Kitobni o'qish: «Свинцовые башмачки»
Глава 1. Улыбнуться в ответ
– Я сделаю все, что вы скажете, – повторила Линн.
Она старалась, чтобы голос звучал твердо. Это не так просто, если вы стоите перед самым известным в округе бандитом, который к тому же еще и колдун, и находитесь в полной его власти. По правде говоря, Линн умирала от страха. Маррон мог убить ее, отдать на потеху своим подручным, бросить в темницу, травить собаками, да что угодно мог с ней сделать. И все же, когда Марроновы люди явились, чтобы забрать дом и все имущество за долги, Линн встала на пороге и потребовала встречи. Сама виновата, самой и разбираться.
Пугала, впрочем, больше репутация разбойника и количество дюжих молодцов, каждый из которых мог проглотить Линн целиком и не вспомнить о несварении. Все это были могучие ребята с грозным выражением лиц, одетые в черную кожу и вооруженные кинжалами и арбалетами. Их угрюмые, испещренные шрамами физиономии составляли странный контраст с изящным белоснежным замком и мирной, идиллической обстановкой кабинета, больше похожего на обитель ученого, нежели разбойника: мягкие ковры, дорогая мебель темного дерева, нигде ни пылинки, бумаги уложены ровными стопками, на полках множество книг. Через приоткрытую дверь виднелась лаборатория, в которой можно было разглядеть множество расставленных аккуратными рядками склянок. В окна, широко распахнутые по случаю погожего денька, задувал легкий ветерок. Волновалось зеленое море леса, блестела река.
Земли и армия Маррона размерами лишь немногим уступали герцоговым. Более того, наглец выстроил себе замок точь-в-точь как у герцога и возвел его на холме, так что замки смотрели друг на друга с противоположных сторон долины, и несведущий человек запросто мог их перепутать. Разве что обиталище герцога окружал город, а разбойника – лес. Маррон обнес свое логово неприступной стеной и рассыпал повсюду своих молодцов, так что лес, можно сказать, принадлежал ему, и торговцы давно смирились с необходимостью платить Маррону «подорожный налог», как разбойник величал свою дань. Многие задавались вопросом, почему с этим мирился герцог. Версии выдвигались разные: разбойник зачаровал герцога; разбойник подкупил герцога; разбойник припугнул герцога колдовством; разбойник припугнул герцога размерами своей армии, которая была уж точно не меньше, а может быть и больше, чем у правителя. Вслух, конечно, об этом никто не говорил, это с ума надо сойти, чтоб в открытую обсуждать, будто кто-то может припугнуть герцога. Как бы то ни было, преступления Маррона покамест оставались без последствий, и под надежной защитой армии, окруженный множеством слуг, он жил как король, наживаясь на грабежах, игорных домах, собачьих боях и сомнительных заведениях.
Сам господин Маррон, печально известный своими беззакониями, отнюдь не производил впечатления кровавого убийцы. Это оказался приветливый темноволосый мужчина средних лет, приятной наружности, с проницательным взглядом черных глаз и аккуратной бородкой. Одет был господин Маррон не в пример элегантнее своих громил: в черные брюки, заправленные в сапоги мягкой кожи, и камзол из темно-алого бархата. На пальце разбойника сверкал рубиновый перстень.
– Так-таки все? – мягко переспросил бандит. Голос у него был негромкий, приятный.
– Все, – еще раз повторила Линн.
В том, что семья оказалась в таком положении, была целиком и полностью ее вина. На ней лежала обязанность приглядывать за старшими братьями, следить, чтобы они не наделали глупостей. Она не справилась, и вот что случилось. Уже не первый месяц (а если честно, то и не первый год), Микки и Ру как с цепи сорвались. С их уст не сходило имя Маррона. Оба бросили работу подмастерьями: первый у сапожника, второй у столяра, так как не хотели «всю жизнь гнуть спину за гроши», и в поисках легких денег посвятили себя тому, чтобы заслужить доверие разбойника. Они ошивались в его игорных домах и на собачьих боях, брались за любые поручения – словом, делали все, чтобы проявить себя. К отчаянию Линн, Ру и Микки были очарованы Марроном – его могуществом, безнаказанностью и нахальством. Попасть к нему в присные было пределом их мечтаний, однако, разумеется, сам Маррон и слушать бы не стал таких сосунков. Братья были погодками: Микки недавно исполнилось семнадцать, Ру – шестнадцать. Пока что юнцы обретались в его заведениях, крутясь среди «нужных людей» и заводя знакомства. Под предлогом «заработать деньжат для семьи» они делали ставки и играли в кости (чаще проигрывали), ходили трясти деньги из должников, дежурили вышибалами. Линн даже слышала, что они по поручению Марроновых людей избили человека, который не мог или не хотел отдавать долг, но братья все отрицали.
Линн следовало быть с ними тверже. Конечно, у нее хватало и других забот, но с тех пор, как умерла ее мать, ответственность за благополучие семьи лежала на ней. Потеря Эйрен подкосила отца. Микки же и Ру никогда не слушались мачеху, а после ее смерти и вовсе отбились от рук.
Это случилось четыре года назад. Линн тогда было одиннадцать. Сестра отца, тетка Верена, пожила с ними месяц после похорон, а потом позвала Линн для разговора.
– Деточка, настала твоя очередь заботиться о семье. Дело женщины – поддерживать огонь в очаге, без него дом разваливается. Я вам помогала сколько могла, но у меня муж и дети. Мужчины слабы, они нуждаются в нашем послушании и заботе. Отныне ты в доме хозяйка.
И Линн взялась за дела со всем усердием, которого требовал от нее долг: следила за домом, ухаживала за отцом, помогала в галантерейной лавке, принадлежавшей их семье. Отец, правда, считал, что ей следует сидеть дома, как положено приличной девице. Линн наверняка так бы и делала, но кто, спрашивается, будет приглядывать за братьями, пусть они и старше нее. Дохода от лавки не хватало – одежда, еда, налоги, теперь вот еще часть денег уходила на оплату услуг сиделки, которая помогала присматривать за отцом, – и Линн стала брать работу на дом. Она с детства была умелой рукодельницей, и когда пришла нужда в деньгах, начала принимать заказы: чинила платья, рубашки, ставила заплатки. Со временем научилась неплохо вышивать, и ей часто заказывали инициалы для платков, узоры на полотенца и скатерти. Линн бралась за все, кроме обуви: защитные руны на свинцовые башмачки могли наносить только заклинатели, после того как башмачник отнесет в храм готовую пару. Разумеется, башмачки были свинцовыми не целиком: в кожаную, бархатную, деревянную, войлочную обувь (кому что по достатку) зашивали свинцовые шарики и пластины. Только самые маленькие детки обходились без свинцовых башмачков, и то пока не начинали ходить – но стоило малышу сделать первые шаги, как вся семья собиралась на торжественную церемонию, на которой ребеночку дарили первую пару. Линн, как и все, берегла свою, они хранились в особой шкатулке – красные бархатные, расшитые золотистой шелковой нитью и покрытые ровной вязью рун.
До сих пор ей удавалось уберечь от беды Микки и Ру. Не то чтобы они ее слушались, но все-таки несколько раз Линн убеждала их не совершать рискованных поступков, и ей доводилось, пуская в ход и слезы, и подкуп, умолять городских стражников не заключать Микки и Ру в тюрьму.
И все-таки она не справилась. Однажды утром летнего дня на пороге лавки появились люди господина Маррона с тем, чтобы забрать имущество в счет карточных долгов братьев. Микки и Ру, просветили Линн люди Маррона, со вчерашнего дня в замке: небольшого состояния семьи Терра-Танн отнюдь не достаточно, чтобы покрыть долг, и господин Маррон лично будет решать, как поступить с незадачливыми игроками.
В голове Линн мгновенно пронеслись кошмарные картины: она и беспомощный, больной отец на улице. Где они будут жить, что они будут есть? Как она справится с этим?
– Нет! – в отчаянии выкрикнула она. – Пожалуйста! Дайте мне поговорить с ним! Вы же сами говорите – все, что у нас есть, покроет только десятую часть. Прошу, дайте мне поговорить с господином Марроном! Уверена, я найду способ с ним расплатиться.
Во взгляде Тощего Шина (прозвище, видимо, было призвано продемонстрировать чье-то блестящее остроумие: помощник господина Маррона был отнюдь не худ, а вовсе даже толст) читалось сомнение, но с глубоким вздохом, нехотя приняв от Линн серебряный браслет с бирюзой (единственное, что осталось в память о матери), он согласился отвести Линн к господину Маррону.
– Понятия не имею, как ты собралась с ним договариваться. А за то, что я не выполнил поручения, господин Маррон мне голову оторвет.
– Нам же все равно не расплатиться, – беспомощно повторила Линн. – Вы сами сказали. А я, может, с ним как-нибудь договорюсь.
– Ну-ну, – только и сказал Тощий Шин.
И вот Линн стоит перед Марроном и говорит, что сделает все, абсолютно все, чего бы он ни потребовал, лишь бы он отпустил братьев и согласился закрыть долг.
Господин Маррон внимательно, спокойно посмотрел на Линн и побарабанил пальцами по столу.
– Милая девушка, я прямо даже не знаю, что такого у тебя могло бы быть, что мне было бы нужно. Твои братья задолжали восемь тысяч золотом. Ты слышишь? Восемь тысяч. Это отнюдь не пустяковая сумма. У тебя есть восемь тысяч золотом, Линн Терра-Танн?
Линн молчала. Совершенно очевидно, что таких денег у нее нет. Если они продадут все, что у них есть, наберется, пожалуй, чуть больше тысячи.
– Твои братья – дураки. Они играли, и играли, и в конце концов проигрались в пух и прах. Сами виноваты, пусть и расплачиваются. Вам с отцом я, так и быть, я дам отсрочку. Выплатишь стоимость вашего имущества в течение года, покроешь часть долга. По рукам?
– А что будет с Микки и Ру?
– Они останутся у меня, отрабатывать.
– И как долго?
– Если будут очень стараться, пожалуй, управятся за десять лет.
– Десять лет?!
– Если будут очень стараться.
– Что они будут делать?
– А это уж моя забота.
Линн помолчала, пытаясь собраться с мыслями. Нет, это невозможно.
– Могу я с ними поговорить?
Маррон засмеялся.
– Сомневаюсь, что у тебя это получится.
– Вы что, пытали их? – вскрикнула Линн. – Что вы сделали с ними? Позвольте мне увидеть их! Пожалуйста!
– Ой, да смотри, – и Маррон, усевшись в кресло, широким жестом повел в сторону распахнутого окна.
Линн подошла и выглянула. Внизу сверкали на солнце изумрудной зеленью и благоухали пышными цветниками сады. Они были совершенно безлюдны. Дальше, за полем, у кромки леса под присмотром свинопаса рылись в земле свиньи.
– Я никого не вижу.
– Так-таки совсем никого?
– Ну… свинопаса.
– Ну вот.
– Что – вот?!
Маррон не ответил, лишь довольная улыбка тронула его губы. Понимание пришло не сразу. Оно подобралось украдкой и оглушило, будто обухом топора.
– Вы превратили в моих братьев в свиней?!
– Что значит превратил, – возмущенно сказал Маррон. – Они и есть самые настоящие свиньи, моя дорогая. Я просто, так сказать, придал им надлежащий облик.
– Ах вы…
Маррон предостерегающе поднял руку.
– Не советую кидаться на меня с кулаками! – мгновенно утратив всю ласковость, прикрикнул он. – Еще движение – и вон те ребята у дверей скрутят тебя так, что мало не покажется. Отойди от окна! Шутки кончились, и мое время тоже. Девочка, ты меня утомила. Твои Микки и Ру превратились в свиней и свиньями останутся. Как я сказал, если будут усердны, лет через десять, глядишь, и отработают долг.
– А потом?
– Потом посмотрим.
У Линн опустились руки. Что делать, она не представляла. Но и оставить как есть… смириться, что она десять лет не увидит братьев… Останется одна с отцом… а они все это время будут…
– Все, уходи. Прощать я их не собираюсь, – соскучившись, сказал Маррон, и жестом приказал увести Линн.
– Нет! – крикнула она. – Нет, господин Маррон, пожалуйста! Я не могу их потерять! Я обещала заботиться о них и всех подвела! Пожалуйста! Есть хоть что-нибудь, что я могу сделать? Ведь это ужасно – жить в обличье свиньи. Они же забудут, кто они такие!
– Да, это возможно, – согласился Маррон. – Каждый в конце концов становится тем, кто он есть.
– Господин Маррон… – губы Линн задрожали. Она изо всех сил старалась не разрыдаться. Потерять лицо – это хуже всего. Ни в коем случае нельзя дать понять Маррону, в каком глубоком она отчаянии. Она должна сохранять достоинство – любой ценой.
– Ох, ну почему я такой бесхарактерный, – пожаловался разбойник. – Вот отчего все мои беды. Надо было убить их сразу, а тела оставить воронам. Вот это было б в назидание всем, и хлопот никаких.
Один из стражников схватил Линн за плечо, намереваясь увести.
– Погоди, – сказал Маррон. – Ладно, так и быть, раз уж я такой добрый. Принесешь мне цемеллу – отпущу твоих братьев.
– Цимелла? Что это?
– Цемелла. Прочитай в книжке.
– Но господин Маррон…
– Вон.
– Но я ведь даже не представляю…
– Еще слово – и мальчишки останутся свиньями навсегда.
Подобрав юбки, Линн бросилась прочь.
Солнце клонилось к закату, когда Линн вышла из Марронова леса, и залило Беррин потоками нежного золотисто-розового света. Несмотря на владевшее ею отчаяние, Линн невольно остановилась. Ни разу не покидавшая пределов герцогства, Линн считала его самым прекрасным местом на свете. Никогда она не устанет любоваться этой красотой. Луга с сочной изумрудной травой перемежались золотыми полями, широкая медленная река синела, отражая небо, яркой лазурью с ним спорили крыши города и возвышавшегося над ним белоснежного замка. Временами вместе с восхищением Линн охватывал страх: ей вдруг начинала казаться безмерно хрупкой, эфемерной эта блистательная, совершенная красота. Словно вид был создан на холсте неведомым художником из самых чистых, самых сияющих красок.
Стремление во что бы то ни стало достойно держать себя и договориться с Марроном поддерживало силы Линн все то время, что она пробыла у разбойника, но теперь в нем не было нужды, и ее начало трясти. Она велела себе отойти как можно дальше, так, чтобы люди Маррона уже не могли ее видеть, но у моста через реку рухнула на землю.
Перед тем, как покинуть Марроновы владенья, она подошла посмотреть на свиней в отчаянной надежде, что разбойник обманул ее и они все-таки не были ее братьями. Но два огромных упитанных хряка с таким энтузиазмом бросились к ней и стали выделывать вокруг нее такие потешные коленца (которые смотрелись еще смешнее, учитывая их внушительные размеры), что у Линн не осталось сомнений: это и в самом деле Микки и Ру. Они весело похрюкивали, взрывали копытцами землю и легонько толкали Линн, приглашая поиграть. Несмотря на всю печаль, овладевшую ею при этом зрелище, она не смогла не улыбнуться. Потрепала свиней по холкам (кто из них был Микки? кто Ру?) и, наказав вести себя хорошо и помнить, кто они такие, отправилась прочь.
Примером благообразия и кротости Микки и Ру не были никогда, что верно то верно. И может быть, они заслужили свое наказание. Но они ее братья! И такими, как в последние годы – обозленными и беспечными, – они были не всегда. Линн еще помнила те дни, когда они играли с ней, защищали от уличных мальчишек, учили читать и писать. Линн всегда гордилась тем, что у нее есть старшие братья. Многие девочки ей завидовали. Как счастлива она была, когда, держа Микки и Ру за руки, вместе с ними шествовала на городской праздник, и они примеривали свои длинные шаги к ее семенящей походке. На площади они покупали ей игрушки и сахарные булочки, катались с нею на карусели, смотрели кукольные представления. Они называли ее «наша малышка», и она не могла не думать о том, что так могло бы быть и поныне, если бы Эйрен не оставила их. Ох, мама, мама, заливаясь слезами, думала Линн. В иные минуты она бы все отдала, чтобы вновь почувствовать себя беззаботной маленькой девочкой.
Чтобы успокоиться, Линн стала думать о Пико. В минуты, когда горести и заботы становились столь тяжелы, что, казалось, вот-вот придавят ее к земле, ночами, когда в углах сгущались тени, в мгновения, когда боль утраты становилась невыносимой – Линн думала о Пико, и ей не было тяжело, не было больно, не было страшно. Он был светом и утешением ее жизни, и пусть не отвечал на ее чувства, сама любовь придавала ей силы. Линн нравилось думать о его простодушной улыбке, случайных прикосновениях, добрых глазах. Она мечтала о том, как они гуляют рука об руку, как Пико заботится о ней, защищает ее, признается в любви. Мечты эти были такими живыми и яркими, что Линн погружалась в них с головой – а приходя в себя, всей душой верила, что они сбудутся.
Все началось несколько месяцев назад, когда Пико, начавший тогда работать посыльным, стал наведываться за заказами в их лавку. Линн поначалу не обращала на него внимания. Во-первых, по всем понятиям они с Пико были не парой: пусть семья Линн и нуждалась, но они владели лавкой и считались людьми из приличных, тогда как многочисленное семейство, четвертым ребенком в которой был Пико, ютилось в халупе на окраине города. Пико с грехом пополам отучился в школе при храме Доброй Матери и пошел работать, едва освоив счет и грамоту, в то время как Линн была, по меркам Беррина, хорошо образованной девушкой. Во-вторых, Линн вообще не приходило в голову, что она может иметь успех у мальчиков. Успехом пользовались такие, как Эллен: бойкие девушки, которые не краснеют, беседуя с представителями противоположного пола, кокетничают напропалую и не лезут за словом в карман. Не то чтобы Эллен была красавицей, но мальчишки за ней ходили табуном. И это несмотря на то, что она была завсегдатаем «позорных работ» и чуть не каждую неделю выходила трудиться на пользу города: то убирать мусор, то раздавать бедным еду, то дежурить в больнице. Эллен позволяла себе шататься по улицам без косынки, красила губы, румянилась, и это ничуть не мешало ей быть окруженной толпой поклонников.
Тетка Линн и другие добропорядочные взрослые женщины могли сколько угодно цокать языками, качать головой и поджимать губы, осуждая Эллен и ей подобных и рассуждая о том, что на таких девицах не женятся. Некоторое время Линн верила этому, а потом поняла, что это не так: молодые люди почему-то держались иного мнения, и отцу Эллен пришлось отказать в ее руке уже не одному и не двум претендентам. Не только потому, что Эллен была еще слишком юна – в конце концов, предварительные сговоры устраивались и для более юных женихов и невест. А еще и потому, что Эллен, видите ли, еще не встретила «достойного».
Линн почла бы за счастье, если бы ее вообще когда-нибудь взяли замуж.
Иллюзий на свой счет она не питала. Не говоря уже о мучительной застенчивости, из-за которой она каждый раз в присутствии симпатичного мальчика проглатывала язык, Линн и красотой не могла похвастаться: бледная кожа, блеклые «мышиные» волосы, серо-голубые глаза. Она тайно завидовала Эллен, зная, что у нее самой никогда не хватит духу появиться на людях с непокрытой головой, громко смеяться, болтать и кокетничать, нарядиться в яркое платье. Серый, темно-синий, коричневый – цвета, приличествующие скромной, порядочной девушке, и Линн придерживалась этого правила. Ну уж а краску на лицо могли наносить только доступные женщины, и хотя пример Эллен опровергал это, Линн через себя перешагнуть не могла. Кроме того, отец ее просто убил бы. То, что он теперь не поднимался с кресла, дела не меняло – хватало одного взгляда или окрика, чтобы Линн притихла и почувствовала себя виноватой. Дни напролет она проводила в трудах и заботах и верила – нет, знала, – что Добрая Мать вознаградит ее за это. Добрая Мать воздает за добродетели, не уставали твердить все вокруг. Будь скромной, послушной, усердно трудись, выполняй свой долг, и однажды тебе воздастся сторицей. Пусть ей сейчас и непросто, но так будет не всегда. А если и будет (Линн отчетливо видела перед собой череду серых, нескончаемых будней) – стало быть, таков ее удел. Многим достается гораздо хуже.
Пико стал заходить почти каждый день, и не раз и не два при этом присутствовала Розали. В отличие от Линн, она была болтушкой и хохотушкой. Возможно, только благодаря ей Линн и смогла в присутствии Пико произнести одно-два слова, пусть при этом и заливалась краской смущения. Однажды Розали сказала:
– По-моему, ты нравишься Пико. Он так на тебя смотрит, так хорошо к тебе относится.
С этого момента Линн не могла думать ни о чем другом.
Она заметила, какая обаятельная у Пико улыбка, как смешно он шутит, как всегда приветлив и весел, несмотря то, что их семья перебивается с хлеба на воду, а сам он носит один и тот же сто раз перестиранный камзол. Он работал, помогал матери, нянчился с маленькими, и хотя считался еще тем озорником, проделки его были незлые. Линн нравился цвет его глаз, и она считала, что чуточку кривоватые зубы только прибавляют ему обаяния.
Линн и сама не заметила, как с головой погрузилась в мечты. Вот они с Пико гуляют рука об руку по улицам города или сидят рядышком на берегу реки. Вот она получает от него нежную записочку. Вот они целуются, и он признается ей в любви. И вот уже весь город знает, что они с Пико вместе.
Однажды Линн столкнулась с Пико в дверях и ощутила всем телом его тепло, его запах, и это стало одним из самых сильных ощущений за всю ее жизнь. Ночью она долго не могла заснуть, вспоминая это чувство, и грезя о том, чтобы Пико обнял ее, гадая, каково это – греться в его объятиях.
Она была уверена, что нравится Пико. Ведь Розали так сказала, да и сама Линн видела это в его глазах! Но проходили недели, месяцы, Линн каждый день ждала, что вот сегодня он пригласит ее прогуляться, так или иначе объяснится с ней – и ничего не происходило. Зато однажды на рыночной площади, когда Линн покупала яблоки…
– Эллен! – это был голос Пико. – Эй! Тебя проводить?
Ее будто огнем обожгло. Линн обернулась. Пико и Эллен стояли через ряд от нее. Эллен набрала целую корзину еды и теперь передавала ее Пико. Они пошли прочь, хохоча и болтая.
Линн не помнила, как расплатилась, как добралась до дома. Отец устроил ей выволочку за то, что она купила не все, что нужно, и впервые Линн посмела не ответить ему. Поставив корзину на стол, она взлетела по лестнице к себе в спальню и рыдала так, что, казалось, у нее лопнет сердце. Все ее мечты, все надежды рухнули в один миг. Как же так, она же знает, что втайне он любит ее! Она так молилась, так верила в это!
Почему он предпочел Эллен?! Чем она хуже нее?!
Утром Линн встала бледная, заплаканная, с кругами под глазами, но лицо ее не выражало ничего. Наверняка это не первый раз, когда Пико гуляет с Эллен. Наверняка он давно общается и дружит с ней, а может и больше того. Но никто не узнает, что сердце Линн разбито. Никому она не даст повода посмеяться над ней.
Никто так и не узнал, чего ей стоило делать вид, будто ничего не случилось. Чего ей стоило держать все в себе, ни словом не обмолвиться ни Розали, ни братьям, ни отцу, ни кому бы то ни было. Никто не знал о ее чувствах к Пико, и теперь Линн знала, что поступила мудро, скрыв их ото всех. Теперь ей нужно вести себя, как ни в чем не бывало, будто бы Пико никогда ей особенно не нравился.
Но Линн не перестала любить его и знала, что никогда не перестанет. Прежде сердце каждый день болело в разлуке с ним, оживая лишь при встрече, теперь болело вдвойне и всегда, поскольку Линн поняла: Пико ей не достанется. Он предпочитал Эллен.
Все всегда предпочитали Линн кого-то другого.
Погруженная в свои мысли, Линн не заметила, как пролетело время, и, очнувшись, увидела, что солнце совсем покраснело, а тени стали длиннее и глубже. Она вскочила: нужно скорее бежать. Она должна успеть зажечь лампы до заката. Если ты не хочешь, чтобы зло прокралось в дом, завладело твоим разумом и свело во тьму, ты делаешь три вещи: носишь свинцовые башмачки, каждый день читаешь молитву и зажигаешь теплый огонь по четырем сторонам света. Так заповедала Добрая Мать.
По мосту Линн пробиралась осторожно, стараясь не дышать, и нащупывая доски попрочнее. Хлипкие опоры давно подгнили и могли рухнуть в любой момент. Переходить мост следовало только по одному, а уж тучные люди и вовсе на него перестали ступать, предпочитая сделать хороший крюк до моста попрочнее или до парома. Однако оказавшись на берегу, Линн припустила таким быстрым шагом, что скоро у нее закололо в боку. Отсюда до городских ворот был добрый час ходу – до наступления темноты нужно во что бы то ни стало успеть домой. Она представляла себе, как выглядит: мятое, в пятнах от травы платье, волосы выбились из-под линялой косынки, потное красное лицо. А ведь она и так не красавица. Только бы не встретить Пико, молилась она, только не это. Он не должен видеть меня такой.
Ну и конечно, она его встретила.
У городских ворот толпилась молодежь, возвращавшаяся с речки. Так всегда: все веселятся, гуляют, купаются – все, кроме Линн. В стайке подростков мелькнуло зеленое платье Эллен и раздался хрипловатый смех Пико. У Линн сжалось сердце, она прибавила шагу. Если она отвернется, надвинет косынку на лицо и быстро пробежит мимо них, то, может быть…
– Линн! – ну разумеется. Эллен. – Линн!
Проклятая стерва. Держа Пико под руку, Эллен изо всех сил махала Линн рукой и улыбалась так широко, будто всю жизнь была ее лучшей подругой. Смирившись с неизбежным, Линн изобразила улыбку и подошла. Эллен была без косынки – ну конечно. Как же свои прекрасные волосы не показать, пусть ее в очередной раз и накажут.
Надеясь, что краснеет не слишком сильно, Линн поздоровалась со всей компанией. Пико лучился улыбкой и тепло смотрел на нее. Ах, если бы рядом никого не было, и она могла ответить улыбкой на его улыбку, прочесть в его взгляде то, на что всегда надеялась! Но она как пить дать зардеется что твоя свекла, поэтому Линн глядела на кого угодно, только не на Пико.
– До чего славный денек! – заметила Эллен, наконец-то отцепляясь от Пико. – Мы целый день купались. А ты чего не с нами? Опять по делам бегала?
– Я… да.
– Ах, я прямо восхищаюсь тобой, Линн. Все время говорю: мне никогда не стать такой прилежной. Дурная голова, что поделаешь!
И она весело рассмеялась, приглашая поддержать ее. Вся компания, включая Пико, с готовностью последовала ее примеру. Как у нее это получается, думала Линн. Отпусти я такую шуточку и засмейся, на меня как на дуру бы посмотрели.
– Ты сегодня не в лавке? – продолжала Эллен. – Я думала зайти за лентами. Вам привезли те, красные, ты помнишь? А ты уже купила розовый шелк? Я сказала матери: покупаем заранее и шьем у лучшей мастерицы, ты же знаешь, у госпожи Беллины все на год вперед расписано, а кто же захочет позориться в такой день. Лично я нет, я считаю это все болтают, будто бабочке все равно, но ведь она посланница Доброй Матери, а Добрая Мать, я уверена, хочет, чтобы ее служительница была одета прилично, и потом…
Эллен трещала, а Линн, не решаясь прервать ее, диву давалась, что и все остальные внимали ей раскрыв рот. Все девушки уже начали шить себе наряды на Избрание – кроме Линн. У нее на это не было денег. Ей наверняка придется брать наряд напрокат. Да и к чему наряжаться. Добрая Мать все равно ее не изберет. Наверняка она предпочтет Эллен, которой и без того достается все, которая может гулять с мальчиками, поедать ягоды и фрукты, купаться в речке, наряжаться в шелка и проводить время с Пико, очаровывая его, хотя она вовсе его не любит, в то время как Линн… Нет, она не будет думать об этом.
– Прости, Эллен, – негромко сказала она. – Мне правда пора.
Напоследок она все-таки решилась бросить на Пико мимолетный взгляд, и ей показалось, что в глазах его мелькнуло сожаление о ее уходе. Он приветливо кивнул ей, и Линн даже смогла в ответ улыбнуться.
