Kitobni o'qish: «Клетка для бабочки»

Анна Морозова

Shrift:

Бабочки разлетаются в жизнь.
Строчка из ненаписанной песни несозданной музыкальной группы «Подорожник»

Женские истории

– А, Игорь, привет! – Михаил обрадовался звонку брата¹. – Все, вернул я тебе супругу, спасибо ей огромное! У меня здесь прямо бригада была! А позавчера Настя уехала, мама тоже, Вера вспомнила, что она интроверт вообще-то, и пошла к себе. Побежала, я бы сказал. У нее там берлога получилась: снег с крыши съехал и соединился с сугробом. Как это – когда сталагмиты и сталактиты срастаются… не помню.

– Что, тихо слишком? Хочешь, зайду? – Игорь, расстегнув куртку, стоял в холодной кухне садового дома, но ему было жарко от работы, и приятно ныли натруженные плечи. – А что, снег я уже везде, где можно, почистил, с теплицы поскидывал, деревья обстучал…Что значит деревья на фига? Ну, чтобы не разломались, снег-то тяжелый. Ну да, ищу себе работу. Сам же знаешь, после Москвы хочется движения… Нет, дворником в товарищество не надо устраивать, спасибо, – улыбаясь, отвечал он младшему брату.

Миша был в этом товариществе председателем и, около трех лет назад потеряв жену, засел здесь почти безвылазно. За то время, что Игорь с помощью брата вернул семью и приобрел здесь дом, они снова сдружились, даже еще больше, чем в детстве.

– Приходи давай, у меня и заночуешь. Настю-то с детьми когда на дачу привезешь?.. Ага, сегодня уже двадцать четвертое, блин. Дел куча до Нового года. Что, тридцатого только? Работы много? Такая же фигня, ужас просто. Поночуй у меня, правда! А то аж в ушах шумит от тишины…Да, не привык. Чай или что покрепче?…Нет, я не начал, это так, забота о брате. Ты же замерз, наверное?

– Какое замерз, пар валит. Настя еще меня укутала, как на Северный полюс. А здесь тепло как-то. И тихо!

– Да, настораживает погода. Не хочется вьюги, мы от последней только-только откопались. Все, жду. Калитку отключил, заходи.

Михаил положил телефон, подошел к окну. В эту зиму он как-то особенно ощущал огромность своего дома. С тех пор, как этой осенью после года подготовки уехала на учебу Полина, он все чаще вспоминал себя в ту долгую зиму после гибели Стаси, когда хотелось выть и биться головой о стены многочисленных комнат – обо все по очереди, не пропуская ни одной стены. А потом пойти на второй круг. Спасали его тогда лишь работа и коньяк. Или коньяк и работа. И ответственность за бабу Машу, которая сильно сдала за тот страшный год. Потом наступила весна 2021 года, его день рождения, Полина, потом лето, Вера… Последний год он чувствовал себя почти счастливым. Черная дыра в душе, конечно, никуда не делась, но он привык к ней, как привыкают люди к хронической болезни с постоянной фоновой болью. Как они приучаются не обращать на эту боль внимания, но автоматически следят за ее интенсивностью, чтобы поймать момент, когда нужно принять обезболивающее, чтобы были силы жить и как-то функционировать еще день.

С ужином решили не заморачиваться: Миша достал из морозилки очередную пачку покупных пельменей, нарезал сыра, кинув кусочек Дымку, и взял с полки второй стакан для коньяка. Бутылку и свой стакан доставать было не нужно: они так и стояли посреди стола.

– Что, брат, опять? – мотнул головой Игорь, указывая на бутылку.

– Вчера. До этого последний раз сразу после отъезда Полинки. Дней десять тогда, правда. Шесть бутылок.

– Неплохо! – Игорь взял стакан, подержал в руке, поставил обратно.

– Что, не составишь компанию? – фыркнул Миша, потом со вздохом убрал бутылку в шкаф, откуда достал две банки пива. – Ну, пива-то выпьем?

– Пива можно, – кивнул Игорь и отправил в рот кусок сыра. – Как там баба Маша, козоводка-то твоя? К Новому году хоть выпишут?

– Ее уже вроде как собирались отпустить на долечивание, но решили еще подержать. Что-то в анализах не понравилось, плюс давление высокое. Ну, ты же ее знаешь: уже рвется в бой. Переживает, как я управляюсь.

– А ты полный дом женщин нагнал и замечательно управляешься, – фыркнул Игорь. – Настя хотела на пару дней остаться помогать, но тогда нужно было с Татушкой.

– Вот только Татушки мне сейчас не хватает! Отдавай ее потом на вокал, обязательно! А Настя взялась было книги пылесосить, но они чистые оказались, все-таки полки закрытые в основном. Да ей и нельзя особо с уборкой активничать: молоко прильет, мастит может начаться. Так что она была главной по разогреву пиццы и по горячим бутербродам.

– Ты прям специалист по дойным! – засмеялся Игорь. – Хотя ты прав: бывает, что девуля моя не справляется с дойкой. Ей уже интересно руками залезть в мою тарелку, и быстрей добычу в рот, пока не отняли. Ладно картошку, а если бабы-Машин маринованный огурец?

– Так что ты хочешь, ей через два дня полгода! Человек! Самый интересный возраст начинается. А скоро вообще – смотри в оба глаза, чтобы куда не залезла.

– А у нас мама, кстати, утром приехала. Настя сегодня укатила к теще на родственные посиделки, с ночевкой, там ее тетя приехала, хотят пообщаться. Так вот, мама рассказывала, как вы тут тусили со швабрами и пиццей. Знаешь, как она выразилась? «Весь дом отпидарасили!» Антон был в восторге, – засмеялся Игорь.

– Да, у нашей мамы очень образная речь! – довольно улыбнулся Миша.

От горячих пельменей с пивом и разговоров у него повысилось настроение. После ужина они прошлись по дому, в котором действительно все сияло чистотой.

– Полина как-то незаметно убирала, по системе. Обходилась без генеральных уборок. А я за эти месяцы умудрился все подзапустить. Давай тебя в Стасину комнату, поболтаем.

– Знаешь, в твоем доме начинают накапливаться комнаты без людей, это неправильно. Стасина, Полинкина, Верина… На Новый год-то хоть приедет девушка?

– Не думаю. У нее ведь там большая любовь приключилась. Как там у Пушкина: «Она сказала: это он!»

– А ты что?

– А какое право я имею на это «что»? У меня одно право: переживать, радоваться, обеспечить крепкий тыл. Финансовый и вообще… Она с начала октября не приезжала. Состыковалась тогда с Олей, дай ей Бог здоровья, золотой человек, заскочила на часок, рисунки свои сюда привезла.

– И как она выглядела?

– Ну, как выглядят влюбленные зомби? Похудела. Щеки куда-то делись. В платье, представляешь? Я и не видел ее в женской одежде, кажется: шорты, джинсы, Стасины горнолыжные штаны. – Он невесело улыбнулся. – И все в секрете держит. Я только от Оли и узнал некоторые подробности. Она и с ней не откровенничает на эту тему. А так телефон выключен вечно. Пишет раз в неделю, что все в порядке. Как маме своей, когда у меня жила. – Миша, сгорбившись, опустился на Стасину кровать, взглянул на ее фотографию: «Вот такая вот у нас зима, Стася».

– Ты, главное, с коньяком завязывай, – хмуро сказал Игорь.

– Не переживай, Вера держит на контроле. Она этого очень боится. И сама только пиво иногда. Просто как-то мне неспокойно. Знаешь, внутри, ну, как лист бумаги и его мнут, вот такое ощущение.

– Да, Настя бы оценила метафору! А я могу только одно сказать: Полина выросла, пусть делает свои ошибки. И, – он взглянул на Стасину фотографию, – положись на время. Оно свою работу знает.

– А ты Ивана Семеновича помнишь, соседа вашего? Вдовца с огромным стажем. Хотя нет, не застал ты его. Знаешь… как бы это сказать… терапевтическое значение времени несколько преувеличено. А я на него так надеялся. Хотя что я тебе рассказываю, знаешь. Это чудо, что вы с Настей снова сошлись.

– Да, знаю. И ценю это. И еще мне кажется, что ты Веру как-то не пускаешь за определенную границу, вот. Я понимаю, она интроверт – это отличная отмазка, но не пора ли как-то уже…

– Съехаться? Ты это имеешь в виду? – спросил Михаил.

– Да даже не это. У вас пока оптимально сейчас, по-моему, что-то типа гостевого брака. Учитывая твой анамнез… А пустить ее в свою душу… Вот и разгладила бы она твою мятую бумагу, – невесело засмеялся Игорь. – Не нравишься ты мне сегодня совсем. Это что, по спирали вернулась фаза жаления себя?

– Тревожно мне, говорю же. За мелкую, больше ни за кого. Баба Маша, с ее оптимизмом, скоро будет как новенькая, да и врачи там отменные. Может, на санаторий уговорится. Нагрузок, главное, поменьше ей пока. Будем следить и помогать по возможности. Вера просто умница, ты не представляешь какая! Такой сыр научилась делать! Тот, что мы сейчас ели, – это она, представляешь? Я в шоке просто. Вроде бы музыкант, не от мира сего, да? А ведь освоила! Она настроена вовсю помогать с переработкой, как окоты пойдут. А за Полинку я что-то переживаю все больше и больше. Вот я с Настей болтал и вспомнил ее старое стихотворение, поэму о собаках. Она ее лет в тринадцать или четырнадцать сочинила, помню, ты меня тогда просто задалбывал цитатами оттуда. Вот прям ходил за мной и задалбывал. Ну, мы с ней о Полинке разговаривали, а я и вспомнил вдруг:

Скорей! Бежим сквозь дождь и снег!
Там погибает человек!

Вот к чему оно вспомнилось? Может, там и правда пора спасать?

– Ты накручиваешь себя. Дай ей возможность самой начать строить свою жизнь. Все, что мог, ты для нее сделал. Теперь отойди в сторону. А с поэмой этой, кстати, смешно получилось. Настя ее напрочь забыла, представляешь? То есть вот радикально забыла. Как можно забыть такую энергичную вещь? Я ее Антошке рассказывал даже, когда он меня тянул на снегу побеситься:

– Гулять! Гулять!
Пошли гулять!
Я на снегу хочу играть!
Растает скоро этот снег,
И год мы будем его ждать!
– Я не могу пойти гулять,
Мне реферат еще писать!

– Это как Малыш ее раскручивал на прогулку. Пудель был – просто огонь!

– Да, чудесно! – засмеялся Михаил. – Слушай, я так за тебя рад! И племяшку мне сделали! Мама вообще через слово: как Таточка улыбнулась да как Таточка покакала… Даже не ожидал от нее. Антошку-то она распробовала, уже когда он человеком стал.

– Ну так материнский инстинкт наконец проснулся! Нас-то она боялась сильно облизывать, все-таки была и за отца тоже. А Настя-то как рада, что есть на кого технично спихнуть этот орущий подгузник, когда нужно! У нее сейчас непростой период: хочет усидеть на двух стульях и параллельно с этим выносила, родила и выкармливает нового человека. Знаешь, так хорошо, что она мне иногда плачется! Типа, мой бедный мозг и все такое. Значит, доверяет! Это многого стоит.

– Это да. А она что, до сих пор держится за свою работу? Я думал, после декрета уже туда не вернется.

– Да как-то так оказалось, что она там незаменима, блин. Ее эта ситуация бесит, но отказать им пока не готова. Все для них какие-то проекты делает. Ладно, само утрясется. Чего и тебе желаю. Слушай, я спать. И ты ложись давай, раз в город завтра собрался. Ну и какой тебе коньяк перед поездкой, а? Эх, все-таки не хватает Полинки. Вера с тобой деликатничает слишком.

– Да я так, к слову пришлось… Ладно, я спать. Что-то ветер снова. Надеюсь, не заметет сдуру. Спокойной ночи!

Художник Алексей Степанович долго не мог уснуть. Было 24 декабря, годовщина гибели сестры, и он до ночи разглядывал альбом с их общим детством, наблюдая, как оно перестает быть общим. Потом достал из ящика съемный диск, куда кидал все фотографии. Когда же он с ними разберется? Ведь давно планировал разложить все по папкам, кое-что напечатать в ателье. Все ждал, когда утихнет боль. А сегодня решил проверить. Ну что, допроверялся до жжения в сердце так, что не вздохнуть. Понял, что не уснет, сел в кровати, включил лампу и, жмурясь от ее света, подтянул к себе планшет. Ему очень захотелось перечитать письма Насти о его сестре, с которой они учились в параллельных классах. В то лето, когда художник купил у председателя Миши участок, он так и не собрался поговорить с ней об Оле. Сначала было неловко, а потом, когда они познакомились поближе, он все тянул с расспросами, пока не вернулся в Москву. «Защитная функция организма. Боялся, что будет все еще слишком больно», – подумал Алексей Степанович. Только той осенью он решился написать ей в Телеграм просьбу рассказать о сестре.

2.09.2021. «Дорогой Алеша, добрый вечер! Конечно, я с радостью напишу все, что вспомню, и поищу фотографии. Оля ведь была моей подругой. Нет ничего странного, что ты ту меня не помнишь. Мы встречались несколько раз, когда я заходила к вам, но мы ведь всегда тусили на кухне, поближе к чаю, а ты шел к себе и закрывал дверь. Да и подружек у твоей сестры было еще как минимум две. А я тебя сразу вспомнила, как только услышала твою фамилию и твой голос. Он у тебя совсем не изменился, такой же спокойный, чуть хрипловатый, приятной окраски. Голос человека, внушающего доверие, – тебе можно было бы сделать прекрасную карьеру телефонного мошенника © Вспомнила, и сразу накрыли картинки из прошлого. Местами грустные, местами радостные, но в целом какие-то – щемяще-тревожные, что ли. Я не скучаю по тому времени вот ничуть. Только по папе, он был замечательный! Очень его не хватает, представляешь? Не знала, что так бывает. То есть знала в теории. А потом убедилась, что выражение „оставил в душе дыру в форме человека“ – не только фигура речи. Даже дважды убедилась. Когда я уходила от Игоря, такая же фигня была. Только в случае с папой хеппи-энда не будет. Даже хорошо, что наша дружба с Олей прекратилась, пока она была жива, а то тоже бы оставила это самое. Нет, ну какое же верное выражение, а?

Значит, так. Мы с Олей познакомились классе в шестом, не раньше. Школа большая, пять потоков, да с моей-то памятью на лица… Короче, в началке булки давали, и вот один шпендик взял булку, которую кто-то надкусил и приткнул на подоконник, и начал ее ногами пинать. Потом толкнул второму, и они стали ею в футбол играть. Я хотела вмешаться, но постеснялась привлекать к себе внимание. А Оля быстро подошла, хвать пацана за шкирняк и к стенке неплохо так приложила. Еще и паразитом назвала. Второй убежал, а я булку подняла и говорю: „Давай птичкам покрошим“. Она заулыбалась и стала такая красивая! Вернее, она всегда красивая, просто я тогда прям поразилась. Глаза блестят, ноздри все еще воинственно раздуваются, сумка через плечо на спину съехала. Говорит, хорошо, что не пришибла паразита, а то еще отвечать за него! Вот такая она и была. Решительная, красивая! Очень! И очень добрая, хотя сама же меня наставляла: „Не делай добра – не получишь зла“. Слушай, я поищу фотки с того времени, мы ходили на день рождения ее одноклассницы, и нас там фотографировали. Вдруг у тебя такой нет?»

Алексей Степанович, улыбаясь, пробежал глазами свой ответ с благодарностью и отложил планшет. Настя тогда вскоре прислала три фотографии, и он был снова удивлен красотой своей сестры. А Настю так и не узнал в той блеклой девчушке с грустными глазами. «Ты сейчас интереснее гораздо», – написал он и получил ответ: «На той фотке я после Великого поста и бронхита еще не отъелась. Ну, и на фоне Оли трудно привлечь внимание. Может, это было одной из причин, почему я свернула с ней дружбу. Так бывает». Алексей Степанович спросил тогда о других причинах. «Буду думать. Отвечу обязательно. Эх, разбередил ты меня этим вопросом. Ведь прошлое и настоящее – они связаны, как бы мы ни отказывались в это верить. Забавно вообще: я сколько раз слышала, что, мол, пока не разберешься с прошлым… и все такое. Относилась всегда скептически, а потом подсела на курс „Путь художника“, там много заданий было как раз об этом. И знаешь – полегчало, очень. Ладно, заканчиваю, а пока счастливо тебе!» – последовал ответ.

* * *

Полина достала из ящика стола узкий темно – серый блокнот. Она его боялась. С опаской, чуть дотрагиваясь до скользкой холодной поверхности с острыми углами, она раскрыла первую страницу, потом перешла на страницу с закладкой. Каждый раз, когда она брала его в руки, ей вспоминалась записная книжка дяди Миши, такая приятная на ощупь, такого изумительного цвета – уютного и одновременно будоражащего воображение, как детская книжка, которую читаешь, сопереживаешь героям, но знаешь, что все кончится их победой. «Дневник самосовершенствования», – было выведено аккуратным острым почерком на первой странице этого блокнота. Вторая страница была образцом ведения записей: графы «Полезные дела», «Бесполезное времяпровождение», «Вредное времяпровождение», «Плохие поступки», «Крупные провинности ⁄ последствия», «Разное», «Главный итог дня». Виктор Аркадьевич настоятельно рекомендовал Полине не лениться и заполнять блокнот каждый вечер. Он сам через неделю переезда своей студентки в его небольшую двухкомнатную квартиру на шестнадцатом этаже торжественно вручил ей этот блокнот с заполненной первой страницей и выразил надежду, что самовоспитание в сочетании с его воспитанием «даст добрые плоды». Полина тогда с серьезным видом кивнула и вежливо поблагодарила, но сердце кольнул страх. Нет, она не боялась своего «профессора» (Полина никогда, даже в мыслях, не оскорбляла его определением «любовник»), но ей было страшно не оправдать его ожиданий. «Вдруг он узнает, что у меня на самом деле куча недостатков, и разочаруется во мне», – с замиранием сердца думала она, старательно заполняя графы серого блокнота. Самым же главным страхом Полины было опасение, что Виктор Аркадьевич откуда-нибудь узнает о ее прошлом: о домогательствах с самого детства со стороны кучи мужчин, в том числе отчима, о борделе и продаже в качестве рабыни, о том, что дядя Миша ей не дядя… «Я буду стараться и стану хорошей», – повторяла она, приступая к заполнению граф. Виктор Аркадьевич каждое воскресенье говорил: «А теперь покажи свой дневник самосовершенствования», и ее сердце замирало от сладкого и одновременно щемящего чувства благодарности к этому серьезному немолодому профессору, который заметил простую первокурсницу, выделил из толпы и сказал одну только фразу: «Ты идешь со мной», а теперь возится с ней, тратит свое время, помогая ей стать хорошей…

Михаил ехал по серым московским улицам, радуясь, что пробок мало из-за воскресенья, хотя вроде бы и католическое Рождество, и Новый год совсем скоро. Он размышлял о своем клиенте, к которому с первого дня их знакомства почувствовал теплую симпатию и желание помочь, хотя зачастую его клиенты вызывали у него какую-то неприятную смесь жалости и чуть брезгливого недоумения. «Без продажи квартиры не выпутается», – понял он на днях, вникнув в цифры стоимости и доходности его бизнеса и долгов, оставшихся после того, как партнер потребовал его располовинить, до этого замкнув ключевые процессы на себя. Теперь осталось подумать вместе с Петром Алексеевичем, как это можно сделать. Тот уже был на месте. Пожимая ему руку, Михаил с жалостью заметил, как изменился с их предыдущей встречи этот крепкий чуть седеющий мужчина с хрипловатым, низким голосом.

– Квартиру придется продавать, и быстро, – сразу приступил к самому главному Михаил. – Иначе она пойдет как залог банку, и тогда ситуация значительно ухудшится. Время работает против вас, к сожалению. У вас там несовершеннолетний прописан, сыну ведь еще нет восемнадцати? Скоро исполнится? Вы меня слышите?

Петр Алексеевич вздрогнул и отвел взгляд от голубей на карнизе соседнего здания.

– Простите… У меня семейные проблемы, все время о них думаю. Не могу сосредоточиться. – Он потер лоб с таким потерянным видом, что Михаил понял: его почти не слышат.

– Давайте сделаем так, – осторожно сказал он. – Расскажите, что за проблемы вас беспокоят. Помочь я едва ли смогу, но вдруг соображу, к кому обратиться? И вот, выпейте кофе.

– Да, пожалуй, спасибо, – неуверенно ответил Петр Алексеевич и вдруг решительно достал телефон. – Вот, взгляните, пожалуйста, и скажите, что вы об этом думаете? Там листайте дальше, несколько фото.

Набережная. На бетонном парапете примостился темноволосый паренек с аккуратной современной прической, облокотился локтем на чугунные перила с ажурной ковкой, задумался, засмотревшись вдаль. Кончик носа покраснел, и рука, сжавшая подбородок, тоже. Джинсы, черная рубашка, короткая черная куртка, небрежно расстегнутая… За парапетом видно немного песка, остатки снега, а дальше – величественная широкая река, безмятежная, как жидкое серебро. Над ней – почти такого же цвета необъятное небо, только совсем немного светлее воды. Подросток весь как на ладони. Одиночество, грусть, неуверенность, амбиции. Но больше всего одиночества. И грусти.

– Никите здесь пятнадцать, в школе организовали поездку им по Волге. Тогда у меня с деньгами все в порядке было. Мне очень нравится эта его фотография. Такой он и есть. Сейчас похудел страшно. И не дает себя фотографировать. Ему семнадцать только недавно исполнилось, 16 октября. Одиннадцатый класс. Вы дальше листайте. Это я свидетельство о рождении искал, решил, может, в его столе. Никогда я по его вещам не лазил, вы не подумайте. Просто понадобилось срочно, а Никиты дома не было. А тут на дне ящика смотрю – из тетради что-то выглядывает, думал, вдруг оно. Мало ли, в школу нужно было. – Петр Алексеевич беспомощно развел руками.

– Да вы пейте кофе-то, – подбадривающе кивнул на остывающий стаканчик Михаил. – Я сейчас все внимательно изучу, не беспокойтесь. А сын у вас симпатичный парень.

Петр Алексеевич слабо улыбнулся, пару раз прихлебнул кофе, потом опять забыл о нем, внимательно следя за реакцией Михаила.

Конверт был самодельный: просто лист бумаги для принтеров согнули пополам и чуть прошлись по двум краям степлером. Он был не заклеен. «Прочитать после моей смерти», – было выведено на нем крупными буквами. Михаил перевел телефон на следующую фотографию. Лист тетрадки в линейку, почерк сначала аккуратный, потом более небрежный, взволнованный, попадаются исправления. «Дорогой папа, я тебя очень люблю. Ты самый замечательный человек из тех, кого я встречал. Пожалуйста, пойми меня и не осуждай за то, что я сделал. Просто я так больше не могу. Я совершенно никчемный и становлюсь обузой тебе, чем дальше, тем больше. Атестат (Михаил отметил, что это слово написано с ошибкой) у меня будет плохой. Я думал, что школьные предметы не важны, потому что из меня получится стоящий музыкант, но это была иллюзия. У меня в организме явно сидит какая-то болезнь, я это чувствую. Нет сил, ничего не хочу. Чувствую себя не живым, а персонажем каким-то. Сны давят, а я их не помню. Просыпаюсь, как будто на мне мешки таскали. И это не депрессия, а что-то другое. Я тебе не помощник, а камень на шее. Даже квартиру ты продать не можешь из-за меня, чтобы восстановить свой бизнес. Я знаю, как он для тебя важен. Прости меня. Я очень устал, правда. Сегодня двадцатое декабря. Я дождусь, когда кончатся праздники, и выпрыгну из окна. Сейчас не буду. Не хочу портить Новый год. Я тебя очень люблю и хочу, чтобы у тебя в жизни все наладилось. Прости меня, пожалуйста. Никита.

Передай тете Лене, что я ее тоже очень люблю».

– Говорите, хорошо было запрятано, не на виду положил? – вернувшись к фотографии парня, спросил Михаил.

– Нет, в тетрадке в самом низу. Явно прятал. – Голос его отца стал еще более хриплый, чем обычно. Он внимательно смотрел на Михаила.

– Я сейчас пошлю фотографии своему знакомому, он разбирается в таких вещах. И вообще как-то «видит» ситуацию. Мое мнение – опасность есть, и серьезная. Знаю я этот тип людей. Молчат, «все в порядке, не беспокойтесь», а потом раз, и… вычудят что-нибудь. Ладно, посмотрим, что скажет специалист. – И Михаил переслал фото Михаилу Ивановичу, «бордельному психологу», как он его давно для себя окрестил.

Ответ пришел быстро. Михаил даже не успел допить свой кофе. Отставив стаканчик, он прочитал вслух: «В роду явно был самоубийца, и где-то очень близко. Выясните подробности: что произошло, знал ли об этом мальчик, как он среагировал. И что по душевным болезням? У мальчика я вроде бы ничего серьезного не вижу, но лучше уточните. Я на связи».

– Мать. Ему восемь было, второй класс. Поздняя осень, холодно было очень. У нее бессонница, тревожность повышенная. Врач ставила депрессию и биполярку под вопросом. Никак не могли ей лечение подобрать, все не то. Потом от бессонницы купила какие-то таблетки, но они как-то странно помогали. Может, из-за сочетания с другими. У нее возникало ощущение неузнавания всего. Она не могла мне это толком объяснить, а может, просто меня жалела. Насколько я понял, она просыпалась и чувствовала себя инопланетянином, которого закинули в нашу жизнь. Видела нас, предметы, стены и потолок, свои руки, но не понимала, что это за цветовые пятна, к чему оно все. Может быть, так начинается шизофрения или Альцгеймер какой-нибудь? Ей бы перестать пить эти таблетки, наверное. Но они помогали от бессонницы. А потом она вышла из окна. Мы с Никитой сидели на кухне, делали поделку клеевым пистолетом. Там к школе задали, из природного материала. Она была в своей комнате, может быть, спала, не знаю. Потом вышла, постояла, посмотрела молча на нас, попыталась улыбнуться. И ушла к себе. А через какое-то время я услышал звуки сирены. Это скорую вызвали прохожие. Сына я сразу же услал к соседке. У нее окна на другую сторону выходят, он не мог видеть. Она умерла сразу, восьмой этаж. Как-то так.

– Никита проходил какую-то терапию? С ним разговаривал психолог?

– Мы сразу после похорон уехали на море, в Египет. Квартиру сестра моя быстро продала по доверенности и нашла нам двухкомнатную в своем районе. Агентство хорошее попалось, все быстро сделали. Мы у нее пожили месяц где-то, пока обустраивались. Сына в другую школу перевели. Сестра, по сути, ему стала как мать. А три года назад познакомилась с одним вдовцом, и они в Болгарии дом купили. Мы к ним ездили на каникулах. Никита потом все просил меня тоже туда переехать, так ему понравилось. – Петр Алексеевич невесело рассмеялся. – Напишите это вашему специалисту, пожалуйста.

Пока Михаил набирал сообщение и дожидался ответа, его клиент молча сидел, глядя на фотографию сына, и поднял голову, только когда услышал звук принятого сообщения.

«Ему нужна встряска. Чувство, что он нужен. Иначе может и осуществить, что решил. Думайте. И привлеките рыжих братьев, у них очень нестандартно работает голова. Обязательно именно двоих. Держите меня в курсе».

– Кстати, да. – Михаил зачитал ответ и стал быстро набирать сообщение, пересылать фото и переписку.

– Спасибо, что тратите время на мои проблемы, – негромко сказал Петр Алексеевич. – Встряска, значит… И так трясет, как на вулкане.

* * *

Антон осторожно положил сестру в кроватку и, тихо прикрыв дверь спальни родителей, прошел на кухню.

– Орк спит. Ба, давай в Мортал Комбат сыгранем. А то в прошлый раз ты выиграла, нечестно.

– Что значит «нечестно»? Я честно выиграла. А что орк спит – это очень хорошая новость. Кстати, кто ее назвал орком? Ты?

– Ну да, орет потому что. От нас скоро соседи сбегут. Прикинь, ты приезжаешь к нам, а дом весь темный, только наши окна светятся, – мечтательно закончил он. – Чипсы будешь?

– Это вместе с ужином или вместо ужина? Нам твоя мама ежиков оставила полную кастрюлю, между прочим.

– Да мы и ежиков того этого, но после игры, ладно?

– Ну, пошли, только дверь открой, чтоб услышали, как проснется. И давай без звука тогда, а то Татундер нам устроит.

После игры и сытного ужина бабушка с внуками устроилась в той части перегороженной стеллажом большой комнаты, которую по привычке называли «кабинетом», хотя она все больше напоминала игровую. Они наблюдали, как забавно ползает крупная большеглазая девчушка в зеленом бодике с оленями Санта-Клауса на груди: толкается пухлой левой ножкой, делает рывок вперед, отталкивается ручками и возвращается на исходную.

– Попа тяжелая, – прокомментировала ее попытки бабушка.

– Я памперс поменял, – откликнулся Антон.

Они засмеялись. Им вдвоем было хорошо. Осталось дождаться маму, которая поехала на родственные посиделки к другой бабушке, сбагрить ей ценный груз, который сейчас, пуская слюни, буксовал на полу, и еще немножко поиграть на приставке. Или не немножко, как пойдет.

– Ба, а расскажи мне, папа какой был в детстве?

– Мечтатель. Всех жалел. Раздавал имущество. Как это сейчас модно называть – эмпат. Из увлечений – тяжелый рок, особенно зарубежных групп. И Рекс. Ну и с шестнадцати лет мама твоя, прямо очень. Остальное шло фоном. И это хорошо, потому что в его тринадцать лет твой дедушка учудил. Ну и дальше стали мы жить без него. Я старалась Игорешу оградить, конечно… Но он простил отца уже на похоронах.

– На чьих похоронах? – не понял Антон.

– Дедушки твоего, кого ж еще. Помирились.

Антон фыркнул, потом посерьезневшим голосом спросил:

– Ба, мне не передастся, ну, изменять? Это, может, как проклятие рода Баскервилей?

– Не думаю. Они это учудили по разным причинам. Дедушка твой, похоже, из-за внезапного приступа кобелизма, а Игорь – ну, говорю же, эмпатия зашкаливает.

– А это здесь при чем? – удивился Антон.

– Ну, как при чем… Пожалел он свою коллегу, а та и рада стараться, какая она несчастная, да типа неуверенная… Слово за слово… есть такая присказка, дальше неприлично.

– Я знаю дальше. Все равно не могу понять. Не до такой же степени жалеть и это… снимать комплексы. Ба, слушай, может, там гипноз какой был? Или приворот?!

– Может, и так. Ну, да это дело прошлое уже. У тебя все будет в порядке.

– Все говорят, что я похож на папу.

– Очень похож. На месте Настены я бы засомневалась, что ты от нее, – серьезно ответила бабушка, с удовольствием наблюдая, как недоумение в глазах любимого внука сменяется веселыми искорками.

Они рассмеялись.

– И на второго деда похож, золотой был человек! Оба деда твои уже на том свете. Да, жизнь!

– Ты у меня тоже золотая! – заверил ее Антон.

– Серебряная! – проведя рукой по седой стрижке, усмехнулась баба Рая.

Не успел Михаил допить кофе, как на связь вышли оба рыжих брата.

– Мы тут подумали… отец не читает? Ничего, если я анекдот расскажу, это будет очень неуместно? – прочитал он сообщение.

– Валяй, – подбодрил его Миша. Ему все больше нравились бывшие клиенты, с легкой руки которых в его жизнь вошла когда-то Полина.

– Короче. Одна старая крестьянка, когда ей вкратце пересказали проблему Анны Карениной, сказала: «Корову бы ей. А лучше две». Так вот…

– Брат-два прав, – вклинился в переписку старший из рыжих братьев. – Мы тут подумали… Ну, что у тебя козы ведь заменят одну корову? Активная работа на свежем воздухе…

– И очень нужная помощь твоей козоводке, – закончил младший брат. – Думаю, ей не хватает Полинки.

– Ну, вы даете! – быстро написал ответ Михаил. – Хотя, конечно, помощь своевременная, чего уж там. Козоводка моя в больнице. Ну а если он у меня того, как и собирался?

– Так у тебя этажность не та.

1.Это вторая книга об обитателях садового товарищества «Радуга». Первая книга называется «Надо жить».