Kitobni o'qish: «Сон в летнюю ночь»
I
Москва, Автозаводская улица, 10 июня 2020 года
10 июня 2020 года Виктории Чучухиной исполнилось двадцать семь лет. Возраст, по мнению Виктории, подступал к критической отметке, а женское счастье, каким оно рисовалось нашей героине, всё ещё не было достигнуто. «Женское счастье – был бы милый рядом», – пело РетроFM на соседнем балконе. Милого рядом не было. Он исчезал именно в тот момент, когда их отношения казались как никогда прочными, и звонил после того, как Вике становилось ясно, что его уже никогда не увидеть на горизонте. Словом, Вуколов (а он и был Викиным милым) держал свою возлюбленную в постоянном напряжении душевных сил. Виктория к этому давно привыкла и упивалась страданиями, смакуя нанесенные ей обиды и наслаждаясь собственным самопожертвованием. Она могла часами вспоминать неудавшиеся свидания, размолвки, холодные слова. Но страдать одной быстро надоедало, и тогда Виктория подключала окружающих. Её подруги, приятельницы и даже случайные попутчицы в купе поезда уставали от бесчисленных примеров равнодушия и эгоизма Вуколова. «Конечно, где он ещё найдет такую дуру, которая станет всё это терпеть!» мощным рефреном проходило через все монологи Виктории, хотя более всего она боялась именно этого: Вуколов найдет другую, и не дуру вовсе, а хитроумную, обольстительно-коварную, которая навсегда уведет его за собой. А как жить без Вуколова, Виктория не представляла.
Двадцать семь лет – прекрасный возраст для вступления в брак с Вуколовым. С этой мыслью и встретила Виктория утро своего двадцатисемилетия. Весь день осознание необходимости замужества крепло, а к вечеру переросло в твердое убеждение. Виктория, разумеется, и прежде любила помечтать о том, как Вуколов на ней женится: как он будет делать ей предложение, как на руках внесет её в ЗАГС, как они будут принимать гостей в своем доме, гулять с детьми, которые будут похожи на Вуколова, как они будут сказочно хорошо жить… За пять лет Виктория столько раз это себе представляла, что её затянувшееся девичество полностью опровергало учение сайтов с увлекательными рассказами про аффирмации и визуализации: «Нужно очень хорошо чего-нибудь захотеть – и оно будет». Виктория очень хотела, но ничего не было: ни обручального кольца, ни детей.
И вот в день своего двадцатисемилетия Виктория абсолютно ясно, как когда-то таблицу умножения, поняла: настало время решительных действий. Если на её намёки Вуколов не обращает внимания, то надо ему прямо объявить, что ждать больше нельзя. «Вижу цель, не вижу препятствий» – эту формулу успеха Вика почерпнула из статуса какого-то интернет-пользователя, ведь именно социальные сайты были основным источником духовной пищи нашей героини.
Накануне отменили самоизоляцию и пропускной режим, но кафе должны были открыться только 16 июня, поэтому день рождения было решено отмечать дома. Мама с бабушкой уехали самоизолироваться на дачу, и Вика думала, что они вдвоём с Вуколовым романтично-нежно проведут вечер, обещающий стать важным в её судьбе. Но одноклассница Даша изъявила желание лично поздравить подругу, а заодно и развлечь своего нового мужа Димку Карасёва. Дима учился в параллельном классе и отличался накаченными мышцами и полным отсутствием воображения. За десять лет Димина фигура стала ещё брутальнее, а вот с разговорами была беда. Но Даша, успевшая к двадцати семи дважды не создать семью, утверждала, что именно отсутствие фантазии – главное Димино достоинство: в отличие от предыдущих её партнеров он предсказуем.
Если бы Карасёв не принес ту дурацкую бутылку текилы, то решение идти с Вуколовым в ЗАГС не потребовало бы безотлагательного претворения в жизнь. От шампанского Виктория пролепетала бы своё обычное о том, как хорошо всегда быть вместе, Вуколов в который раз объяснил бы, почему это вовсе не хорошо; проводив друзей, они вдвоем собрали бы посуду, не торопясь покурили и, счастливые, уснули, прижавшись друг к другу. Утром можно было бы долго тянуться, пить сваренный Вуколовым кофе – всё могло бы быть так замечательно…
Но главный враг Виктории – её, подбадриваемый карасёвской текилой, язык. Именно он всё испортил. Гости ушли, и Вуколов с Викторией принялись ставить тарелки в посудомойку. Вернее, Вуколов протирал салатницу, а Виктория закурила да вдруг и брякнула: «Нам пора пожениться. Наши отношения зашли в тупик. Им необходим новый виток!»
Вуколов спокойно продолжал аккуратно вытирать салатницу, вроде, как и не ему говорят. Это ещё больше подхлестнуло Викторию:
– Мне рожать пора, и я хотела бы, чтобы у моего ребенка отец был не кто-нибудь, а именно ты!
– Говоря о стремлении к материнству, ты не могла хотя бы сигарету изо рта вынуть? – заговорил наконец Вуколов.
Вот тут Виктория и выложила очень удачную фразу, над которой работала с самого утра:
– Мне уже двадцать семь лет. Как личность и как специалист я вполне состоялась. Теперь пришла пора создания семьи.
– Семью и в восемнадцать лет можно создавать, – безразлично проронил Вуколов, – только насчёт своих личностных и профессиональных качеств мне, пожалуйста, не рассказывай.
Виктория не раз уже слышала от Вуколова, что работник она никакой и личность её требует значительного укрупнения, «ничего своего: ни сомнений, ни убеждений». Вуколов всё это уже не раз ей говорил, но в ту минуту, когда описание Викиного ничтожества должно было прерваться традиционным: «И за что я тебя люблю? Сам удивляюсь», Виктория перебила:
– А что ты всё у меня недостатки выискиваешь? Я не сформировалась как человек, как специалист. А ты сформировался? Боишься от матери оторваться. Как же твоя сформировавшаяся личность без её советов? Тебя мои профессиональные навыки не устраивают? А сам-то ты чего достиг? Хоть бы журнальчики когда почитать дал, где твои статьи тиснуты.
– Тебе почитать? Так я в гламурных журналах не печатаюсь. Решила почитать! Да ведь ты даже любовные романы читать не в состоянии. Экранизации телевизионные смотришь. Замуж у неё зачесалось! Рожать ей пора! А что ты можешь ребёнку дать?
– А ты что можешь дать? Умение напускать умный вид. С выраженьем на лице мы сидели на крыльце… Чего ты достиг? У тебя лицо лузера и бездаря. А ты тужишься, как индюк, изображаешь из себя великого учёного…
Это Виктория, конечно, погорячилась: лицо Вуколова – лицо интеллектуала, а взгляд – взгляд хозяина жизни. Что именно Вуколову не понравилось: что он похож на бездаря или что на лузера – Виктория не поняла, а Вуколов объяснять не стал. Он просто аккуратно сложил полотенце и, ни слова не говоря, пошел к двери. «Гни так, чтоб гнулась, а не так, чтоб лопалось», – говорила Виктории её бабушка, но, видно, напрасно.
– Валер, ты куда?
Хлопнула входная дверь. Виктория выбежала на лестничную площадку – кабина лифта пошла вниз, стремительно увозя Вуколова. «Догнать во что бы то ни стало!» – единственное, что вертелось в мозгу у Виктории, когда она стремглав бежала по лестнице. И кто придумал эти, стоящие отдельным отсеком от квартир и лифта, лестницы с выкрученными лампочками и забитыми фанерой окнами! В темноте нога подвернулась на чём-то скользком, каблуки разъехались, и Виктория покатилась по ступенькам. Когда, не чувствуя боли, она выбежала на улицу, машина Вуколова заворачивала за угол. Шел дождь, какая-то женщина, прижимая маленькую курносую собачку, равнодушно посмотрела на растрепанную девушку и поспешила в подъезд. Даже собаку на руках носят, даже собаку любят… Виктория стояла посреди дороги и плакала: болела разбитая коленка и было очень жаль себя.
Всхлипывая, Виктория поплелась домой, вымокшая, хромающая, несчастная. В прихожей под зеркалом стояла забытая Вуколовым сумка. «Он больше не придет», – прошептала Виктория, хотя наличие сумки указывало как раз на обратное. Отчаяние захлестнуло, и казалось, что ничего страшнее, чем потерять Вуколова, в жизни произойти не может. И кто тянул её за язык! «Нельзя же быть такой дурой», – говорили Виктории подруги, родители, Вуколов, и теперь она сама понимала: действительно, нельзя. «Что я такого сказала? Что хочу за него замуж? Так он это и так знает», – бормотала Виктория, открывая сумку Вуколова. Что она хотела там найти? Неизвестно. Никаких следов таинственной соперницы, ни письменных указаний вуколовской матери насчёт женитьбы там быть не могло. У Виктории вообще-то отсутствовала привычка лазить в чужие сумки и читать чужие письма. Не то, чтобы совесть не позволяла, ей это было просто неинтересно. Но в тот вечер лишь пьяное отчаяние двигало ею, и когда в сумке обнаружилась банка с белым порошком, Вика открутила крышку и лизнула содержимое. Виктория Чучухина никогда ничего не пробовала на язык, брезгливо отворачивалась на рынке от немытых фруктов, а уж химический порошок тянуть в рот ей никогда не могло бы прийти в голову. Но почему-то в тот вечер она лизнула белый, похожий на соль порошок – тут же бешено заколотилось сердце, перехватило дыхание, и стало понятно, что это яд. Ну, и пусть Вуколов не женится, пусть дверью хлопает, вот захочет жениться, а не на ком… побегает ещё на могилу… Виктория насыпала в ладонь ядовитый порошок, поднесла ко рту. Она ещё не успела даже проглотить кисловатую отраву, а резкая боль так свела тело, что захотелось кричать, но не было сил даже на стон.
II
Подмосковье, усадьба князя Соболевского-Слеповрана, 10 июня 1740 года
Виктория с трудом открыла глаза и изумилась: как было хорошо вокруг! Тело казалось чужим, голова налита горячим свинцом, во рту сухость, но всё равно было хорошо. Неземным покоем веяло от мягкой зелёной травы, старых яблонь, подстриженных кустов. Щебетали птицы, жужжали пчёлы, витал сладкий цветочный запах, и Виктория поняла, что попала в рай. Душа почему-то не рассталась с бренным телом, а захватила его с собой на небеса. Оттого-то так плохо ему, грешному, и так хорошо мятежной душе.
Виктория не понимала, сколько времени лежит, любуясь похожими на диковинных зверей облаками. Боль понемногу улеглась. Тошнота отступила. Вика попыталась сесть – голова закружилась, захотелось снова упасть в траву, но тут появились они. По окаймленной подстриженными кустами шиповника дорожке шли двое: маленький тщедушный старичок и высокий молодой мужчина. Судя по одежде, не ангелы. Вероятно, такие же, как и Виктория, праведники. Впрочем, какая же Виктория праведница? Может, её по ошибке распределили в рай, а уточнят факты биографии и вышвырнут отсюда. Скорее всего, эти двое уже идут её вышвыривать. Наверное, это были старожилы рая, во всяком случае, несколько сотен лет здесь гуляли. Одежда из исторического кинофильма – длинные камзолы, штаны до колен, только напудренных париков недостает.
Праведники увидели Викторию и, недоуменно переглянувшись, остановились. До Виктории дошло, что от неё ждут объяснений, она с трудом села и заговорила, не узнавая собственного охрипшего голоса:
– Виктория Чучухина, двадцать семь лет, отравилась из-за несчастной любви.
Двое по-прежнему молчали. Виктория почувствовала неловкость и на всякий случай добавила:
– Образование высшее, не замужем, не судима, постоянная московская регистрация.
– Не надобно тут нам действо представлять. И почему в дезабилье? Где Ваша одежда? – заговорил высокий, медленно и как-то излишне правильно выговаривая слова.
Одежда была на Виктории – платье-стрейч (первый раз и надела на день рождения) – всё со вкусом, всё по фигуре, что надо облегает, что надо открывает.
– Сперва укройте непотребство своё, а потом уже расскажите, кто подослал и зачем. Верно знаете: я шутить не люблю, – молодой мужчина говорил злые слова, а карие глаза так и поедали Викторию. Впрочем, маленький старичок и вовсе обомлел, с отвисшей челюстью разглядывая Викины разбитые коленки.
– Так мне другой одежды здесь пока ещё не выдали, – Виктория поняла, что нарушила дресс-код. – Скажите, а вам это уже тут дали?
Вика кивнула на их киношный прикид, и голова тут же отозвалась резкой болью в висках. Высокий уже не смотрел на Викторию, злобно прищурясь, он выговаривал старику:
– Так вот Вы почему сегодня приехали, Платон Дмитриевич. Уж больно мудреные партии выстраиваете в столице, ну, да и мы в Москве тоже кое-чего смыслим.
– О чём Вы, любезнейший Роман Матвеевич? Позвольте, я к Вашей грации отношения имею столько же, сколько к строительству египетских пирамид.
– Полноте, Платон Дмитриевич, прогадали, просчитались вы с Апраксиным.
Они произносили непонятные Виктории слова, да она и не пыталась разобрать, о чём они говорят – просто рассматривала удивительных обитателей райского сада. Молодой был очень красив, даже театральный наряд его не портил, наоборот, делал похожим сразу и на Даниила Козловского, и на Константина Крюкова, и ещё на одного зеленоглазого голливудского актёра, но сейчас Виктория никак не могла вспомнить его имя. Ну, а старикан как старикан, смешной, но это только из-за бантиков, а переодеть – нормальный пенсионер. Между тем забавный старичок снял висевшую у него на руке темно-зелёную тряпицу и с ухмылкой протянул Виктории:
– Прикройте свои прелести.
Молодой иронично скривил рот, пожав широкими плечами. У Виктории аж дух захватило: до чего красив! Она развернула странную одёжку – грязно-зеленого цвета накидку с завязками, но спорить не стала, накинула на плечи.
– Плащ-то Ваш прямо в пору пришелся. А я голову ломал, чего это Вы, Платон Дмитрич, с собой его взяли по такой погоде.
– Вы бы, Роман Матвеевич, у своих сторожей выяснили, каким ветром сиё к Вам на двор занесло. Мне вот весьма любопытно, – заулыбался старичок.
Виктория ничего не понимала: это было похоже не на рай, а на бред какой-то. Она пошла следом за праведниками, а со всех сторон на них смотрели неопрятные люди в бесформенных серых одеждах, какая-то рыжеволосая девушка в полотняном балахоне несла деревянный таз, но, увидев Викторию, замерла с раскрытым ртом, словно увидела чудо. Это из-за стариковского плаща, поняла Виктория, впрочем, у них наряды не лучше, чтобы так пялиться.
В доме, куда они зашли, пахло земляникой, полевыми цветами и ещё чем-то очень уютным, знакомым из дачного детства. Антикварная мебель, половички, картины в золочёных рамах – словом, кинодекорация. И тут началось вовсе непонятное. Молодой грозил старику, орал на Викторию, обещал ей какие-то пыточные-подноготные, ежели она не прекратит свои диссимюлации, и ещё что-то такое же невразумительное, но, судя по всему, очень гадкое. Виктория особенно не пыталась вникнуть, что хочет от неё этот псих с диагнозом. Голова болела, тело ныло, и очень хотелось спать. Наконец её оставили в покое, и босая девушка в нелепой одежде привела Викторию в тёмную каморку с узкой деревянной лавкой вдоль стены. Виктория сняла дурацкий плащ, чтобы постелить на скамью, и её провожатая обомлела. Раскрыв рот, девушка изумленно смотрела на Викторию. Что её так удивило, Виктория решила не вникать: вероятно, это такая же чокнутая, как и все, кого она здесь видела. Может, это территория психушки – Виктория слышала, что с попыткой суицида отправляют в психиатрические больницы. Видимо, её именно в такое заведение и поместили.
– Врачи у Вас есть?
В ответ молчание.
– Где у вас тут главврач?
Снова молчание.
– Ну, кто тут за главного?
– Сие усадьба Их светлости князя Соболевского-Слеповрана Романа Матвеевича, что тебя привели.
– Треш…– грустно выдохнула Виктория.
Босая между тем осмелела, подошла почти вплотную к Виктории и стала её пристально рассматривать.
– Чем так тебя? – девушка осторожно указала на разноцветные ногти.
– Это шеллак. Не видела никогда?
– Никогда.
Что можно угодить в такой отстой, Виктория никак не ожидала, но осмыслить всю эту чепуху сил не осталось. Расстелив на лавке плащ, она легла и мгновенно провалилась в глубокий сон. Ей снилось, что она выходит замуж за Вуколова. У неё белоснежное платье, украшенное кружевными воланами, в руках круглый букетик невесты из белых розочек, а плечи закрыты дурацкой темно-зелёной накидкой с шёлковыми тесёмочками. Она понимает, что эта накидка ей ни к чему, но бабушка с мамой упорно не разрешают раздеться. «В ЗАГС без неё не пущу: замерзнешь», – строго говорит мама. Тут подходит Вуколов и снимает накидку. Бабушка с мамой возражают, пытаются напялить накидку на Викторию, Вуколов кричит, что они опаздывают, а Виктория стоит как вкопанная, словно и не она выходит замуж. «Опаздываем, – трясет её за плечо Вуколов, – очнись. Очнитесь…»
Виктория открыла глаза: никакой не Вуколов, а старичок Платон Дмитриевич трясёт её плечо.
– Очнулись, слава тебе господи! Скорее. Одевайтесь.
Это он про свой плащ – поняла Виктория и, взяв с лавки ненавистную тряпку, поплелась за стариком. Голова не болела, тело не ныло, но плохо было по-прежнему: в выздоравливающем мозгу отчаянно стучало: «Где я?»
– Извините, а куда Вы меня ведёте? – попыталась выяснить Виктория, но старик приложил палец к губам. Оглядываясь, стараясь не шуметь, они крались по тёмному дому. Заскрипела половица – таинственный проводник замер, прислушался и вдруг легко, будто юноша, прыгнул в окно. Виктория полезла за ним. «Очень трудно идти с человеком в разведку, если этот человек идет на рыбалку…» почему-то вспомнилось Виктории. Ей в ответственные минуты всегда лезла в голову ерунда, а нужное Виктории Чучухиной вспоминалось, лишь когда становилось ненужным – такая вот удивительная особенность памяти.
Небо было усыпано звёздами. Пел соловей, да как пел! Старичок тянул Викторию в темноту ночного сада. «А может, он маньяк, сейчас как начнет душить», – похолодела Вика и решительно остановилась.
– Или Вы объясните, куда мы идём, или я никуда не пойду!
– Да тише, тише. Будто не понимаете, – зашипел старик.
III
Москва – Санкт-Петербург, 11 июня 1740 года
– Ну-с, а теперь без утайки рассказывайте, голубушка, что же всё-таки сиё означает?
Господи, как же он достал Викторию этим вопросом! Они целый день тряслись в какой-то доисторической карете по бесконечным рытвинам и ухабам, которые Платон Дмитриевич, похититель или спутник (это Виктория так и не определила), называл дорогой в Санкт-Петербург. Сначала Виктория ждала, что они выберутся на МКАД, на Ленинградку, выберутся хоть куда-нибудь, но ожидание сменилось безнадежным созерцанием незнакомых пейзажей.
Платон Дмитриевич говорил непонятно, советовал полоумной не прикидываться и тоже, как Роман Матвеевич Соболевский-Слеповран, грозил физической расправой. Наверное, следовало сбежать, но куда? Всё, что Виктория видела из окна кареты, нисколько не манило: какие-то убогие постройки хмуро смотрели из-под соломенных крыш, бесконечные леса пугали тёмнотой чащобы, а готичный вид редких прохожих в непонятных фасонов серой одежде заставлял глубже вжиматься в сидение кареты. Но что-то же надо делать, раз так вляпалась, понять бы только во что! Первая подсказка – звонок другу.
– Платон Дмитриевич, я согласна со всем, что Вы говорите, готова дать любые показания, только позвольте сделать один звонок с Вашего мобильного.
– О чём Вы, голубушка?
– Платон Дмитриевич, мне маму нужно предупредить, что я в Питер поехала. Они же с бабушкой с ума сойдут, пока не узнают, где я!
– Хорошо, что Вы помните про своё семейство. Расскажите мне о Ваших сродственниках.
Виктория принялась подробно рассказывать про маму, бабушку, двоюродных сестер, хотя ясно было, что можно просто декламировать стихи на английском из школьной программы – результат получится тот же. Платон Дмитриевич, кивал одобрительно, но выражение серых глаз не менялось, так сочувственно слушают лишь умалишенных. Когда Виктория рассказывала, как в 2019 году бабушку положили на операцию, Платон Дмитриевич ласково улыбнулся:
– А нынче какой год по Вашему летоисчислению?
– Две тысячи двадцатый. А по Вашему исчислению?
– От сотворения мира по Греческим Хронографам 7248. От Ноева потопа по Греческим Хронографам 5006. От начала Иулианского счисления времени 6453. Ну, а от Рождества Христова 1740.
Платон Дмитриевич ждал от Виктории развития хронологической темы, но она не любила даты, напрямую не касавшиеся её биографии. Представления об историческом процессе ограничивались Днём Победы 9 мая 1945 года, были ещё татаро-монгольское иго и восстание декабристов, но датировать эти события Виктория не бралась.
Если этот придурочный не спятил, то она попала не в своё время. То есть на самом деле Платон Дмитриевич давно умер, хотя сейчас, в этом времени, где они зачем-то прутся в Петербург, он жив… Виктория запуталась.
– Платон Дмитриевич, Вы реально при царе живете?
– На Всероссийском престоле царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, – отчеканил старичок.
Что-то такое Виктория читала или смотрела. Кажется, ещё какой-то Потемкин был, или это не про Анну Иоанновну… Словом, молодец, садись, оценку знаешь.
– А Екатерина Первая или Вторая уже были?
Сказано Викторией было явно что-то совершенно неуместное. Седые брови Платона Дмитриевича изумленно приподнялись, и он вновь торжественно произнес:
– У нас царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, благослови, Господи, её царствование и даруй ей долгие лета!
Виктория горестно вздохнула: опять сказка про белого бычка, но хоть выяснялки свои бестолковые на минуту прекратил. Однако теперь уже Вику понесло:
– А с Наполеоном война уже прошла? Пугачев был или ещё будет?
Зачем Виктории понадобилось эти сведения, она и сама не смогла бы объяснить. Соотнести исторические события между собой ей было не по силам, и ответа на главный вопрос, как отсюда выбраться, из этой информации было не получить. Но невозможно молча переваривать, что за окнами не павильоны Мосфильма, и не ведения от галлюциногенного вуколовского порошка (в этом Виктория убедилась, несколько раз больно ущипнув себя за руку), а прошлое, каким-то мистическим образом ставшее настоящим.
Карета остановилась.
– Трапезничать пора подошла. Нашу беседу продолжим за столом.
Платон Дмитриевич, кряхтя, вылез из кареты (ни за что не подумаешь, что он на рассвете из окна прыгал), захотел помочь Виктории выбраться, но передумал. Окинув её критичным взглядом, предложил посидеть и подождать, «я распоряжусь: поесть Вам, голубушка, сюда принесут».
– Мне бы в дамскую комнату, – жалобно попросила Виктория. Но Платон Дмитриевич не понял. Пришлось объяснить конкретнее, на что был дан совет обождать, а по дороге выйти в спокойном месте и там оправиться.
– Я фигею, дорогая редакция, – других комментариев у Виктории не нашлось, а промолчать она, конечно же, не могла.
Потрапезничать пришлось жестким куском вареной курицы и безвкусным травяным пойлом. На посуде Виктория решила не концентрироваться, и так негатива предостаточно, значит, надо искать позитив. Вопрос – где его искать…
Дальнейший путь не отличался разнообразием: несколько раз на встречке появлялись нелепые сооружения, называемые Платоном Дмитриевичем почтовыми кибитками. Попутно он гордо поведал о своей карете, сделанной французскими мастерами. Но если в иномарке Платона Дмитриевича трясло беспощадно и яростно, каково же было в остальных средствах передвижения на этих колдобинах! Ненадолго Виктория задумалась о проблемах отечественного автопрома и дорожного строительства, но размышления были прерваны всё теми же идиотскими вопросами: Где? Что? Когда? И, главное, по чьему наущению? Платон Дмитриевич чем-то стращал, что-то сулил, но сориентироваться в ситуации и оценить выгоду сотрудничества с ним Виктория была не в состоянии, впрочем, она была не в состоянии вообще что-либо оценить и в чём-либо сориентироваться – разум отказывался воспринимать происходящее.
– Платон Дмитриевич, Вы у меня уже весь мозг выклевали, дайте подремать, – перебила Виктория очередную серию надоевших вопросов.
В карете тотчас же нашлись подушка и одеяло, мерное покачивание убаюкивало, но и сквозь навалившейся сон до Виктории доносилось: «А почему назвались Викторией? Над кем победу замыслили одержать?»
Виктория Чучухина не читала «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Николаевича Радищева (она вообще не питала склонности к чтению подобной литературы), поэтому и предположить не могла, что дорога до Питера может занять без малого неделю. Когда карета действительного тайного советника Платона Дмитриевича Паврищева въехала в Санкт-Петербург, Виктория уже перестала считать, сколько времени она обходится без свежего белья, костюмированные сцены у обочин перестали её интересовать, вопросы спутника слились со стуком колес о мостовую. Какая разница, что там бубнит этот оживший детектор лжи, что её ждет в этом странном мире… Ей необходимо принять душ, нарастить сломавшийся ноготь и позвонить домой.
