Kitobni o'qish: «Герои. Стихи»

Shrift:

В оформлении книги использована графика выдающегося донбасского художника Марата Магасумова (род. в 1962 г.), участника множества национальных и международных выставок, обладателя большого количества премий и наград в области изобразительного искусства. Картины М. Магасумова находятся в музеях и частных коллекциях России, Украины, США, Франции, Австрии, Израиля, Нидерландов.

(Иллюстрации из частной коллекции).

В книге возможны упоминания организаций, деятельность которых запрещена на территории Российской Федерации, таких как Meta Platforms Inc., Facebook, Instagram и др.

* * *

«Прошу, мой свет, ни слова о войне…»

Анна Ревякина – главный поэтический голос Донбасса.

Не женский голос, но голос – вообще.

Это само по себе огромное звание. И тем не менее, поэт Ревякина – не про «шахтёров и ополченцев» (хотя и про них, слава Богу, тоже).

Она – про русскую поэзию, куда вошла как родная сестра всем, бывшим здесь до неё, в чьём свете мы греемся по сей день.

Её не надо любить со скидкой на: «пережитое», на: «она столько перенесла». Это ни к чему. Ревякина не нуждается ни в каких скидках.

Я узнал её стихи вскоре после того, как началась война. И, оказавшись в Донецке, едва там открылся заново книжный магазин, разыскал её поэтические сборники. Естественно, ещё довоенные.

Мне показалось тогда, что это такая «девочкина» поэзия (отчасти так оно и было). И я подумал, что вот война, при всём своём ужасе, за год сделала из легкомысленной поэтки – трагической силы поэта.

«Это ещё не та Ревякина, о которой скоро узнает вся мыслящая Россия», – думал я, листая её прежние сборники.

Но время прошло, и, читая эту, итожащую пройденный путь книгу, я понял – та. Она была уже та. Та в ней прорастала.

Она осталась девочкой, девушкой, женщиной, женой, матерью – но при этом вышла на те рубежи, что куда выше земных.

Помните, как Блок ругался (на одну поэтессу): она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо – как перед Богом.

В случае Ревякиной и речи не идёт о том, что она «пишет как бы перед мужчиной».

Ну разве что в тех случаях, когда она к мужчине обращается напрямую.

Более того, она допускает признание скорей, мужское, чем женское:

«Свет мой, знаю, ты считаешь, я пишу стихи так,
словно не умею любить.
Но я только так и умею писать о любви…»

И это ей идёт: как поэту.

Она начинает, казалось бы, с самого малого (так и надо) и вдруг, как воронка, накручивает, накручивает, накручивает обороты – и вот уже несутся, мелькая, судьбы, города, эпохи, страсти.

Но вдруг вода останавливается, и ты видишь отпечатанную, как муха в янтаре, человеческую судьбу. Проговоренную человеческую боль. (И для неё нашлись самые точные слова!) Свою страну. Своё лицо.

Ревякина, конечно же, мастер – в сугубо литературном смысле.

Для больших тем и больших трагедий – нужны большие профессионалы. Пережитая боль, увы, не делает никого поэтом.

Ревякина, как поэт, отлично оснащена. У неё безупречное чутьё на слово, на ритм, на рифму – к слову, она обладает редким умением допускать совершенно неправильные, «плохие» рифмы – которые не режут ни глаз, ни слух. Поверьте, это умеют только профессионалы высокой пробы.

Обратите внимание: какое разнообразие поэтических размеров, интонаций, самих механизмов стихо/cложения в этой книге – и при этом никакого ощущения подражательства даже в стихах десятилетней и более давности. Проще говоря – в довоенных стихах.

Нет, некоторые, конечно, скажут, что вот эти, походя зафиксированные женские страсти в первой половине книги, напоминают Павлову или Полозкову, или кого там – но, во-первых, напоминают и ладно, а во-вторых, когда проходишь эту книгу до конца – все аналогии забываются, отменяются, аннулируются.

Читая эту книгу, физически чувствуешь, как же сильно, как мучительно Ревякина не хочет писать о войне. Избегает этой темы. Боится, а то и стыдится её.

И вдруг происходит неожиданное: война словно бы начинает проговаривать себя сама. Не через описания бомбёжек и подвалов, людей с оружием и бронетехники – а через маленького человека, прошедшего сквозь огромную беду.

И уже зная, какой она достигла высоты, какой точности, Анна Ревякина может себе позволить сбросить всякий пафос и спокойно признаться:

«Я всего лишь девочка из Донецка,
я степные вирши над дикопольем,
я молчу и кутаюсь в шарф, как в средство
от всякой боли.
И во мне растёт то, что станет речью.
Так порой восходит звезда, мигая
в чёрном небе, – красная, пятиконечная.
И живая».

Ревякина и есть та самая звезда русского слова, взошедшая в чёрном, в осиянном небе Донецка.

Счастлив был наблюдать это своими глазами все эти пресловутые «восемь лет». На самом деле, уже больше, чем восемь. Всё больше и больше.

И дар её продолжает преумножаться, и границы его пока не ясны.

Впрочем, даже если она остановится в этой точке: у неё уже всё получилось.

Захар Прилепин

Моему мужу
Нет ничего более страшного для человека, чем другой человек, которому нет до него никакого дела.
Осип Мандельштам

Начало

Марина

Марина, Марина, серебряная рыби́на,
в глазах рябина – морская рябь.
Моя Марина, ты божья глина
и божья хрупкая благодать.

Как время точно – сквозь позвоночник,
сквозь век расстрелов и лагерей,
и в час урочный, и в неурочный —
в твоём стакане карандашей.

Иные, что там, простые клетки,
простые линии февраля.
Моя Марина на табуретке,
на табуретке вся жизнь моя.

И кто-то скажет: «Покойся с миром.
Войны не бойся, она пройдёт».
Как жаль, Марина, моя Марина,
как жаль твой русский большой народ.

И гвоздь на нитке, и гроздь рябины,
и письма-письма в один конец.
Лети, Марина, люби, Марина,
носи рябиновый свой венец.

2017 год, Донецк