Kitobni o'qish: «Смертельная «бабочка»»
Глава 1
В сквере Кафедрального собора сегодня было непривычно пусто, несмотря на субботу и уже совсем не раннее время суток. Скорее всего, любителей прогулок по мощённым парковым дорожкам испугали неожиданно подкравшиеся сентябрьские холода. А ещё – вчерашний дождь, который неистово барабанил по крышам и стёклам весь вечер и всю ночь напролёт. Только к сегодняшнему утру он затих окончательно, выбив напоследок особенно звонкую прощальную дробь в предсмертных судорогах. Такая погода обычно загоняет под плед; нещадно сдавливает виски; подмешивает ударную дозу снотворного в чай; вешает гири на веки – в общем, валит с ног. Но только не нас с Настей. Нам всё это было нипочём. Мы всегда просто обожали ощущение скольжения по асфальту, влажно сверкающему на солнце. А сейчас ещё и осенняя прохлада приятно трепала волосы и щекотала лицо, даже когда мы не сильно разгонялись: она была гораздо милосерднее ещё недавно свирепствовавшей жары. К тому же, соревнования – совсем скоро, поэтому кататься нужно было каждый день, несмотря ни на что. В период интенсивных тренировок ролики должны были буквально врастать в ноги, становиться их неотделимой частью. Кому, как не нам с Настей, об этом знать? Мы уже не в первый раз участвовали в соревнованиях, но те, что ожидали нас через неделю, были особенными. Нам обоим предстояло побороться за кубок мэра города по фристайл-слалому. Это был первый отборочный этап, победители которого должны будут потом соревноваться с теми, кто займёт призовые места в остальных. Поэтому сейчас мы были не дома под уютным усыпляющим пледом, а в промозглом безлюдном парке: уже расставили разноцветные фишки и начали нарезать разминочные круги. Конечно, обычные, здравомыслящие роллеры в такую хмарь отправились бы тренироваться на роллердром, потому что кататься по влажному асфальту не очень удобно, а иногда даже опасно. Но точно не те, которые называют себя «вольными летунами». Нет, такие без попутного ветра никуда не полетят, – ну, то есть ни одного элемента не выполнят. Заставить их кататься в четырёх стенах – всё равно что дикой птице крылья подрезать. Именно поэтому мы снова приехали сейчас в парк, несмотря на погоду.
К городскому чемпионату мы с Настей, «вольные летуны», начали готовиться давно, как и другие ребята-роллеры из нашей небольшой дружной компании. Правда, те, в отличие от нас двоих, посещали время от времени роллер-школу и отрабатывали там элементы с тренером. А мы с Настей – самоучки. Но до сих пор это совсем не мешало Насте занимать первые места во фристайл-слаломе. Она была на вершине пьедестала всегда – с какими бы профессиональными, виртуозными, техничными соперниками ей ни приходилось иметь дело. К такому постоянству все относились по-разному. Я – с восхищением и восторгом. Каждый раз я так бурно радовался победам Насти, как если бы они были моими собственными. Даня, Инка, Алиса – с белой завистью, как они говорили. А сама Настя – с невозмутимым спокойствием человека, который просто наблюдает за естественным ходом событий. Её выражение лица как бы говорило всем, кто ждал от неё каких-то особенных эмоций после очередной победы: «Я и не сомневалась в том, что всё будет именно так. А вы – разве да?»
Вот и сейчас она с таким же необыкновенным самообладанием, которым даже не все мальчишки могли похвастаться, а девчонки – и подавно, выписывала ногами замысловатые узоры, ловко петляя между расставленными в ряд фишками. Я, сев на скамейку, чтобы перешнуровать ролики, застыл на некоторое время, наблюдая за порхающей Настей. Да, именно сейчас мне начало казаться вдруг, что она стала невесомой и катается уже не возле фишек и вокруг них, а над ними. Не задевая ни одной, не касаясь даже земли. «Бабочка» получалась у Насти всегда особенно эффектно. Только вот теперь это вместо восторга вызвало у меня необъяснимый страх за неё. Вдруг она прямо сейчас соскользнёт с паркового асфальта, колёса её роликов оторвутся от твёрдой поверхности, и её оранжевые брюки и салатовый батник яркими пятнами замелькают где-то далеко и высоко в небе? А потом она, не удержавшись на высоте, сиганёт вниз. «Смертельная “бабочка”», – внезапно пронеслось у меня в голове, внутри что-то ёкнуло, и мне захотелось немедленно подъехать к Насте и сделать что-нибудь, чтобы «приземлить» её. Через несколько секунд я, осознав всю абсурдность такого желания и несуразность игры своего воображения, не смог удержаться от смеха. Настя, остановившись и повернувшись ко мне, одарила меня своей самой очаровательной улыбкой: веснушчатой и задушевно-ласкающей. «Какая же Настька всё-таки… необыкновенная? Нет, просто очень родная и уютная», – подумал я, глядя на неё и чувствуя, как внутри становится всё теплее и теплее, несмотря на то, что снаружи было по-прежнему зябко – ранний сентябрьский холодок так же колко перекатывался по коже.
Я в очередной раз мысленно порадовался и одновременно удивился тому, как мне могло так повезти с Настей. Вслух я тоже восхищается ею, но гораздо реже, потому что обычно она сразу останавливала бурный поток моих восторгов. Говорила, что её это дико смущает, потому что она – «самая обыкновенная – обыкновеннее некуда», а ещё – будто «жизнь не любит слишком громких слов и в отместку может отобрать у человека то, о чём он постоянно кричит на каждом углу». Такая непреклонная строгость и принципиальность были присущи ей всегда – из-за них Настя поначалу показалась мне гораздо более взрослой, чем была на самом деле, когда мы познакомились здесь, в сквере Кафедрального собора. Но я считал, что эти недетские черты характера совсем не портят ни саму Настю, ни наши отношения. Наоборот: благодаря им, я доверял ей, как самому себе. И на их фоне острее и глубже ощущал её нежность и заботу, которые тоже были ей свойственны. А ещё именно эти качества не раз приводили её к победе. Иначе как у неё получалось бы каждый раз быть «быстрее, выше, сильнее» всех? В общем, без этого всего в совокупности Настя была бы не Настей, а кем-то совсем другим: каким-то чужим, далёким, безразличным мне человеком.
Настя, подмигнув мне, сделала несколько оборотов на правом переднем колесе – это, помимо «бабочки», ещё один её фирменный трюк – и вернулась к тренировке. А я решил, что пора наконец-то заняться отработкой своей программы. Я знал, что и в этот раз победит Настя, а я сам, скорее всего, займу уже ставшее привычным для меня второе место. Меня это никогда не расстраивало: быть вторым после такой сильной фристайл-слаломистки, как Настя, очень почётно. Несмотря на уверенность в том, что первым я снова точно не буду, мне, как всегда, всё равно хотелось выступить достойно, чтобы не упасть в грязь лицом в глазах Насти, друзей-роллеров и своих собственных, конечно. Я начал с самых простых элементов, чтобы разогреться, и постепенно перешёл к более сложным. Мои фишки стояли в ряд параллельно Настиным. Мы всегда специально расставляли их так, чтобы во время тренировок иметь возможность следить не только за своими движениями, но и за тем, что делает в это время другой. Нередко случалось, что мы в какой-то момент, сами того не сознавая, начинали двигаться синхронно и выполнять одни и те же элементы, хотя программы у нас, понятное дело, были разные. Такие казусы нас очень забавляли, а случайных зрителей, которые впервые наблюдали за нами, – поражали до глубины души: они восторгались такой удивительной слаженности, согласованности некоторых движений, не подозревая, что это – абсолютная случайность. Вот и сейчас, заметив вдруг, что выполняем одинаковые трюки, зеркально отображая друг друга, мы с Настей прыснули со смеху. Я всё никак не мог успокоиться и уже просто давился от смеха. Тренироваться, непрерывно сотрясаясь всем телом, невозможно. Я доехал до скамейки и завалился на неё, продолжая громко хохотать. До такой истерики меня довела не наша очередная спонтанная синхронизация с Настей, а выражение искреннего изумления на лице маленькой девочки, внезапно оказавшейся поблизости. Глядя на всё происходящее широко раскрытыми, не моргающими глазами, будто на невиданное чудо, она радостно захлопала в ладоши в кульминационный момент и тут же убежала на строгий зов своей мамы. Настя, в отличие от меня, невозмутимо продолжала тренироваться, будто ничего и не случилось.
Пока я сидел на скамейке, Настя подъехала к ней, достала из рюкзака телефон и неотрывно смотрела на его экран несколько секунд. Потом, выдохнув с явным облегчением, положила его обратно и медленно вернулась к фишкам. Так повторилось несколько раз. И после каждого такого проезда туда-сюда Настя каталась со всё меньшим желанием и азартом, будто что-то постепенно отнимало у неё силы – так, по крайней мере, мне показалось.
– Устала? – спросил я её, когда она снова приблизилась к скамейке и начала копаться в рюкзаке. – Может, отдохнёшь немного? Посиди со мной.
Настя отрицательно замотала головой. Отъехав к фишкам, она совсем вяло объехала их несколько раз монолайном, сбив при этом несколько штук. Я удивлённо смотрел сначала на неё, потом – на сбитые ею фишки. Она всегда каталась очень аккуратно, и её ролики не задевали конусы даже при выполнении самых технически сложных элементов. А сейчас, во время простейшего монолайна… Наверное, она и вправду выдохлась, – просто не хотела в этом признаваться даже самой себе. Ну, да, как же: сильная, выносливая Настя не имела права на усталость. Точнее, не давала себе такого права. Эх, Настька.
Из задумчивости меня резко вырвало внезапное треньканье Настиного телефона, лежавшего теперь рядом со мной, – в прошлый раз она не спрятала его в рюкзак. Сообщение. Не успел я оглянуться – а Настя уже была тут как тут. Она с какой-то немыслимой даже для неё скоростью подъехала к скамейке, сбив по пути ещё множество фишек, и молниеносно схватила телефон. Бросив в мою сторону испуганный и недоверчивый взгляд, который сразу насторожил меня, она отъехала в сторону. Уткнувшись в экран, Настя на некоторое время словно выпала из нашей общей, одной на двоих, реальности и провалилась в свою собственную: чуждую и незнакомую мне. Написав что-то в ответ, она вернулась и, снова положив телефон в рюкзак, села рядом и облокотилась на спинку скамейки. Но мне показалось, что так далеко от меня она не была ещё никогда. Её светлые и обычно невероятно лучезарные, с задорными разноцветными искорками глаза вдруг потускнели и стали непроницаемыми и мутными. Они, остекленев, застыли в пугающей неподвижности. Губы время от времени слегка подрагивали. Всклокоченные ветром медно-рыжие волосы торчали во все стороны и почти стояли дыбом, но Настя не обращала на это никакого внимания, хотя обычно непослушные пряди раздражали её, и она постоянно нервно поправляла и приглаживала их. Я почувствовал, как всё внутри замерло и сжалось, и даже сердце застучало гораздо тише, будто боясь разрушить ненароком хрупкий замок молчания, который Настя воздвигла вокруг себя, отгородившись им от окружающего мира. Но, в то же время, я понимал, что должен срочно развеять эти неведомые чары, пока они полностью не завладели Настей и не навредили ей. Да и мне – тоже. Нужно было произнести какие-то самые обычные, знакомые и понятные слова. Только не спрашивать её о том, кто и что именно ей написал, и из-за чего она была сама не своя. Почему-то сейчас я был абсолютно уверен, будто так смогу отменить, стереть плохое, если оно уже произошло, или предотвратить его, если оно только надвигалось. К тому же, мы с Настей с самого начала по-взрослому договорились «не лезть на территорию друг друга, не нарушать личные границы»: никаких общих на двоих паролей, раскопок в чужом телефоне, попыток отслеживать и контролировать каждое движение. Поэтому я решил сделать вид, что не заметил кардинальных перемен в Насте, – тогда ничего страшного не случится, и она просто отомрёт. Всё будет так, как было до сих пор: если не идеально, то хотя бы хорошо и спокойно.
– Может, включим колонку? Покатаешься под музыку? Только сначала всё-таки отдохни. Ну, хоть полчасика.
Для своего конкурсного номера Настя выбрала бодрую и жизнеутверждающую песню «Мы летаем выше всех» Анны Штиль, которая была очень популярна ещё во времена молодости наших родителей. Но я совсем не удивился, когда она мне рассказала о своём решении. О Настиной страсти к ретро-музыке, ретро-фильмам и ещё много чему с приставкой «ретро-» я знал уже давно: с самого дня нашего знакомства. Такая тяга ко всему, канувшему в далёкое прошлое, меня не отпугнула, не рассмешила и не шокировала тогда. Я сразу воспринял её как весьма своеобразную, но в то же время очень занятную и привлекательную особенность, потому что сам был немного ретроманом, а после знакомства с Настей стал ещё больше интересоваться ретро-штуковинами – настолько заразительным оказалось Настино увлечение.
На последние произнесённые мной слова Настя никак не отреагировала. Не повернувшись ко мне и даже не шелохнувшись, она продолжала в немой задумчивости елозить колёсами по парковому асфальту. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. И по-прежнему смотрела повсюду и вместе с тем – в никуда. У меня в какой-то момент создалось впечатление, будто девчонка, сидевшая сейчас возле меня и смутно напоминавшая Настю, отчаянно пыталась убежать от кого-то, но при этом совершенно не осознавала, что никуда не двигалась, да и не гнался за ней никто. Такой я её ещё никогда не видел. Но чем глубже она погружалась в свой жуткий транс, тем больше я опасался задать ей главный вопрос: что же всё-таки ввергло её в такое состояние. Я решил вывести Настю из него другим способом: просто включив колонку, не дожидаясь разрешения. Первым звукам песни удалось нарушить заклятие молчания, и Настя вдруг медленно и тихо, но очень отчётливо произнесла внезапно охрипшим голосом:
– Я буду кататься под другую музыку.
– Ты поменяла песню? – удивлённо спросил я.
– Да.
– Когда? Ты ничего мне не говорила об этом.
– Только что.
– Но тогда ведь и номер придётся переделывать, наверное. Или, как минимум, – «допиливать» под новую мелодию. Чемпионат совсем скоро – вдруг не успеешь? Может, не стоит рисковать?
– Я уже всё решила. Будет другая песня.
Эта новость испугала меня даже больше, чем неожиданные и странные перемены в поведении Насти. Ничего подобного она никогда не делала. Та Настя, которую я знал до сих пор, ни разу не позволяла себе изменить, пусть даже незначительно, хотя бы малейший нюанс своего конкурсного номера, а уж тем более – выбрать новую песню для проката за несколько дней до соревнований! Всё это было так не похоже на неё!
– А номер… с номером как быть теперь? – всё-таки осмелился уточнить я.
– Элементы – те же. Просто скорость проката немного снизится, потому что новая песня не такая реактивная.
– Да, я заметил, что ты сейчас чуть медленнее каталась, чем раньше. Казалось, будто на твой старый номер наложили эффект замедленной съёмки.
– Это разве плохо или как-то портит номер? – резко повернувшись ко мне и с вызовом глядя на меня, запальчиво спросила Настя.
– Ну, нет, в общем-то. Просто неожиданно и непривычно как-то, – пробормотал я, растерявшись от такой бурной реакции спокойной и покладистой Насти. – Так под что ты теперь будешь кататься?
– Под «Никто, никогда, никому» Светотеней. Если вообще буду, – почти шёпотом добавила она.
– Слушай, а это не их вокалист суициднулся пару лет назад?
– Не «суициднулся», а покончил с собой. Ну, или ушёл из жизни. Так лучше. А то неуважительно как-то получается.
– Не вижу ничего героического в этом поступке. За что его уважать-то?
Меня всегда ужасно раздражала героизация суицидников, потому что самоубийство, по моему мнению, – трусливое бегство. Гораздо сложнее приходится тем, кто, столкнувшись с проблемами или непреодолимыми препятствиями, пытаются с ними справиться. И вместо того, чтобы «уходить из жизни», всё-таки находят в себе силы остаться. Именно они достойны уважения, а не самоубийцы – эти слабовольные дезертиры.
Настя ни единым словом не возразила мне – только смерила меня таким презрительным взглядом, от которого мне стало не по себе. За всё время нашего знакомства только несколько раз мне приходилось видеть такую брезгливость и неприязнь в её глазах. Но тогда она смотрела на других, а не на меня. Теми «другими» были маньяки и прочие омерзительные персонажи, мелькавшие эпизодически в некоторых видеороликах с криминальными новостями, которые мы вместе смотрели в сети. Неужели в её представлении я сейчас сравнялся с ними? Что я такого сказал или сделал, в конце концов? Через несколько минут Настя всё же удостоила меня ответом, который отчеканила стальным голосом:
– У каждого поступка есть причина. А у такого – тем более. Неизвестно ещё, что сделал бы ты, оказавшись на месте тех, кто совершил его.
– Не бывает безвыходных ситуаций, Насть. Всегда можно придумать что-нибудь и найти решение.
– А если ничего не придумывается?
– Значит, попросить помощи у кого-то.
– Ты так говоришь, будто всё это очень просто. Как проехаться монолайном вдоль фишек пару раз. Надо только «придумать что-нибудь» или «попросить помощи» – и решение будет прямо тут, под носом, на блюдечке, да? Но ведь все выходы могут быть заблокированы, и сколько ни бейся в двери – они не откроются. Что тогда? Об этом ты не подумал?
– Я о таком вообще редко думаю – ты же знаешь.
– Ну, да. У тебя вообще мало забот в жизни. Но всё-таки иногда не мешало бы задумываться и «о таком».
Не дожидаясь ответа, Настя резко встала и стремительно отъехала к фишкам, яростно размахивая руками. Она сразу приступила к отработке самых сложных элементов своей конкурсной программы – её вялости и апатии как не бывало. При этом она музыку так и не включила и не бросила ни единого взгляда в мою сторону – всё её внимание было сосредоточено на фишках и витиеватых движениях собственных ног. А я, наоборот, смотрел только на неё: внимательно и напряжённо, застыв в недоумении и непонимании. У меня возникло вдруг неприятное ощущение, будто Настя – совершенно незнакомый человек, который только что вытворил нечто очень странное и шокирующее. Мы иногда спорили о чём-то. Но если такое случалось, оба относились к этому легко и вели себя добродушно по отношению друг к другу. Ни один из нас ни разу не срывался на крик, не огрызался и уж тем более не проявлял агрессию. Поэтому споры никогда не перерастали в слишком серьёзные, затяжные ссоры. Ребята из роллерской тусовки даже подшучивали над нами из-за этого по-дружески, называя нас «фантастически идеальной парочкой». То, что случилось между нами сейчас, не было похоже ни на один наш прошлый разговор. А сегодняшняя Настя – на ту, которую, как мне казалось, я знал очень хорошо. Вот почему, встревожившись не на шутку из-за её внезапного преображения, я никак не мог выйти из ступора и предпринять хоть какое-то решительное действие. Я вспомнил, как Алиса, девчонка из нашей компании роллеров, наша общая подруга, однажды сказала мне: «Вы бы поругались хоть раз. Я читала про одну парочку – они прожили вместе пятьдесят пять лет и никогда не ссорились. Почти как вы с Настькой». «И что потом?» – спросил я тогда, подозревая, что у истории точно должно быть какое-то захватывающее продолжение. «А потом – суп с котом. Поубивали друг друга под конец топорами. Вот что значит долго быть идеальными и держать всё в себе. Так что вы с Настькой это… лучше не сдерживайтесь сейчас. А то потом мало ли что». Я в тот момент просто усмехнулся и ответил, что Алиса зря переживает: мы с Настей, может, и не проживём столько. Ни вместе, ни по отдельности. Но если нам всё-таки повезёт, то к тому времени наши ноги будут уже в таком плачевном состоянии от многолетнего катания на роликах, что мы просто не доковыляем до того места, где будут лежать топоры. Обменявшись ещё несколькими мрачными шутками на такую совсем не забавную тему, мы с Алисой больше к тому разговору не возвращались и успешно о нём забыли. А сейчас мне пришёл на ум именно тот, казалось бы, пустячный диалог.
Но разве мне приходилось когда-нибудь специально сдерживаться, чтобы не наорать на Настю или уж тем более не ударить её? Да нет же, я просто никогда не испытывал к ней ничего, что могло бы меня побудить к таким действиям. Она меня не раздражала, не вызывала во мне злость, ненависть и даже зависть, которую я вполне предсказуемо мог испытывать из-за своего вечного второго места. И Настя вроде бы всегда относилась ко мне точно так же: без неприязни и малейшего негативного оттенка. Только вот мог ли я быть абсолютно уверенным в этом после того, что произошло несколько минут назад? А вдруг она, в отличие от меня, долгое время держала в себе то, чему случайно дала выход сегодня? Как те люди, решившиеся на убийство, о которых рассказывала Алиса. Не успев ответить себе на этот вопрос, я вскочил со скамейки и устремился к Насте, которая внезапно упала и, уткнувшись лицом в колени, застыла в такой позе. Сев рядом с ней на влажный асфальт, я обнял её и стал приговаривать тихо и ласково:
– Настька, ну нельзя же так надрываться. Пойдём к скамейке. Посидишь, отдохнёшь. Чемпионкам тоже нужен отдых.
Я чувствовал, что говорю сейчас что-то не то. Нужны были какие-то другие слова, которых я не знал или просто не мог подобрать. Когда Настя подняла голову и пристально посмотрела на меня полными слёз глазами, я окончательно убедился в этом, но по инерции продолжал говорить. И каждое моё слово вызывало гримасу горечи и какой-то неведомой мне боли у неё на лице. Зато она хотя бы не пыталась вырваться из моих объятий – от этого мне почему-то стало немного легче.
– Ты ничего не понимаешь, Кир. Да ты просто… не можешь знать. И лучше тебе не знать.
Я так не хотел подходить к опасной черте, к обоюдоострому и почти смертельно опасному вопросу «что случилось?» Но, не заметив этого, оказался вдруг совсем рядом с ним. И поскольку назад пути всё равно уже не было, я спросил её голосом, который был так не похож на мой:
– Насть, что случилось?
– Я сейчас домой поеду. Ты оставайся здесь. Ну, или… В общем, главное – не езжай за мной.
