Kitobni o'qish: «Здесь вам не Сакраменто»

Анна и Сергей Литвиновы

Shrift:

* * *

Наши дни

Говорят, месть надо подавать холодной.

Но у меня просто физически нет времени, чтобы оттягивать блаженный миг расплаты.

Я могу тривиально не дожить до торжества возмездия.

Поэтому действовать надо немедленно, прямо сейчас.

Не очертя голову, разумеется. Тщательно всё обдумать, взвесить. Затем согласовать со всеми задействованными сторонами.

Но не тянуть, не жевать сопли. И приступать решительно и не откладывая.

Зато у неё, у той, кому я задумал отомстить, времени впереди – море. Хватит дней, и часов, и месяцев, и лет, чтобы помучиться. Пострадать над своей разбитой жизнью.

У неё всё ещё, ха, впереди.

Виктория Спесивцева

Свадьба! Свадьба!

Даже если ты встречаешься со своим избранником несколько лет; даже если ты просто умеренно любишь его и ценишь, а не обмираешь и не сходишь с ума; даже если событие это давно запланировано и подразумевается как переход на новый уровень в компьютерной игре, – всё равно редкое девичье сердце не бьётся учащённо от предвкушения грядущего бракосочетания.

Мой любимый Ярослав провёл меня этим летом.

Наша компания как раз искала новый офис, и босс, как всё самое трудное и извилистое, поручил откопать его мне. Когда я, бывает, пеняю начальнику на то, что он меня нагружает сверх меры, ответ у него один: «Тренируйся, со временем займёшь моё место». Так и в случае с новым помещением: «Хозяйственные хлопоты есть неотъемлемая составляющая забот любого руководителя. Поэтому давай действуй, Вика, ищи нам новое пристанище – хорошее, удобное и недорогое».

И начались мои мытарства. Помещения, которые находились в центровых местах нашего замечательного города М. и выглядели удобными, оказывались дорогими. Те же, что были моей фирме по карману, производили впечатление такой дряни, что без слёз не вспомнишь. Ярик о моих поисках знал. Я его своими проблемами не то чтобы грузила, но обычно вводила в курс. Для чего ещё партнёр по жизни нужен, если не делиться с ним (в разумных объёмах) насущным и наболевшим! Вдобавок, когда свои вопросы с кем-то проговариваешь, то и решение лучше находится. Замечу также, что Ярик – парень неглупый и, хотя молодой, но с определёнными связями. Порой его советы и даже помощь бывают нелишними.

Мы с Яриком встречаемся уже пять лет. Но вместе не живём – то есть не ведём, говоря языком протоколов, совместное хозяйство. Он, случается, остаётся у меня ночевать – в неделю раз или два. Я приезжаю к нему гораздо реже – только когда родители его отбывают в отпуск или на дачу. Ярослав мой проживает с мамашей и папашей. У меня – своя прекрасная квартира в центре М., в сталинском доме, она досталась мне после безвременной смерти моей мамы. Я сделала в моём жилище современный ремонт. Ярик активно помогал, в том числе деньгами, поэтому отчасти считал квартиру как бы и своею тоже. И всё равно – до свадьбы я его жить к себе на постоянной основе не приглашала. Сказывалось, наверное, пуританское воспитание моей прабабки Елизаветы и её сестры, пратётки Евфросиньи. Молчаливо полагалось: вот когда он официально женится, тогда и на жилплощадь переедет.

И вот однажды, когда я в конце лета пребывала в активном поиске нового офиса, Ярик позвонил мне, страшно воодушевленный, и сказал, что нашёл помещение. «Место – прекрасное, как раз то, что вам надо, и недорого». Я стала выяснять у него детали, и оказалось, что какой-то его приятель сдаёт помещение на самом верхнем этаже «члена партии».

«Членом партии», или «зубом мудрости», называют в нашем городе офисное здание, которое начали возводить ещё до моего рождения, при коммунистах – там планировали разместить обком партии и другие партийно-советские структуры. Но потом случился путч, наступил капитализм, партия развалилась, а здание так и осталось стоять без окон, без дверей. Несколько лет, покуда я росла, оно стояло недостроенным, пугало прохожих пустыми глазницами окон. Потом его купил один бизнесмен, долго доводил до ума, затем разорился, перепродал – или, не знаю, билдинг отобрали у него за долги. Объект пошёл по рукам, и наконец третий или четвёртый по счёту хозяин ввёл его таки в строй. Нынче туда заселились разнообразные офисы: стекло, бетон, панорамный (как пишут в буклетах) вид. А название в народе сохранилось прежним, с советских времён. Увековечили, так сказать, бывшую партию и её, с позволения сказать, членов.

– Но нам это место не по карману, – отбивалась я от Ярика, – тем более на верхнем этаже! – Я приценялась к зданию и знала, что тамошнюю аренду мы не потянем.

Но Ярослав убеждал: «Тот, кто сдаёт, мой старый друг. Грандиозную скидку вам сделает, ради меня». Короче, уговорил посмотреть помещение. Однажды среди рабочего дня я и отправилась.

При встрече, ещё внизу, у лифтов, меня смутило: почему один только Ярослав офис показывает – никакого ни риелтора, ни собственника. Я спросила, в чём дело, он наплёл в ответ с три короба. Я осведомилась о цене – Ярик назвал сумму раза в три меньше рыночной. «А ещё, – сказал, – здесь есть выход на крышу, можете его за свой счёт переоборудовать, будет у вас натуральный пентхауз. Пойдём посмотрим».

Мы поднялись на самую крышу «члена партии», откуда открывался божественный вид на весь город, и тут я всё поняла, потому что возле самых перил был накрыт белоснежной скатертью столик, на котором нас дожидалась «Вдова Клико» в ведёрке со льдом и два бокала, а в сторонке – официант в белом фраке и саксофонист в бабочке. Ярик опустился на одно колено и протянул мне бархатную коробочку. Я открыла – там было кольцо. Недешевое, как раз в две-три месячные Яриковы зарплаты, как советуют брачующимся глянцевые журналы. Саксофон грянул что-то берущее за душу, молодой человек прошептал: «Вика, выходи за меня замуж», – лёгкий ветерок шевелил белую скатерть – на что уж я девушка циничная, но и на мои глаза от волнительности момента навернулась слеза.

«Я согласна», – прошептала я как положено, и подумала: «Боже, неужели я и впрямь вскоре выйду замуж? Неужели карма, преследующая мою исключительно женскую семью, наконец сломана?»

Впоследствии я старалась об этом не думать. Больше того: запрещала себе думать. Но подсознательно и против моего желания мысли время от времени сбивались в ту сторону. И невольно возникало: я убила Валерию Федоровну Кудимову и тем самым исправила карму – свою собственную и своей семьи.

Моя мама, Валентина Спесивцева, так ни разу и не вышла замуж, хотя успех имела сумасшедший. Вокруг неё вилось множество мужчин, особенно в молодости, и далеко не только мой отец, Виктор Ефимович Шербинский. Но папаня мой был официально женат на другой, разводиться не пожелал, поэтому марш Мендельсона для моей мамы ни разу, увы, не сыграли.

Равно как не прозвучал он и для моей бабки, Жанны Спесивцевой. Бабке вообще выпала из всего нашего женского семейства самая несчастливая судьба. В возрасте двадцати пяти лет, в октябре пятьдесят девятого, её убили. Убила – та самая Валерия Кудимова.

А до этого Жанна Спесивцева родила в пятьдесят четвёртом без мужа мою маму, оставила её на прабабку Елизавету и поехала покорять Москву – учиться и искать себе спутника жизни. Но нашла – удар кинжалом в сердце, который нанесла ей та самая Кудимова.

Вдобавок прабабка Елизавета (в итоге воспитавшая и вырастившая мать) – равно как и сестра её, пратётка Евфросинья – тоже прожили свои жизни без крепкого плеча рядом, но у них хоть оправдание есть: они молодели в то время, когда сильный пол в СССР выкашивали войны и репрессии.

И вот теперь, прошедшим летом, я нашла в столице убийцу моей бабки Жанны – ту самую Валерию Кудимову. Очень старую, почти восьмидесятилетнюю. Нашла – и погубила её. А почти сразу по возвращении из Москвы получила предложение руки и сердца.

Однако немедленно, как только мне приходили эти мысли, я ставила защиту. Я себе возражала: ведь формально я Кудимову не убивала. Да, я отыскала её, хоть это было сложно спустя пятьдесят с лишним лет. Да, я высказала ей в лицо всё, что я о ней думаю. Я пригрозила ей – не помню уж чем: черным пиаром, оглаской. Но я её даже пальцем не тронула. Не моя вина, что через пять минут после нашего разговора она отбросила копыта¹.

Меня по этому поводу в столичной полиции допрашивали, и весьма жёстко.

Но после четырёх часов непрерывного на меня давления вынуждены были отступиться. Потому что формально я ничего плохого не сделала. Мало ли почему Кудимовой плохо с сердцем стало! Может, она в том кафе слишком много кофе выпила. Возраст, знаете ли.

Но тем, что я её нашла, что всё, что о ней думаю, высказала, я карму свою почистила. И, как следствие, предложение руки и сердца от Ярослава получила.

Хотя, повторяю, я старалась об этом не думать. Гнала от себя эти мысли.

Свадьбу мы с Яриком назначили с запасом, чтобы и мы сами, и все гости приготовились и выстроили собственные планы – на будущее лето.

Однако в конце осени начались такие события, что мне стало совершенно не до бракосочетания.

Каждый, кто женился или выходил замуж, знает, как много всего нужно совершить, чтобы торжество произошло успешно. Костюм, платье, туфли и бельё для жениха с невестой. А кроме того:

причёски;

лимузин или лимузины;

приглашения;

ресторан;

тамада;

музыка, фотографии, видеосъёмка.

От одного только перечня голова может пойти кругом. А ведь держать ситуацию под контролем приходилось мне. У Ярика по любому поводу был один ответ: «Не надо истерить, само устроится». А мне приходилось не только к свадьбе готовиться, но и работать. С другой стороны, приближение бракосочетания настолько заряжало меня и вдохновляло, что все дела, общественные и личные, осуществлялись вдохновенно, одним махом. Словно сама вселенная радовалась моей грядущей свадьбе и, будто по заказу, обрушивала на меня неожиданные приятнейшие события. То вдруг неизвестный поклонник пришлёт на работу букет из девяноста девяти роз (потом, правда, в содеянном расколется Ярик). То в местном ресторане нам подарят десерт и бутылку итальянского вина. То неожиданно моему начальнику придёт письмо от нашего постоянного партнёра, московского представительства немецкого концерна «Карибиэн»: «За успешное продвижение марок X, Y и Z (каких конкретно, не скажу, чтобы не делать им бесплатную рекламу), осуществляемое вашей фирмой, мы рады премировать руководителя группы продвижения марок X, Y и Z, Спесивцеву Викторию Викторовну, ценным подарком – автомобилем марки «Фольксваген Гольф». Просим Викторию Викторовну прибыть в Москву для получения приза в любое удобное для неё время (перелёт бизнес-классом и гостиница в столице оплачиваются нашей стороной). Планируется вручить автомобиль в торжественной обстановке, по окончании мероприятия намечается брифинг для представителей СМИ. В дальнейшем перегон указанного автомобиля из Москвы в М. предлагаем осуществить с помощью нашего сотрудника. Советуем также, в целях повышения лояльности потребителей к нашему концерну, вашей фирме и вышеуказанным маркам, X, Y и Z, повторить церемонию вручения приза в городе М., с освещением события в местных средствах массовой информации».

Ценные подарки, которые вручают региональным продавцам столичные фирмы и отделения международных компаний, – не новость. Директора компании, где трудится мой Ярик, партнёры за успешные продажи возили на футбольный чемпионат мира в Бразилию. А руководитель нашей фирмы до сих пор «мерсом» рулит, что ему немцы семь лет назад за рост объёмов продаж подарили. Значит, дошла и до меня очередь – мы действительно марки Х, Y и Z здорово в нашем регионе продвинули, и, без ложной скромности, в том и впрямь имелась большая моя вина. Значит, заметили, думала я. Значит, заслужила. Значит, оценили.

Согласовали сроки поездки. От полёта в столицу бизнес-классом я, конечно, не отказалась, – а вот гостиницу брать не стала. У меня в Белокаменной собственная квартирка имеется – отцом, Шербинским Виктором Ефимовичем, подаренная. Пусть небольшая, однокомнатная, – зато почти в центре, недалеко от метро «Рижская», внутри третьего кольца. Ярик мой всё время ноет, что пора её сдавать, получать гарантированный ежемесячный доход, а я, хоть не возражаю ему по существу, но всё тяну, тяну. Очень радует меня сама мысль, что всегда есть где преклонить в столице голову. Вроде не чужая я в этом Вавилоне, где мамочка моя, покойница, почти двадцать лет отработала, меня родила – однако, в итоге, не прижилась.

Поехать со мной в Москву просился Ярик, но оплачивать билет в бизнес-класс ему жмотно показалось, а лететь обычным порядком, в то время как невеста в бизнесе, гордость не позволила. Да я, откровенно говоря, не очень его зазывала – раз уж выпала мне перед церемонией удача пробежаться в одиночестве, без обузы и нытья, по столичным магазинам.

Полёт бизнесом, с пледиком, икрой и шампанским, словно задал мне высокую и ласковую ноту для моего праздничного, выигрышного визита в столицу.

Сначала я заехала к себе домой на «Рижскую». Затем отправилась в торговый комплекс «Юнивер-Сити» и там чрезвычайно удачно купила коктейльное платье и туфли. Оттуда такси привезло меня в центровой салон «Ренуар» (записалась я заранее, из М. по Интернету), где меня очень качественно, хотя и дико дорого, причесали, уложили и сделали маникюрчик. Словом, на акцию дарения я в концерн «Карибиэн» прибыла вся такая эффектная и победительная. Там лично познакомилась с Павликом Замятиным – сотрудником, с которым я до того, по электронке и телефону, держала контакт, согласовывая детали поездки и вручения. Павлик оказался молодым, милым, правда, несколько вертлявым и себе на уме. Он был чрезвычайно, до приторности, предупредительным и сказал, что на ближайшие несколько дней поступает в полное моё распоряжение. После мероприятия, назавтра, мы на подаренном мне авто вместе с ним выедем в мой родной М. и там устроим, как он выразился, «репит нашего шухера» – то есть вручение приза под объективами нашей местной м-ской прессы (если она соблаговолит прийти).

Наконец наступил торжественный момент, и я насладилась своими пятнадцатью минутами славы, чувствуя себя в центре внимания и вообще звездой. Сам заместитель руководителя концерна «Карибиэн» и директор по Восточной Европе герр Вольфганг Мюллер жал мне руку и вручал ключи от авто, цветы, грамоту и документы. Процедуру снимали даже трое или четверо фотографов и одна видеокамера: я с Мюллером, я с авто, мы с Мюллером и авто. И хоть я не сомневалась, что пресса присутствует только корпоративная (от концерна да от «Фольксвагена» и, в крайнем случае, какие-нибудь сетевые издания), всё равно купаться в свете вспышек и софитов мне, не скрою, было чрезвычайно приятно. Затем последовал фуршет, где самые разные люди, милые и принаряженные, чокались со мной шампанским и радовались моему выигрышу. Неподалёку вертелся Павлик – временами он подлетал ко мне и вроде бы полушутя приговаривал: «Ведём себя хорошо, не напиваемся, нам завтра в дорогу, гоним авто в М.».

Потом он вызвал для меня такси, и мы договорились, что завтра он прибудет к моему подъезду в районе «Рижской» на выигранном авто, чтобы следовать вместе ко мне на родину. Стартовать решили в восемь ноль-ноль – по моей просьбе: терпеть не могу ранние, затемно, подъёмы. Да, есть любители пускаться в дальнюю дорогу, выгадывая трафик, в четыре утра – и потом, в пути, весь день мучиться, при каждом удобном случае задрёмывая (хорошо, если не за рулём). До нашего города по автодороге восемьсот двадцать километров – к ночи мы всяко должны доехать.

На следующее утро, точно в указанное время, снизу блямкнул домофон. Я присела на дорожку и попрощалась со своей московской квартирой до следующей оказии. Через десять минут вышла и бросила в багажник свою сумку. Мне не терпелось усесться за руль, но Павлик предложил: «Давай я выведу нас из города, по пробкам, а потом шофёрить будешь ты» – и я согласилась. В салоне восхитительно пахло новым авто. Сиденья ещё были в полиэтиленовых чехлах. Одометр показывал сорок километров. Пока мы ехали по третьему кольцу, а потом по шоссе Энтузиастов до МКАДа, я проверила лежащие в бардачке документы. Всё в порядке, я значилась владелицей авто, также имелась страховка, ОСАГО и КАСКО, на моё имя. На заправке, где-то в Балашихе, мы с Павликом поменялись местами. «Ну, ты рули, а я вздремну», – молвил он, разложил пассажирское кресло и вытянул ноги.

Наконец-то я была за рулём! «Гольф» оказался очень послушным и приёмистым. Жаль, по Владимирскому тракту не сильно разгонишься: то светофоры, то населённые пункты или фуры под ногами болтаются. Павлик рядом мирно посапывал. И только где-то под Ногинском я разогналась до ста, как из-за кустов вдруг возник «гаец» с полосатой палочкой. Я чертыхнулась, затормозила, остановилась, сдала назад, к нему поближе. Вроде бы ничего я не нарушила, подумаешь, скорость выше на десяточку – или я знак не заметила или указатель какого-то городка? Патрульный не спеша подошёл, вразвалочку. Отрекомендовался. Я протянула ему документы. Сказала весело: «Вы у меня первый. На этой машине, я имею в виду». Полисмен глянул букой и отшучиваться в ответ не стал. Но даже в тот момент я ничего не предчувствовала, врать не буду.

Гаишник ушёл с моими документами в свою машину. На соседнем сиденье завозился и проснулся Павлик. Спросил, что такое. «Остановили за превышение». – «Могла бы не гонять, – буркнул он. – Спать мешаешь». Всё происходило рутинно и обыденно, но потом, потихоньку, стало наползать неладное. Сначала из полицейской таратайки вышел не один только остановивший меня мент, а вместе с ним ещё сразу четверо штатских. Они проследовали к моей машине свиньёй: полицейский впереди, за ним, парами, эти четверо в кожанках и пальто.

– Пожалуйста, выйдите из машины, – очень вежливо попросил меня полицейский, – и спутника вашего тоже попрошу освободить транспортное средство.

Мы с Павликом покинули авто.

Один из четверых штатских вдруг обратился ко мне: «Виктория Викторовна, предлагаю вам добровольно сдать имеющиеся при вас наркотикосодержащие вещества». Я сочла это шуткой дурного пошиба и усмехнулась: «Вы о булочке с маком, что ли? Так я её за завтраком съела». Шутка не была принята, лица всех пятерых, включая полицейского, остались каменными и даже ещё больше, как показалось, закостенели. Один из штатских вдруг достал видеокамеру и начал снимать происходящее. Другой проговорил: «Тогда просим вас добровольно предъявить к досмотру принадлежащие вам вещи и транспортное средство».

– Ерунда какая-то! – в сердцах воскликнула я. – Мне только вчера эту машину подарили. Но ради бога, смотрите.

Тут, я даже не заметила откуда, возник ещё один полицейский в форме, а с ним двое гражданских: тётка в платочке и мужик в кожанке. В итоге нас у машины образовалась целая толпа. Распоряжался всем мужчина в штатском – молодой, лет тридцати пяти. Разговаривал он со мной подчёркнуто вежливо: «Виктория Викторовна, пожалуйста, откройте багажник». И, в сторону тётки с дядькой: «Понятые, подойдите ближе». Я распахнула заднюю дверцу. В чистейшем, новейшем багажном отделении лежали две дорожные сумки – моя и Павлика.

– Виктория Викторовна, это ваши вещи?

– Одна моя, другая моего спутника.

– Пожалуйста, достаньте и подготовьте их к досмотру.

– Лучше этим ухарям сейчас не перечить, а потом жалобу на них накатать, – углом рта проговорил Павлик и первым достал свою сумку, а потом переставил её на полиэтиленовую плёнку, которую кто-то из мужчин заботливо расстелил на обочине. Я была готова возмутиться произволом, но – он меня убедил – повторила движение своего спутника: вынула сумку и тоже поставила на полиэтилен. Но открыть наш багаж нас даже не попросили. Мужик, который всем командовал, распорядился: «Виктория Викторовна, поднимите полочку». Отделанное велюром днище багажника «Гольфа» поднималось – под ним располагался домкрат и запасное колесо. Следуя указаниям, я машинально приподняла пол.

Конечно, сейчас, наученная горчайшим опытом, я понимаю, что ни в коем случае не нужно мне было этого делать – равно как и всего, что за этим последовало. Но я была сбита с толку уверенным и обходительным распоряжением мужчины, который руководил процессом, равно как и советом моего спутника не перечить. Поэтому, не ожидая подвоха, я подняла пол. Там, помимо тускло мерцавших в своих гнездах запаски, домкрата и баллонного ключа, имелся ещё один предмет, сразу обращавший на себя внимание и ни в коей мере к автомобильным устройствам не относившийся. А именно: белый полиэтиленовый пакет, маркированный универсамом «Пятёрочка».

– Достаньте, пожалуйста, сумку, – обратился ко мне мужчина. Сработало и то, что я трижды до этого выполнила его команды – и то, что Павлик посоветовал мне не артачиться. Я на автопилоте вытащила сумочку. Внутри лежало что-то небольшое и не тяжёлое.

– Раскройте. Понятые, подойдите поближе. – Дядька в кожанке и тётка в платочке вытянули шеи, выглядывая, что находится внутри. Вплотную к нам влез мужик с видеокамерой, непрерывно снимающий происходящее. И только тут я увидела внутри белого пакета небольшой, как полкило сахара или крупы, чёрный полиэтиленовый свёрток, туго перетянутый скотчем. «Понятые, прошу обратить ваше внимание», – проговорил мужчина. А другой: «Гражданка Спесивцева, этот пакет принадлежит вам?»

И тут только я воскликнула:

– Нет! Я понятия не имею, что это! И как этот свёрток здесь оказался! Он вообще не мой! – и выронила пакет из «Пятёрочки» себе под ноги.

Но было уже поздно.

С этого момента моя жизнь, которая ещё сегодня с утра казалась счастливой, безоблачной и многообещающей, стала быстро превращаться в кромешный ад.

Юрий Владиславович Иноземцев

Когда Юра прилетал в Москву, его всякий раз встречал отец.

Впрочем, встречал – слово не совсем точное. Когда Иноземцев-младший приземлялся и проходил паспортный контроль, он должен был послать Иноземцеву-старшему эсэмэску. И тогда Владислав Дмитриевич, коротавший время где-то на обочине, въезжал, чтобы не платить за парковку, на территорию аэропорта и из зоны drop-off – как это будет по-русски, быстрой высадки? – подхватывал сына, вышедшего с багажом из аэровокзала. Всякий раз Юра пытался втолковать отцу, что доберётся домой сам, на такси или аэроэкспрессе, и всякий раз папаня обижался и говорил, что тот совсем буржуином в своей Америке стал и денег не считает. А отец денежки экономил – как все пенсионеры, не только российские.

Впрочем, у русских – точнее, у русскоязычных, или в бывших советских, – даже в Америке особенно заметна тяга ловчить, вилять, выгадывать на грош пятаков. Юра с неприязнью замечал это, и ему за недавних соотечественников становилось стыдно. Причём ловчили, как правило, не коренные русаки – те зачастую оставались людьми широкими и на чужбине. Если преуспевали, то на всю ивановскую. Если концы с концами сводили – то опускались до полной нищеты. Химичили обычно выходцы из бывшего СССР, принадлежащие к другим нациям и народностям, – однако то-то и обидно, все они на Западе, чохом и без разбора, именовались русскими. И неприятный отсвет чужих выкрутасов падал, выходит, и на Юрину честную репутацию.

К примеру, в Калифорнии – штате, где он постоянно проживал, – на автомагистралях разрешалось движение по крайне левому, скоростному ряду только тем машинам, в коих находилось более одного пассажира. И вот наши бывшие соотечественники, чтобы получить привилегию быстрой езды, сажали рядом с собой на пассажирское сиденье манекен или куклу из секс-шопа. Пришлось даже американцам, чтобы их разоблачить, особо чувствительные камеры применять – инфракрасные, что ли.

Или взять другой финт, на который почему-то именно выходцы из СССР оказались горазды: к сбору клубники в Калифорнийщине привлекали всех желающих. Можно поесть от пуза и вывезти с плантации сколько хочешь, по божеской цене – примерно доллар за фунт. Но штука в том, как организован был учёт: машину взвешивали до заезда на поля и после. За тот вес, на который стала тяжелее машина, ты и платил. И вот Russians – к сожалению, они все, пришельцы из бывшего Союза, звались там «рашенс» – додумались приезжать на сбор ягоды, нагрузив в багажник камней. На поле булыжники втихаря выкидывали, вместо них закладывали клубничку, платили три копейки и уезжали, довольные, что плантаторов провели.

В своё время, в конце восьмидесятых, когда Юра только начинал адаптироваться к Америке, его приятель, в ту пору молодой аспирант из Москвы, твердил, что перед бывшими советскими людьми при капитализме простирается великое будущее. «Самые умные собаки – кто? – говаривал он. – Кого в космос запускали? Беспородные, дворняги. Вот так и мы, выходцы из СССР, – дворняги человечества. Самые смышлёные, самые сметливые и ловкие. За нами будущее». Тогда Юра с приятелем соглашался, но теперь, насмотревшись на сотни неправедных состояний, сколоченных в России и за её пределами, полагал, что товарищ не учитывал, что бездомные псы, помимо смышлёности, иными качествами обладают: они самые наглые, дерзкие и беспардонные.

Однако, несмотря на очень трезвое отношение к народу российскому и особенно его властителям, Иноземцев-младший Родину свою любил – тосковал о ней, переживал, скучал. И когда садился в самолёт, везущий его в Москву, в первый момент бывал радостно оглушён своим, родным, сладостным и прекрасным – русским языком. Даже чудно становилось в первый момент: значит, я скажу что-нибудь по-русски, и все поймут? А как же моя приватность? И второе приятное удивление, начинавшееся ещё в аэропорту Лос-Анджелеса: как много оказывалось на рейсе, следующем в Первопрестольную, красивых женщин – стильно одетых, милых, подтянутых!

Одновременно, правда, нарастало разочарование: толкнуть и не извиниться, не попросить, а пролезть – это ведь тоже было наше, российское. Когда самолёт, летевший в Москву, рулил по американской земле, а потом летел над северными просторами и океаном, ещё сохранялась тонкая плёночка из «экскьюз ми», «сорри», «плиз» и «сенкью». На подлёте к Шереметьеву она истончалась, а при приземлении исчезала совсем. И первое впечатление от аэропорта тоже было тягостное: агрессия, как и угрюмость, была разлита здесь в воздухе. Как и тридцать лет назад: поджатые губы, суровые лица. Впрочем, Иноземцев-младший очень хорошо понимал, что за всеми этими строгими масками, неприступной очередью к оконцам паспортного контроля или у ленты выдачи багажа кроются, как правило, милейшие люди. Стоит только подружиться с ними или хотя бы разговорить их, и большинство будет готово дать тебе и кров, и стол, и любую возможную помощь.

Ошалевший от ночного перелёта, отбиваясь от атакующих его таксистов, Юра вышел из здания аэровокзала. После калифорнийского ноябрьского почти лета его охватила морось, холодный московский туман, в котором терялось даже здание расположенной рядом многоэтажной парковки. Отец подрулил на своём авто, включил аварийку, выскочил из-за руля. И как при каждой встрече – а виделись они, слава богу, регулярно, в последнее время раз в год или Иноземцев-младший возвращался на Родину, или старший за океан летал – Юра подумал: а ведь он постарел. Чёрточки увядания множились при каждой встрече: чуть сутулее становились плечи, чуть седее и реже волосы, чуть больше морщин, чуть замедленней движения. Точно так же некогда, приезжая раз в год на каникулы к бабушке Тоне и деду Аркадию, Юра с грустью ловил печальные приметы постарения в них и невольно думал: «Не дай бог, мы встречаемся сейчас в последний раз!» И в один несчастный день – правда, он наступил не скоро, гораздо позже, чем думалось, – не стало сначала деда Аркаши, а потом и бабушки Тони. А он оба раза даже на похороны не смог вырваться: элементарно не было тогда ни цента лишнего на незапланированный спешный перелёт туда-обратно – в Америке, особенно поначалу, жизнь его поприжала.

Выехали через шлагбаумы аэропорта. Отец заметно порадовался, что с него не взяли сто рублей за парковку. Юра глазел по сторонам и привычно поражался и тому, как много стало в столице больших и дорогих машин, и тому, какие они здесь грязные. Вдобавок ездили соотечественники крайне агрессивно, без нужды подрезая и обгоняя друг друга. Увы, по первости за окно лучше даже не смотреть. И он погладил сидящего за рулём отца по плечу:

– Как ты? Как самочувствие?

– Самочувствие бодрое, идём ко дну, – привычно отшутился Иноземцев-старший.

– Как мама?

– Тебе лучше знать. Ты же в курсе, мы с ней практически не общаемся.

Владик и Галя расстались в шестьдесят третьем, когда Юра был ещё крошкой. И теперь, наезжая в Россию, Иноземцев-младший обычно останавливался у отца. Мачеха Марина умерла в середине девяностых, и Иноземцев-старший жил бобылём. Свою квартиру в подмосковном Калининграде, теперь Королёве, они с мачехой в конце советских времён сменяли на Москву и жили на улице Дмитрия Ульянова. Маманя размещалась рядом, на Ленинском, но проживала с отчимом, и поэтому Иноземцев-младший предпочитал, выбираясь в Белокаменную, квартировать у отца, а к матери наведываться в гости. Когда он сидел в своей Калифорнии, то издалека, за тысячи миль, казалось, что отец и мать обретаются практически рядом друг с другом и чуть не каждый день должны сталкиваться. Отец усмехнулся: «Мы с мамой встречаемся, как правило, на поминках – когда общий знакомый помирает».

– Как там дядя Радий?

– Говорит, что прекрасно. Твоя бывшая тёща, Эльвира, от него ушла, ты знаешь. Выкинула фортель – уехала в Германию.

– Он меня так и не простил?

– Да чего там говорить, простил – не простил, ведь тридцать лет прошло. Наверно, простил. Радий – мужик широкий.

– Как Сенька?

– Сына твоего, – с нажимом произнёс отец, – я не вижу. Названивает он мне два раза в год, на день рождения и на Новый год. И то хлеб.

Юра решил оставить эту тему. Ни отец, ни мать, ни бывший тесть Радий, ни, тем более, экс-тёщенька Эльвира не могли простить Иноземцеву-младшему, что он бросил свою первую жену Марию. И сыну Сеньке крайне мало внимания уделял. Хотя помогал, конечно. При первой возможности из Штатов деньги ему стал присылать, а когда в Союзе ещё всё плохо было – вещи отправлял и даже, с оказией, продукты. Потом, когда сам немного встал на ноги, у себя пару раз в Калифорнии сына принимал, летнюю школу в Америке ему оплатил. Хотя нечего говорить: если разбираться, перед сыном от первой жены он, конечно, оставался в долгу.

Но как он мог ему больше внимания уделять? Юра уехал в Штаты в восемьдесят восьмом, и первые годы, после начальной эйфории, были там для него настоящей борьбой за выживание. Вся страна, весь Советский Союз к капитализму принялся приспосабливаться в девяносто первом – а он, в Штатах, на три года раньше. Вдобавок ему, в отличие от тех, кто остался здесь, приходилось язык учить и подделываться к тамошним нравам. И если в бывшем СССР новое общество в девяностые строилось на пустом месте – и магазины нормальные только нарождались, и фирмы, и банки, – то Иноземцеву-младшему надо было за океаном ввинчиваться в уже устоявшуюся жизнь, отвоёвывать чьё-то место, кого-то оттеснять. В иные годы чуть не до нищенства доходило. Только через десятилетие, к концу девяностых, Юра более-менее устойчиво почувствовал себя в жизни. И то до сих пор успокоения никакого нет – он хорошо понимает: стоит ему только ослабить хватку, снизить ритм или уменьшить обороты – можно не сомневаться: выкинут или сомнут.

1.Подробнее об этих событиях читайте в первых трёх книгах тетралогии «Высокие страсти» Анны и Сергея Литвиновых: «Исповедь чёрного человека», «Сердце Бога» и «Бойтесь данайцев, дары приносящих».