Kitobni o'qish: «Смерть отключает телефон»
1
– Глафира, по-моему, ты похудела за последние пару недель, – заметила Лиза.
– Да, я тоже так думаю. Если раньше я весила двести килограммов, то теперь – сто восемьдесят. Но это тоже результат.
Глафира Кифер отжала тряпку и принялась вытирать паркет уже возле самого порога их конспиративной, как они ее называли, квартиры, где Лиза (на табличке значилось: «Елизавета Сергеевна Травина. Адвокат») принимала своих клиентов.
– Тебе еще не надоело мыть здесь полы? Давно уже взяли бы на работу уборщицу.
– Мы уже говорили об этом, Лиза. К чему нам посторонние? – возразила Глафира.
– Ладно-ладно, не кипятись. Давай, заканчивай с уборкой.
Лиза сидела за столом, заваленным документами и толстыми томами юридической литературы, попыхивала сигареткой, морща при этом лоб. Ее тонкие очки поблескивали золотом оправы. Был вечер, от настольной лампы «Tiffany» с мозаичным абажуром – веточки-цветочки-виноград – исходил мягкий, с разноцветными, розовато-зелеными бликами, свет.
В комнате было тепло, уютно, чуть слышно тикали старинные часы на камине, и Глаша, закончив уборку, уже предвкушала последнюю за этот вечер чашку чая, и – домой. Как вдруг раздался телефонный звонок. Вообще-то телефоны надрывались круглосуточно, и, как правило, все это были очень важные деловые разговоры, то есть обыкновенная каждодневная текучка. Но в этот раз Глашу, которая мыла руки над раковиной и в приоткрытую дверь слышала все то, что говорила Лиза, охватила тревога, как если бы разговор касался ее лично. Но нет, она ошиблась. И Лиза просто кого-то выслушивала, черкала что-то в своем рабочем блокноте, качала головой, словно удивляясь чему-то, хмурила свои тонкие брови и постукивала холеным указательным пальчиком по сигарете, стряхивая пепел в большую малахитовую пепельницу.
– Надо же… как интересно! Хотя, если честно, ничего-то интересного я и не наблюдаю. Сейчас люди постоянно исчезают. Я даже начинаю подумывать, что это происки инопланетян… Что? Ой, извините, если я вас обидела. Но это не шутка. Просто слишком много людей пропадает или лишается памяти. Да-да, все понятно, вам все это кажется чрезвычайно важным. Значит, говорите, что Вера Нечаева пропала ровно полгода тому назад и вы ее больше не видели? Это я поняла. Ее муж, точнее, сожитель говорит, что он понятия не имеет о том, где его жена. Так. И что? Вы хотите спустя полгода после ее исчезновения найти ее?..
Лиза молча выслушала все, что ей ответили. Вздохнула:
– В каком-каком городе? В Москве? Хорошо. Ваш приятель видел ее или женщину, удивительным образом похожую на Веру. Что ж, значит, она жива и здорова. Тогда в чем проблема? Поезжайте в Москву, попытайтесь там разыскать ее. Обратитесь в паспортную службу. Уже? И что вам сказали? Понятно. Говорю же – знакомая история! А я вам чем могу помочь? Ладно, уговорили… приходите. Я подожду с полчаса, не больше. Успеете?
Лиза отключила телефон, встала из-за стола и потянулась. Худенькая, высокая, она тряхнула своими распущенными волосами, потом собрала их, намотала на кулак и укрепила на затылке большой шпилькой.
– Глаша, ну что ты на меня так смотришь? Ты же слышала, правда? Конечно, мы можем отказаться, но, с другой стороны, а почему бы и не попробовать поискать эту женщину?
– Меня Адам ждет.
– Подождет! Позвони ему и скажи, чтобы ужинал без тебя. Тебе вообще вредно ужинать. Сделай себе лучше бутерброд, свари кофе. Глаша, не оставляй меня одну! Послушаем, что скажет нам этот страдалец, и потом пойдешь к своему Адаму. У нас, если ты не забыла, ненормированный рабочий день. Кстати говоря, сегодня на наш счет поступили денежки. Помнишь дело братьев Уваровых? Вот. Мы хорошо с тобой поработали, братьев отпустили. Вот Андрей, старший, и поблагодарил нас, доплатил, так сказать.
– Может, я тогда за пирожными сбегаю? – Глаша порозовела. – Так почему-то сладенького хочется.
Сказала – и тут же почувствовала угрызения совести. Подумаешь, деньги на счет пришли! Как будто бы без них она не могла себе позволить пару пирожных! Получается, что она при каждом удобном случае покупает себе пирожные. И конфеты. Кошмар!
– Кто бы сомневался?! Конечно!
– А на твою долю брать или как? – на всякий случай спросила Глафира, зная, что Лиза откажется от калорийного перекуса.
– Нет, я сухое печенье погрызу. Ты-то, вон, уже устроила свою жизнь, отхватила себе Адама. А мне еще только предстоит выйти замуж, поэтому я должна следить за фигурой.
Глафира улыбнулась. Она знала эту привычку Лизы подтрунивать над ней. В каждом ее слове сквозил упрек, который Лиза не могла озвучить напрямую – мол, хватит жрать, Глашка, и так ты уже разжирела, как свинья. Нет, она делала это интеллигентно, предоставляя Глафире полную свободу действий и не ограничивая ее ни в чем. И от этого-то Глаше становилось еще более неловко.
Она набросила шубку и выбежала на улицу. Промчалась несколько метров по заснеженному тротуару и нырнула в яркий и теплый мир кондитерской. Там, за стеклянной сверкающей витриной, на больших блестящих подносах лежали ровными рядами нежнейшие пирожные: эклеры, буше, бисквиты, песочные, корзиночки с фруктами… За столиками сидели такие же сумасшедшие любители сладкого и поедали всю эту вкусноту, запивая лакомства чаем и кофе.
Когда Глаша вернулась, напротив Лизы уже сидел худощавый, в черной курточке мужчина и мял в руках норковую шапку.
– Присаживайся, Глафира. Господин Наумов, знакомьтесь, это моя помощница. Вы можете спокойно излагать все в ее присутствии. Итак. На чем мы остановились?
Господин Наумов с тревогой посмотрел на Глафиру. Та поставила коробку с пирожными на столик, присела рядом с письменным столом в кресло и вся обратилась в слух.
– Так когда же все это произошло?
– Шестнадцатого июня две тысячи восьмого года. Она перестала отвечать на мои звонки.
– Вера Нечаева жила одна?
– Нет, что вы! – замахал руками Наумов. – Я же говорил вам по телефону! У нее был муж. Гражданский муж. Страшный человек, скажу я вам! Во-первых, он пил, а во-вторых – бил Веру. Когда я пытался встретиться с ней, она всегда находила тысячу причин, чтобы только не прийти на встречу. И я понимал, в чем дело. Вероятно, он снова разбил ей лицо… Она хоть и замазывала синяки крем-пудрой, но все равно оно становилось синюшным, ужасным. Если бы вы только знали, какой она была красивой девушкой! Ведь мы познакомились с ней, когда ей было всего двадцать лет. К сожалению, она не выбрала меня. Хотя я и предлагал ей руку и сердце. Она стала сожительствовать с этим… Халиным. Я даже имени его не знаю. Знаю только, где они жили.
– Вот вы постоянно говорите о Вере в прошедшем времени. Вы думаете, что ее нет в живых?
– А что мне еще думать? Ведь, если бы Вера была жива, она непременно бы мне позвонила.
– Вы обращались в милицию? – спросила Глафира, стараясь отвлечься от мыслей о пирожных.
– Да. Знаю, что и Халин тоже туда обращался. И милиция приняла оба наших заявления. Но Веру не нашли.
– Кто и когда видел ее в последний раз?
– Халин! – воскликнул Наумов в каком-то отчаянии и даже заломил руки. – Она же с ним жила, вот он ее и видел.
– Что он вам рассказал? Или вы с ним не разговариваете?
– Он тоже был расстроен тем, что Вера пропала, поэтому, отбросив все условности – а он прекрасно знал, что я люблю Веру, – рассказал мне, что она в последнее время вела себя как-то странно. Словно вся светилась изнутри. То есть она держалась так, как если бы в ее жизни случилось нечто необыкновенно приятное. Накануне она сходила в парикмахерскую, сделала прическу, надела свое самое лучшее платье, сказала, что ей нужно куда-то уехать, вернется поздно вечером, и ушла.
– И Халин отпустил ее?
– Я понимаю ваш вопрос. Нет, он не был тираном в прямом смысле слова. Конечно, он ревновал ее, но так, чтобы никуда ее не отпускать и устраивать ей сцены ревности – нет. Просто когда он пил, то становился агрессивным и придирался ко всяким мелочам. Ты, говорит, тарелку не на место поставила… Вот так. И это при том, что в доме у них постоянно был беспорядок, он сам все разбрасывал, оставлял после себя, когда Вера была на работе, гору грязной посуды, не помогал ей, не пылесосил…
– Он нигде не работает?
– Тогда не работал, а как сейчас – понятия не имею.
– И что? Что он говорит – куда могла пойти Вера с новой прической и в своей самой нарядной одежде?
– Он предполагает, что она отправилась на собеседование, что ей надоело мыть полы в своей конторе и она решила устроиться на более приличную работу.
– Например?
– Воспитательницей в детский сад. Или устроиться няней в семью. Она же педагог по образованию.
– А что, если она встретила какого-то человека, мужчину, и отправилась на свидание? Такое вам в голову не приходило?
– Это исключено! Вера не такая.
– Ясно. И что было дальше?
– Да ничего! У меня сложилось такое впечатление, будто бы Веру никто не искал и тем более сейчас не ищет.
– Что вы сами предполагаете?
– Возможно, Халин убил ее, – тихо сказал Наумов. – Ударил так, что она скончалась. Убил и закопал где-нибудь. А потом делал вид, что ищет ее! Вот такие у меня мысли. Елизавета Сергеевна, я много о вас слышал. Знаю, что у вас практически нет нераскрытых дел.
– Но я вообще-то адвокат.
– Я знаю, что вы, помимо вашей адвокатской деятельности, проводите и собственные расследования. Прошу вас, помогите мне найти Веру или хотя бы выяснить, что с ней стало! Вот уже полгода я не могу спокойно спать! Я постоянно думаю о Вере. Страшные картины ее смерти преследуют меня…
– Почему же вы не обратились ко мне раньше? На что-то надеялись?
– Да, если честно. Я думал, что Вера могла элементарно спрятаться от Халина. Я ездил к ее матери, в деревню Новоселово, это под Рязанью. Я не стал пугать старушку, не сказал ей, что Вера пропала. Просто заехал к ней и спросил, не знает ли она, где можно разыскать мою одноклассницу, Веру Нечаеву. И мать охотно дала мне ее саратовский адрес. То есть тот самый, где она жила в последнее время с Халиным.
– Больше вы никуда не обращались? К частному детективу, например?
– Нет, ни к кому.
– Тогда ответьте мне на такой вопрос, господин Наумов…
– Меня зовут Валерий.
– Хорошо, Валерий. Скажите, если бы Вера оказалась в сложной ситуации, к кому бы она обратилась за помощью?
– Не знаю…
– А почему не к вам?
– Да потому, что она знала, что я влюблен в нее, жду, когда она уйдет от Халина, но не хотела меня обнадеживать. Она никогда не любила меня, даже не замечала.
– Но ведь Халин избивал ее! Неужели ей не хотелось как-то изменить свою жизнь?
– Она однажды сказала мне, что если и бросит Халина, то будет жить одна. И только одна. Что она разочаровалась в мужчинах и все такое…
– Вы не спрашивали, почему она не бросит Халина?
– Как же! Конечно, спрашивал. Она отвечала так: если я его брошу, он окончательно сопьется и умрет.
– Знакомая картина, – вздохнула Лиза и захлопнула блокнот, тем самым давая понять: все, что ее интересовало, она уже выяснила. – Так говорят многие женщины. Жертвы домашнего насилия. Бедняжки-бедолажки. Я не понимаю их и никогда не пойму. Но это – их жизнь. Вот и Вера ваша такая же. Пожалуйста, Валерий, напишите здесь ваши координаты, данные Халина и вообще все-все, что знаете. Телефоны, адреса.
– Вы не беспокойтесь, у меня есть деньги, я заплачу вам за работу.
Лиза улыбнулась:
– Да я как-то и не беспокоюсь. Только хочу предупредить сразу: никаких гарантий я дать вам не могу. Сделаю все, что в моих силах, не более. Но что-то подсказывает мне, что она жива.
Наумов встал. Плечи его опустились, взгляд погас. Обреченной походкой он направился к выходу.
– Выше голову, Валерий! Может, еще не все потеряно! – попыталась приободрить его Лиза. Когда за ним закрылась дверь, она сказала Глаше: – Казалось бы, такое простое дело! Пропала женщина. Но мне почему-то кажется, что здесь что-то не так… Завтра ты отправишься к этому Халину. Попробуешь разговорить его, хорошо? А то у меня в девять одно судебное заседание, в три – другое. Не представляю, как я все это осилю. Да и дела-то все такие сложные! Убийства.
Глаша кивнула.
Лиза протянула ей листок, где были записаны все адреса и телефоны по новому делу.
– Пирожные отнеси Адаму. Все, рабочий день закончился. Знаешь, Глаша, с тех пор как ты вышла замуж, все как-то изменилось. Ты все время рвешься домой. Как было хорошо, когда ты принадлежала только мне! Вспомни, как много мы всего успевали!
– Ты хочешь, чтобы я разошлась с Адамом?
– Нет, конечно! Передавай ему привет.
2
Июнь 2008 г.
– Заходи, заходи, Тамара. Я сейчас кофе сварю.
Соседка прошмыгнула в квартиру Нины Петровских и, оказавшись в кухне, села на свое любимое место – возле окна.
– Что, опять поссорились с мужем?
– Да. Надоело уже! Каждый раз одно и то же, даже и говорить с ним не хочется. Он сейчас вышел из дома, отправился в магазин, за хлебом и сахаром. А я к тебе – покурить, поболтать о нашем, о женском.
Нина Петровских, хозяйка, бледная худенькая женщина, была одета в домашние серые штаны и тонкий свитер. Светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Кончик носа розовый, да и глаза как будто бы заплаканные. Она подлила воды в кофеварку, вычистила из нее остатки утреннего кофе, заправила ее новым, свежим. Включила. И обеим женщинам показалось, что с того момента, как загорелась красная кнопка, и у них самих начался отсчет нового времени в их жизни. И что жизнь, в сущности, продолжается.
Тамара Розова, черноглазая брюнетка, коренастая, в ярком нейлоновом халатике, смотрела, как кофе густой пенистой струей льется в подставленные чашечки.
– Знаешь, мне иногда кажется, что все наши беды – от мужиков. Но когда я прихожу к тебе, то понимаю, что это не так. Что еще случилось? Я же вижу, у тебя глаза на мокром месте. Что, Алиска снова дома не ночевала?
– Нет, не ночевала. Я могу только догадываться, где она. Но что мне толку ходить в ту квартиру? Я все равно не могу ее запереть дома. Ты бы видела ее, Тома! От нее остались кожа да кости. Как Саша от нас ушел, так вся наша семья – как поезд под откос пошла. Алиса так тяжело это переживала, так тяжело… Я даже думаю, лучше бы она замуж вышла, чем все так получилось. За последние полгода она вынесла из дому все, что можно было продать: телевизор, ноутбук, компьютер, видео, музыкальный центр, даже морозилку маленькую, ты знаешь.
– Она тебе все равно не была нужна. Просила же тебя, продай мне, а ты… Вот, пожалуйста! Теперь ее вообще у вас нет.
Тамара сказала это, но потом вдруг поняла, что сморозила глупость, и замолчала, тупо уставившись в свою чашку.
– Извини, – чуть позже выдавила она из себя.
– Да ладно. Тома, разве я могла тогда предположить, что моя единственная дочь станет наркоманкой, будет таять у меня на глазах! И мне не жалко всего этого, я спокойно могу обойтись и без телевизора, тем более что я и дома-то почти не бываю. Я постоянно на работе.
– А вот, кстати… Кофеварка! И как это она ее еще не унесла?
– Не знаю. Но каждый раз, возвращаясь домой с работы, я думаю: продала она ее или нет? В любом случае ничего уже не изменишь. Мне кажется, что она долго так не протянет. Она же почти ничего не ест! Ты бы видела, во что превратились ее руки… Да и ноги тоже. Она иногда колется прямо через штанину! У нее на ногах ранки, язвы..
– В милицию ты не обращалась?
– Нет. Боюсь, что тогда за ней станут наблюдать и найдут у нее при себе несколько доз. Или сами подкинут, чтобы повесить на нее какое-нибудь дело, и упекут ее за решетку.
– Зато тебе легче станет. А там-то наркотиков нет, глядишь, и отвыкнет она от этой гадости. И вернется к тебе здоровым человеком.
– Да нет, Тома, там она вообще умрет. У нее же организм ослабленный.
– Что же делать?
– Знаешь, иногда мне даже хочется, чтобы она умерла! Но, если это случится, я сразу же отправлюсь следом за ней. Я не вижу себя без нее. Мы с ней когда-то были единым организмом. У меня ведь была хорошая дочь! Она прилично училась, была адекватным, как теперь принято говорить, ребенком. Все понимала. И знала, что наркотики – это прямая дорога в ад. Как отец от нас ушел, так в ней что-то и надломилось. Связалась не с теми друзьями-подружками, стала часто пропадать по ночам. Учебу забросила, даже мыться стала редко, только когда волосы уже в паклю превращаются. Мне страшно смотреть на нее, Тома!
– Хорошо, что я тебе ключи от своей квартиры больше не оставляю. Помнишь, как у тебя на гвоздике в прихожей всегда висели мои запасные?
– Да, хорошо. – Нина отвернулась к окну. Она и сама не знала, зачем рассказывает все это соседке. Просто как живой душе. Но Тома не живая. Она – просто соседка. Как из картона вырезанная. И сердца у нее тоже нет. Она озабочена только своими проблемами и приходит сюда, к Нине, просто как в нейтральное помещение, где можно спрятаться от мужа и покурить, и все. И еще, наверное, она получает особое удовольствие, сравнивая свои проблемы, связанные с гулящим мужем, с проблемами Нины. Само собой, что на фоне наркоманки-дочери гуляка-муж воспринимается уже не как ужасное зло, а так – как легкая неприятность. Муж-то из Томкиной квартиры не выносит компьютеры-телевизоры, не исчезает на сутки, не ходит, весь грязный и вонючий, с пустыми глазами и синими от инъекций конечностями. Больше того, ее муж, чтобы загладить свою вину перед женой, старается больше денег приносить в семью, подарки Томе делает, даже полы моет! Вот разве что курить ей не разрешает. Но и это, как показалось Нине, тоже некая своеобразная игра Тамары в благопристойность. Мол, смотри, какой у меня серьезный муж и как он бережет мое здоровье, не разрешает мне курить. Как будто он не знает о том, что его жена покуривает, что от нее попахивает табаком…
«Господи, мне бы их проблемы!»
– Знаешь, говорят, что наркоманы… Что им даже секс не нужен, они удовольствие от дозы получают. Так что хотя бы в этом тебе повезло, – заметила Тома.
Нина закрыла глаза. Что она, Тамара, знает о наркоманах? А что бы она сказала, если бы увидела, что Алиса приходит домой под утро, в джинсах на голое тело, что она давно уже не носит нижнего белья? И на теле ее заметны следы сильных мужских рук, на бедрах не проходят синяки… Что ее используют все, кто хочет, когда она находится в полубессознательном состоянии и валяется где-то на матрацах в этих жутких хазах – квартирах, где собираются наркоманы.
Что если раньше в карманах ее штанов или курток можно было найти презервативы, то теперь они исчезли, а это говорит о том, что Алиса давно уже не предохраняется. И просто удивительно, как она еще не забеременела!
– Мне бы денег добыть, и я положила бы ее в клинику, – вдруг оживилась Нина. – Честное слово, я бы пошла на все, чтобы только раздобыть эти деньги!
– Что, даже на воровство?
– Да хоть на убийство, – выговорила Нина побелевшими губами и вдруг, поняв, что ее собеседница, по сути, очень опасная женщина, что она своими вопросами практически провоцирует ее на преступление, прикусила губу. – Это я так… Шучу.
– Да тебе не до шуток, раз ты такое сказала. – Тамара загасила сигарету и поднялась. – Ладно, Ниночка, мне пора. Сейчас мой вернется с хлебом, а у меня борщ на плите. Как бы огонь не залило. А ты… того! Смотри, глупостей не наделай! Да, вот что еще я хотела у тебя спросить. Помнишь, ты говорила, что тебя один мужчина домогается? Что он небедный? Так вот, ты гордость-то свою отбрось, ну и что, что он женатый? Позвони ему, объясни ситуацию, попроси денег. Ты же ради дочери это сделаешь!
Нина вспыхнула. И туда тоже засунула свой нос соседка! Ее ли это дело?
– Хорошо. Иди, Тамара, к себе. У тебя там борщ выкипает. Пока.
Она закрыла за соседкой дверь, вернулась в кухню. Что делать? Как жить дальше? Подключать милицию? Положить Алису в наркодиспансер? Но без денег кто станет лечить Алису? Она выйдет оттуда и снова примется за старое.
В дверь позвонили. Нина подумала, что это вернулась соседка. Может, зажигалку забыла, как обычно?
Но на пороге стоял незнакомый представительный мужчина. Хорошо одетый, интеллигентного вида. Лет сорока.
– Вы – Нина Васильевна Петровских?
Она испугалась, что он из милиции. И хотя она еще ни разу не видела представителей закона в таких костюмах и к тому же терпко благоухающих хорошими мужскими духами, все равно внутри у нее все напряглось. Неужели с Алисой что-нибудь случилось и ее, мать, сейчас повезут на опознание?
– Что-нибудь с Алисой? – прошептала она, потеряв от волнения голос.
– Нет-нет, успокойтесь. Это совсем не то, что вы подумали.
Он сказал это так, словно знал нечто об их семье. И об Алисе – тоже.
– Посмотрите, это ваши паспортные данные?
Он протянул ей сложенный пополам белый лист с отпечатанными на нем несколькими словами.
Нина быстро пробежала взглядом прыгавшие строчки и кивнула:
– Да, все правильно. Так что случилось?
Все равно все ее мысли крутились вокруг Алисы.
– Это вам. – И посетитель протянул ей большой белый конверт из плотной бумаги.
