Kitobni o'qish: «Путешествие в Сиам»

Anna Leonowens

The english governess at the Siamese Cour

Путешествие в Сиам:

Воспоминания о шести годах, проведенных в королевском дворце в Бангкоке

С иллюстрациями, сделанными с фотографий, которые предоставил автору король Сиама

Перевод с английского Ирины Новоселецкой

В оформлении переплета использована иллюстрация:

Siam Vector / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Новоселецкая И.П., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Амаринд Винсчли

Бангкокский дворец

6 марта 1869 г.

Миссис А. Г. Леонуэнс

Нью-Йорк

Дорогая мадам!

С превеликим удовольствием я удостаиваю ответом Ваше письмо от 25 ноября минувшего года, в котором Вы с благоговением изливаете печаль своего сердца в связи с кончиной моего возлюбленного державного отца. Для меня это невыразимая потеря, от которой я по сей день не оправился и оправлюсь не скоро, буду скорбеть с почтением и горечью, покоряясь воле божественного Провидения. И очень благородно с Вашей стороны, что Вы из симпатии к Вашим ученикам королевской крови разделяете с ними их горе и по-доброму упоминаете их в своем письме. Они тоже ценят Вас за ту любовь и уважение, с какими Вы относитесь к ним, за то, что бескорыстно делились с ними знаниями во время Вашего пребывания у нас. Также я имею удовольствие сообщить, что Совет нашего правительства возложил на меня, невзирая на мою молодость, монаршие полномочия, и мне радостно, что народ питает ко мне любовь, вне сомнения, из уважения и благоговейного почтения к моему возлюбленному державному отцу, и я надеюсь, что моими стараниями они будут жить в процветании и мире, как и при прежнем правителе.

Да сопутствуют Вам и Вашим возлюбленным детям мир и покой божественного Провидения.

Остаюсь искренне Ваш,

Сомдеч Пхра Чулалонгкорн Клао Чао Ю Хуа

Верховный король Сиама

в 114-й день своего правления

Верховный король

Адресовано

МИССИС КЭТРИН С. КОББ

Дорогой друг, я не спросила у Вас дозволения посвятить Вам сии страницы о моем пребывании в самом сердце королевского двора одного из азиатских государств, но уверена, Вы будете снисходительны, узнав, что Ваше имя я начертала здесь с одной-единственной целью: выразить Вам свою глубочайшую признательность за Вашу доброту. Столь трогательно апеллируя в интересах моих детей, Вы настояли на том, чтобы я не возвращалась в Сиам, а попробовала свои силы в Вашей стране.

Я хотела бы, чтобы мой дар был более достоин Вашего внимания. Но для меня воистину большая честь и награда связать Ваше имя с этим трудом, на создание которого меня вдохновило Ваше сердечное участие. В нем со всей учтивостью я шаг за шагом излагаю свои даже самые печальные воспоминания, хотя теперь купаюсь в счастии – в счастии, которым я обязана щедрой дружбе великодушных американских женщин.

С искренней любовью, с благодарностью и восхищением,

Ваш преданный друг,

А. Г. Л.

26 июля 1870 г.

Предисловие

Его Величество Верховный король Сиама Сомдеч Пхра Парамендр Маха Монгкут попросил найти в Сингапуре англичанку, которая могла бы заняться обучением его детей, сообщили мне друзья. Поначалу я с большой неохотой согласилась обдумать такую перспективу; но, как ни странно это может показаться, чем больше я размышляла, тем более осуществимым казалось мне само это предприятие. Наконец настал такой момент, когда я загорелась энтузиазмом, и мне уже не терпелось поскорее ступить на неведомое новое поприще.

Консул Сиама в Сингапуре, достопочтенный В. Тан Ким Чинг, в письме к сиамскому двору всячески рекомендовал меня, и в ответ я получила от самого короля письмо следующего содержания:

Бангкок. Большой королевский дворец

26 февраля 1862 г.

(по англ. летоисчислению)

Кому: Миссис А. Г. Леонуэнс

Мадам, мы весьма довольны и в своем сердце крайне удовлетворены, что Вы изъявили желание заняться обучением наших возлюбленных королевских детей. И мы надеемся, что, делясь знаниями с нами и нашими детьми (жителями невежественной страны, по определению англичан), Вы направите свои усилия на преподавание английского языка, наук и литературы, а не на проповедование христианства; ибо последователям Будды прекрасно известно, сколь велика сила истины и добродетели, – не хуже, чем последователям Христа, – и они более жаждут освоить английский язык и английскую литературу, нежели догматы новых религий.

Мы берем на себя смелость пригласить Вас в наш королевский дворец, дабы Вы приложили все свои силы и таланты для обучения нас и наших детей. Вашего появления здесь будем ждать с возвращением сиамского парохода «Чао пхья».

Г-н Уильям Адамсон и наш консул в Сингапуре призваны наилучшим образом устроить все необходимые приготовления в Ваших и наших интересах, о чем они уведомлены письменно.

Искренне Ваш,

С. С. П. П. Маха Монгкут

За неделю до отъезда в Бангкок мне нанесли визит капитан парохода «Радуга» и его первый помощник. Один из сих джентльменов несколько лет находился на службе у правительства Сиама, и теперь они пришли предупредить меня об испытаниях и опасностях, с коими мне неизбежно придется столкнуться в ходе моего смелого предприятия. Как бы они меня ни пугали, отступать было поздно, но я никогда не забуду великодушного порыва этих благородных моряков.

– Мадам, – сказали они, – мы люди посторонние, но все же примите наш совет: откажитесь от этой безумной затеи, ибо впереди вас ждет немало страданий.

Ближайшим пароходом я отплыла ко двору короля Сиама.

На следующих страницах я попыталась со всей правдивостью подробно изложить события, описать атмосферу и характеры, которые постепенно проявлялись передо мной, по мере того как я начинала понимать местный язык и всякими иными способами получать более ясное представление о тайной жизни королевского двора. Мне было радостно узнать, что даже в этой цитадели буддизма люди, и прежде всего женщины, чудесные в своем существовании, беззаветно посвятили себя поиску истины, хотя в обществе, где правит коррупция, где они вынуждены покоряться капризной и зачастую жестокой власти, им постоянно приходится преодолевать серьезные трудности. С другой стороны, с сожалением и стыдом должна признать, что мы, при всей нашей хваленой просвещенности, в благородстве и благочестии заметно уступаем некоторым из наших невежественных сестер Востока. Для многих из них Любовь, Истина и Мудрость – не пустые слова, а подлинные божества, которых они жаждут обрести со всем присущим им пылом, и, когда находят, обнимают с ликованием.

Те из моих читателей, кого, возможно, заинтересовали восхитительные руины, недавно обнаруженные в Камбодже, в долгу перед путешественниками г-ном Анри Муо ¹, доктором А. Бастианом ² и талантливым английским фотографом Джоном Томсоном ³, – почти в той же мере, что и передо мной.

Я безмерно благодарна почтенному Джорджу Уильяму Кертису ⁴ из Нью-Йорка и всем моим верным друзьям, проживающим как в США, так и за их пределами.

И, наконец, я должна выразить глубочайшую признательность доктору Дж. У. Палмеру. Опытный компетентный литератор, он оказал мне неоценимую услугу, отредактировав и подготовив к печати мою рукопись.

А. Г. Л.

Глава I
В преддверии

15 марта 1862 г. На борту небольшого сиамского парохода «Чао Пхья» в Сиамском заливе.

Я встала до восхода солнца и выбежала на палубу. Мне не терпелось увидеть далекие очертания неведомой земли, к которой мы приближались; и, пока я с жадностью всматривалась вдаль, – не чрез дымку и туман, а прямо сквозь прозрачный незамутненный перламутровый эфир, – небо на горизонте подернулось слабым румянцем утренней зари, и из-за розовой вуали смело засиял желанный лик – радостный, восхитительный, в пылающем ореоле оранжевой бахромы с золотисто-янтарной окаемкой, – и от него по всей небесной шири расплылась причудливая паутина постепенно бледнеющих цветных нитей. Мартовское утро в тропиках – умиротворяющее, благостное зрелище, столь же душевное, как июльский рассвет в моем родном менее жарком краю; но чудесную картину затмило воспоминание о том, как недавно мою шею, будто путы, обвивали две пухлые нежные ручонки с маленькими ладошками в ямочках, тщетно пытавшиеся удержать маму; и, подобно нашему судну, по которому прокатилась нервная дрожь, когда оно с резким толчком встало на якорь, я, содрогнувшись от потрясения, вернулась в суровую действительность.

– Чтобы перебраться через отмель, – предупредил капитан, – придется ждать послеполуденного прилива.

Я оставалась на палубе до тех пор, пока удавалось уклоняться от огненных стрел, пронизывавших обтрепанный навес, и терпеть шумливую возню и грубоватые шутки попутчиков – циркачей, которые по приглашению короля ехали удивлять и развлекать королевский двор.

Едва ли менее умными, но куда более забавными были другие наши попутчики – собаки. Все эти животные отличались друг от друга по темпераменту, воспитанию и поведению. Два питомца капитана, Трампет и Джип, по праву своей принадлежности первому лицу на корабле занимали привилегированное положение, забирая себе самые лакомые объедки со стола, и властным рычанием и укусами унижали и запугивали своих более обученных и ловких гостей – цирковых собак. Была еще наша верная Бесси (ньюфаундленд) – большая собака, замечательная, степенная, разборчивая, с чувством собственного достоинства; ее не заставишь лестью и обманом общаться доверительно, по-простому, с незнакомыми собаками, кто бы ни были их хозяева – важные особы или комедианты. Выражение ее добродушной морды вполне человеческое. Несомненно, она бесконечно предана нам, и у нее сильно развито чувство ответственности: она ни на шаг не отставала от нас с сыном, сердцем истолковывая мысли, которые читала на наших лицах, и отвечая нам сочувственным взглядом.

После полудня, обедая на палубе, мы хорошо видели землю, и теперь, когда поднялся прилив, наше судно заскользило к прекрасной реке Менам («Матерь вод»). Воздух пронизывало сияние, картина ожила, пришла в движение. Деревья вырастали по берегам, зелени становилось больше и больше, перескакивали с ветки на ветку обезьяны, в зарослях то и дело мелькали щебечущие птицы.

Во время отлива красновато-бурая река мелеет, но судно средней загруженности с опытным лоцманом вполне может бросить якорь на глубине десяти-двенадцати фатомов ⁵ в самом сердце столицы.

В мире найдется мало рек, столь глубоководных, широких и безопасных, как Менам; и в пору нашего прибытия местные власти подумывали о том, чтобы установить на отмели сигнальные буи, а также маяк для судов, входящих в порт Бангкока. Как и многие большие реки Азии, Менам богата разнообразной рыбой, но особенно она славится плату (разновидность сардин). Здесь эта рыба водится в изобилии и стоит так дешево, что в рационе трудового люда обычно дополняет традиционную чашку риса. Сиамцам известно множество способов сушения и засолки рыбы всех видов, и ее в больших количествах ежегодно экспортируют на Яву, Суматру, Малакку и в Китай.

Спустя полчаса после того, как берега реки в ярко-зеленом одеянии приняли нас в свои прекрасные объятия, мы бросили якорь напротив невзрачного, захудалого, беспорядочного города Пакнам (он же Самутра Пхра-кан – «Океаническая деятельность»). Здесь капитан сошел на берег, чтобы доложить о своем прибытии губернатору и таможенным чиновникам, и к нашему пароходу пристало почтовое судно. Моему сыну не терпелось отведать коуай (пирожное); мой наставник-перс Мунши ⁶ и моя веселая няня-хиндустанка Биби выразили досаду и недовольство. Особенно гневался Мунши. Потрясая кулаком в сторону города, он восклицал:

– Да что же это такое?!

Близ этого места лежат два острова. Тот, что справа, представляет собой крепость, но, невероятно зеленый и пленительный, он выглядит совершенно негрозным, будто Мать-Природа специально постаралась заживить безобразные рубцы, которыми мрачное искусство изуродовало его красоту. На другом острове, который я поначалу приняла за плавучее беломраморное святилище, стоит, пожалуй, самое уникальное и грациозное чудо сиамской архитектуры – белоснежный храм, сверкающий, словно жемчужина на широкой груди реки. Его дивный позолоченный высокий шпиль, искрясь в лучах ослепительного солнца, отражается колышущейся дрожащей тенью на текучей водной ряби. Добавьте к этому пульсирующую свежесть игривого бриза, роскошный глянец окружающей растительности, великолепие расцветающей весны вкупе с чувственной пышностью осени, и перед вами разворачивается восхитительная панорама, которую словами не описать. Как будто Земля, наделяя очарованием это место, собрала здесь украшения более умные, поэтичные и вдохновляющие, нежели Она обычно выставляет пред взорами язычников.

Эти острова в устье Менам подобны отмели в заливе, но ежегодно в период муссонных дождей река внезапно набухает, и бурлящий поток уносит песчаные наносы в море. Остров, на котором высится храм, отчасти искусственный, благодаря дополнительной отсыпке грунта его высота над уровнем реки увеличилась; это было сделано по велению короля Пхра Чао Прасат Тхонга для улучшения кармы. Посетив этот остров несколько лет спустя, я узнала, что здешний храм, как и остальные пирамидальные сооружения в этой части света, сложен из прочного кирпича и известкового раствора. Кирпичи эти примечательные: целых восемь футов в длину, почти четыре – в ширину, мелкозернистые – полная противоположность пустотелым кирпичам, которые использовали египтяне и древние римляне. Со всех сторон свесы со ступеньками, ведущими на вершину, где длинная надпись сообщает имя, титул и достоинства основателя, даты появления острова и святилища. Вся территория комплекса с храмом Пхра-Ча-дей («Услада Господа») простирается до низкого каменного волнолома, окружающего остров, вымощена таким же кирпичом, из которого возведено святилище, и включает в себя храм поменьше – с медным изображением сидящего Будды. Здесь также возможно размещение многочисленной свиты из принцев, вельмож, слуг и пажей, сопровождающих короля во время его ежегодных посещений храма, куда он приезжает помолиться и, во исполнение данного обета, принести дары и сделать пожертвования священнослужителям.

Казалось бы, райский уголок, но все же это не то место, на которое взираешь с неомраченным блаженством: бедные люди, проплывая мимо на своих суденышках, отводят глаза и, прижимая к потным лбам натруженные руки, низко кланяются в слепом благоговении перед этими белеными кирпичами. Даже голые малыши затихают и падают на колени, утыкаясь лобиками в днища лодок.

Его Величество Сомдеч Пхра Парамендр Маха Монгкут, покойный Верховный король, тоже внес свой вклад в расширение и облагораживание облика этого храма, пожаловав весьма интересные памятные подарки.

Город, ничем не примечательный, кроме этих двух островов, раскинулся на восточном берегу Менам, и, судя по длинной череде низких крепостных валов со стороны реки, видимо, некогда был хорошо укреплен; но фортификационные сооружения ныне находятся в полуразрушенном и запущенном состоянии. Они возводились, как мне объяснили, с хитроумной изобретательностью. Это были своего рода смертельные ловушки: в случае нападения гарнизон оказывался в западне – покинуть укрепления было столь же опасно, как и защищать. Пакнам считается значимым городом, но этим он обязан скорее естественному расположению и перспективам, открывшимся перед ним благодаря умелому управлению, а не каким-то собственным достоинствам и преимуществам, ибо более отвратительного, омерзительного места не сыскать во всей Азии.

Дома построены частично из глины, частично из древесины, и, как и в домах Малакки, жилым в них является только верхний этаж; на нижнем обитают свиньи, собаки, домашняя птица и вонючие рептилии. Резиденция губернатора изначально представляла собой каменное сооружение, но все более поздние пристройки топорно слеплены из глины и необработанной древесины. Резиденция губернатора – один из немногих жилых домов в Пакнаме, куда можно войти, не поднимаясь по лестнице – приставной или ступенчатой – и где жилые комнаты есть как на верхнем этаже, так и на нижнем.

Таможня – это открытая сала (павильон), где переводчики, инспекторы и проверяющие целыми днями просиживают на прохладных циновках, жуют смесь ореха ареки с листом бетеля и табак, вымогая деньги, товары или провизию у несчастных местных торговцев, как крупных, так и мелких. Но европейцев от наглого рвачества сиамских чиновников защищают предприимчивость и осведомленность их консулов.

Гостиница – беленое кирпичное здание – изначально предназначалась для иностранных послов и других официальных лиц, прибывавших с визитами ко двору сиамского короля. Обращенная фасадом к островам летняя резиденция короля – крупнейшее сооружение в городе, но оно не отличается ни достоинством, ни красотой. Несколько храмов и монастырей в глубине заполоняют толпы монахов – с бритыми макушками, в желтых одеяниях – и своры паршивых бродячих собак, которые ходят за ними по пятам. Эти монастыри состоят из множества маленьких комнат (келий), в которых из обстановки только циновка да деревянная подушка для каждого из их обитателей. Остатки еды, что монахи выпрашивают днем, вечером выбрасываются собакам, ну а то, что они не съедают, обречено на гниение. И, конечно, разлагающиеся пищевые отходы под сиамским солнцем смрад распространяют невообразимый.

Столь выгодно расположенный город при более умелом управлении мог бы превратиться в процветающий привлекательный порт, но небрежение, алчность и нерадивость властей обезобразили его и привели в упадок. Тем не менее, благодаря живописным природным красотам, которые его окружают, он сохраняет меланхолическую притягательность для многих европейцев и американцев, которые, страдая от слабого здоровья, обретают силы и бодрость на морском ветру.

Наслаждаясь вечерней свежестью, мы скользили по реке, хотя теперь вид портили вереницы деревянных свай, причалов и плавучих домов в форме удлиненной буквы «А» по ее обоим берегам. С палубы, находившейся на удобной высоте над рекой и извилистыми каналами и ручьями, мы смотрели на конические крыши из пальмовых листьев, среди которых тянулись вверх пирамиды, шпили и причудливые башенки более значимых зданий. Долина реки Менам не более шестисот миль в длину и подобна глубокой впадине или расщелине в аллювиальных почвах. На ее южной оконечности климат и растительность как в тропиках, на северном краю – где проходит граница Юньнаня, – область вечных снегов. Земля в долине плодородная, дает хороший урожай. Природа здесь не дикая и не величественная, но очень даже красочная и обворожительная в необычной поволоке золотистой дымки. С всевозрастающим восхищением взирала я на разворачивающиеся передо мной картины обилия и красоты, на плантации, простиравшиеся с обеих сторон, насколько хватал взгляд, на зеленые колосящиеся поля, на которых выращивали рис, кукурузу, сахарный тростник и кофе, хлопок и табак, на широкую неровную ленту реки – калейдоскоп меняющихся форм и красок, где земля, вода и небо то сливались, то разливались на тысячу пленительных в своей причудливости силуэтов и теней.

Солнце уже закатывалось на запад, когда мы увидели высокую крышу в привычном европейском стиле, а вскоре между двумя симпатичными домиками – и скромную белую часовню с окнами, рамы которых недавно освежили зеленой краской. Часовня и жилые домики принадлежали Американской пресвитерианской миссии. На заднем плане вздымался лес грациозных ветвей; на дорогу, ведущую к Миссии, падали последние лучи заходящего солнца; кроны высоких деревьев безмятежно покачивались над часовней, суля надежду на безопасность и покой; очарование надвигающейся ночи, сумеречная мгла и загадочность языческого края, в который мы вторгались, наполняли меня необъяснимой тревогой. Я едва не дрожала, наблюдая, как недружелюбные облака затушевывают дневные краски. Передо мной лежал незнакомый плавучий город с незнакомыми людьми на открытых крылечках, причалах и пристанях. Бесчисленное множество самых разных судов – плоты, каноэ, гондолы, джонки, корабли. Пелена черного дыма, выпускаемого нашим пароходом; зычный рев мотора, рокот, дребезжание. Озадачивающие крики мужчин, женщин, детей, громкая китайская речь, лай собак. Казалось, все это никого не смущало, кроме меня. Я понимала, что должна скрыть свой страх. История стара, как мир. Сколько наших сестер, дочерей, возлюбленных, не имея рядом друзей, советчиков, никого, кто бы их охранял, не зная, где найти прибежище, ступали на нехоженые тропы с не поведанными историями горестей и боли!

Мы бросили якорь в глубоких водах близ какого-то острова. В следующее мгновение река ожила. К нам со всех сторон устремились некие странные плавучие средства, управляемые земноводными существами. Полуголые, смуглые, отвратительные, они оглашали воздух пронзительными криками на непонятном языке. Вдалеке вырисовывались очертания нескольких сиамских военных кораблей, древних на вид, как сама земля. Справа высились одна над другой широкие крыши величественного королевского дворца. Это был мой будущий дом, где мне предстояло трудиться.

Циркачи готовились к высадке на берег. И их собаки тоже: они носились по палубе, с беспокойством озираясь по сторонам. Китайские кули ⁷ с косичками, скрученными вокруг низких лбов, принялись за работу, и, как компенсация за часы ожидания, ночь всколыхнулась истошными воплями и яростными жестами.

Вскоре к нам приблизилась озаряемая фонарями многовесельная помпезная гондола в форме дракона, и на борт парохода поднялся сиамский сановник, ступавший важным покачивающимся шагом. Красная лангути (юбка), свободными складками обвивавшая нижнюю часть его тела, не доходила до лодыжек, а широкую грудь и плечи со смуглой гладкой кожей вообще ничего не прикрывало. Его сопровождали с десяток человек свиты. Едва сойдя с трапа, все они распластались на палубе, как огромные лягушки, подобрав под себя руки и ноги, и уткнулись носами в деревянный настил, словно стремились уменьшиться в размерах. Все другие азиаты, какие были на палубе, кули и иже с ними, тоже пали ниц, за исключением двух моих недоумевающих слуг. Биби съежилась, поспешив спрятать свое очарование под крапчатой муслиновой вуалью. Мунши украдкой бормотал свои пять молитв, тихо восклицая:

– Маш – аллах! A тала-йе киа хай? ⁸

Капитан выступил вперед и представил нас:

– Его Светлость Чао Пхья Шри Суривонгсе, первый министр королевства Сиам!

Этот местный вождь, полуобнаженный, без каких-либо регалий, обозначающих его ранг, тем не менее, производил впечатление неординарного человека, голосом и взглядом приковывая к себе внимание, так что мы с первой минуты невольно прониклись к нему уважением. Повелительным жестом, никак не вязавшимся с его полупристойным нарядом, о чем он, казалось, даже не подозревал, первый министр поманил молодого помощника, и тот приполз к нему, как собака к сердитому хозяину. Это был переводчик. По команде своего господина он принялся задавать мне вопросы по-английски.

– Вы та самая дама, которая должна давать уроки королевской семье?

Получив от меня подтверждение, он спросил:

– У вас есть в Бангкоке друзья?

Выяснив, что таковых нет, он помолчал пару минут, затем осведомился:

– И что вы станете делать? Где будете сегодня ночевать?

– Право, не знаю, – отвечала я. – Здесь я чужой человек. Но, насколько я поняла из письма Его Величества, нам обязались предоставить жилье сразу, как мы приедем. И король был должным образом проинформирован о времени нашего прибытия.

– Его Величество не может помнить все, – заявил Его Светлость, а переводчик добавил:

– Ночуйте где хотите. – И господин, сопровождаемый рабами, удалился.

Я настолько была ошеломлена, что утратила дар речи и даже не сообразила спросить, есть ли в городе гостиница. Мои слуги хранили презрительное молчание. Мой добрый друг капитан был крайне озадачен. Он предоставил бы нам кров, будь у него такая возможность, но угольная пыль, топот и крики пятидесяти китайцев не позволяли ему проявить гостеприимство. Посему я соорудила скромное ложе для сына на палубе и приготовилась провести ночь под звездным небом.

Ситуация, в которой я оказалась, была столь же типично восточная, как и сама атмосфера: бессердечие, произвол и высокомерие со стороны моих работодателей; бесприютность, безысходность, беспомощность, униженность, негодование – с моей. Страх и дурное предчувствие повергали меня в оцепенение. По лицу моему заструились слезы усталости и отчаяния. Я зажмурилась, пытаясь отгородиться от неба и земли, но ведь от мыслей никуда не денешься: внутренний голос снова и снова насмешливо напоминал, что я по собственной глупости, проигнорировав советы добрых друзей, загнала себя в эту ловушку.

Добрый капитан «Чао Пхья», ошеломленный поведением министра, более часа мерил шагами палубу (хотя обычно в таких случаях он оставлял судно на попечение суперкарго). Некоторое время спустя к пароходу подплыла лодка. Он махнул тем, кто в ней находился. В следующее мгновение лодка пристала к сходням, и на борт корабля поднялся капитан Б., веселый англичанин с румяным радостным лицом. Оба капитана сердечно поприветствовали друг друга. Гостю в нескольких словах объяснили наше затруднение, и он тотчас же предложил нам остановиться у него дома, по крайней мере, на эту ночь, заверив нас, что его супруга окажет нам душевный прием. Мы спустились в красивую гондолу нашего друга, «познающегося в беде», и четверо гребцов, стоя на веслах, повезли нас к берегу. Вокруг появлялись сказочные декорации, типичные для этой восточной Венеции. Справа и слева мы видели более крупные суда бесконечно разнообразных форм с бесконечно разнообразными элементами декора; их отличали узкие задранные носы, украшенные изысканной резьбой. Мимо постоянно сновали симпатичные маленькие гондолы и каноэ. Но, как ни странно, несмотря на всю эту оживленную суматоху на реке, мы прекрасно слышали услаждающее слух журчание воды. Никакого тебе громыхания колес, цокота копыт, трезвона колоколов, рева и визгливого тарахтения двигателей, которые нарушали бы эту умиротворяющую волшебную иллюзию. Я находилась в плену безупречного очарования тишины и звездного неба.

– Кстати, – внезапно произнес мой неунывающий новый друг, – вам придется пойти со мной на спектакль, мэм, потому что моя жена тоже будет там с сыновьями, а ключ от дома у нее.

– На спектакль!

– Ой нет, не волнуйтесь, мэм! Мы пойдем не в обычный театр. Это – дешевое представление в постановке одного француза, прибывшего из Сингапура пару недель назад. И, поскольку здесь развлечений немного, мы раду любому зрелищу, которое способно внести свежую струю в монотонность нашего существования. Временный театр устроили на территории дворца Его Королевского Высочества принца Кром Луанг Вонгсе. Сам он вместе с семьей намерен присутствовать на спектакле, и я надеюсь, что у меня будет возможность представить вас ему.

Предложение меня не обрадовало, ибо один сиамский вельможа совсем недавно нарушил мое душевное равновесие, но я, прикусив язык, ждала результата со смирением. Еще несколько энергичных ударов весел по воде, и мы стремительно подплыли по спокойной реке к деревянному пирсу с двумя яркими фонарями. Капитан Б. помог нам сойти на берег. Мой сын, внезапно выведенный из глубокого сна, заупрямился, не желая отрываться от меня. Когда наконец с ним на руках я с трудом выбралась на причал, то увидела в тени нечто огромное, будто свернутое кольцами на полосатой циновке. Медведь? Нет, принц! Ибо неуклюжая масса красновато-коричневой плоти развернулась и встала, протягивая человеческую руку с пухлой мясистой ладонью, когда капитан Б. представил меня Его Королевскому Высочеству. Рядом восседал Его Светлость первый министр, в наряде, сходном с тем, что оскорбил наши взоры во время неприятного разговора на борту «Чао Пхья». Покуривая европейскую трубку, он откровенно наслаждался нашим замешательством. Мой непоколебимый друг ухитрился протиснуть нас и даже себя самого сначала через бамбуковую дверь, затем через толпу разгоряченных людей к местам, находившимся прямо перед неким подобием алтаря, который отдали на откуп искусству обмана. Несколько респектабельных китайцев занимали места чуть поодаль от сцены, а прямо за нами расположились леди и джентльмены из общины иностранцев. На возвышении в обрамлении занавесей из кинкоба ⁹ возлежали женщины из гарема принца; их дети в шелках и золоте смеялись и верещали, размахивая руками, пока появление фокусника не повергло их в изумленное молчание.

Под навесом со всех сторон теснились головы. На макушке каждой – заветный пучок волос, похожий на перевернутую жесткую черную кисть. Каждый рот смаковал бетелевую жвачку, которую человеческое стадо жует с усердным удовольствием. Фокусник, энергичный маленький французик, ловко демонстрировал свое искусство, заставляя чревовещать куклу и петь чучела птиц, доставая яйца из пустых сумок, превращая камни в конфеты и наоборот, чем изумлял и восхищал наивных зрителей. Те ему хлопали, время от времени к аплодисментам добавлялись знакомые восторженные выкрики по-сиамски «Ну и ну!», несшиеся из-за парчовых занавесей.

Но я изнывала от усталости, была подавлена и, когда представление окончилось, вздохнула с облегчением. Вместе с нашим провожатым мы покинули «театр». На темную безмолвную реку падал свет множества фонарей. В их сиянии силуэты смуглых лодочников принимали причудливые очертания, чем-то напоминая Харона. Миссис Б. любезной улыбкой поприветствовала нас, приглашая в свой райский уголок – дом на противоположной стороне реки. Простота и мягкость ее манер несколько рассеяли снедавшее меня чувство безысходности. Наконец, оставшись одна, я попыталась погрузиться в столь желанный сон, но возбужденный мозг продолжал тревожить мой разум удивительными картинами и событиями, свидетелем которых я была на протяжении всего этого дня. Тогда я встала с постели, в которой безмятежно спал, не видя снов, мой сын – невинное создание, и с обреченным видом села у окна, жаждая получить совет и помощь вездесущего Друга. И, пока ждала, провалилась в неспокойное забытье, из которого меня выдернул долгожданный рассвет, перебиравшийся через низкую стену и просачивавшийся в полуоткрытые ставни.