Kitobni o'qish: «Я не сдамся. Дамасская сталь. Книга первая»
Эта книга стала для меня вызовом
Рассказывает фотограф Кристина Томашевская
СМОГУ ЛИ я выразить историю в одной фотографии? Как передать основную мысль, как абстрагироваться от эмоций, которые захлестывают после каждой главы? Для меня было важно высказаться, не навязав своего мнения читателю, чтобы не задавать тон, противоречащий авторскому. Каждая фотография – это симбиоз фоторепортажа без следа авторства и моих эмоций как читателя.
По мере погружения в книгу я все больше чувствовала свое соучастие в событиях, о которых только слышала, о которых старшее поколение старается ничего не говорить. Когда это время показывают в кино, то все кажется не таким реальным. Особенно в сравнении с рассказом человека, которого ты знаешь лично.
Некоторые главы давались мне особенно тяжело, эти истории были шоком. Мне было необходимо время, чтобы успокоить нахлынувшие эмоции и сделать фото, не выражая своего личного отношения к героям. Постараться передать идею. Я делала снимки для книги на протяжении двух лет.
Работа над фотографиями к книге была похожа на собирание пазла, только «картинки», что я собираю, у меня не было. Я делала фото для художественного произведения в то время, когда автор работал над его текстом. Эта книга рождалась при мне, можно и так сказать. Анна присылала мне главу и, после её прочтения, я приступала к визуализации своих впечатлений. Процесс был очень увлекательным. Я читала историю, рождались ассоциации, я их изучала, выбрав несколько, углублялась в тему, исследовала.
Как, например, с главой «Пока ты жив, шанс есть всегда». Прочитав текст, я поняла, что он напоминает мне шахматную доску с фигурами, где все связаны: и чёрные, и белые, и короли, и пешки. Изучив различные шахматные партии, я поняла, что на фото будет Королевский гамбит – один из самых острых и сложных дебютов. Но при этом Королевский гамбит – романтическое направление в шахматах, т. е. любовь к комбинациям и жертвам с первых ходов.
Одна из самых любимых фотографий к этой книге – кадр к главе «Да! Я профи!» Он не такой зловещий, как некоторые другие… Подготовка к съемке была долгой. Образ разрабатывался тщательно, до мелочей: место, модель, винтажный кожаный портфель, прическа, макияж, мимика, модели, характер движений. Что получилось – увидит читатель: силуэт женщины, поднимающейся наверх. Все выше и выше, несмотря ни на что.
И так – глава за главой, интригующие истории и новые открытия. Где я только ни была и что только ни снимала! Надгробия, погоня за воронами, глаза, наполненные слезами, ритмичные танцы в ночном клубе, гопники и леди в старинном здании. Эта книга – водоворот событий, который засасывает с головой.
Благодаря этой книге я научилась узнавать и понимать себя
Рассказ художника-иллюстратора Марины Глазковой
ПРАВДА ЛИ, что когда человек чего-то очень сильно хочет, то обстоятельства складываются так, чтобы подвести его к осуществлению этого желания? В тот апрельский день я об этом не думала, но буквально жаждала участвовать в крупном серьезном проекте. Телефон пропиликал, уведомляя меня о новом сообщении, от первых слов которого у меня задрожали руки. Психолог Анна Гер написала мне, что ей нравится мое видение мира и предлагала сотрудничество. Вот он – долгожданный проект! Моё желание осуществлялось, оно буквально лежало у меня на ладони, подсвечиваясь экраном смартфона. Было страшно соглашаться, не читая книгу, но я решила доверять себе и Анне. Тогда я не подозревала, что эта книга станет для меня путеводителем к самой себе.
С первой главы стало очевидно, что это не просто роман, это пронзительное откровение с психотерапевтическим эффектом. Моей задачей как иллюстратора было создание оригинальных визуальных метафор, поиск ярких образов для передачи прямого и скрытого смысла текста. Анна дала мне полную свободу в выражении моих впечатлений. Она назвала это Сотворчеством.
Очень скоро я «подсела» на книгу. Она цепляла своей неудобной правдивостью, пробуждала эмоции и поднимала со дна души то, что требовало осмысления. Я читала об Анне, а понимала о себе. Именно поэтому я долго не могла найти точные образы прочитанного, пытаясь не «примешивать» к иллюстрациям свои чувства.
С книгой я провела целый год и в течение всего этого года менялась, узнавая себя, проживая заново личные события, которые когда-то сформировали меня как личность. Вместе со мной менялись мои иллюстрации, ведь художник может изобразить только то, что есть в нем самом.
Одна глава далась мне особенно трудно, она послужила спусковым крючком для моих непрожитых переживаний и эмоций. Это шестая глава «Предательство без срока давности». Как можно нарисовать предательство? С каким образом оно ассоциируется? Я думаю, для каждого из нас у предательства свое лицо. Поэтому я изобразила состояние Анны: брошенные на землю очки, в которых отражается душа героини, с обращенными к небу руками, сложенными в молитве. И дорога, как символ бесконечной игры, уходящая за горизонт, в знак того, что путь еще не закончен.
Благодаря книге я научилась узнавать и глубже понимать себя, слышать свое сердце и видеть свою будущую жизнь.
Я уверена, что каждый читатель найдет в книге созвучное именно ему откровение, которое прольет свет на произошедшее в его жизни ранее или на происходящее сейчас. Отвечая на вопрос, который я задала в самом начале, хочется сказать: «Да, когда мы чего-то хотим, то оказываемся в самых идеальных обстоятельствах, чтобы это осуществить! Но чтобы там оказаться, надо быть готовым пробиться „сквозь тернии к звездам“!»
Глава 1. Лихие девяностые
СТРАННО, что мы не придаем должного значения и тем более не хотим осмыслить время, которое называем «лихие девяностые». А ведь оно было ужасно во всех смыслах. Это было с нами и одновременно не с нами. Как у Райкина: «Тут помню, а тут не помню». Десять лет нравственной катастрофы мы прячем в тайниках нашей памяти и боимся говорить об этом даже с самыми близкими людьми.
Мои «лихие девяностые» начались в конце мая 1991 года, когда в один из вечеров я заскочила на полчасика к своей подруге Светлане. Позже к нам присоединилась ее приятельница Оля. Мы говорили о предстоящем отдыхе, и Светлана меня спросила:
– Аня, а ты куда-нибудь поедешь?
Я работала в школе учителем математики, приближались летние каникулы.
– Да нет, буду дома.
– Вот, Оль, у людей отпуск – так отпуск, – с улыбкой сказала она, обращаясь к своей приятельнице. – Два месяца, да ещё и летом… Аня, а ты не хочешь подработать?
Неожиданный вопрос Оли застал меня врасплох. Не обращая внимание на мой недоуменный взгляд в сторону Светланы, она продолжала:
– А что? Работа неделя через неделю, зарплата за месяц семьсот рублей. И подзаработать сможешь, и отдохнуть успеешь. У меня продавец хочет ребенка на море отвезти, я не против, но нужна замена.
Оля не была моей подругой, она дружила со Светой. Но так как мы пару раз пересекались у Светланы за чашкой чая, то я знала, что у Оли свой павильон в Москве, в котором торгуют импортной одеждой и обувью.
– Не знаю, – с сомнением ответила я и пожала плечами, а потом добавила, – но я подумаю…
Смысл подумать был. Я могла заработать в два раза больше, чем получала в школе. Мои триста рублей считались очень хорошей зарплатой, так как в среднем человек с высшим образованием зарабатывал около ста пятидесяти. Столько зарабатывали и учителя, кроме преподавателей математики и русского языка. Им была гарантирована полная ставка, восемнадцать часов, шли надбавки за классное руководство, проверку тетрадей, за прикрепленный кабинет, и еще у нас всегда были сверхурочные часы. Учителя математики заменяли заболевших коллег не только на своих уроках, но и на физике, черчении. Так что математики чувствовали себя в школе на высоких позициях и уверенно отстаивали свое мнение на педсоветах.
Правду сказать, это было время, когда люди с высшим образованием не котировались. Уважаемыми в обществе были заведующие магазинов, продавцы и мясники. У них были все «ресурсы»: еда, одежда, мебель, книги. Всё доставалось из-под полы и по блату. В те годы деньги интересовали людей далеко не в первую очередь. Рубли на мясо было у всех, а вот мяса на всех не хватало. На прилавках в неограниченном количестве лежали только суповые наборы, а бескостное мясо продавали «в одни руки» (то есть одному человеку) не больше полкило. Да, чуть не забыла, еще нужно было отстоять в очереди несколько часов. Из сегодняшнего дня это выглядит, как полный трэш.
Мой муж умел заводить нужные знакомства. Мы дружили и с семьей мясника, и с семьей завмага, жили, как говорят сейчас, в прослойке «среднего класса». Но тогда таких понятий не было, мы были интеллигенцией, но не бедной, а средней, с хорошими связями и перспективой.
Честно, я бы на предложение поработать во время отпуска не клюнула, но мне очень хотелось иметь сапоги-ботфорты. Они вошли в моду весной и стоили семьсот пятьдесят рублей: высокие, черные, замшевые – последний писк! Я о них мечтала, но купить их можно было только на черном рынке. В нашем поселке такой был и считался самым крутым в Подмосковье. По субботам у нас было гарантированное развлечение – сходить на черный рынок и посмотреть, какие красивые вещи бывают в жизни. Там покупали одежду некоторые мои знакомые, но особой зависти у меня к ним не было. Я сама, прибалтийская штучка, из семьи, где мама завбазой, а папа моряк загранплавания. Одета всегда была не только достойно, но и с претензией на стиль. Однако ботфортов у меня не было. Оставалось лишь по субботам ходить на рынок и «облизываться» на вожделенные сапожки.
«Отпуск два месяца. Можно заработать на ботфорты, и еще останется на что-то полезное», – размышляла я про себя. И, наконец, приняла решение уговорить мужа и получить согласие на моё участие в этом авантюрном мероприятии.
Почему авантюрное? Потому что это был первый павильон на Выхино. Кто живет в Москве, знает, что это одно из мест, откуда начиналась рыночная экономика страны. Павильон – это уже не черный рынок, тут всё официально. Вещи привозились из-за границы, такие даже в магазине из-под полы не купишь. И это не государственное, а личное, индивидуальное. Хозяин сам решает, что будет продавать, какую цену назначать. Это было мегакруто, такого еще не было! Мы ведь воспитывались на Маяковском: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». А тут буржуйский павильон!
Надо сказать, что я с детства любила торговлю. Играла в магазин, выписывала чеки и устраивала во дворе с подружками бойкую продажу булочек «понарошку». В старших классах вместо уроков труда мы ходили в производственный центр – приобретали профессию. Я выбрала специальность «продавец продуктовых товаров». Это сейчас все унифицировано, а раньше профессии продавца учили: как фасовать товар, как делать выкладку, как и почему необходимо соблюдать товарное соседство, как оформлять витрины и так далее. Летнюю практику мы проходили в магазине. И вообще, я была неглупой девочкой, понимала, где лучше в дальнейшем работать, чтобы пользоваться благами жизни. Но мама была против торгового образования. Она слишком хорошо представляла все риски, связанные с этой профессией.
Я все это рассказываю потому, что мне хочется объяснить: пойти работать продавцом во время отпуска не было для меня каторгой или унижением. Наоборот, я словно прикасалась к детской мечте, могла получить удовольствие да ещё и замшевые ботфорты!
Два месяца работы закончились быстро, пришло время возвращаться в школу. Но в стране уже начался развал, стало заметным разделение на уровни жизни. Идея нести в массы доброе и вечное – хорошее дело, но встал вопрос материальной заинтересованности. Мне не просто предложили остаться работать продавцом. Я так хорошо работала (продажи в мою смену увеличились на порядок), что мне предложили к основному окладу в триста пятьдесят рублей за неделю хороший процент от выручки. При всем моем уважении к учительской профессии я выбрала работать меньше, а получать в четыре раза больше. И не ошиблась! Через год этот разрыв увеличился десятикратно.
Мы не понимали, что вокруг происходит. Может, возраст был такой, что свои дела казались гораздо важнее и интереснее, чем то, что происходит в стране. Да и приучены мы были к коллективному «одобрямс», осознавали, что от нас ничего не зависит. Сейчас часто вспоминают переворот ГКЧП и танки в Москве… Я помню этот день. Действительно, по всем телевизионным каналам начали показывать «Лебединое озеро». Как сейчас принято говорить, всем жителям страны был дан сигнал. Я лично подумала, что кто-то опять умер. Члены Президиума ЦК КПСС часто умирали – они ведь были все старенькие и еле разговаривали.
Это был мой первый день недельной смены. Я спокойно выложила товар, уже началась торговля, и тут приезжает хозяйка Оля.
– Ань, представляешь, люди говорят, что в центре по улицам ездят танки!
Как вы думаете, что мы сделали?
Да просто посмеялись над такой нелепицей. У нас было занятие поинтереснее, чем думать о сплетнях про танки – Оля привезла новую партию китайских курток из тонкой кожи. Это был очень ходовой товар: кожаные куртки разлетались, как жареные семечки, по пять-семь штук в день.
Казалось, можно было бы сесть в метро и всё увидеть своими глазами – историю, которая меняет твою жизнь. Но у нас даже мысли такой не появилось! Я думаю, что более-менее правду о том дне я узнала лет через десять, не раньше. Во всяком случае, в моей голове все соединилось в единое целое: тот день, показ архивной хроники по телевизору и разоблачительные передачи. Возвращаясь мыслями в день переворота, я хочу сказать: если бы у меня и хватило дурости поехать посмотреть на танки, я всё равно ничего бы не поняла. Кто, с кем, зачем, почему?…
В моем окружении об этом не говорили. И это может показаться странным, ведь мы жили совсем недалеко от Москвы, всего в семнадцати километрах от Красной площади. Многие работали в государственных учреждениях, молодежь общалась со взрослыми. Мы могли бы интересоваться, что творится у нас под носом. Но нет. Мы не думали о политике. Переворот был чем-то далеким, не относящимся к нашей жизни. Сегодня Брежнев, завтра Андропов, послезавтра Горбачев. Какая разница? Самое главное, что мы строим коммунизм. Представляете, я по-настоящему верила в девиз: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям». Увы, как нагло врали нам тогда, так нагло врут и до сих пор! Разные слова, но смысл тот же. В оправдание это чудовищной лжи могу сказать, что когда изучала римское право (мое второе образование), то узнала, что все современное английское право, а значит и американское, основано на римском. Российское право тоже имеет много отсылок к римскому праву. А значит, законы, которые были актуальны две тысячи лет до нашей эры, актуальны и сегодня. Человечество не изменилось: то же воровство, прелюбодеяние, захват имущества, убийство, драки. И что такое сто лет вранья по сравнению с тысячелетиями?
«Римское право», кстати, я сдала на пятерку, но, если честно, сильно расстроилась. Преподавательница была умная и очень строгая, списывать на экзамене не позволяла, так что мы учили и в теме разбирались глубоко и детально. Вот и я разобралась… Потому и расстроилась… Что в древнем Риме, что в современной России – одна и та же фигня, хоть и летаем на самолетах и пользуемся интернетом. Даже в далеком будущем сложно представить мир без лжи и насилия. Достаточно посмотреть любой фантастический фильм: в киберпространстве кибермозгами с помощью кибероружия убиваем киберпреступников, а проститутки как стояли у фонаря, так и стоят; простые люди как ставили чайник на конфорку, так и ставят.
Но пора вернуться в начало девяностых. В павильоне я проработала около двух лет. Для меня это было самое хорошее время. Оля меня как работника ценила. Меня любили и покупатели – как хорошего продавца. Мне нравилось продавать красивые вещи, которых нет в других магазинах, и конечно, зарплата. Дух свободы уже витал в воздухе, а проникнуться им легче с полным карманом наличности.
Кому-то покажется странным, что человек с университетским образованием может быть счастлив, работая в палатке продавцом. Но молодым учителям, на самом деле, было очень тяжело работать в школе. Мы задыхались в затхлом школьном пространстве, где правила диктовали догматичные и консервативные педагоги со стажем.
Вспоминается, как меня не пускали на работу из-за внешнего вида. В первый раз за то, что пришла на работу в юбке выше колен. Завуч встретила меня на пороге школы и отправила домой переодеваться. Это в сельской-то школе, где я вела математику в классах с четвертого по девятый. Раньше было такое правило – молодые специалисты, окончив вуз, три года должны были отработать «по распределению». Решение, куда ехать выпускнику, принимала государственная комиссия и, к сожалению, в основном, молодёжь отправляли в колхозы, туда, где ощущалась острая нехватка рабочих кадров. Деваться было некуда, это не обсуждалось. Раньше я никогда не была в деревне, а тут пришлось не только жить, но и работать в деревенской глуши. До сих пор считаю эти годы пустыми, вычеркнутыми из моей жизни…
Так вот, мне двадцать два года, характер бунтарский, готова перевернуть весь мир, а тут – мода на мини. Я взяла старый кожаный плащ и сшила себе наимоднейшую юбку для поездки в Москву по профсоюзной путевке. Восхищенные взгляды московских парней и количество кавалеров на танцполе дали мне понять, что я в тренде. И после поездки я в этой юбке пришла на работу. На пороге школы меня встретила завуч – старая карга, злая на весь свет от одиночества и безысходности. Что поделать, в двадцать с небольшим сорокалетние женщины кажется старухами… И она меня отправила домой переодеваться, так как считала, что учителю недопустимо ходить в короткой юбке (хотя юбка-то была всего на пять сантиметров выше колен – все в рамках приличия). В виде протеста я в тот день на работу не вернулась, и мне было не страшно, что уволят. Молодых специалистов нельзя было наказывать или увольнять. А мы так жаждали увольнения! Мы бы бежали из этих колхозов и деревень – только пятки сверкали!
На следующий день я пришла на работу, как всегда, в строгом костюме, а все девочки из девятого и десятого классов пришли в мини. Я у них в тот день вела курс «Этика и психология семейной жизни», и они вот таким образом высказали свое отношение к моему конфликту с завучем. Школа была хоть и десятилетка, но с одним классом в параллели. Учеников в каждом классе было человек восемь-двенадцать, так что новости через пять минут облетали всю школу. Поэтому, уже на первой перемене все старшеклассники знали, что меня не пустили на уроки за неподобающий внешний вид.
Это было смелое решение – доверить молоденькой учительнице преподавать «Этику семейной жизни». Директор потом сильно пожалел, что поручил мне вести такой предмет. Я учила девочек макияжу, общению с мальчиками, поведению на дискотеках. Парням рассказывала, как ухаживать за девушками, приглашать их на свидания, и что вообще это за существа – девочки. Я даже ввела раздельное преподавание: одну неделю – урок для мальчиков, другую неделю – для девочек. Разрешила анонимно предлагать темы для обсуждения: ребятам, которые стеснялись говорить об интимных вещах, удобнее было задавать вопросы письменно, пользуясь специальным конвертом. Это был очень интересный опыт, но и поволноваться тоже пришлось. Иногда были такие уроки «Этики», что я, отвечая на анонимные вопросы, краснела больше, чем мои ученики.
Вместо того, чтобы лгать и лицемерить на темы «Семья – ячейка общества» и «Интересы государства выше личных интересов», я им рассказывала про нежелательную беременность, менструацию, о том, нужно ли предохраняться и как это делать. Школьников, особенно мальчиков, это очень интересовало – ведь нигде не было никакой информации ни о чем! А подростки в деревнях намного раньше своих городских сверстников сталкивались с вопросами секса. Открытый флирт, похоть, совокупления – всё это они видели в непосредственно близости: на фермах, в поле, во дворах и в своих домах. Ну а как иначе? Изба в одну комнату, от четырёх до десяти детей в каждой семье, отец каждый вечер с бутылём самогонки в обнимку, мать, бывает, тоже не отстает. Дети с малых лет видели, откуда что берется.
Мои любимые четвероклашки первое время, выяснив, что я далека от сельской жизни, надо мной прикалывались. Помню, принесли в школу вазелин, и самый хулиганистый малыш спрашивает меня, громко так:
– А вы знаете, зачем вазелин зимой?
Все ухмыляются и ждут моей реакции. А я не в теме…
– Ну, – говорю, – конечно, знаю. Им надо руки мазать перед выходом на улицу, чтобы кожа не трескалась.
Класс радостно смеётся и ждёт продолжения.
– Да не-е-ет! – поучает меня мой сопливый наставник. – Это коровам титьки мазать, чтоб при дойке соски не трескались!
Ох и долго ж они меня в таком духе просвещали…
Ещё у нас был с ними ритуал. В начале урока я заходила в класс, вставала у доски, так, чтобы всем меня хорошо было видно и несколько минут молчала. Ждала, давая им возможность спокойно меня разглядеть. Кому-то было плохо видно, так они высовывали головки в проходы между партами. Деревенским ребятам была в новинку моя городская одежда, причёска, ведь я была та ещё модница. Поэтому они просто разглядывали меня: сверху вниз, снизу вверх. Им было интересно все: и лаковые туфли, и тонкие капроновые колготки, и необычные фасоны платьев. Что удивительно, каждый день, восхищенно и с любопытством, мои ученики смотрели на меня так, будто видели в первый раз.
Конечно, такое непосредственное поведение могли себе позволить только младшие школьники, ребята постарше этого не делали. А малышата… Да, рассматривали. Сначала я как-то пыталась их приструнить, но они так трогательно на меня смотрели, что я сдалась: заходила в класс, мы здоровались, они садились, я занимала свое место в проходе, и наступал наш ежедневный ритуал. Налюбовавшись на свою учительницу, они успокаивались, и мы начинали урок. Если их впечатлял какой-нибудь игривый шейный платочек или сочетание платья и обу ви, то самые хулиганистые ученики класса подмигиванием и одобрительными жестами высказывали общее мнение класса. Может, в эти минуты я и вела себя не как самый строгий педагог, но ученики меня любили и уважали. И это было взаимно.
Я верила, что можно учить детей так, что им будет интересно даже на уроках математики. Моя фантазия меня выручала, да и энергия била ключом. Часто сравнение результатов обучения было не в пользу моих коллег – педагогов со стажем. Вот за это меня и не жаловали.
В следующий раз за внешний вид меня отправили домой уже из другого учебного заведения. Я работала в большой подмосковной школе завучем по воспитательной части. Начинались летние каникулы, до моего отпуска оставалась всего пара недель, и я сделала себе «мокрую химию». И сейчас можно встретить девушек с такими прическами – средних размеров кудряшки по всей длине волос, упругие и блестящие, как после душа. Волосы у меня были густые, роскошные, длина ниже плеч – с модной причёской я выглядела классно. Гордилась собой, ведь ради красоты пошла на известный риск: в парикмахерских всё делалось «на коленке», составы химичили сами мастера, смешивали инградиенты на глазок, двигаясь путем проб и ошибок. Хороший результат не был гарантирован. Поэтому парикмахеры экспериментировали только с проверенными клиентами, которые (если волосы, например, вылезут или станут зеленого цвета) бежать к заведующей и писать жалобу не будут. Так что «мокрая химия» полагалась самым проверенным и рисковым девчонкам. Бонусом шли завистливые взгляды женщин и повышенное внимание мужчин.
Уже не помню с каким вопросом я зашла в кабинет к директрисе. Она увидела меня с новой прической и от возмущения начала покрываться красными пятнами. Несколько минут она молчала, багровела, выражая своё недовольство одним только взглядом. Но потом не выдержала и, не стесняясь в выражениях, обрушила на меня весь свой праведный гнев. Наверное, директор полагала, что отстаивает нравственные ценности школы, отчитывая меня за «безобразие» и «распущенность». Она ещё что-то там несла про истину, которую несут в мир педагоги, но я уже не слушала… Я вышла из кабинета – меня в приказном порядке отправили в туалет, чтобы «…расчесать все это безобразие и сделать приличную прическу!»
В представлении нашей директрисы «прилично» – это гладко зачесать волосы и сделать «гульку». Помните этот классический образ учительницы в старых кинофильмах, с волосами, стянутыми в скрученный, аккуратно закрепленный шпильками, пучок? К сожалению, я не могла себе позволить хлопнуть дверью и уйти домой – это уже была не сельская школа, здесь могли наказать. Поэтому в туалете я старательно расчесала волосы, но сделала ещё хуже – причёска превратилась в копну. Взглянув на себя в зеркало, я поняла, что превратилась в подобие Анджелы Дэвис (только волосы у меня были раза в два длиннее). Со слезами я побрела в кабинет директрисы, нарвалась на новый скандал и была отправлена теперь уже домой. В спину мне летели слова про то, «как мне не стыдно», «а ещё перспективный молодой завуч», про воспитательную работу и чуждые советскому человеку новомодные западные веяния.
В общем, завучем в школе я проработала недолго. Не подошла по идейным соображениям. Воспитательная часть – дело ответственное; чтобы все правила были соблюдены, нужно вступить в партию, коммунистическую, одну на всех (в то время у нас в стране была однопартийная система). Если человек стремился к карьерному росту, без членства в партии было не обойтись. Меня пригласили в ГОРОНО и провели воспитательную беседу. Тут такая оказия: им нужны молодые кадры, а у меня маячит перспектива быстрой карьеры. Предполагалось, что я побегу писать заявление о вступлении в кандидаты. Коммунистом, как оказалось, стать не так-то просто, нужно было заслужить честь попасть в ряды передовых членов общества. Ну а я отказалась, решила, что рановато мне быть идейной. Коммунист, как и монах, должен быть без грешков и подавать всем пример. Мне же хотелось просто хорошо работать, а после работы носить короткие юбки и джинсы в облипку. После моего отказа вступить в партийные ряды меня мягко и спокойно «убрали» с должности завуча и перевели в другую школу учителем математики.
Там у меня тоже произошел казус. Был субботник, и я пришла в водолазке, через которую – о, боже! – слегка просвечивал бюстгальтер. Мне папа привез парочку таких водолазок из тонкой лайкры. Он же поделился наблюдением, что за границей вещи из тонкого трикотажа носят без нижнего белья. Но я на такое не решилась… Впрочем, директор школы посчитал, что бюстгальтер ситуацию не спасает – меня с позором отправили домой со школьного субботника за неподобающий внешний вид. Сейчас смешно об этом говорить, а ведь прошло с того времени всего каких-то двадцать лет…
Молодая учительница на работе должна была выглядеть, как Старуха Шапокляк: строгий костюм, блузка простого покроя, туфли на среднем каблуке, гладкая неприметная прическа и минимум макияжа. Так же, как ко внешнему виду, в школе относились и к современным веяниям. Все живое, современное, оригинальное давилось на корню.
Помню, как-то раз меня «разбирали» на педсовете. Был один класс из разряда «трудных»: собралась критическая масса хулиганов, они срывали уроки, отравляя жизнь и молодым специалистам, и опытным педагогам. Не раз и не два учителя прибегали в учительскую в слезах и истерике. У меня же – тишь да благодать на уроках. Это вызывало подозрение моих коллег и руководства, мне стали предъявлять претензии: «Почему у вас они уроки не срывают? Может, вы им потакаете? Не берёте ли вы „четверки“ и „пятерки“ с потолка?» Они не могли понять, что я еще жива, у меня огонь в груди горит. Я к урокам по три часа готовлюсь: карточки, викторины, специальные упражнения. Все заняты, все пыхтят. Все просто: дай двоечнику задачу в таком виде, чтобы он обязательно ее решил, да еще у доски ответил и хорошую оценку получил у всех на глазах – он себя зауважает и следующую сам примется решать. А отличнику дай задачку из умного математического журнала – ему ведь вызов нужен. Пусть корпит над решением, пока мы с троечниками у доски поработаем. И хулиганистых всех – на первые парты, поближе к себе, чтоб тихонечко подсказать, если что, да и на виду пусть будут, не помешает.
Мое личное убеждение, что школьная программа была составлена так, чтобы все могли учиться на «4». Но для учителя это предполагало вдумчивую работу и индивидуальный подход. А кому это нужно? Легче орать на уроках и истерики закатывать в учительской. Я хочу сказать: не срывают уроки учителям, с которыми детям интересно. Даже если тема нудная, все равно можно что-то придумать, чтоб у ребят глазки загорелись. И у моих подруг, которых я уважала, как профессионалов, уроки не срывали. Они с нами, эти детки, хоть в огонь, хоть в воду лезли. А моя подруга Ирина, тоже математик, учеников привечала даже у себя дома. Я очень этому удивлялась. Как ни зайдешь, толпа – и бывшие, и нынешние – одни уходят, другие приходят. Думаете, кто-то из этих учителей, которых так любили дети, сейчас работает в школе? Нет. Кто-то из них был обласкан педсоветом? Как же! Выговор на выговоре. Самые сложные классы, самые плохие кабинеты. И вопросы на педсоветах:
– За что они вас любят?
– Вы им потакаете?
– Вы им даете списывать?
– Вы хорошие отметки просто так им рисуете?
– Нет! Мы просто их уважаем и хотим быть хорошими учителями!
Нас не очень любили коллеги и руководство. Увы, на нашем уровне им не всегда было комфортно.
Ну вот, я вам вкратце рассказала, почему мне не было жаль расставаться со школой. Но скучала я по этой работе очень долго. Вернуться в школу не представлялось возможным: учительская зарплата стала мизерной, в школе оставались те, кому было страшно уходить в неизвестность, или те, кто приспособился оставлять учеников после уроков за дополнительное вознаграждение. Когда я работала в школе, с детьми занимались после уроков бесплатно: если ребенок болел и его надо было подтянуть; если он не понял на уроке; если не справился с контрольной. Честно-честно, оставались после уроков и занимались. Если ребенок болел, приходили домой к ученику раз в неделю. Бесплатно. Это негласное правило входило в должностные обязанности учителя, это было нормально.
Есть вопросы, которые меня, как бывшего педагога, беспокоят. Например, раньше (по медицинским нормам) ребенку не положено было тратить на домашнюю работу в совокупности больше трёх часов в день. Готовясь к урокам, я должна была сама прорешать все, что задам на дом, и посчитать – на домашку выделялось не больше сорока пяти минут. Столько же времени – на домашнее задание по русскому языку, на остальные предметы отводилось гораздо меньше минут. То же самое касалось и расписания уроков. Оно составлялось таким образом, чтобы ребенку хватало времени и на отдых, и на досуг, и на уроки три часа оставалось. Почему сейчас дети по шесть-восемь часов сидят над домашкой?! Гробится здоровье, большая часть знаний никому не нужна. В современном мире нужно учить детей думать, анализировать, принимать самостоятельные решения. А оказывается, в этом никто не заинтересован! Нам ещё придется отвечать на вопросы детей, но, боюсь, ответов у нас нет.
