Kitobni o'qish: «Главная партия для третьей скрипки»

Shrift:

* * *

Сколько власти и влияния ни имей – умирать все равно приходится.

За ним смерть пришла в Новый год. Кругом суета, мишура, счастливые лица. А у него с каждым взрывом петарды остается все меньше сил. Собственный голос становится все тише. Разноцветное сияние гирлянд сливается в бесформенное пятно.

Жаль было умирать. Опыт, умения, мудрость, что накопил за долгую жизнь, – куда все уйдет? «Останется в близких, в детях, в команде» — болтовня это. Сын добросовестно притворяется, что слушает наставления, но живет своим умом. И обязательно совершит те ошибки, что и он сам когда-то. Так устроен мир. Переделывать бесполезно.

Обжигающе холодные звезды смотрели в глаза, прощались. Сын сидел рядом, как положено, держал за руку. Но ладошка подрагивала: чувствовалось – не терпится ему сорваться. Побежать, зашуметь, закричать. Скоро все закончится! Он станет здесь главным!

Отец закрыл глаза. Силы покидали, время торопливо бежало к полуночи. Вот-вот перед мысленным взором пронесется собственная жизнь – от рождения до последних минут. Быстрая, безжалостная перемотка. И не вклиниться в нее, не изменить. Все обиды видишь, что нанес, все глупости, все бездарно убитое время.

Старик терпеливо ждал последнего кино. Но вместо него вдруг увидел коробочку-комнату. Одну из миллионов комнат, что прячутся за окнами обычных домов. Ковер на полу, в уголке елка. Под елкой пластмассовый дед-мороз. За накрытым столом две женщины: мать и дочь. Провожают старый год, по глоточку прихлебывают шампанское.

– Давай, милая, выпьем. Нормальный год был. Пусть уходит спокойно. – Поднимает бокал мать.

– Да ну, – морщит нос взрослая дочь. – Скучный. И ничего хорошего не случилось.

– А что тебе надо? Все живы – и слава богу.

Дочь – обручального кольца нет – скептически тянется чокаться.

Комната вдруг тонет в снежном вихре. И старик отчетливо – как всегда перед смертью – понимает: мама с дочкой доживают последние спокойные часы. Очень скоро именно это скучное бытие будет разбито. В осколки и прах. До чего жаль обеих! Но помочь он уже не мог.

Дышать становилось все труднее, горло перехватил спазм.

– Позаботься о них, – с трудом вырывается у него.

Сын, глядя в глаза, равнодушно кивает:

– Да, папа.

Где-то далеко начинают бить куранты. Над столицей и окрестностями поднимается радостный рев, хлопают шампанские пробки, юные дурочки поджигают бумажки с желаниями.

И точно в этот момент перед глазами старика вспыхивает бенгальским огнем его собственное бытие, от рождения до смерти. А из немощного тела уходит жизнь.

* * *

Арина Горошева прикурила сигарету. Дым бултыхнул в легкие, пронзил мозг. Как хорошо! Затянулась еще раз – жадно, с самого утра не курила.

Город предвкушал Новый год. Таджики отчаянно зазывали на елочный базар – тридцать первого вечером, поздновато. Витрины мигали, не жалея электричества, и даже чахлый «Металлоремонт» украсил окно гирляндой.

Но Арина радовалась сигаретке куда больше, чем грядущему празднику. Просто чудо, что им не хватило майонеза. Мама разворчалась, назвала дочь разгильдяйкой – зато отправила в магазин!

– Только пулей, Аришка, пулей. Девять часов, пора старый год провожать!

Окна квартиры выходили на улицу, и девушка покорно изобразила поспешную ходьбу, почти бег. Не сомневалась: мама стоит у окна, смотрит вслед.

Но завернула за угол и сразу сбавила обороты. Тридцать первое, вечер, многие что-то забыли купить к праздничному столу. На очередь в магазине можно хоть полчаса списать.

Она с сожалением затоптала окурок. Задумалась: выкурить еще одну? Надо накуриться всласть, больше ведь в старом году не получится. Но смолить подряд не слишком вкусно, да и мама может учуять. Нотации читать перестала, зато глупыми фактами из Интернета давит с удовольствием. «До половины курящих женщин жалуются, что не смогли сделать карьеру». Охота была слушать глупости.

Арина сунула в рот жвачку. Помимо покупки пресловутого майонеза предстоял целый ритуал. Сначала, минут пятнадцать, жуешь резинку. Потом разгрызть кофейное зерно. На закуску – «Антиполицай».

С одной стороны, смешно: в тридцать два года прятаться от мамы. Зато те девчонки в оркестре, что живут без призора, по две пачки в день выкуривают. А ей удается держаться – на уровне семи сигареток. Или вообще двух – как сегодня.

Арина до сих пор – и всегда! – жила с мамой. Отец умер совсем молодым. Мама уверяла: подобных мужчин – красивых, мужественных, добрых – больше не существует. Аришка, пока была девчонкой, верила на слово. Стала постарше – подолгу разглядывала отцовское фото. И начала сомневаться. Лицо у папы обычное, скуластое, неприветливое. И работал всего-то мастером на железной дороге. А мама – на полном серьезе! – его с Бельмондо сравнивает. Из фильма «На последнем дыхании».

Арине – вероятно, фамильная черта! – тоже нравился этот французский артист. Но вот с отцом у Бельмондо, по ее мнению, не имелось решительно ничего общего. Жан-Поль – бог. Папочка – обычный, русский трудяга. Судя по маминым оговоркам, еще и выпивал.

Впрочем, поспорить Арина все равно не могла. Родителя она не видела – тот умер за месяц до ее рождения.

А отчима мама в дом так не привела. Потому всю жизнь было у них дома женское царство.

И с мальчиками у Арины отношения не клеились.

Детство, юность, студенчество прошли крайне скучно. Одноклассницы влюблялись и целовались. Одногруппницы отдавались и выходили замуж. А у нее ни единого серьезного романа.

Нельзя сказать, что она была полным изгоем. Скорее, товар пониженного спроса. Недодали ей: красоты, аппетитности, остроумия. Фигура нескладная – мама ласково называла «коряжкой». Лицо блеклое, губы ниточкой, глаза, словно у кошки – желтые. Но главное: уверенности в себе не хватало. А сама на мужиков вешаться, как иные крокодилицы делают, не хотела. Да и мама постоянно долдонила: нельзя себя первому попавшемуся отдавать.

На последнем курсе музыкального училища Арина, однако, решила: получать диплом девственницей – совсем несовременно. Ну, и улыбнулась однажды такому, как сама, бедолаге. Очкарик, дохлячок. Да еще на отделении духовых инструменов учился, а всем известно, что туда самых бесталанных прилаживают.

Очкарик от ее внимания воспрянул, закружил гордым павлином. На первом свидании тарахтел: любовь, навсегда, надо ехать к нему домой. Арина тряслась от страха, но терпеливо вынесла: лизание в прихожей, хватание за грудь. На диван оба упали почти красиво, но дальше пошло хуже. Вместо оргазма со звездами – неумелое тыканье. Ощущение, будто внутрь карандашик засовывают. А когда действо закончилось, о любви больше ни слова. Очкарик пружиной вылетел из постели, лихорадочно расправлял покрывало, бормотал: «Родители скоро придут».

Арина ушла с удовольствием. И с удовольствием забыла бы про смешную свою «любовь». Только через пару недель она почувствовала себя плохо. Сначала испугалась: забеременела. С первого и единственного неудачного раза. Однако ни тошноты, ни головокружения, ни ощущения, что внутри новая жизнь. Она долго боялась идти к врачу. А когда решилась, приговор ошарашил. Интеллигентный очкарик заразил ее гонореей.

Арина рыдала, доктора утешали: «Радуйся, что не СПИД».

Лечить дурную болезнь оказалось долго и неприятно. Но главный побочный эффект: девушка окончательно уверилась в том, что мужчины – абсолютное зло. Смотрела теперь на сильный пол – словно злющая кошка на собаку. Какие там романы – в ответ на маленький комплиментик сразу щетинилась. Хотя коллектив у них далеко не монастырь.

Арина, по настоянию мамы, закончила сначала музыкальную школу, затем училище и теперь работала в оркестре. Второразрядном – в основном по домам культуры выступали – но все равно богема! Вольные нравы. Трубачи, барабанщики, короли контрабаса юным скрипачкам прохода не дают. Постоянно вокруг шебуршение, романы, измены и свадьбы.

Одна Арина, после того как резко отшила одного, другого, третьего, была свободна от посяганий. И даже дирижер (у него все цыпочки и козочки) остерегался оглаживать вечно хмурую третью скрипку по тощей попе.

Мама замуж не торопила. Но в последние пару лет забеспокоилась. Минимум раз в неделю (впрочем, довольно вяло) говорила: что нужно решать вопрос с личной жизнью, ребенка заводить.

Дочь хмуро бурчала в ответ:

– Не хочу.

Однажды, впрочем, попыталась найти себе пару через сайт знакомств. Но там врали – куда похлеще очкарика с его гонореей. Арина честно выложила свое реальное фото и поначалу удивлялась: почему на нее, самую обычную, сплошь писаные красавцы клюют? Пару раз соглашалась пойти на свидание, стояла у памятника Пушкину, с надеждой вглядывалась в мимо идущих. Но к ней подкатывали – вместо брутальных самцов! – кривоногие, потертые дядьки. Да и те редко брали на себя труд хоть цветочек подарить или комплимент сказать. Сразу к себе тянули или въедливо выспрашивали: «А ты москвичка? Своя квартира есть?»

Коллеги по оркестру советовали: забыть про замуж и заниматься сексом «для здоровья». Однако Арину на разгул не тянуло. Организм не требовал, а насильно себя заставлять – какой смысл? Чем терпеть обжимания и чьи-то слюни, куда милее – завалиться на диван. Включить телевизор, грызть семечки, болтать с мамой.

Изредка их слаженный дамский коллектив разбавлял дядя Федя. Друг семьи. Мужчина с импозантной сединой. Довольно известный юрист. Когда-то он помогал маме решать наследственное дело. Пока двигались вместе через пару судов, нашли у себя много общего и сдружились. Но Арина подозревала: у родительницы с ним роман. По крайней мере, дядя Федя на Бельмондо был похож больше, чем родной папочка.

Но внешне и мама, и дядя Федя держались как добрые знакомые. Речи вели без капли фривольности. Любили на пару давать Арине советы. Дядя Федя безропотно выполнял в их доме традиционно мужские работы: чинил розетки, вешал ковры, люстры. А еще он был далеко не бедным. И давно завоевал право дарить им обеим дорогие подарки. Снабжать ананасами, авокадо и черной икрой.

Арина никому не признавалась, что ей очень нравится этот мужчина. Но дядя Федя держался с ней исключительно дружески. А девушка сравнивала себя с ним и понимала: шансов нет. Он – красив и успешен. Она – ноль без палочки. Да и мама однажды припечатала: «Не стыдно глазки строить? Дядя Федя тебе в отцы годится!»

Арина вздохнула. Вошла в магазин, долго гадала, в каком отделе искать майонез (обычно покупками она не занималась). В очереди на кассе к ней подкатил пьяненький подросток. Уставился, как загипнотизированный, в ее желтые глаза. Потом одухотворенно молвил:

– С Новым годом! Пусть все мечты исполнятся!

Арина, в честь праздника, не стала привычно буркать, чтоб отстал, и даже неуверенно улыбнулась. Малолетка просиял, придвинулся ближе:

– Пива возьмешь? А то мне не продают.

Она отвернулась.

Подросток не обиделся, переместился в конец очереди, начал обольщать двух подвыпивших тетенек. Те заливисто хохотали в ответ на его неумелые комплименты. И не просто в положение вошли, а еще (Арина подслушала) собрались за пиво из собственных карманов платить.

«Вот позвоню сейчас и сообщу, что несовершеннолетним спиртное продают», – разозлилась она.

Даже сфотографировала телефон горячей линии, и взялась его набирать – но потом звонок сбросила. Праздничный вечер. Кому сейчас дело до подростка с его пивом? Да и зачем под новый год подставу затевать? Что она – баба-яга какая-то?

Впрочем, ее очень часто бесили сущие мелочи. Плохой запах в маршрутке. Дядька с полосатой сумкой в метро. Рекламные проспекты на полу в подъезде. Глупое хихиканье девчонок на автобусной остановке.

«Когда секса нет – тетки всегда злые», – уверял барабанщик из их оркестра.

Может, он и прав.

Но загадывать под бой курантов желание: найти себе мужа – она не станет. Все равно не сбудется. Сколько раз уже пробовала.

* * *

Мама – настоящий электровеник. Пока Арина ходила в магазин, успела и мясо в духовке запечь, и бутерброды икрой намазать.

Стол в большой комнате перед телевизором оказался полностью накрыт. Елка мигала огнями. На экране Ипполит в зимнем пальто и шапке принимал душ.

Арина поморщилась. Мама перехватила ее взгляд, кивнула:

– Тоже не люблю.

Взяла пульт, переключила: дядьки в бабских платочках острят, зрители заученно смеются.

– Еще хуже, – буркнула Арина.

Мама спорить не стала. Вдруг предложила:

– А давай «Профессионала» посмотрим!

За стенами у соседей пели, смеялись. Телевизоры грохотали одинаковой новогодней программой. А мама с дочкой почти до полуночи любовались великолепным Бельмондо.

Арина привычно всплакнула, когда тело героя пробили пули.

Мать вздохнула:

– Был бы твой отец жив!

Арина улыбнулась:

– А кто лучше: папа или дядя Федя?

– Ну, каков Федор в быту – я не знаю, – безапелляционно отозвалась мать. – Он у нас, скорее, роль играет. Спаситель, хранитель. А что под оболочкой скрыто – кто ведает?

Арина не стала спорить. Но подумала: будь дядя Федя тираном – вряд ли бы его единственная дочка, пару лет назад перебравшаяся в Англию, каждый год уговаривала отца вместе встречать Новый год.

Больше темы мужчин не касались. Поглядывали в телевизор, не очень празднично, зато уютно и мило болтали. Оливье – в этот раз основой для него стали креветки – получился выше всяких похвал. «Личный» Аринин салат – курица, гренки, китайская капуста – вышел суховат, но мама тактично промолчала. Соседи давно повылезали во двор, лупили в небо петардами, орали пьяными голосами.

Арине, после еды и шампанского, отчаянно хотелось курить.

Она делано зевнула:

– Может, спать пойдем?

– Как? – мама округлила глаза. – А Дед Мороз?

– Но ты ведь мне утром подарок сделала!

– То я. А от Деда Мороза смотри под елкой.

Арина смутилась. Она еще за завтраком вручила маме набор золотисто-коричневых теней (подчеркивать «фамильные» глаза) и считала тему презентов исчерпанной.

Но послушно встала, пошла смотреть.

Под елкой лежал обычный, без картинок и подписей, конверт.

А внутри – дочка своим глазам не поверила! – два билета на московские гастроли театра Ла Скала.

– Мам! – восторженно взвизгнула Арина. – В партер! Они ведь по восемь тысяч! С ума сошла!

– Но ты сама говорила, что очень хочешь сходить.

– Да мы вместе сходим, о чем ты! Но все равно: так дорого! Могли бы по «Культуре» посмотреть.

– Брось! – отмахнулась мать. – Ты музыкант, и должна слушать своих коллег вживую.

– А как ты билеты достала? Их в продаже ведь вообще не было. Еще и спекулянтам доплачивала?!

– Обижаешь. Есть квота, которую через кассы обязаны провести. Поехала к шести утра – к десяти очередь подошла.

– Мам, ну, просто супер! В оркестре все от зависти полопаются!

– Может, с кем-то оттуда пойдешь?

– Ой, да ну! Мне с тобой интересней.

И ведь не соврала почти. Маманчик, конечно, деспот. И переспорить ее невозможно – что поделаешь, бывший завуч. Зато лишь от нее Арина не ждала никакого подвоха. Единственный человек, кто всегда, безусловно на ее стороне. И любому обидчику дочери глотку порвет.

Да и в быту удобно. Квартира всегда вымыта, еда есть. Счета оплачены, набойки, химчистка, даже мелкий ремонт – все на маме. И никогда не жалуется: «Вот, мол, я тебя кормлю-обстирываю». Ведет хозяйство легко, быстро и с удовольствием.

Арина водрузила билеты на комод, попросила:

– Не убирай. Буду каждый день любоваться. Спасибо тебе, Дед Мороз!

Мама взглянула как-то странно:

– А какое ты желание ему загадала?

– Ну, нельзя ведь говорить, – смутилась дочь.

– Хоть намекни.

– Да глупость я загадала, – призналась Арина.

– Все исполнится, – серьезным голосом заверила мама.

– Ты окончательно вошла в роль? В смысле, Деда Мороза?

– Нет, Аришка. Просто странное ощущение – будто я вижу, что будет дальше.

– Мам, ты чего? – встревожилась дочь.

– Нет-нет, не волнуйся. Это пока не Альцгеймер. Скорее, просветление. Случается иногда в моем возрасте. «Старица предсказывает будущее». Или «открылся портал» – как молодежь говорит. Но такое случается редко. Раз в году, в новогоднюю ночь.

– Ну, тогда признавайся.

– Все у тебя изменится, доченька. И путешествия будут. И новая работа. И любовь.

Арина опешила. Она, действительно, пока били куранты, успела произнести про себя: «Хочу сбежать из оркестра. Чтобы другие люди рядом. Другая страна. Другая жизнь».

И в этот момент грянул гимн.

– Откуда ты знаешь? – почти со страхом спросила она у матери.

Та расхохоталась:

– Аришка, да у тебя что в детском садике, что сейчас: все на лице написано. Давай еще по бокалу – и баиньки.

Они прикончили бутылку шампанского, разошлись по своим комнатам.

Арина не ложилась. Стояла у окна, смотрела, как взрываются фейерверки. То и дело на цыпочках подкрадывалась к двери маминой комнаты – та похрапывала, и это было очень удобно.

Наконец, когда храп стал стабильным, дочь накинула пальто и вышла на балкон.

Первая сигарета в новом году показалась особенно вкусной. И спалось после нее хорошо, сладко. А снилось – как они с мамой на гастролях Ла Скала. Почему-то не в партере, а в третьем ряду боковой ложи теснятся, пытаются хотя бы что-то разглядеть. Но вместо сцены видно только прожекторы. И кусочек оркестра – барабанщик мрачно отбивает трагический ритм.

* * *

Арина проснулась от запаха кофе. Очень в мамином духе. Вскочить – первого января! – в несусветную рань, перемыть посуду, да еще и дочку побаловать. Придет сейчас с подносом: кофеек, оладушки. И зачем нужен муж?

На часах полдень, за стенами тихо. Соседи (она сквозь сон слышала, как те бузят) наконец угомонились.

– Мам! Я проснулась! – капризно, будто маленькая девочка, выкрикнула Арина.

Вот сейчас простучит по коридору уверенной поступью завуча, откроет дверь, проворчит несердито:

– Лентяюшка ты моя.

Нет. По-прежнему тишина. Мамуля не дождалась, пока дочка пробудится? Приготовила завтрак и отправилась релаксировать? Красивой жизни она не чуралась: наполняла ванну водой, бросала пенную бомбу и нежилась по часу. На лице маска, в руке журнальчик.

Значит, придется за кофе самой идти.

Арина неохотно выползла из постели. Вот еще одна прелесть жизни без мужчин. Спишь в удобной пижаме и не надо спросонья первым делом чистить зубы или хвататься за расческу. И шаркать можно. И спину держать не обязательно.

Открыла дверь комнаты, выкрикнула:

– Ма-ам!

Тихо. Заглянула в ванную – пусто. На кухне тоже никого. И никакого кофе – запах, по-видимому, спросонья померещился. Мама решила начать новую жизнь (иногда на нее находило) и отправилась бегать или на лыжах? Нет, глупость. За окном метель, небо серое.

Спит? Да сроду она не вставала позже девяти. Говорила: «Школьная закалка».

– Куда ты делась-то? – произнесла Арина раздраженно.

И решительно распахнула дверь маминой спальни.

Обалдеть! Одеялом до подбородка укуталась и не шевелится! Может, ночью проснулась, читала, а сейчас разоспалась?

Арина собралась тихонько закрыть дверь – пусть спит. Но вдруг увидела: на полу, на боку, валяется граненый стакан. Хотя беспорядков – в любом виде – мама не выносила.

Может, ей плохо?

– Мам! – Дочка решительно подошла к постели.

Лицо спокойное, на губах улыбка. Не похоже, будто что-то болит.

Но все-таки Арина потрясла ее за плечо.

Мама не шевельнулась. Зато глаза вдруг приоткрылись. И уставились на Арину неживой, пустой желтизной.

– Мам! – отчаянно повторила девушка.

Отбросила одеяло. Схватила родную руку. Та была теплой. Но едва дочь ее отпустила – безжизненно упала на кровать.

Арине стало жутко. Не сводя глаз с улыбающегося лица, она приложила ухо к маминой груди.

Сердце не билось.

«Это сон. Я сплю».

Впилась ногтями в ладонь. Больно.

Сначала глупая мысль: «А кто кофе мне сварит?»

Только потом перевернула маму на спину. Начала неумело давить на грудь, делать искусственное дыхание. Никакого толку. Только ребро хрустнуло. И глаза окончательно перестали закрываться.

Тогда Арина расплакалась.

Ревела долго. Жалела маму, жалела себя. Терзалась: почему она вчера ничего не заметила? Почему рано утром не заволновалась, не заглянула к мамочке в спальню?

Но не было никаких предвестников. Мама в честь праздника подкрасилась, уложила волосы. Глаза блестели, голос, как всегда, звучал уверенно, звонко. Немного странно, что вдруг пророчествовать взялась – но под Новый год иногда у самых обычных людей сверхспособности проявляются, Арина в Интернете читала.

Да мама никогда и не болела ничем. В доме даже аппарата для измерения давления не имелось.

Вспомнился дремучий анекдот: «Отчего он умер? – От гриппа. – Ну, это не страшно».

«Надо дяде Феде звонить!»

Арина схватила телефон. Но даже до гудков не дошло – робот сразу заверил, что «абонент недоступен». Да, он ведь сейчас в Лондоне. Московский телефон выключил, наверно.

Девушка изо всех сил стралась не глядеть на мамино заостряющееся лицо. Протянула руку, взяла с тумбочки записную книжку. Где-то должен быть телефон дядь-Фединой дочки. Надо дозвониться, достать его. Попросить: пусть прилетает! Как ей со всем справляться – самой?!

Но номера не нашла. У мамы вообще не записнушка – скорее, ежедневник. Показания счетчиков. Время работы обувной мастерской. Цитаты. «О бессмертии мечтают миллионы людей – тех самых, которые мучительно думают, чем бы занять себя в дождливый воскресный вечер».

«Мама! Тебе, что ли, просто стало скучно? Надоело со мной?! И поэтому ты ушла?»

Арина снова заревела.

Размазывала по лицу слезы, растравляла рану. Краем сознания думала: «Надо ведь делать что-то?»

Мама настолько отстранила ее от всего бытового, что Арина просто не представляла: куда ей звонить? В «Скорую» – вроде поздно. В похоронную контору? А где взять номер? Или сначала в полицию надо?

Первое января. Два часа дня. Арина робко набрала с городского «02». Долгие гудки. Наконец недовольный женский голос:

– Что у вас случилось?

– У меня мама умерла.

– Каким образом?

Арина опешила:

– Я не знаю.

– Смерть насильственная?

– Господи, нет, конечно. Она просто не проснулась утром!

– Выпивали вчера?

– Ну, немножко. Новый год ведь был.

– Понятно. Высылаю наряд. Но быстро не ждите. Вызовов много.

Однако в дверь позвонили минут через десять.

Арина – заплаканная, взвинченная, напряженная – успела себя накрутить. Ждала: сейчас полицейские станут допрашивать ее. Ловить на слове. Задавать неудобные вопросы. Она ведь пыталась сделать маме искусственное дыхание, изо всех сил давила на грудь, пока внутри что-то не хрустнуло. Вдруг ее сейчас обвинят в маминой смерти? Арестуют, посадят в тюрьму…

«Ты такая тетеха, Арина. Совсем не умеешь за себя постоять».

Мама часто выдавала странные, несовременные словечки.

Арина заранее ссутулила спину и отворила дверь с видом, будто ее сейчас возведут на эшафот.

На пороге стояли двое мужчин в одинаковых черных костюмах. Девушка озадаченно смотрела на грязновато-белые рубашки, траурные галстуки. Следователи вроде и не должны ходить в полицейской форме. Но почему они так странно оделись?

– Где труп? – деловито произнес один из мужчин.

Арина отступила:

– Там. В спальне.

Второй гость приказал:

– А вы со мной на кухню.

Арина покорно поплелась.

Гость сел напротив, извлек толстый блокнот, открыл на чистой странице. Вытащил ручку – черно-красную, словно гроб. Зловеще молвил:

– Ну-с. Начнем.

В этот момент в дверь снова позвонили. Арина подскочила.

– Спокойно! – строго приказал человек в черном. – Я открою сам.

Она покорно осталась на табуретке. Гул недовольных голосов. Человек пять, не меньше. Наконец женский взвизг:

– Дайте мне пройти!

Фантасмагория. Полицейские в сериалах всегда жалуются, что некому работать. Но зачем приезжать целым взводом, если просто умер человек? Или это специально, чтобы ее расколоть? Заставить во всем признаться?

Нервы на взводе. Да, мамины глаза были абсолютно мертвы, когда Арина вошла в комнату. Но, может, ей показалось? Может, это она убила ее? Дурацким и неумелым искусственным дыханием?!

Однако ее никто допрашивать не спешил, в то время как перебранка в коридоре набирала обороты. Злые следователи спорят с добрыми? Нет, Арина, тут что-то не то. Пойди – и разберись.

Девушка робко выглянула из кухни. Давешние парни в черных костюмах напирали на толстую тетку, оттесняя ее к двери. Та уперлась ногой в обувной шкафчик, отталкивала их и вопила:

– Никуда я не пойду!

А в дверь снова сначала звонят, потом входят. Двое в зеленых пижамах, сверху бушлаты. В руках носилки. На спорщиков из коридора ноль внимания – сразу к Арине:

– Договорчик подпишите. И оплату, будьте любезны. Семь тысяч двести.

– Какие семь тысяч? – окончательно растерялась она.

– А что, тело в доме будем держать? – фамильярная ухмылка в ответ. – Так уже сладеньким тянет. Через пару часов – вонять начнет.

И Арина вспомнила: мама когда-то зачитывала ей из газеты, что у похоронных агентов жесткая конкуренция. Едва узнают про труп, слетаются, стервятники. Но откуда они проведали? Она ведь только в полицию звонила!

– Быстро все пошли вон! – жалобным голосом произнесла осиротевшая дочь.

Маму бы послушались. Но на нее никто не взглянул. Парням в черных костюмах наконец удалось вытолкнуть толстую тетку за дверь, и теперь они напирали на санитаров:

– Чего приперлись? Еще полиции не было!

Те спорить не стали. По-хозяйски уселись – один на обувную тумбочку, второй на пуфик. Прислонили носилки к стене. Заявили:

– Мы подождем.

А двое в костюмах обступили Арину:

– Пойдемте, пойдемте, ласточка. Мы вас с прейскурантиком ознакомим, хорошую скидочку дадим. Время сейчас, жаль, неудачное. Кладбища не работают, морги многие закрыты. Но мы все устроим, милая, не волнуйтесь.

Мама бы обязательно, прежде чем заключать договор, обзвонила с десяток фирм. Сравнила цены. Может, ей тоже? Этих заставить уйти – и начать самой выбирать похоронную контору? Выгадывать копейки на маминой смерти, со страхом оглядываясь на комнату, где лежит труп?.. А если все агенты бесцеремонны, как эти двое? Им только позвонишь – а они определят телефонный номер, адрес? Явятся в квартиру, начнут давить на нее – всей толпой?

– А у нас и с полицией связи, и с поликлиникой, и с собесом, – продолжали заливаться соловьями чернокостюмные. – Быстренько вам и справочку о смерти выдадим, и компенсацию от государства оформим.

Нет. Лучше побыстрее со всем покончить.

Арина, морщась, проглядела каталог гробов. Выбрала венок. Кладбище. Согласилась, что маме обязательно будет нужен хороший макияж.

– Кафе можем хорошее посоветовать, для поминочек. – Напирали парни. – Всего две с половиной тысячи с персоны.

Ну и цены у них!

– Нет, кафе мне не нужно, – твердо произнесла Арина.

Да и вообще она не знала, кого звать на похороны. Близких подруг у мамы не было. Приглашать соседок? Бывших коллег? Своих сослуживцев из оркестра?

Измученными глазами посмотрела на парней, попросила:

– А можно… все это потом? Мы ведь не сегодня ее хоронить будем.

– Нет, нельзя! – дружно возмутились агенты. – Обо всем надо сразу договориться. Праздники. Народ мрет. Автобусов нет. Могилы копать некому.

Циничным мальчикам совсем плевать на ее горе. Они пришли сюда работать. Кстати. А чем им платить?

Арина растерялась. Декабрьская зарплата иссякла. Январскую еще не выдали. У мамы в ящике тумбочки всегда лежат деньги на хозяйство, но там от силы десять тысяч. Остальное на сберкнижке. Банк первого января, разумеется, не работает.

Едва заикнулась, что мало денег, парни оживились еще больше:

– Ничего страшного! Оформим микрокредит.

Мама и про это рассказывала. Чуть ли ни тысячу процентов потом придется заплатить.

– Да что вы, девушка! – обиделись похоронные агенты. – Ставка, как в банке. Один процент в день.

«Почему у меня нет друзей? Нет мужа? Нет вообще никого?!» – в отчаянии думала Арина.

Она подписывала какие-то бумаги, но думала совсем не про похороны. Что она будет делать – да хотя бы сегодня вечером, когда тело мамы увезут в морг?

Смотреть – одна! – телевизор? Читать книгу? Играть на скрипке?! Заканчивать мамину вышивку?

Ей казалось: мамин дух сейчас тут, в кухне. Сидит на табуретке, жалостливо смотрит на дочь.

С кем ей теперь поболтать? Кто погладит ее по голове? Кто пуговицу пришьет, наконец? Арина даже этой нехитрой науке не научилась. Зачем – если мама с иголкой-ниткой управлялась куда ловчее.

– Может, ты мне хотя бы приснишься, – пробормотала дочь.

– Итого с вас сто тридцать четыре тысячи, – подвел итог похоронный агент.

Сумасшедшая сумма. Но мама всегда говорила: похороны стоят дорого. Только откладывать на них так и не начала.

* * *

Пятого января в полдень Арина стояла на Крымском мосту. Всю ночь была пурга, и сейчас девушку со всех сторон обступала засахаренная в снегу Москва. Крыши машин одеты в белые шапки, старушки-оригиналки отряхивают от светлого пуха зонты, и только незамерзшая черная река нарушает уютный лубок.

Арина тщетно пыталась зарядиться от столицы праздником, беззаботностью, снегопадом. Заставляла себя смотреть: на миганье гирлянд, молодняк в дед-морозовских колпаках, мелюзгу, что идут с елок, важные, с чемоданчиками конфет. Но глаз все равно резало беспощадным стеклом: вот ритуальный автомобиль пробирается сквозь праздничную толпу разноцветных машинок. На двери темного, закрытого на праздники офиса висит табличка: «Выхода нет». Пьяный бомж вопит-разоряется: «Жизнь – дерьмо!» А ледяная, аппетитно-черная Москва-река завораживает окончательно.

Сначала Арина встала у моста просто посмотреть вниз. Но едва встретились ее глаза, полные слез, и ледяное течение – будто колдовство случилось. Зловещее, мрачное. По крайней мере, оторвать взгляда от воды девушка больше не могла. Все ниже наклонилась через перила и глядела, глядела. Кричала про себя: «Прочь! Уходи! Глупо. И холодно. И больно. И бессмысленно, наконец». Но все сильнее хотелось: один прыжок – и больше нет страданий. Плыть по стылому, равнодушному течению. И не чувствовать боли, горя, одиночества.

Ничего не изменится на планете Земля, если она уйдет. Что сейчас Арина никому не нужна. Что умрет – ни один человек не заплачет. Зато, после прыжка и полета она, несомненно, встретится с мамой. Та, конечно, страшно рассердится – она всегда ругала за бессилие и трусость. Но ведь не выгонит – обратно с того света на Землю.

«В квартире бардак, – цеплялся за жизнь мозг. – Колготки, трусы нестираные. Перед людьми стыдно. И «Профессионала» бы посмотреть. Еще хоть раз».

Но вода в реке из плоской словно в объемную превращалась. Наступала со всех сторон. Уговаривала. Обволакивала.

И прохожих нет, никто не остановит.

Арина, не сводя глаз с манящей ледяной глубины, закинула ногу на парапет. Совсем не высокий, маняще скользкий. Две секунды – и все.