Kitobni o'qish: «Солнечный ветер»
– А ты знаешь, что такое солнечный ветер? Это поток плазмы, который заполняет собой всё космическое пространство нашей галактики…
Мы с Мишкой лежали на беломошнике посреди леса, закинув руки за голову, и смотрели в небо. Оно было многоэтажным, и каждый этаж солнце заполняло своим, особенным оттенком цвета. Обычный земной ветер гнал по нему такие же разноцветные облака. Мы давно уже насобирали грибов в простые полиэтиленовые пакеты и теперь могли себе позволить немного поваляться и помечтать.
– Всё космическое пространство – это много, – согласился я.– А до нас он может добраться?
– До нас – нет. У нас же магнитное поле. Оно этот ветер не пропускает. Случаются, конечно, вспышки на солнце, и тогда ветер несёт плазменные сгустки. Сгустки ударяются о магнитное поле. Вот тогда у нас магнитные бури, северное сияние или связь барахлит.
– Когда у бабушки болит голова, она говорит, что это магнитные бури.
– Да, это всё из-за солнечного ветра.
Мы помолчали, рассматривая разноцветные облака. На каждом этаже неба они были разной формы, на первом – как будто расчёсанные гребнем, выше – пышные, большие и белые, светящиеся золотом, а ещё выше облака и вовсе превращались в размотанную сахарную вату. Интересно, а что там выше?
– Знаешь, Мишка, я решил: вырасту и стану космонавтом.
– Тебя не возьмут. Ты хоть представляешь, каким нужно быть здоровым? А у тебя астма, да и дохлый ты, одни кости.
– Мама говорит, что у меня конституция такая. А ещё я болею, потому что у нас ступени от ракет рядом с домом падают. Радиация. И ёлки от этого в лесу все оранжевые. Сам посмотри.
– Почему тогда у других астмы нет?
– Не знаю. Они, наверное, не такие чувствительные.
– Конечно! Один ты такой неженка, – засмеялся Мишка.
– Ничего и не неженка!– возмутился я. – Хочешь, ночью на болото пойду, где ступень упала? Увидишь тогда, какой я неженка!
– Что, правда пойдёшь? – глаза у Мишки загорелись, он даже привстал, оперевшись на локоть, и посмотрел на меня с явным уважением. – Там же вояки, пост.
– Что мне пост, – хмыкнул я. – Обойду.
– Да, старшаки тоже как-то проходили, рассказывали мне. Проволок оттуда принесли. Цветных. Скрутили там где-то, девчонкам колечек наделали.
– Ну и я скручу. Принесу тебе. Увидишь, кто тут дохлый…
Сейчас я лежал на чужой планете и вспоминал, как убежал из дома той ночью, как сначала хрустел, а потом чавкал под ногами мох, как обошёл пост и нашёл ступень. Странно, но кроме темноты, искорёженного железа и цветных проволок мне ничего тогда не запомнилось. Это потому, что в восемь лет самое важное – доказать, что ты смог сделать то, на что не решились бы твои ровесники, а не запомнить то, что было внутри ступени.
Доказывать мне, конечно, ничего и не пришлось. Отец кинулся искать своего непоседливого отпрыска посреди ночи, и перепуганный Мишка сдал меня с потрохами. Мы встретились на болоте: я с цветными проволками в карманах, а он с испуганными глазами и каким-то прибором для измерения радиации. Огрёб я тогда знатно…
Сознание спуталось, уводя в сторону картину из детства, но датчики в моём организме уже начали бороться с перепадом температуры, и скоро всё должно было прийти в норму.
Желание стать лётчиком, а потом и космонавтом, неслось через всю мою жизнь как солнечный ветер. Как вспышки на солнце – книги, фильмы, модели самолётов, школа, авиация, женщины… Я что, отключился? Нужно идти, заставить себя идти, заставить себя не думать о том, как изменится Земля, когда я окажусь на ней снова. Но ценности практически не меняются. И сейчас я иду за ними.
