потока: Ира и Берта.

Ларисе они сразу не понравились.

– Задаваки какие-то, – сказала она Артуру, – москвички.

Ира была обстоятельная и медлительная с немного застывшим красивым лицом.

Берта, как ртуть из разбитого градусника, видоизменялась каждую секунду – то казалась красавицей, то совсем наоборот, то растекалась мыслью по древу, то коротко била своим острым словцом.

Она тут же поддела Артура за неправильное ударение в слове звонить. А это было семейное, по преданию еще его дед по маме, путеец, говорил: зво́нить и библио́тека.

Леша сразу объявил, что слово капустник означает всего лишь театрализованную шутку и что принято решение… Тут он покосился на портрет Сталина на стене, и это окончательно успокоило Артура.

– …Что силами студентов нашей группы мы должны сочинить капустник ко Дню конституции. Какие будут идеи?

– Надо, чтоб смешно? – спросила Лариса и смутилась, увидев удивленные лица.

– Нет, конечно, – сказал Никита, – надо, чтоб было грустно.

– Я не поняла, – вдруг испугалась Лариса, – простите.

– Идея такая, – веско сказала Берта, – за основу взять «Баню».

Все оживились, идея «Бани» понравилась.

– Надо перечитать, – сказал сам себе Артур.

– А по-моему, – сказала серьезная Ира, – если мы истфак, то нам надо что-нибудь историческое.

– Молоток! – заорали Леша и Никита. – Что именно?

– Война с Наполеоном.

– А какое отношение Наполеон имеет к нашей конституции? – скромно подала голос Лариса.

– В том то и дело, что никакого, – парировала Ира, – его надо привязать.

– А Кодекс Наполеона, – оживился Никита, – к нам привязать легко!

Поспорили и разошлись по семинарам, договорившись встретиться завтра с готовыми предложениями. Времени оставалось мало – День конституции на носу.

* * *

Артур сразу побежал в историчку на Архипова искать материал. Кодекс Наполеона? Прочел и отверг. Он ему не понравился идеологически. Буржуазные свобода и равенство с пресловутой частной собственностью. Как все это использовать? Какой дурак был Наполеон и какие умные мы сейчас! Вот эта мысль его захватила, и он стал выписывать сомнительные положения Кодекса четким почерком золотого медалиста.

Копаясь в энциклопедии, отыскал Первую мировую войну, она началась в августе 1914 года. И вспомнил их старую фотографию в деревянной коробке с отломавшейся медной застежкой. Он впервые сопоставил две даты. Три по-старинному одетые фигурки на фоне Кавказских гор и в уголке надпись: «Кисловодск 17 июля 1914 г.». На снимке девочка лет пяти – это была его мама, рядом дама в широкополой шляпе с белым пером – очевидно, бабушка Нюра, и с ними смуглая в более скромной шляпке гувернантка-француженка. Бабушка помахивала веером.

«Ничего себе, – подумал он, – они же еще не знают, что Гаврила Принцип уже зарядил свой пистолет. А мы всё знаем, и в этом наше огромное преимущество перед низложенным строем».

Через несколько дней начнется Первая мировая война. Шли последние мирные дни еще молодой бабушки Нюры и Таты Михайловых. Да и для всего человечества.

Какая странная все-таки жизнь. Мама рассказывала, что какой-то врач порекомендовал бабушке Артура, впоследствии названной им Бабой Ягой, кислые воды от желудочных колик. Ее муж, дед Артура, инженер-путеец, совершенно не хотел отпускать их одних к диким горцам и послал с ними гувернантку Фифи, полную дуру и ни слова не говорящую по-русски.

Сама Таточка в свои пять лет выглядела на семь, потом в восемнадцать она будет выглядеть на двадцать пять, пока не стукнет шестьдесят и она будет выглядеть глубокой старухой – такой и останется в его памяти уже – как на последнем своем фото.