Kitobni o'qish: «Девушка не нашего круга»

© Литвинова А.В., Литвинов С.В., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Все персонажи, события и места действия данного произведения являются исключительно вымышленными – хотя, возможно, инспирированы реальными людьми, случаями, происшествиями, путешествиями, разговорами и встречами в различных населенных пунктах России и зарубежья.

Пролог

Москва. Сентябрь 1998 года.

На девятом месяце всегда тяжело.

Как бы ты ни хорохорилась.

Вы, мужики или нерожавшие, можете, для примера, привязать себе к талии огромный шар весом пятнадцать или все двадцать кило и походить хотя бы денек. Поездить в душном метро. Попытаться втиснуться в тесный шоферский отсек «Жигулей»-«девятки».

С таким животом (и общим ослаблением и вялостью организма) хорошо лежать на спине под прохладной простыней. И читать что-нибудь легкое, во всех смыслах, и необязательное. Какую-нибудь Джекки Коллинз в мягкой обложке. «Звезду (прости господи) Голливуда». И еще хорошо, чтобы кто-нибудь приносил тебе свежевыжатый апельсиновый сок. И коль скоро любимый кофе по случаю все той же беременности нельзя – хорошо заваренный чай.

А она бы еще на него – того, кто все это подносит, – ворчала. И даже покрикивала. Что опять пожалел заварки, а сок выдавил с косточками.

Однако беда заключалась в том, что покрикивать ей было ровным счетом не на кого. Ворчать – тоже.

Как некому и подносить напитки.

Но отсутствие мужской подмоги и понимания еще можно пережить.

Настоящая беда заключалась в том, что ей негде, в самом буквальном смысле, преклонить голову.

Не имелось не то что прохладных простыней – никакой кровати или дивана не имелось. Хотя бы даже без постельного белья. Можно было, конечно, пристроиться здесь, в запасном офисе.

Офис – громкое слово. Одна комната в доживающем последние дни советском НИИ. Внутри – два щегольских канцелярских стола благородного цвета кофе с молоком, они с Максом купили их в свои недолгие дни блистательного процветания. Один стул, удобнейшее псевдокожаное кресло, компьютер, телефон с факсом и ксерокс. Однако затеваться с ремонтом, даже косметическим, показалось им излишним. Обои оставили старые, от арендодателя, в ужасный розовый цветочек. Занавесочки и карнизы – тоже кошмарные. Скрипучие истертые полы. На столе – стопка бумаги, карандаши в стакане. И справочник, желтые страницы Москвы на девяносто седьмой – девяносто восьмой годы.

Где адрес их тайного пристанища (кстати говоря) ни в коем случае не значится.

Она сперва сопротивлялась и говорила Максу: зачем? К чему тратиться на дополнительную аренду, если они тут и не бывают практически? Приехали пару раз, и то для того (как ей показалось, и правильно, наверно, показалось), чтобы невенчанный супруг овладел ею. Прямо на этом самом кресле, стискивая зубы, когда слышался шум шагов и голоса людей, снующих по коридору.

Совсем ей тогда не до восторгов любви было, в первом триместре. А Макс как с цепи сорвался, склонял ее к плотским утехам всегда и везде. И своего добивался.

Он чертовски настырным был, Макс. Вот и с офисом настаивал: авось да пригодится. Пусть будет запасной аэродром, никому не известный. Оформил аренду на своего школьного приятеля-алкоголика, которого связать с реальными съемщиками было еще постараться.

Она даже взревновала сперва: вьет себе гражданский муж уютное гнездышко для интимных встреч. С ней он это местечко как раз опробовал, а теперь пустится во все тяжкие. Будет сюда баб водить. Она ему про свои подозрения мягко намекнула – а он расхохотался: да ведь квартира для интима удобней, разве нет? Зачем для утех офис снимать? В частном секторе куда как комфортабельней можно устроиться!

И впрямь – в офисе предаваться любви комфорта мало: полежать спокойно негде. Помыться – тоже. В тот их единственный раз пришлось, фу, туалетной бумагой вытираться.

А если скрываться, пересидит она здесь хотя бы пару дней? Ладно без кухни, питаться можно выходить в столовку, оставшуюся от НИИ на первом этаже. А как прожить без ванной? Без кровати? Спать в кресле? Или на полу?

Спасибо, что хоть крыша над головой имеется. Приют убогого чухонца. Остается только задуматься: вот Макс, он что, изначально планировал, что у них все так закончится? Вся любовь и весь бизнес? И он именно для подобного случая запасные аэродромы себе налаживал? Или все-таки сыграла свою роль его врожденная осторожность?

Осторожность и подлость?

Да-да, как она ни защищала Макса перед собой, ничего не оставалось делать, кроме как признать: а ведь он настоящий, получается, натуральный подлец. А как еще назвать мужика, который в самый критический момент совместной жизни вдруг р-раз – и линяет? И даже не удостаивает объяснения? Просто, сволочь, оставляет на кухонном столе записку: дорогая, мне срочно надо уехать, как обустроюсь, дам о себе знать, а ты меня не ищи – глупо, бесполезно, все равно не отыщешь.

И – исчезает. И – бросает ее. На девятом месяце беременности, с их совместным ребенком в животе. И – с многомиллионным долгом.

Конечно, Максик знал, чувствовал, куда дело катится! Она и сама, после того как в августе правительство «киндер-сюрприза» Кириенко объявило дефолт, понимала: в ситуацию они попали аховую. Почти безнадежную.

Но она-то готовилась к борьбе и планировала: они с Максом будут сражаться и выпутываться – рядом, вместе, плечом к плечу. Поддерживая друг друга.

Но Макс, оказывается, вынашивал иные планы. Он, мерзавец, просто бросил ее. Благородно оставил здесь, в Москве, заставив одной справляться со всем, что на нее навалилось: и с будущим ребенком, и с миллионным долгом.

А сам… сам он теперь где-нибудь далеко, в теплых краях. На Карибах или Багамах. Сидит, подонок, с коктейлем, развалившись, у бассейна.

Если у него хватило подлости ее кинуть – можно не сомневаться: значит, хватило мерзотности втайне припрятать себе деньгу на черный день. Значит, он всегда вел двойную бухгалтерию? Постоянно обманывал? Ведь она в их совместной фирме исполняла роль главбуха – и как только прошляпила, проворонила?

Стало невыносимо себя жалко, и слезы снова закапали, потекли по щекам. Она рыдала тихонечко, чтоб не услышали снующие по коридору.

Потом, когда плакательный пароксизм прошел, стало легче. Но она даже платок в сумочку забыла положить, убегая сегодня из дому после того звонка. Пришлось вытирать слезы туалетной бумагой – тем самым рулончиком, что они с Максом привезли сюда, вместе со всем необходимым, «на новоселье». Как давно это было – хотя, казалось бы, полгода назад, в марте. И насколько другим тогда казалось! Веселым, безоблачным, бесшабашным! Полным надежд и радужных упований!

Впору было снова захныкать. Но слезами, как известно, горю не поможешь.

Надо думать, как спасаться. Спасать себя – и ребенка. Который, словно почувствовав ее отчаяние, как раз начал в ее чреве радостно кувыркаться, лягаться, стучаться изнутри. Будто говорил: эй, мамаша, вспомни и подумай обо мне. Теперь я, что бы ни случилось, главная твоя величина, основная твоя забота.

«Ты меня слышишь, маманя? Все будет о’кей?»

Да-да-да. Главные жизненные вопросы ей теперь будет задавать ребенок. И потому ей следовало что-то срочно придумать. Прежде всего, где рожать. Для тех, кому они с Максом должны и кто поставил их на счетчик, нет ничего проще пробить все московские роддома, да и подмосковные тоже. И встретить ее на пороге в день выписки, выходящую из ворот с сопящим сверточком: «Это мы, здравствуйте, где там наши денежки?»

Ехать домой, к матери, – тоже не вариант. И дело, конечно, не в том, что мамаша знать не знает, ведать не ведает о ее положении – ничего, перетопчется, а может, даже обрадуется будущему внуку или внучке. Беда, что они ведь и мамкин адрес в два счета могут пробить и туда наведаться.

По той же самой причине решительно не годятся и заведшиеся в Москве три-четыре подружки по институту, и бедный, беззаветно влюбленный в нее Кирюшка.

Оставалось одно: бежать куда глаза глядят. Страна у нас, слава богу, большая. Ткнуть пальцем в карту – хорошо бы целить в большой город, желательно «миллионник», чтобы родовспомогательная советская медицина еще не успела там развалиться. И уехать в глушь, в какую-нибудь Самару, Казань или Нижний Новгород. Или Новгород Великий. Или даже Петербург – а почему нет? Чем плоха Северная столица?

Причем бежать надо не на машине, конечно. На авто они вычислят ее на раз. Как ни жалко бросать любимую подружку-«девятку», но пусть она остается там, где стоит, – во дворе ее дома в Спиридоновском переулке. Их с Максом дома. Бывшего дома.

Поездом и самолетом, по причине конспирации, ехать тоже нельзя.

Значит, остается брать машину напрокат. Прокатный сервис в России – он пока, конечно, совершенно не развитый. Операцию надо будет провернуть частным образом, втихаря, не оставляя следов. Найти частника, чтоб продал ей машину без оформления – просто написал на нее доверенность с правом продажи. А она сядет и прямо после покупки покатит в глубь страны.

Да, может, и хорошо, что настоящего проката лимузинов, с предъявлением паспорта, прав и кредитки, в стране пока что нет. И сразу вспомнилось, как они с Максом мечтали, что когда-нибудь, когда по-настоящему встанут на ноги, откроют подлинный «рент-а-кар», как на Западе.

И гостиницу собственную заведут. И ресторан. И загородный дом отдыха на озере, с пляжем, сауной, лодками и великами.

Однако теперь, вместо того чтобы реализовывать столь далеко идущие совместные планы, приходится ей одной скрываться в запасном офисе, на резервном аэродроме (как Макс говорил).

Не плакать, только не надо плакать!

Лучше строить свой собственный запасной план: предпочтительней все-таки не покупать авто, а договориться с каким-то таксером, водилой-бомбилой. Пусть везет. На это денег точно хватит. Слава богу, у нее тоже хватило ума оставлять заначку на черный день. Но если Макс экономил, по всей видимости, по-крупному – настолько, что ему хватило слинять с концами, как припекло, – то она собирала по-маленькому. Думала, дура, сделать любимому подарок – у него как раз в феврале день рождения, – собрать ему на иномарку. Что он все у нее «девятку» одалживает? Или, в особо крутых случаях, когда пыль в глаза надо пустить, «мерс» с шофером арендует?

Семь с половиной тысяч долларов у нее набралось. Да, хватит доехать до Питера (или даже до Казани) и обустроиться: и родить, и на первое время.

А дальше она что-нибудь придумает.

Как говорится в ее любимой книге, «я подумаю об этом завтра».

Поэтому надо не засиживаться здесь, в никчемном и дурацком офисе, а воспользоваться здешними коммуникационными возможностями – телефоном, факсом и новой игрушкой – Интернетом, чтобы найти, и немедленно, прямо сегодня, водителя с машиной, чтобы тот отвез ее… Отвез – куда?

Куда-нибудь в совершенно случайный город, где она даже не бывала раньше никогда и где ее никто не знает и она – никого.

И там она все, даст бог, начнет сначала.

Шаги по коридору вдруг остановились возле ее двери.

Две пары мужских шагов.

И тишина. Ни стука, ни голосов. Ей почудилось?

А потом в дверь забарабанили – коротко, но властно.

И раздался голос.

Тот самый голос.

Мужской, решительный, с усмешливыми обертонами и интонациями:

– Эй, красавица! Открывай давай! Я знаю, ты здесь! Не испытывай наше терпение! Третий этаж, все равно в окошко не выпрыгнешь. Да еще с пузом таким. А нам поговорить надо. Деловое предложение имеется.

Она сжалась и, как загипнотизированная, слушала голос и смотрела на дверь.

– Вскроем сейчас замок к чертовой матери. Хуже будет.

– Я милицию вызову.

– Очень-очень глупо будешь выглядеть. Открывай. Клянусь, никаких утюгов и паяльников. Войдем, как говорится, в твое положение. Просто поговорим. Давай, открой, красоточка, ну!

И она ему отворила.

Первым в комнату вошел Тамерлан. Шкаф-телохранитель, не обращая никакого внимания на женщину, будто ее и не было тут вовсе, осмотрел комнату: что за дверью, за окном, даже под столы глянул. А после – вышел. И дверь за собой прикрыл. Но оставил в комнате второго. Своего босса.

Заимодавца и кредитора.

Выглядел тот, как типичнейший новый русский – персонаж, который к тому времени, девяносто восьмому году, постепенно уже начал исчезать, линять, приспосабливаться к меняющимся условиям. Многих из тех, кто царил и владычествовал в самом начале девяностых и кого газета «Коммерсант» первой прозвала «новыми русскими», к концу десятилетия поубивали, кто-то безвозвратно уехал. Иные цивилизовались, стали одеваться со вкусом. Но для типа, вошедшего сейчас в офис, время словно остановилось. Малиновый, да, пиджак; по перстню с печаткой на каждой руке, золотой «Роллекс» на одном запястье и золотой же браслет – на другом; брутальная небритость, живот и пацанская походка – таков был портрет того, кто явился сейчас к ней.

Но главными в его внешности, безусловно, были глаза. Абсолютно холодные, безжалостные – глянешь, и сразу возникает мысль, что их обладатель способен убить. И наверное, уже убивал.

Вот у кого она оказалась в полной власти.

– Че, побегать решила? – с некой даже долей сочувствия проговорил кредитор и хохотнул: – Пуля догонит. Далеко собралась? – Он кивнул на чемоданчик, который она пристроила у тумбы письменного стола. – Или здесь, прям в офисе, зимовать решила?

– Как вы меня нашли? – ошеломленно проговорила она – потому что, во-первых, и впрямь было непонятно как; а во-вторых, почему-то ей подумалось (и даже с некоторым злорадством, но отнюдь не с жалостью), вдруг кредитор скажет: а мы, мол, твоего хахаля Макса отыскали, и он нам тебя выдал. Чтобы не одной пропадать! Чтобы и Макс теперь покрутился!

Однако «новый русский» произнес иное:

– Смотри и учись. Даю тебе урок. Знать надо такие вещи. А то бизнес… называешься, мля, вумен, а таких элементарных понятий не ведаешь.

Он без спроса засунул лапу в ее сумку. Вытащил оттуда сотовый, недавно купленный за большущие деньги, – огромный лопатник, мобильный телефон «Нокиа» величиной с добрый кабачок.

– Местонахождение такого телефона вычисляется на раз. Триангуляция называется. – Ученое заморское слово «триангуляция» «новый русский» проговорил с очевидным удовольствием. – Так что, если хочешь от кого шухариться, первым делом от мобилы надо избавиться – поняла, крошка?

И он повертел в руках ее телефон, проверил табло последних вызовов – а потом, ничего интересного, видимо, не обнаружив, сунул, как собственный, во внутренний карман пиджака. Безо всяких пояснений.

– Ладно, «тайм из мани», как говорят наши друзья американе, – промолвил заимодавец. Английскую поговорку, с чудовищным акцентом, он также произнес с видимым наслаждением: мол, я хоть из простых и провинциал, в столицах не проживаю и не обучался, однако тоже не лаптем щи хлебаю. – Поэтому не буду сопли жевать и задавать тебе бессмысленные вопросы. Скажу предельно конкретно. Ситуация у нас с тобой такая. Ты со своим сожителем должна мне денег. Сожитель твой скрылся в неизвестном направлении. А ты, овца, по его долгу передо мною ответить не можешь. Правильно я обрисовал?

Он сделал паузу, однако она ничего не ответила. Хотела заплакать, но слезы не шли, да и все равно, понимала юная женщина, этим делу не поможешь.

– Все правильно, – удовлетворенно сказал сам себе «новый русский». – А ты молчишь, потому что че говорить-то! Денег у тебя не имеется. Есть только товар, который ты, в условиях наступившего кризиса и резкого падения спроса, будешь реализовывать до мамонтовых костей. А мне бабло нужно не завтра, а сейчас. Кроме товара, который неизвестно, когда продашь, другого имущества у тебя нет. Барахло, что здесь имеется, да и в основном офисе пылится, я, конечно, заберу. И «девятку» твою тоже реквизирую. Хотя все это копейки стоит. Писи крошки Хаси. Жилья у тебя нет, квартира съемная. Двушка твоей матери в Таганроге, тридцать два квадратных метра, мне даром не нужна.

Она была ошеломлена. Подумать только! Бандит (или бизнесмен?) узнал всю ее подноготную – и про «девятку», и про маму, и про их несчастную таганрогскую панельную двушку в хрущобе.

– Че делать-то будем, крошка? – с элементом сострадания переспросил он.

– Я отдам, – безнадежно пробормотала девушка. – Макс вернется, и мы все отдадим.

– О, то ли вернется, то ли не вернется, а скорее не вернется, я тебе что, петрушка – ждать и надеяться? Не-ет… – Кредитор сделал театральную паузу. – Счетчик-то тикает. Проценты растут. И вот в счет своего долга ты, крошка, отдашь нам самое дорогое, что у тебя есть. И это не честь девичья – откуда у тебя целка-мудренность возьмется, на девятом-то месяце! – Он заржал, сам довольный собственной шуткой. Она молчала.

– НО! – Кредитор воздел два пальца, указательный и мизинец, в бандитскую козу-дерезу (сверкнул перстень с бриллиантом). – Имеется у тебя и сейчас кое-что, чем можно умело распорядиться. – И бандит указал перстом на ее живот.

Прошло двадцать лет. Наши дни.

Бывает на южных курортах благословенное время, когда поток туристов слабеет, солнце не жжет, а ласкает, а море лежит такое теплое-теплое и тихое-тихое, словно решило напоследок, перед штормами, ублаготворить вас и умилостивить по полной программе.

Именно в такие дни, называемые по старинке бархатным сезоном, две юные девушки задушевно беседовали в съемной сторожке, расположенной на краю приморской поселковой усадьбы. Несмотря на распахнутое окно, вряд ли кто мог слышать их диалог. Собственница, предоставившая им кров по сходной цене, ютилась в избенке на другом краю участка, да и вообще была глуховата. Кроме того, шаги (хозяйки или любой другой персоны) задолго стали бы слышны постоялицам – садовая дорожка, ведущая к домику, вся была усеяна ранним листопадом ореха и черешни, а с противоположной стороны строение ограждали непролазные заросли заброшенного виноградника. Поэтому обе квартиросъемщицы могли быть вполне откровенны, не боясь чужих ушей.

О чем могут шептаться юные девы? Да на курорте, да в бархатный сезон?

Конечно, о мужчинах, скажете вы – и ошибетесь.

– Сколько нам еще надо будет, как думаешь?.. – спросила одна и сделала паузу, словно не решаясь выговорить вслух: надо будет – чего? Но товарка поняла безо всяких пояснений:

– Еще три дела, максимум четыре.

– А потом?

– Суп с котом.

– Нет, правда? Что мы будем делать потом?

– Уедем.

– Куда?

– Не куда, а откуда. Отсюда! Из этой гребаной провинции. Из этой глупости, пошлости, наглости!

– Хорошо, я согласна. Но уедем – куда? В Москву? Фу, зашквар! ¹ В столице те же глупость и хамство, только жиза еще суетливее. Люди бегают гораздо быстрее, чем здесь. И кидают друг друга чаще.

– Да, в Москву ехать – это пошло. Мы че, чеховские, блин, три сестры? – Девушки, несмотря на молодость, далеко не богатый антураж, окружающий их, и современный жаргончик, демонстрировали в разговоре явную эрудицию. Да и вообще производили впечатление девочек грамотных, начитанных. – Предлагаю целить на два варианта. Первый такой. Поедем мы на тропический остров, будем там валяться с коктейлями и подманивать крутых и состоявшихся перцев. А потом выйдем замуж за папиков-миллионеров и будем жить на все тех же тропических островах, причем вечно. Лет через двадцать бессмертие уже изобретут. Не для всех, конечно, а только для богатых. И мы будем в их числе.

– Красиво, но очень скучно. А второй вариант?

– Нарубим бабок и поступим в крутой западный универ. С нашими-то мозгами – в два счета! Окончим. Сами пробьемся. Зато никакие папики нам не будут нужны. Найдем себе каждая по сасному куну ². И уж тогда будем бездельничать на тропическом острове!

И они обе залились громким и почти беспричинным смехом, каким могут смеяться лишь юные девы, каковыми две эти особы и были.

Так как они обе станут главными героинями нашего романа, позвольте вкратце представить их.

Далеко не нами первыми замечено, что в каждом человеческом дуэте один обычно является ведущим, другой – ведомым, кто-то исполняет первую скрипку, другой – подыгрывает. Так и в этой паре. Та девушка, что в ходе вышеприведенного диалога в основном задавала вопросы и подлаживалась, звалась Юлией и играла в отношениях как бы роль второго плана. Внешне была она чернявенькой, загорелой брюнеткой, по сложению довольно плотной – типичной южанкой, кубанкой, казачкой. Она твердо стояла на ногах и не чуралась любой работы, о чем свидетельствовали ее мощные лодыжки и икры, а также кисти рук. Но, несмотря на приземистость и своего рода почвенную укорененность (а может быть, благодаря им), она была хороша – как хорош только что распустившийся южный цветок или даже целый куст красивейших бутонов: собольи брови, нежные щеки, большой красный рот.

Вторая товарка, словно специально в противовес первой, была тоненькой, беленькой, худенькой, даже хрупкой. Узкие кисти, узкие щиколотки, тонкие черты лица. Однако, невзирая на внешнюю субтильность, именно ей в этом девичьем дуэте принадлежала первая роль. При том, что красивы были обе и каждая по-своему; беляночка, в отличие от товарки, владела искусством (почти утраченным в наше измученное феминизмом время) сводить с ума любого или почти любого мужчину – своими взглядами, смехом, интонациями, касаниями, жестами. (Разумеется, эта ее способность проявлялась не сейчас, в тот момент, когда девушки были одни, а при появлении на горизонте сильного пола – причем включалось в ней это природное кокетство безо всякого принуждения, бессознательно, автоматически.) Звали беляночку Анастасией.

Следует заметить в скобках, ее лидерство (в данном дуэте и вообще по жизни) отнюдь не означало, что она умнее своей подружки. Как известно, «руководитель» и «ума палата» – далеко не всегда синонимы. Черненькая, Юля, и знала больше, и соображала быстрее – однако все равно предпочитала держаться в тени своей менее подкованной, но бойкой подруги.

И еще: посторонний наблюдатель, случись ему заглянуть в каморку, что делили подружки, наверное, немало подивился бы тому обстоятельству, что девушки называют друг друга «сестрами». Более того! Сестрами обе числились и официально, по документам! И это несмотря на то, что внешне меж ними не существовало, казалось, ничего общего – кроме очевидной молодости и красоты. Но красота эта, подчеркнем еще раз, была у каждой совершенно особенного, своего рода. Да, розочка и беляночка. Брюнетка и блондинка. Приземленная и воздушная… Однако своего формального родства и того, что они приходятся друг другу сестрами, девушки при посторонних не афишировали. Не то чтобы стеснялись – просто зачем болтать, только лишние расспросы вызывать. Правда, относились друг к другу уважительно и доверительно – еще более внимательно, чем порой настоящие родные люди.

Вот и сейчас беседовали они друг с другом в совершенно задушевном тоне, при том, что домик, который глухая бабка сдавала нетребовательным курортникам, мало располагал к подобным беседам. Да он и вообще мало к чему располагал: пара убогих кроватей, хромая тумбочка, косая пыльная люстра, зеркало с выцветшей и отслоившейся амальгамой – вот что представляло собой убранство комнаты. (Туалет и душ находились во дворе; под навесом располагалась также импровизированная кухонька со столом, покрытым грязной клеенкой, и плиткой, куда подавался газ из баллона.) Однако девушки не замечали всей бедности обстановки – возможно, в силу возраста или, быть может, привычки к существованию в подобных условиях – и продолжали секретничать, каждая лежа на своей кровати и обернувшись лицом друг к другу.

– Скажи, Настька, а ты боишься? – спросила вдруг Юля (черненькая, ведомая).

– Боюсь – чего?

– Ну как – чего? Что нас схватят, поймают, осудят.

– Даже не думаю об этом.

– Ты серьезно?

– Да нет, конечно, глупая. Боюсь, куда без этого. А больше всего маму жалко – как она соседкам нашим гребаным в глаза смотреть будет? Ну а что нам еще делать, Юлька? Десятирублевые монеты из магазинных тележек в «Магните» воровать, как Стас?

– Ну, мы ведь неплохо учились… Пошли бы дальше…

– И что? Ты бы кончила вуз и из провизоров дослужилась до фармацевта? Ага, впечатляющая карьера – с двенадцати тысяч перейти на восемнадцать!

– Замуж бы вышли… – неуверенно проговорила Юля.

– За кого ты в нашей дыре выйдешь?

– Это правда, – вздохнула черненькая, – у нас, если не алкаш и жену не панчит ³, уже принц на белом коне.

– Зачотно замечено. Поэтому давай, моя тяночка ⁴, много не думай и не хандри. Настрой на позитив – и вперед, без страха и сомнений.

А дальше девушки вскочили со своих лежанок, и в домике началась подготовка к вечернему выходу – казалось бы, простое, хотя интригующее и упоительное действо: примерка одежек, причесончик, макияж.

Но почему тогда обе девы собираются столь сосредоточенно, будто готовятся не прошвырнуться по вечерней набережной и, может быть, выпить по коктейлю в кафе, а по меньшей мере к представлению, где обеим уготовано блистать в главной роли? Почему они собирают в сумочки – вроде бы дамские, однако чрезмерно большие – все свои вещи из домика? И почему у них – довольно продуманно – настолько мало поклажи? Все шампуни и кремы в одноразовых мини-упаковках; блузочек, маечек и кофточек – по минимуму, приходилось даже подстирывать, подглаживать по ходу пребывания на курорте. И почему девчонки столь тщательно проверяют, ничего ли они не забыли в избушке? Но при этом не докладывают хозяйке, что съезжают, и с ней не прощаются? И зачем, наконец, одна из них, черненькая Юля, сует вовнутрь сумки лэптоп?

И почему, спрашивается, обе они тщательно протирают все вещи и ручки в покидаемом домике – чтобы не оставить невзначай свои отпечатки пальцев?

* * *

Спустя час юные прекрасные особы уже шагают по вечерней набережной в курортном поселке, называемом немного странным именем Каравайное.

Надо заметить, что топонимика их родного Кубанского края весьма разнообразна. Здесь имеются названия, сохранившиеся с периода турецкого владычества: Джубга, Бжид, Текос; есть и те, что связаны со временем освоения региона Российской империей: станицы Динская или Кущевская; и, наконец, сугубо советские имена – скажем, город Кропоткин. Присутствуют и романтичные прозвания непонятно какого периода – из серебряного века вынырнувшие, что ли? Например, приморский поселок Криница. Или вот это – Каравайное. Почему Каравайное? Кто и кому пек здесь каравай? Бог весть.

Не знали об этом и наши девы, шли себе вдоль ласкового моря, где еще резвились на закате последние купающиеся.

Обе перед выходом слегка подкрасились – но чуть-чуть, чтобы не выглядеть вульгарными. Обе в хлопчатобумажных брючках и удобных босоножках на низком каблуке. Они не делают ничего, чтобы выглядеть особенно приметными, однако очарование юности столь велико, что обе невольно обращают на себя внимание окружающих.

В первую очередь, конечно, девочки имеют успех у особей мужского пола.

Прежде всего, как и положено обладателям южного темперамента, их перехватил молодой кавказец, в белых штанах, черной рубахе навыпуск и черных туфлях с загнутыми вверх носами, словно у падишаха.

– Ай, какая красавица! – заблажил он, адресуясь к черненькой Юлии, но при этом как бы имея в виду находящуюся рядом не менее прекрасную блондинку Настю. – Поедем, покатаемся, шашлык будем кушать, домашним вином запивать – а если захочешь, свадьбу сыграем, сейчас немедленно, ту женщину, что загсе сидит, вызовем, распишет нас навсегда, на веки вечные!

Юля вроде бы хотела вступить с южанином в игривый диалог, но блондинка Настя (которая, как мы помним, являлась ведущей в их паре) безапелляционно отшила южанина: «Отвянь, чернобровый!» – и утянула подружку за собой.

– Ты чего? – зашипела на нее товарка. – Клюет же!

– Ага, только у этого джигита из имущества – одна «шестерка» ржавая, а если ему вдруг дорогу перейдешь, тебя весь аул, если не вся их республика разыскивать будет! Пошли уже!

И они продолжили свое фланирование по набережной.

Море было великолепно: тихое-тихое и даже на вид теплое. То там, то здесь с пляжа доносились радостные выкрики купальщиков. Иные даже в волейбол в теплой воде играли.

О состоянии морской глади здесь рассказано не для красного словца и не для того, чтобы в духе писателей девятнадцатого века подпустить пейзажу. В довольно скором времени это сыграет важную роль в нашем сюжете.

* * *

И вот мы видим наших юных героинь, Настю и Юлю, за столиком в приморском кафе.

Стемнело.

Девушки потягивают коктейль – каждая свой. Однако внимательный наблюдатель мог бы заметить, что ни сейчас, ни в дальнейшем красотки алкогольных напитков не пьют, только делают вид – похоже, требуется им для чего-то сегодняшним вечером полная ясность и трезвость ума. Но дело заключается в том, что никаких внимательных наблюдателей вокруг нет – ни единого, кто тщательно следил бы за поведением парочки. Все, кто пребывает вокруг них в кафе, включая обслуживающий персонал, находятся в том или ином градусе подпития.

На импровизированной эстраде, небольшом возвышении, наигрывает на синтезаторе музыкант. Немолодой интеллигентнейший армянин в черных очках (несмотря на вечер), весь седой и с длинными пальцами. Удивительно, что он не лабает популярные шлягеры, а тихонько ведет джазовые импровизации. Играет хорошо – это понимают даже наши девушки, Настя и Юля, которых никто, увы, не учил музыке, но которые от природы обладают хорошим чутьем и тягой к прекрасному. Казалось бы, что делать музыканту столь высокого уровня в занюханном, провинциальном, курортном кабаке, да не в сезон? Однако ответ на этот вопрос немедленно выдает испитое лицо тапера и стоящий рядом с ним бокал, вроде бы с пепси, из которого пианист время от времени прихлебывает.

Народу в кафе немного – но все равно, в силу юности и красоты, девушки находятся в центре внимания.

Дебелая курортница за соседним столиком втихаря злится на мужа – тот, пузан в майке-алкоголичке без рукавов и в шортах, нет-нет да устремит на юниц свои безнадежные слюнявые взгляды.

Пьяная компания за соседним столиком (две семейные пары) красоток даже вслух обсуждает, причем сильный пол, разумеется, опасливо восхищается девицами, а дамы поносят и злятся. Долетает:

– Проститутки, прошмандовки…

– Но какие хорошенькие. Ты, Вер, такая же в молодости была…

– Ой, заткнись, пожалуйста, идиот!

Но главное внимание обращает на молодиц как раз тот, кто имеет на это право. И кому девушки нет-нет да пошлют в ответ кокетливые взоры (особенно это удается беленькой и главной, Анастасии). Барышни заигрывают с ним потому, что, во-первых, он сидит за столиком в полном одиночестве; во-вторых, ему около сорока; и, в-третьих, он имеет все приметы человека состоявшегося – во всяком случае, как это понимается среди нестоличных мужичков, выезжающих отдохнуть на курорт в одиночестве, без своей половины. Выглядят символы успеха следующим образом: наглаженная белая рубашка; неброская, но весомая золотая цепь, проглядывающая в вороте; изрядной величины борсетка, водруженная на стол.