Kitobni o'qish: ««Не замужем»»
Всю свою долгую (как ей казалось уже начиная лет с тридцати) жизнь Варвара боялась выйти замуж. Причем эта странная и такая не свойственная российским женщинам фобия постоянно менялась, принимая самые причудливые формы.
Свою первую мысль о возможном замужестве Варвара допустила почти случайно, как только ей исполнилось 18 лет. В один прекрасный день довольно скоро после этой даты у нее в голове как будто зажглась лампочка, озарив самые дальние и оттого страшные уголки разума: «А ведь теперь получается, что меня уже можно звать замуж!» Другая бы на ее месте, наверно, обрадовалась, но Варю охватило необъяснимое волнение, которое нельзя было назвать приятным. «Я ведь только начинаю жить! – с тошнотворной тоской думала она. – Неужели все это так скоро может закончиться?!»
Под «всем этим» она подразумевала нарастающую с каждым годом, с каждым часом свободу выбора – интересов, круга общения, желаний, обязанностей, сферы занятий и, конечно, мужчин. Ей казалось (и опыт окружающих ее семей только убеждал в этом), что с замужеством весь этот бурный и, наверно, довольно мутный поток радостей разом оборвется. Настоящая взрослая жизнь снова превратится по сути в детскую, когда твое мнение в масштабах интересов семьи практически не учитывается. Во всяком случае, так было во времена ее детства и юности. Она навсегда запомнила грубые для ее интеллигентного слуха, но очень меткие слова, которыми папа одной из ее одноклассниц имел обыкновение пресекать попытки дочери принять участие в общей беседе: «Жопе слова не давали!»
Варины родители, конечно, таких слов себе не позволяли, но когда она была маленькой, у них (как, впрочем, и у нее самой) даже не возникало мысли, что у нее могут быть, например, «свои планы» на выходные. Это только теперь у каждого пятилетнего «главы семейства» взрослые люди с трепетом в душе интересуются его желанием или нежеланием, например, поехать в ближайшую субботу на дачу. И такое отношение к детям, кстати, у Варвары вызывало страшное раздражение, продиктованное, вероятнее всего, банальной завистью. Более того, от вида этих заигравшихся во вседозволенность маленьких царьков у Вари где-то на дне души свернулась клубком мечта о мести: мол, вот рожу своего, уж я-то покажу ему, как себя надо вести со взрослыми!
Смутное ощущение детского рабства, которое она даже толком никогда не формулировала для себя словами, однажды подтвердилось устами соседской девочки и тут же обрело вполне определенные черты.
Как-то раз, когда Варя, уже став совсем взрослой и обретя возможность приезжать на дачу одна, занималась устранением на участке какого-то совсем уж обнаглевшего бурьяна, к забору со стороны соседей подошла пятилетняя внучка хозяев. Поскольку Варя детей не очень-то жаловала, она старалась лишний раз с ними не сталкиваться, чтобы случайно не выдать на людях свою несвойственную женщине нелюбовь. Но соседка оказалась не из робких, поэтому не стала ждать приглашения к беседе.
– Что делаешь? – смело спросила девочка, присев на корточки с той стороны забора и явно рассчитывая на долгое общение.
– Дрова рублю.
Варя понадеялась, что грубый ответ, содержащий к тому же непонятный для ребенка парадокс, прозвучит угрожающе, и она сможет продолжить свое скучное занятие в спокойном молчании.
Только девочку такой ерундой было не спугнуть.
– А мне кажется, ты клумбу пропалываешь, – рассудительно, спокойно и даже, как, конечно, показалось Варе, нагло возразила она. И сразу, несмотря на хмурый взгляд в ответ, продолжила свои светские расспросы: – А потом что делать будешь?
– Домой поеду! – буркнула в ответ Варвара, стараясь выглядеть и звучать как можно строже и скучнее.
Однако следующая реплика девочки была настолько неожиданной, что запала Варе в душу на всю оставшуюся жизнь. С недетской, очень серьезной и, как почудилось Варе, даже тоскливой (что было ей очень близко) интонацией в голосе маленькая, но такая на глазах повзрослевшая девочка протянула:
– Везет тебе: сама решаешь! – и этими словами сразу вызвала щемящее сочувствие и, как следствие, симпатию.
И Варвара утвердилась в своих предположениях, что дети – это маленькие рабы. А она, Варвара Яковлевна – взрослая и самостоятельная женщина (хотя и всего двадцати лет от роду), и она, наконец, вырвалась из своего многолетнего рабства и сама решает, куда и когда ей ехать, пусть даже и домой.
Так вот, в ранней юности замужество для нее виделось как возвращение к полной зависимости от интересов других людей. Странно, но она не допускала мысли, что под другими людьми вообще-то обычно подразумевается любимый муж, а затем и желанные дети. Более того, ей казалось, что пресловутый штамп в паспорте – это приговор к пожизненному заключению. Возможность развода в Варином воображении почему-то не всплывала.
Однако уже через несколько лет свободной и довольно беззаботной жизни обстоятельства, общественное мнение, давление со стороны родителей, и, конечно, замечания замужних подруг существенно деформировали довольно плотный кокон Вариной гамофобии (да-да, и для такого страха есть свое официальное название!). Безмятежный небосклон ее безмужнего счастья стал омрачаться рыхлыми тучами приличий и долга, поэтому у нее в душе то и дело моросило. Кроме того, все свадьбы выглядели такими красивыми и праздничными! И еще очень хотелось какое-то умопомрачительное платье: конечно, в талию, с корсетом и пышной юбкой. И бросать букет (прилетевшая к нам с Запада традиция), и чтобы оставшаяся жалкая горстка все еще униженных своим, конечно же, негордым одиночеством приглашенных девиц топталась за твоей спиной в нелепом ожидании. Кто-то – в готовности совершить решительный бросок, как во время баскетбольного матча, и, раскидав соперниц могучими локтями, вцепиться в заветное предзнаменование скорого брака. А кто-то в смиренном терпении и ожидании – либо чуда в виде выпадения букета прямо в беспомощно протянутые руки (и сразу же, конечно, аплодисменты, аплодисменты!), либо обидной победы одной из раскрасневшихся от стараний подруг с темными кругами в области подмышек на ярком праздничном платье. Варя и сама бывала среди этой толпы ловительниц «счастья», и толпа эта с каждым годом становилась сначала все малочисленнее, а потом все моложе. Правда, Варвара, оказавшись в такой ситуации, старалась вставать подальше от исходящей точки букета и вообще держалась отстраненно, лихорадочно репетируя в мозгу свою радостную реакцию при случайном поражении ее как цели.
Но теперь мысли о необходимости замужества, наверно, были продиктованы утомлением от постоянной борьбы. Она устала в свои уже двадцать пять отшучиваться или отвечать серьезно в ответ на бесконечные вопросы об изменении матримониального статуса. В печальных маминых глазах все время плясали кровавые мальчики (или девочки – ведь это неважно, кто у тебя родится!). А папа и вовсе перешел в активное наступление и стал предлагать ее как невесту буквально на улице – например, разговорившись на автобусной остановке с незнакомой женщиной, у которой очень удачно оказывался неженатый сын. Что уж говорить о знакомых (и даже незнакомых), которые при слове «не замужем» становились как-то особенно участливы, как будто узнавали о каком-то тайном тяжелом недуге.
Варвара ожесточилась. От былого ощущения прозрачной свободы не осталось и следа. Вдыхать густой воздух, кишащий упреками и лицемерным сочувствием становилось все труднее.
И отношения с Константином как раз оказались на нужной стадии. Она решила, что этого достаточно, и стала настаивать на совместной жизни.
А он неожиданно стал сопротивляться. То есть не то чтобы неожиданно (все кругом говорили, что даже при наличии множества кавалеров выйти замуж – это еще надо постараться), но Варя, уверенная в своих женских чарах, почему-то не ожидала получить отпор. Настолько не ожидала, что как будто с разбегу напоролась грудиной на торчащую из стены металлическую трубу (как в детстве, когда играла в салочки и не глядя вперед неслась от своего преследователя). И под воздействием этой резкой боли, которая со временем, конечно, потеряла свою остроту, но закапсулировалась и осталась, как хроническая болезнь, Варя постепенно, сама не того заметив, поверила, что, как и все, действительно хочет замуж.
Константин, для которого такой поворот в отношениях сначала показался странным, к тому времени все-таки привык к этой мысли и переехал к ней жить, но все с самого первого дня стало развиваться неправильно. Как растение, которое на этапе самого нежного ростка случайно чем-то придавили, дает в стебле уродливый изгиб и потом уже не может выправиться, так и их совместная жизнь после удара той трубы получалась кривой и неприглядной.
При этом Варя стала замечать, что мысли об официальном браке стали для нее навязчивой идеей. Фобия превратилась в антифобию. Загс, ресторан, платье, кольца, гости и шампанское крутились в ее мозгу, сменяя друг друга, так плотно заслоняя все остальное, что она просто не могла разглядеть, что Костя – это существо с другой планеты. Он говорит на незнакомом языке. Все фразы, вроде как, состоят из русских слов, правильно согласованных друг с другом, однако смысл их был непонятен. А Костя любил поговорить! Его обжигающая громогласность, его доминирующее присутствие в доме всем его большим телом, высоким и широкоплечим, его вкусы в еде, но главное – непостижимые, какие-то отвлеченные интересы стали тяготить Варю. Однако она по-прежнему упрямо и мстительно ждала от него официального предложения и злилась на его наивное непонимание очевидной, как ей казалось, причины ее нарастающего раздражения. Правда, сама об этом не заговаривала: опасалась снова нарваться на отказ.
Они стали ссориться, и Варя будто бы видела эти ссоры со стороны: вот женщина выкрикивает какие-то сложносочиненные обвинения, и мужчина тоже орет, но его реплики по сути своей, смыслу, содержанию не являются ответом на ее претензии, а представляют собой непонятный ей набор слов, нанизанных на нитку русской грамматики. Костя не понимал, в чем она его обвиняет, а Варя не понимала, почему он так странно реагирует на ее обвинения. И оба они страдали, оставаясь одинокими в этой несросшейся паре.
И вдруг, как-то раз уходя на работу, Костя подошел к ней для уже дежурного поцелуя и произнес прямо в солнечное сплетение:
– Варь, ну хочешь, давай в загс пойдем?
При желании можно было бы считать, что предложение прозвучало. Но то ли его пренебрежительная форма, то ли внезапность нападения заставили Варю вздрогнуть. Загс, ресторан, платье, кольца, гости и шампанское в одно мгновение пронеслись у нее перед глазами и, наконец, завершили свой круговорот. На горизонте Вариного рассудка забрезжил рассвет осознания. Что будет потом, после свадьбы?
После своих мимоходом брошенных слов Константин ушел, оставив Варю наедине с ее проснувшимся ужасом. С этого дня она стала бояться, что он повторит свой вопрос, вернется к этой теме, заставит ее ответить. Она начала его избегать, наезжая в гости ко всем своим многочисленным подругам. К тому времени почти все они успели обзавестись детьми, которых – какая удача! – постоянно было не с кем оставить. И эти маленькие существа, которые вызывали всеобщее умиление, издавали звуки неандертальцев, не хотели никому подчиняться (да их никто и не заставлял – настала эра детской свободы!), приятно пахли ванилью и неприятно кисловатой отрыжкой, у которых была нежная кожа и мягкое легкое тельце, но при этом какая-то нечеловеческая, потусторонняя сила в желаниях и нежеланиях, окончательно погасили в ней огонь материнского инстинкта. Пересидев с детьми всех своих подруг, Варвара сделала себе прививку от материнства.
Однажды, лежа ночью без сна рядом с крепко спящим Костей, равномерно вдыхающим во сне ее жизнь, ее молодость, ее время, она встала с кровати и подошла к окну. Там, на улице, было темно и бездонно, и в ее голове вдруг будто сместились какие-то тектонические плиты. «Все так просто! – подумалось ей так ясно, что это было похоже на голос из той самой бесконечной темноты за окном. – Если вам плохо вместе, значит, вам нужно разойтись». И фобия отступила.
Костя, скорее всего, по инерции совместного проживания немного погоревал над ее предложением расстаться, но в результате, как ей показалось, тоже испытал облегчение. Он переехал обратно к родителям, еще какое-то время они неизвестно зачем созванивались, что только убеждало их в категорическом взаимонепонимании, но в конце концов их общение и вовсе сошло на нет.
С тех пор Варвара уже не тайно и как бы постыдно боялась замужества, а просто откровенно его не хотела. И еще она перестала притворяться, что любит детей.
Жизнь снова стала свободной, разнообразной и наполненной, как большая равнинная река.
Варвара не то чтобы отличалась, что называется, симметричной красотой в ее классическом понимании, но обладала выразительной внешностью. Почти девичья хрупкость делала ее в глазах мужчин беззащитной и даже беспомощной. Один из них как-то раз объяснил: «Это такое чувство, как будто держишь в руке маленькую птичку. Она дрожит и вырывается, и ты почти не ощущаешь ее плоти. Но ты все же чувствуешь жар ее маленького тела, которое хочется сжать покрепче, чтобы наконец нащупать каждую косточку, покрытую нежной мякотью. И боишься ненароком раздавить, сломать, сделать больно – и от этого еще слаще держать ее в руке, не выпуская на волю».
В общем, недостатка в мужчинах Варвара не испытывала. Правда, она знала, что, даже по мнению латиноамериканцев (допускающих больше темперамента в человеке, чем люди наших широт) женщина, у которой было больше пяти мужчин, считается распутной, поэтому ни с кем не обсуждала свои любовные победы.
А у Вари их было больше пяти. Сначала она вела им счет – просто для собственного развлечения. Но после восьми или девяти сбилась и бросила. Зачем? Все равно эта статистика не могла считаться ее преимуществом в общении с другими, а для самой Вари число не имело значения. Важно было лишь то, что любовь с каждым мужчиной была для нее как будто отдельной маленькой жизнью. В то время как ее подруги проживали одну – большую, наполненную смыслом и заботами – жизнь с единственным мужем, Варвара имела возможность начинать отношения, входить в них (плавно или с разбегу), существовать в них, а затем завершать их – много раз. И это было много полноценных – запутанных или простых, долгих или кратких, легких или глубоких, – но разноцветных и совершенно не похожих одна на другую жизней. У нее даже сложилась своя очень удобная система летоисчисления: по мужчинам. Когда речь заходила о каком-нибудь событии неопределенной давности – будь то поездка в ту или иную страну, последний ремонт в квартире или государственный переворот – Варваре, чтобы вспомнить точный год, или восстановить в памяти погоду, или даже определить свой собственный возраст на тот момент, достаточно было просто соотнести это событие с тем мужчиной, который тогда был с ней рядом. И сразу та маленькая жизнь выныривала, как капсула времени, из глубин памяти со всеми подробностями и эмоциональными нюансами: в голове выстраивалась четкая картина, как будто видео, на котором рассыпается пазл, прокручивают назад, и все фрагменты снова занимают свое место.
