Kitobni o'qish: «Сказки Черного рынка»

Там, где заканчивается сказка и начинается реальность,

происходит что-то на грани остросюжетного триллера.

Предисловие

Все, что ни делается, что ни говорится – все намеренно.

Все совпадения случайны, но неизбежны.

Слово

Сегодня мне захотелось приготовить на ужин нечто изысканное. Для того, чтобы придать своим блюдам особую пикантность, мне не хватало некоторых деталей: специй, соусов, особого вида соли и еще какого-нибудь секретного и внезапного ингредиента. Ну, знаете, кайенский перец в кофе или свеклы в шоколадный пудинг.

Я выхожу из своего дома, плотно закрывая дверь – ни к чему мне незваные гости, я предпочитаю только званых. Прохожу знакомой дорогой и сворачиваю в темный переулок. Мало кто знает, но в непримечательной подворотне, где-то между лесной грядой и бескрайним космосом, уже много лет как раскинул свои палатки Черный рынок. В нем можно приобрести что угодно – от почтовых марок до духовного просветления, все зависит от количества монет в вашем кошельке и вашего же умения торговаться. Лично я на Черном рынке всегда нахожу все, что мне нужно, но часто возвращаюсь домой с тем, что не нужно.

В темном переулке тихо, тесно прижавшиеся друг к другу крыши скрывают этот проход даже от вездесущих богов. Я иду, а каучуковые каблуки глухо стучат по мощеному проулку. Запах сырости и спертости прочно заседает в носу, и уж точно он не покинет это место ближайшие пару дней. Несмотря на утренний час, – золотой рассвет для любителей рынков – я никого не вижу, бреду в одиночестве, а в голове прокручиваю список покупок.

Сворачиваю в нужный поворот и вижу кузнечный шедевр всех эпох – вывеска «Черный рынок» на черном кованном полукружье поверх литой маркизы и гостеприимно распахнутые ворота в десяти сантиметрах над землей. Я переступаю ограждение и погружаюсь в песню низких цен и самых свежих овощей.

Первые лавки меня не интересуют, ведь там всегда ломят цену. Здороваюсь со завсегдатаями, соглашаюсь, что день сегодня хорош. Углубляюсь, глазея по сторонам. Торгаши и их товар глазеют на меня. Кое-кто смотрит на меня особо пристально, и я понимаю, что не могу сопротивляться этому гипнозу.

– Что за диковинная вещь? – спрашиваю торговку, бабушку лет ста восьмидесяти при хорошем освещении.

– Зеркало из драконьей чешуи, – улыбается бабуля, обмахивая зеленый перламутр чешуи.

– В каком же месте это зеркало? – наклоняюсь, но не заглядываю, надеюсь увидеть отражение окружающей местности в этом «зеркале».

– А ты загляни, – подначивает бабуля.

Перевожу на нее скептичный взгляд. За кого она меня принимает?

Сказание первое: «Не покушайся на то, что имеет свою жизнь»

Жила и, как водится, была принцесса. Дни свои она проводила согласно обывательскому представлению – среди роскоши в неизмеримом гедонизме. Однако, среди правдивых домыслов существовала та действительность, что была недоступна понимаю обывателей и отличалась от домыслов – в перерывах между довольствованием жизнью, принцесса то и дело ломала голову над тем, как всем царством лучше жить. Сама она обладала качествами, присущими девушке закаленного характера, но вот чего ей не хватало, так это упорства. В детстве венценосные родители часто обесценивали все ее труды, что привело к тому, что, став взрослой, стоило ей взяться за какое-либо дело, она почти сразу его бросала, если не удавалось достигнуть мгновенного результата. И тогда, с имеющейся у ней рациональностью и критичностью мышления, принцесса благоразумно рассудила, что ей требуется муж, способный целеустремленностью своей пересечь все миры от начала и до конца.

Объявила принцесса о желании своем разделить монаршие обязанности и взять в супруги того, кто сможет доказать свою полезность. Для того, чтобы отсеять исключительно красивых, исключительно хитрых, исключительно меркантильных и прочих исключительных, она призвала всех желающих пройти испытание.

– Кто жаждет моей руки, отправляйтесь в горы за западным ущельем, отыщите пещеру, в которой таится дракон. Одолев дракона, из его чешуи сделайте зеркало и принесите его мне, – сказала она с высоты своей башни.

Дракон, обитающий в указанной пещере, отличался мелкостью, и чешуя его была словно рыбья – мелкая и колючая, а на одно зеркало для принцессы как раз ушла бы вся драконья шкура от носа до хвоста. Дело весьма кропотливое и сложное, а если учесть драконий жизнелюбивый нрав и чудовищную скорость, которую он мог развивать на своих крохотных крыльях, то ситуация складывалась почти неразрешимая.

Среди отважных воздыхателей нашлись совсем юные и приближающиеся к благородным сединам. Были среди них рыболовы и плотники, скотоводы и писари, аристократы и незаконнорожденные пасынки. И каждый из них пребывал в уверенности, что сразить дракона, не превосходящего размерами облезлого кота, не составит никакого труда.

Шли женихи день и ночь, пока не достигли подножья гор. В пути они все передружились, сбились в компании, периодически задирая друг друга и нещадно принижая, возвышая при этом самих себя. В целом, атмосфера царила дружественная и беззаботная. Выделялись особенно несколько женихов: мясник на третьем десятке жизни по имени Конарь, солдат кавалерии с ни разу не бритой бородой Минчик, да бравый лесоруб по имени Прох. Сколько годов было Проху никто не мог дознаться, глянешь на него слева – совсем юн, глянешь справа – уже почтенен, снизу – в самом расцвете сил, а сверху не разглядишь – так высок, что никому не дотянуться.

Еще один день и одну ночь шли женихи по горной тропе, подбираясь к пещере. В пути уже назрел раскол между единомышленниками – общая цель так их сблизила, что разделила, сделав каждого самим за себя. Невеста ведь одна, не может же она сразу всех взять в мужья.

Так с горы скатился пастух, следом за ним отдал богам душу иконописец. Пропал без вести следопыт, скончался от удушья библиотекарь. Печальная участь не обошла стороной писаря, гвардейца, дозорного, скотовода, повара и владельца лавки специй. Женихи таяли, не добравшись до пещеры.

Осталось от силы пятнадцать женихов, добравшихся до пещеры. Встали они у ее порога, вглядываясь в холодную темноту, да пытаясь услышать или учуять ее обитателя.

– Кто первый пойдет? – спросил солдат кавалерии Минчик, почесывая бороду.

– Я пойду, – отвечал мясник Конарь. – И не таких зверюг разделывал, что мне эта белка с чешуей.

– Ну иди, – пробасил лесоруб Прох, усаживаясь на холодные камни, вымазанные в золе. Даже сев, он возвышался выше остальных так, что невозможно было разглядеть его сверху.

Ушел Конарь, растворившись в темноте пещеры. Шаги стихли, не доносилось даже шумного дыхания отважного мясника. Шла минута, другая, все не возвращался мясник.

– Ну, пойду я, – вызвался тушитель пожаров.

Никто не препятствовал, но не успел войти он, как навстречу ему из темноты выбрел тот самый мясник, держа в руках за хвост крылатую ящерицу, потрясая ей, как самым ценным мясом в своей карьере.

– Вот оно! Быть принцессе моей! – воскликнул он, разглядывая мелкие чешуйки на костлявом туловище.

– Не может быть! – загомонили женихи, ведь по законам любовных историй только самый последний мог одолеть дракона и стать законным супругом. Где это видано, чтобы испытание так быстро заканчивалось?

– Но там есть еще драконы, – сознался мясник. – Идите, если хотите. Так будет честно. Каждый сделает свое зеркало и преподнесёт принцессе. Она уже выберет, кто из нас ей по нраву.

Как говорилось, женихи сдружились между собой, и оттого поступок мясника не показался странным. По очереди каждый заходил в пещеру и неизменно выходил с тушкой в руках. Драконы отличались по цвету, чешуя одного была зеленой, другого красной, третий обладал шкурой с переливами лунного камня.

В конце концов, пятнадцать женихов вошли и вышли из пещеры и каждый обзавелся тушкой дракона. Уселись они кружком, примериваясь подручными средствами, чтобы освежевать волшебное создание.

Шел час, другой, третий, женихи соскабливали чешую, – кто ножом, кто киркой, кто вовсе зубом – натягивали кожу на дощечки, пытаясь выжать из своих потуг правдоподобное зеркало. Случалось и так, что кто-то портил чешую, и тогда оплошавший вновь уходил в пещеру, чтобы вернуться с новой тушкой.

Так прошел день и одна ночь, сменился еще один день, перешедший в ночь, женихи сновали туда-сюда, пробуя создать зеркало раз за разом. Рядом с ними уже скопилась целая гора из освежеванных дракончиков, но зеркало не выходило даже у Проха, которого все – не вслух конечно – заочно считали победителем.

В конце концов, лесоруб Прох оправдал мнение о себе, у него получилось достойное зеркало из чешуи, переливающееся от изумрудного до сапфирового. Обрадованный, воодушевленный, Прох потряс зеркалом и собрался было в обратный путь, но изумленно застыл, увидав в чешуйчатом зеркале свое отражение.

Тем временем юная принцесса разменяла шестой десяток своего одинокого существования. Да и не принцесса она уже была, а давно королева. Не обзаведясь наследниками, она передала трон своему приемному дитю.

Что же стало с женихами, отправившимися в пещеру за драконом для зеркала из чешуи? Ведь было их так много, а по законам любовных испытаний самый умный и отважный да должен был вернуться.

Нет, не должен. Законы этому миру не писаны, а охота на драконов незаконна.

Из пещеры выходил каждый, но никто из нее так и не вышел.

***

Отхожу от лавки, как от греха подальше. Бабка бесстыдно попыталась увлечь меня в сети своего барахла, но для меня ее уловки все равно что детские забавы.

Увы, будучи человеком искушенным ко всему красивому, заостряю внимание на соседней палатке.

– Что это за книга? – тыкаю пальцем на толстый фолиант в тесненной коже.

– Весьма интересная, – с охотой отзывается торговец, заложив руки за спину. Усы его покачиваются, указывая направление ветра. – Открыв ее, вы становитесь ее частью.

– Неинтересно, – пожимаю плечами и разочарованно морщусь.

– Вы не поняли, – вскидывает брови торговец. – Вы попадаете внутрь книги.

– А в чем особенность?

– В том, что вы должны сами придумывать сюжет. Вы и писатель, и герой.

– И о чем эта книга будет, тоже мне решать?

– Безусловно!

И все же, для меня это не представляет интереса. Я и так в своей жизни и герой, и писатель, зачем мне еще одна жизнь? С этой бы справиться.

– Ну а эта? – киваю на соседнюю потрепанную книгу.

– Гримуар первой ведьмы, – торговец вздыхает со странной грустью, словно эта первая ведьма он и есть. – Сожженной на костре, утопленной в воде, закопанной в землю, сброшенной с горы.

– Вы меня обманываете!

– Ничуть.

Сказание второе: «Знания – не тьма»

Не жила, но была маленькая девочка, имевшая в родстве мать, да удочеренно-усыновленный скот, в теплое время года обретавшийся в свободном кочевании по лесу, а в холодное в теплом стойле. Маленькой девочке, а звали ее Асалуг, наказывалось матерью скот этот пасти, мыть, поить и водить с ним задушевные беседы. Для чего требовалось последнее? Таково было наставление матери и было таковое не одно.

– Дочь, учись слышать зверье.

– Зачем, матушка?

– Учись, сказала. Отправляйся в лес на выпас, вечером расскажешь, о чем с тобой говорили овцы и козы.

Асалуг честно пыталась исполнить наказ, но у нее не выходило порадовать мать.

– Дочь, учись различать травы.

– Зачем, матушка?

– Учись!

Асалуг этот наказ давался легче, различать травы – не слышать неслышное.

– Дочь, учись петь и говорить красиво.

– Зачем, матушка?

– Учись, вернешься с выпаса, споешь мне.

Асалуг училась у птиц, подражая их трелям.

– Дочь, учись прясть и шить.

– Зачем, матушка?

– Учись, вечером сошьешь мне платье с искусной вышивкой.

Асалуг из тонкой щепки сделала иглу, а в ушко продела свой золотистый волос, чтобы вышивать им на листке березы.

– Дочь, учись использовать травы. Сочетай их так, чтобы от них была польза.

Асалуг часто травилась, выпивая отвары, по незнанию составленные из неподходящих трав.

– Дочь, учись видеть незримое. Учись призывать дождь и взывать к засухе. Учись подчинять себе зверье. Учись плести лесные тропы. Учись, дочь. Все, чему научишься, записывай в книгу.

Асалуг из года в год носила с собой книгу в берестяном переплете, что подарила ей мать – единственный ее дар, если не считать самой жизни. Мать не подарила Асалуг ни пера, ни чернил, поэтому девочка щипнула льнувшего к ней ворона, а в ладони проковыряла ранку, погрузив кончик пера в выступившую кровь.

– Зачем мне все это знать, матушка? – спрашивала Асалуг, когда из девочки она превратилась в девушку, а из молчаливой послушницы в дотошную строптивицу.

– Чтобы однажды воздать по заслугам тому, кто отнял у меня мою любовь, – отвечала мать, исступленно сминая свой передник. – Однажды монарх затеял войну, а на войну эту сам не пошел, призвав к бойне всех мужчин нашей деревни. Был среди призванных и тот, кого я любила. Мой любимый не вернулся, а монарх же продолжает сидеть на своем троне. Ты заставишь его пожалеть об этом.

– Твой любимый – мой отец? – у Асалуг загорелись глаза.

Асалуг никогда не слышала о своем отце, мать упорно отмалчивалась, какие бы вопросы о нем ни задавала девочка. Она вскоре перестала донимать мать, потому как видела, каких страданий ей стоит только помыслить об исчезнувшем мужчине.

– Ты все сделала, что я говорила? – вопросом на вопрос отвечала мать.

Асалуг положила перед ней разбухшую от исписанных страниц книгу.

– Говорили ли с тобой животные? – уточнила мать. – Видела ли ты незримое, можешь ли призвать дождь и засуху? Сумеешь ли спеть, заворожив всех своим голосом? Сумеешь ли соткать такое полотно, в котором затеряется целое княжество?

Этим утром овцы сообщили Асалуг, что в их шерсти запутались мухи. Духи ветров предсказали Асалуг назревающий дождь, который ну никак не хотелось, а потому она попросила ветер отогнать тучи, а солнце засиять ярче. Утром Асалуг потягалась в пенье с птицами и впервые победила их, оказавшись звонче и мелодичнее. Ковер же, что висел на стене, отображал с удивительной точностью все созвездия, что Асалуг увидела на ночном небе.

– Молодец, дочь, – кивала мать, оглядывая свою дочку. – Ты выросла настоящей красавицей, ума тебе не занимать. Последнее, чему тебе стоит научиться, это вовремя закрывать рот и понимать, когда открывать его можно.

– С чего бы это? – воспротивилась Асалуг. – Я столько всего могу, что и другим не снилось! С чего мне закрывать рот, если я знаю, что это другим следует при виде меня опускать глаза?

Мать замахнулась, ослепляя дочь звонкой пощечиной.

– Делай, что я говорю! – прошипела она. – Не перечь мне, я знаю, как лучше! А теперь марш в свою комнату. Сшей себе самое красивое платье, и завтра утром ты отправишься к монарху и сделаешь то, для чего я тебя растила.

При всем своем выкованном характере, при всех своих чудесных умениях, Асалуг не могла противиться матери. Однако, для себя она решила, что раз матери надо, чтобы она отомстила за отправленного на бойню любимого, так оно и будет. Ведь и сама Асалуг любила этого мужчину, хоть и не знала его. Как может быть, чтобы дочь не любила отца?

Всю ночь напролет Асалуг шила, истыкав в потемках пальцы иглой. До того ее это разозлило, что она вмиг стала видеть в темноте как днем. Мать уже крепко спала за шторой, разделявшей дом на две комнаты. Асалуг вышивала подол, когда на оконную раму села птица.

– Как у тебя получается! Это очень красивое платье, – оценила птица.

Асалуг благодарно улыбнулась.

– Завтра я иду к монарху, – прошептала она. – Я готовилась к этому всю жизнь.

– И шьешь платье под стать в последнюю ночь? Не лучше ли выспаться?

Асалуг дернула нитку, затягивая узелок.

– И зачем же тебе к монарху? – птица прыгала по окну, шелестя оперением.

– Ради моей матушки и моего папеньки. Монарх отобрал у матушки возлюбленного, а у меня отца. Я должна отомстить ему, для этого матушка меня и растила.

– А сама ты чего хочешь?

Асалуг вновь уколола палец, несмотря на ясное зрение. Она созерцала выступившую каплю крови, совсем не чувствуя боли. Вся боль у нее вышла в возрасте десяти-одиннадцати лет, когда по наказу матери она училась танцевать в огне на раскаленных углях.

Под задумчивым взглядом капля дрогнула, собралась в упругий шарик и поднялась над пальцем на несколько сантиметров. Асалуг сжала шар пальцами и растерла его, размазывая красную каплю.

– Я бы хотела познавать дальше. Мне понравилось учиться.

К первым лучам солнца Асалуг надела свое платье, вышедшее будто не из-под руки пастушки, а руки настоящей мастерицы, повелительницы шелков и бархатов. Под одобрительный взгляд матери, Асалуг распустила свои длинные светлые волосы, приплела в них ленты и бусы.

– Что мне делать, матушка? – Асалуг оглянулась на мать, надеясь, что та хоть раз проявит теплоту и заботу.

Мать подошла к ней, положила руки на плечи. Глаза ее поблескивали, на щеках появился румянец, губы расплывались в улыбке.

– Заставь его страдать, дочь. За отнятую у меня любовь, за оставленный груз на моих плечах, – мать сунула в руки книгу в берестяном переплете.

– Как мне попасть к монарху? – Асалуг убрала свою книгу.

– Как? – улыбка исчезла с лица. – Ты не научилась выкладывать тропы, ведущие туда, куда нужно тебе? Бесполезная дрянь!

Оплеуха обожгла щеку, бусы мотнулись вслед за головой, больно хлестанув по носу.

– Я умею! – воскликнула Асалуг в отчаянии. – Я все умею, матушка. И я все сделаю. Ради тебя и моего отца.

– Не говори мне о своем отце, – прошипела мать, чем повергла девушку в изумление. – Уходи, дочь. Я сделала все, что должна была.

Асалуг не умела подчинять тропы. Даже если бы умела, она не знала, в каком направлении ей двигаться. Ушла в лес, дабы не мелькать перед взором расстроенной матушки, и опустилась на пенек, обхватив полыхающее лицо руками.

– Что тебя расстроило? – под ногой юркнуло что-то мягкое и пушистое.

– Куница, – улыбнулась Асалуг, – мне нужно к монарху, но я не знаю, как мне его найти.

– Попроси землю, она приведет тебя.

– Ох, не сладила я с ней. Мать-земля не любит, когда ее тревожат.

– А ты обратись не прямо к ней, а к ее пасынку. Инкубу-домовому, – куница крутилась на месте, заворачиваясь в игривые петли.

– Инкуб-домовой, – повторила Асалуг одними губами. – Инкуб-домовой, дорогу открой мне к монарху!

Земля заворочалась, затряслась и пролегла извилистой тропой сквозь лес за холм и прочь за обозримый горизонт.

– Так мне вовек не дойти, – пробормотала Асалуг. – Быть может, все же попытать удачу и пройти сквозь время и пространство?

– Разве такое возможно? – удивилась куница. – Никогда не слышала, чтобы кто-то такое делал. Хотя и не слышала, чтобы кто-то с куницами разговаривал.

Асалуг побрела по развернувшейся тропе, углубившись в свою книгу. Она много писала в ней, царапая вороньим пером и своей кровью на ее страницах. За многие годы она оставила на листах множество заметок, которые теперь, как она надеялась, помогут ей найти решение.

Асалуг остановилась, когда лес оказался за ее спиной, а тропа уходила дальше за холмы через реку и еще два других холма, упираясь в мрачную кедровую рощу. Девушка вытащила перо, проткнула им ладонь, где образовалось уже с десяток круглых шрамов, и принялась быстро писать.

– Чрез земли покровы, огня переливы, толщи воды и ветра порывы, перенеси меня воля сквозь временные просторы! – пропела она, открываясь незримому и отдавая во всю власть его собственные тело и разум.

Прохлада леса сменилась удушливостью нагретых каменных строений, день сменился ночью, а одиночество компанией. Стоило Асалуг открыть глаза, как она увидела перед собой застывшего в изумлении мужчину с седой бородой.

– Как ты здесь оказалась? Клянусь, ты появилась из ниоткуда! – выдохнул он, глядя по сторонам.

Асалуг тоже огляделась и увидела роскошный сад.

– Ты монарх? – спросила она.

– Монарх, – растеряно кивнул он.

– А я Асалуг, – представилась она, стремительно погружаясь в полную растерянность и глубокий поклон.

Она глядела на монарха и не видела в нем врага. В ее воображении он рисовался наглым, высокомерным, мерзким на лицо, но в реальности она увидела его обычным мужчиной, лишенным какой-либо надменности и жестокости.

В ее власти было воззвать к матери-природе, дабы покончить с этим человеком, да отправиться восвояси, накликать на его голову громы и молнии или же натравить розовый куст, чтобы иглами своими он истыкал монаршее тело. Но Асалуг не находила в себе сил совершить такое злодейство.

– И что же столь красивая девица делает здесь одна? – поинтересовался монарх, возвращая себе былое спокойствие. – Что тебя привело?

– Матушка моя направила к тебе, – созналась Асалуг со вздохом. – Ты отнял у нее любовь всей жизни шестнадцать лет назад. Она не простила тебя.

– Как же звали твою матушку? – нахмурился монарх. – Много тогда любимых мужчин полегло, то было время войны.

– Отчего же ты не полег?

– Если бы я полег, то и все княжество следом за мной ушло. Война была бы проиграна. Таков удел монарха.

– Матушка моя родом из Рахока. Там я росла. Вряд ли ее имя что-то скажет тебе, раз мой отец был не единственным, кто отдал свою жизнь.

– Нет же, скажи, – монарх вдруг пришел в странное возбуждение. – Уж не черны ли ее волосы и не темны глаза?

– Да с десяток таких женщин найдется в Рахоке.

– А нрав ее колюч, как еловые ветви?

– И таких с десяток найдется.

– Дом ее из бруса на берегу пруда?

– Таких там с пяток.

– У крыльца дома ее сирень?

– У пары точно.

– Ставни дома украшены резьбой птичьего танца?

Асалуг удивленно вскинула брови.

– Так ты помнишь ее?

– Да, – монарх опустил голову. – Я правда призвал ее возлюбленного на войну, как и многих других. Увы, она зареклась тогда, что не простит мне этого. Видимо, ты и есть тот зарок.

– Мать растила меня для этого, но отчего-то я не могу решиться.

– Потому что негоже дочери на отца руку поднимать. Оплошала твоя мать, решив, будто ты способна на такое.

Асалуг не могла найти слов после услышанного, а монарх расходился все более гневной речью.

– Она выбрала его, вместо меня, хоть и знала, что уже носила тебя под сердцем. Не от злости я призвал его, а от необходимости, но где женщине это было понять? Она решила, что такова моя ревность. Как ни силился я ей объяснить, но не слышала она меня. И решила отомстить, взрастив мою дочь моей же убийцей.

– Раз теперь все узналось, значит мне не нужно переступать через себя! – воодушевилась Асалуг, и правда чувствуя в монархе странное родство. – Мне так этого не хочется, но и против матушки идти не могу. Но раз ты мой отец, у меня есть оправдание!

– Чему же учила тебя она? Как она хотела, чтобы ты поквиталась со мной?

И Асалуг честно все рассказала, как на духу, ведь как она могла хранить секреты от родного отца?

– Ваха! – выдохнул монарх после услышанного. – Кем же она вырастила тебя, дочь моя? Ну ничего, теперь ты под моим крылом.

Разговор их подошел к концу, как и миновала звездная ночь. Монарх проводил Асалуг в роскошные покои, наказав располагаться ей как дома. Асалуг не могла нарадоваться такому стечению обстоятельств, она желала узнать своего отца как можно лучше.

На утро жизнь пастушки по имени Асалуг изменилась. Проснувшись на шелковых простынях, она как никогда была открыта миру, благодаря его ежесекундно за то, что стала такой, какой есть, что смогла преодолеть этот путь и встретить того, кто мог ее по-настоящему полюбить, а не желать использовать в свою угоду.

Потянулись годы, Асалуг хорошела и умнела, вплетая в свои волосы золотые нити, а на страницы своей книги вписывая новые знания – золоченым пером из соколиного крыла, да специальными чернилами, что всегда теперь находились на ее столе. Не приходилось ей более делить комнату шторой с кем-либо еще, как и не приходилось в страхе вжимать голову в плечи. Первое время Асалуг было не по себе, хотелось известить матушку, да обида все же засела в сердце. Решила тогда она, что если уж дорога матери, то та сама решится ее отыскать. Сама же Асалуг пока решила насладиться новой жизнью.

Монарх правил твердо и решительно, часто прибегая к помощи своей обретенной дочери. Правда, он не нарек ее именем принцессы, но да Асалуг не было до этого дела. Ее любили, не били, ценили и этого ей было достаточно.

Но то ли сама девушка излишне избаловалась, или же обретенный отец осерчал, но сменилось что-то в мироздании, надломилось что-то в отношениях отца и дочери, и отец стал мало отличим от матери.

– Чему ты научилась за эту неделю, дочь моя? – вопрошал монарх, призвав к себе Асалуг.

– От моих слов еда сама становится пригодной для обеда, – отвечала Асалуг.

Пиры в монаршем замке проходили каждую неделю.

– Чем порадуешь меня, дочь моя?

– Я научилась видеть, когда люди лгут.

Темницы монаршего замка наполнились врагами.

– Что на этот раз, дочь моя?

– Я устала, отец. Каждый день я допрашиваю твоих подданых, накрываю столы для сотни человек, чищу норовистых лошадей, готовлю гончих для охоты, предсказываю грядущий день, правлю погоду и лечу твоих приближенных. Я устала отец. Быть может, мы просто посидим да поговорим как отец с дочкой?

Монарх задумчиво покивал и отправил Асалуг в ее опочивальню.

На следующее утро к ней пришли стражи монарха. Девушка обрадовалась, решив, что отец внял ее словам. Какого же было ее удивление, когда вместо стола, сервированного на двух человек, Асалуг увидела бочку, до краев наполненную водой.

– Что это, отец?

– Твое наказание. Ты – порождение злобы и ненависти, взращенное на яде. Таким как ты, порочащим власть богов, да прекословящим воле своего монарха, не место на нашей земле.

– О чем ты говоришь? – Асалуг заметалась в крепкой хватке стражей. – Не ты ли прибегал к моим знаниям?

– Вздор! Монарх знает, что истинная сила только у богов. Люди же, посягнувшие на знания богов, лишь подчеркивают тем самым свое ничтожество.

– Если эти знания подчинились мне, так может они и не для богов, а для людей?

– Отрекаешься от богов? – взревел монарх, отчего Асалуг побледнела. – Мнишь себя лучше их? Нет никого совершеннее богов!

– Я не ставлю себя ни с кем вровень! Я человек, простой человек! – Асалуг отчаянно рвалась, но ее все ближе подводили к бочке. – Отец, остановись! Что, что я сделала не так? Почему вдруг ты стал так зол, с чего стал видеть во мне врага?

– Ваха, – презрительно выпалил монарх. – Одно теперь тебе имя. Ваха – та, что посчитала, будто может знать больше, чем положено! Ты посмела перечить мне, указывать, что делать!

– Я лишь хотела провести с тобой время, отец!

– Ты выказала своенравие, чего я не терплю. Утопите ее!

Асалуг с головой погрузили в бочку и держали ее, пока она захлебывалась. Прошла минута, две, несчетное количество времени, но она оставалась живой.

Асалуг, с одежды которой капала вода, привязали к столбу, обложив его хворостом, и подожгли. Она кричала, пока пламя объедало ее платье, но не трогало ее саму. Она оставалась живой.

Асалуг бросили в вырытую яму и в четыре руки забросали землей. Прошел час или два, как она выкопала сама себя и, жадно глотая воздух, вылезла из ямы, перемазанная черной землей. Она все еще была живой.

Асалуг подвели на край обрыва и, не церемонясь, сбросили вниз. Внизу стояла целая гвардия, назначенная убедиться, что высота сделает свое дело и убьет женщину. Она осталась живой.

Монархом было принято решение заточить ее в подземелье, где она проведет свою проклятую вечность, пока сама не решит убить себя.

– Не будет тебе покоя, отец, – невозмутимо говорила Асалуг, когда монарх, старея день ото дня, приходил к ее темнице. – Издохнешь в муках, в тех, что причинил мне. Ни одного наследника у тебя не останется, весь род твой остановится на мне. И даже после смерти не обретешь ты покоя и каждый, что решит повторить твой путь, будет страдать на этой земле, покуда не будет принята простая истина, что знания – не тьма, а свет. И если бы ты знал, как должно обращаться с собственной дочерью, то мир засиял бы для тебя.

Монарх, изрядно сдавший, не находил слов для ответа. Он боялся собственной дочери, но не мог найти на нее управы. Долго себе он в этом не признавался, считая, что не проклятье, а дар прислала к нему некогда любимая им женщина, породившая от него дитя. Но дар оказался необъятным, все же устрашился монарх своенравия дочери, узрел в ней то зерно, что некогда видел в ее матери. Попытался извести родную дочь, но потерпел поражение – она знала в разы больше него, и знание это не дало ей утонуть в воде, сгореть в костре, задохнуться в земле и разбиться, упав с высоты.

На разных языках имя ее имело разные значения. От «прекрасной» до «дырявый сапог». У разных народов внешность ее воспринималась по-разному, от первой красавицы до жуткой уродины. Но все одинаково к ее имени прибавляли презрительное «ваха», что во всех языках означало «ведьма».

Кто такие ведьмы, откуда они взялись – доподлинно неизвестно. Принято брать за основу одну из первых наиболее убедительных историй, что описана выше.

***

Торговец просит за книгу слишком много и никак не соглашается на мое ответное предложение. Я предлагаю ему обменять его книгу на три таких же гримуара первой ведьмы, – один другого краше – что уже есть у меня, но он отчего-то недовольно фыркает и гонит меня куда подальше.

Понуро иду дальше. Застреваю среди ярких павильонов в цепких пальцах торговцев. Ничего с собой не могу поделать, наваждение диковинных вещей так и манит, заставляя рассматривать все вокруг и крепко держать руки в карманах – того гляди достану кошелек и разбросаю свое золото во все стороны, променяв его на бессмысленное, но такое красивое барахло.

Я иду против потока, меня то и дело толкают, отбивая плечи. Одна особо рьяная дама протаранила меня, даже не извинившись. Думаю, такие дамы для того и приходят, чтобы толкаться, а сумки свои забивают покупками для утяжеления, но никак не для других нужд.

Однако, если бы эта дама меня не толкнула, не увидеть мне еще одной чудесной вещицы. Стоит сказать, что близится лето, а у меня за домом как раз разбит небольшой сад. Я часто приобретаю саженцы, чтобы разнообразить свой участок – в восточном углу у меня разбит Эдем, в южном Ирий, в северном возведены священные горы из редких камней, а западный угол пока пустует.

– Подходите, не стесняйтесь! У меня есть цветы в горшках, вазах, сухоцветы, долгоцветы, экзотические растения, целебные для всех хворей! – суетится молодая торговка с глазами цвета родонита.

– В этом горшке, – показываю на большой черный горшок, – яблоня?

– О, вы разбираетесь в деревьях? – оживляется торговка. – Все считают, что первым деревом была яблоня. Отчасти они правы. Это дерево можно назвать яблоней.