Kitobni o'qish: «Див»

Часть 1

Жил-был мужик. И было у него три сына. Первого звали Матвей, второго – Егор, а третьего никак не звали, все у родителей как-то руки не доходили придумать ему имя.

Старший сын был таким, что если бы на нем родители остановились, то всю жизнь слышали бы они только комплименты да ловили завистливые взгляды. А и то сказать, уродился парень что надо. Был он хорош собой, даже как-то неестественно, фантастически хорош. Глядя на него, невольно думалось: «Ну, не может живой человек, во плоти и крови, быть таким красавцем». Хоть иконы с него пиши! Волосы – как шелк, мышцы – как сталь, взгляд… Ах, какой взгляд! Аж в дрожь бросает! Быть бы такому красавцу дураком. Так ведь нет! В учебе и работе всегда первым был. Деревенские старики к нему, юнцу, за советом ходили! Нраву кроткого, сердца доброго. А веселиться как умел! Девушки, когда он гармонь в руки брал, в обморок падали. В общем, перечислять все его достоинства – жизни не хватит.

Один у него был недостаток – меньшой братец.

Младший сын у родителей так не удался, что даже и сказать стыдно. Почему, непонятно… Может, производительность с годами упала, может, загордились они после старшего, стали безответственно относиться к своим демографическим обязанностям, а может еще чего, кто ж знает… Только самый младший сын вышел у них совсем никудышным. Из себя он был такой весь мерзкий да противный, что кто, бывало, ни пройдет мимо, всяк плюнет, да перекрестится, да скажет: «Тьфу, прости Господи, и уродится же такое на свет Божий». К работе он не был приспособлен вовсе. Даст ему, бывало, отец инструмент какой, топор там, молоток, утюг, сковородку или еще чего, так тот все в доме перепортит, переломает, со всеми переругается, что сам же отец его и выгонит: «Иди, – скажет, – от греха подальше, а то я за себя не ручаюсь». Утро парень встречал, как правило, с похмелья, до полудня ловил зеленых чертиков, а вечером, приняв на грудь новую порцию, куда-то удалялся. Видели его в разных концах деревни, а то и в соседних деревнях в компании каких-то лохматых оборванцев. Рыскали они, словно тени ночные, ища неприятностей на свою голову. Ну и, конечно, нашли. Как-то утром увели соколика под белы рученьки «люди в штатском». С той поры не было об нем ни вестей, ни слухов. Как в воду канул. Да, к слову сказать, жалели его только родители, да и то недолго, потому как собрались они к тому времени уже на тот свет и земные свои дела заканчивали. Старший сын, Матвей, обзавелся уже семьей, выстроил дом, стал налаживать хозяйство.

Одна только забота у стариков осталась – средний сын, Егор. Был парень вроде уже и на возрасте, да все же не было у него ни семьи, ни работы. Боязно было родителям оставлять его без своего попечения, да делать нечего, как Бог к себе призовет, тут уж никакие отговорки не помогут. Так и померли мать с отцом друг за дружкой, тихо и с молитвой, как и жили. Схоронили их братья, как полагается, поминки справили, да и расстались. Матвей отправился к своему хозяйству, потому как никогда не отступал от намеченного плана, а по плану у него было обзаведение потомством, и как ни любил и не жалел он своего брата, дело это ответственное никак не мог доверить одной жене.

И остался Егор один в пустом родительском доме.

Не был Егор похож ни на одного из своих братьев. Не было у него стати да красоты старшего, но и не вызывал он омерзения, как младший. Не было в нем матвеева трудолюбия, но и тунеядцем назвать его было нельзя. Сам он работы не искал, но от работы не отлынивал, и хоть изделия, вышедшие из-под его руки, не были эталонами качества, но вполне годились к употреблению. Не был он по природе своей очень общителен, но и букой назвать его было нельзя, компаний веселых не чурался. Выпить, если предлагали, не отказывался, ну а если не предлагали – не напрашивался. Родители его как-то не замечали; старшего все время хвалили, младшего, естественно, ругали, а про Егора все больше забывали. Иногда похвалят его для порядку, иногда побранят, если есть за что, а, в основном-то, и не знали, как себя с ним вести. Был он весь какой-то никакой, и не поймешь, то ли хороший, то ли плохой.

Однако была и у Егорушки думка заветная, мечта золотая. Хотел он стать богатым. Лежа ночью в своей комнатушке, он представлял себя в красивых палатах на парчовых одеялах, открывал мысленно сундуки с золотом и драгоценными камнями, садился за огромные столы, уставленные заморскими яствами, и от этих фантазий что-то сладко сжималось у него в районе желудка, и засыпал он с улыбкой на устах. Никто не знал об этой его мечте, никому бы ни за что не доверил он своей тайны, и пока были живы родители, он даже и не помышлял о том, чтобы сделать что-то для ее осуществления. Но когда Егор остался один, все чаще стала в голову ему приходить мысль о том, что само собой у него ничего не появится и пора бы уже что-нибудь предпринять.

Так проходили годы. Хозяйство шло плохо. Дом был небольшой: всего две комнатки и сенцы. В одной комнате, побольше, Егор жил, а другую за ненадобностью использовал как склад. Из скотины у Егора не переводились только тараканы. Их было много и они не оставляли его даже в самые тяжелые моменты жизни. Раньше, конечно, родители держали корову, но за ней надо было ухаживать, а Егору эта бабья работа была не по душе, и он продал ее соседке Домне за такую смехотворную цену, что та на радостях принесла ему еще огурцов с огорода и почти дюжину яиц. Были еще две козы и тощий злой хряк Борька, но их забрал брат Матвей при разделе имущества после смерти родителей вместе с частью посуды, тряпья и домашней утвари. Оставались, правда, куры. Этого добра было много, они носились по двору, за воротами, сидели в доме на столе, на окнах, только что не у Егора на голове, но Егор, крайне невнимательный к тому, что у него под ногами, имел привычку, вставая с лавки, наступать им на головы или прищемлять дверью, и таким образом довел куриное поголовье до одной единицы. Курица, как и полагается, осталась самая никудышная, грязно-белая, и такая тощая, будто ее уже ощипали. Яиц от нее почти не было, хотя и захаживал к ней иногда соседский петух, а сама мысль сварить ее казалась кощунственной при одном взгляде на ее мощи.

Конечно, и при таком хозяйстве можно было достичь достатка, если работать, не покладая рук, но Егор не имел на это ни малейшего желания, и с каждым годом дом приходил во все большее запустение. Огород порос бурьяном, а крыша настолько прохудилась, что в дождь уже не хватало чугунков и мисок, чтобы собирать воду, стекавшую с потолка. Даже над самой Егоровой кроватью была прореха, так что спал он в непогоду с тазиком в руках, каждый раз обещая себе утром непременно залезть на крышу, но лишь только выглядывало солнышко, мгновенно забывал об этом до следующего дождя. В конце концов, он передвинул кровать на середину комнаты, где почти не капало, и на этом успокоился.

Да, плохим хозяином был Егор. Но не от лени, а от того, что не видел никакой перспективы для себя в занятиях сельским хозяйством и не верил, что таким путем можно достичь своей мечты. И поэтому вместо того, чтобы попусту гробить свое время на ничтожные занятия, Егор плодотворно лежал на кровати, усердно ворочаясь с боку на бок, и выдумывал способы получить много денег, не прилагая усилий.

Способы были, но все они казались Егору сомнительными, а в минуты отчаяния и вовсе бесполезными.

Еще в юности Егор распрощался со многими химерами, в которые верили его родственники и соседи. Главной из этих химер было трудолюбие. Покойный отец постоянно внушал сыновьям, что только труд может принести человеку счастье и богатство, то же проповедовал и Матвей. Егор, как покорный сын и почтительный брат, наматывал все на ус, хотя и не мог взять в толк, почему же тогда его родители, всю жизнь не разгибавшие спины, ютились в крохотной избушке и еле сводили концы с концами. Но перечить он не смел и в страдную пору работал наравне со всеми. Он даже отправлялся на заработки и принес домой деньги. Но, будучи человеком грамотным, Егор вычислил, что, если заработок будет стабильным, то все, о чем он мечтал, он сможет приобрести через 360 лет, а если работать и в выходные, то этот срок сократится до 280 лет. Но Егора это почему-то не вдохновило, и больше на заработки он не ходил.

Какое-то время он ничем не занимался, предаваясь целиком апатии и разочарованности, пока из этого состояния его не вывел младший брат. Случилось это так. Егор, отлежав левый бок и устав выковыривать щепочки из стены, как раз собирался перевернуться на правый, как вдруг на него навалилось что-то тяжелое и бесформенное, в чем по хриплому мату Егор узнал своего братишку. Время было вечернее, и тот как раз собирался по своим делам, но из-за сильной качки, не прошедшей почему-то с утра, никак не мог попасть ногой в сапог. Он отчаянно ругался и плевался во все стороны, но это не помогало – сколько он ни прицеливался, его упорно сносило то к печке, то к двери, то на Егора, который молча наблюдал за всеми его манипуляциями.

Но когда непокорный сапог был все же укрощен, брат вдруг поднял хитрые черные глаза на Егора и сказал: «Слышь, брательник, пошли со мной». Так Егор ступил на скользкий путь легких денег. Впрочем, с этого пути он сошел очень быстро, за одну ночь, распрощавшись еще с одной химерой. На лесной дороге ночью оказалось так темно, сидеть в придорожных кустах было так холодно, ограбленный мужик орал так пронзительно, а самого Егора обуял такой дикий страх, что он в одночасье расхотел и легких денег, и веселой жизни. И утром, когда младшенький, отпоив его самогоном, высыпал ему в руку горсточку монет и, заглянув в глаза, спросил: «Ну, как?», Егор смог только проблеять: «Не-е». На этом его карьера грабителя была закончена. Какое-то время он сидел тише мыши и не помышлял о подвигах. Но время шло, а жизнь была такой же бесцветной и не спешила преподносить ему приятные сюрпризы.

Родители, чувствовавшие, что немного им осталось дней на земле, женив старшего сына и проводив в места весьма отдаленные младшего, стали подыскивать Егору невесту, но делом это оказалось нелегким. Если для старшего они просто отобрали самую лучшую из множества претенденток, то в поисках достойной пары для среднего им пришлось изрядно побегать. В конце концов, они остановили свой выбор на Натахе, дочери скорняка. Правда, она была почти на голову выше Егора и чуть не вдвое шире его в плечах, но зато работала, как трактор и, судя по тому, что при слове кровать она заливалась румянцем, была еще девушкой.

Егора познакомили с будущей невестой, даже уже договаривались о дне помолвки, как вдруг мать его скончалась, за ней вскоре последовал и отец, и все свадебные приготовления были отложены на неопределенное время, а благодаря Егоровой безынициативности это неопределенное время становилось все неопределеннее и неопределеннее. Натахины родители, конечно, первое время иногда намекали Егору, что пора, мол, определиться, но Егор намеков понимать не хотел, а скорняк вскоре тяжело заболел, и Натахиной матери, Агате, разрывавшейся между больным мужем и малолетними братьями Натахи, стало не до старшей дочери.

А тут Егору в голову стукнула новая идея, да так здорово стукнула, что он почти перестал замечать окружающее. Виновником этого на сей раз стал его сосед Климыч, пузатый мужичок с собачьими глазами. В трезвом виде Климыч был очень тихим и до смерти боялся свою жену Домну, но стоило ему принять на грудь хоть капельку, ситуация резко менялась на противоположную: теперь уже Домна боялась мужа и старалась не попадаться ему на глаза. Ну, а так как Климыч всегда был если не вдрызг, то навеселе, а если не в стельку, то хотя бы под мухой, то можно догадаться, что хозяином в доме был именно он. Иногда он по-соседски заходил к Егору попить чайку и, когда заканчивалась последняя бутылка, они вели долгие разговоры о том, какая же тяжелая у них, у мужиков, жизнь. Однажды во время такой беседы Климыч и рассказал Егору, как его прапрадедушка, царство ему небесное, нашел у реки клад. Рассказал без задней мысли, и даже без передней или какой-либо еще, ибо такие две вещи, как Климыч и мысль, были абсолютно несовместимы, но на Егора это произвело такое сильное впечатление, что он прошел от стола до двери, ни разу не качнувшись, и даже не наступил на курицу, перебегавшую дорогу в неположенном месте.

С того дня, забыв про все на свете, Егор занялся поиском сокровищ. Он перепахал весь берег реки, близлежащие лес и поле, а вокруг деревни украсил всю землю такой паутиной траншей, что нападение внешнего врага его односельчанам с той поры не грозило. Догадливые соседи весной предлагали ему поискать клад у них на огороде, и урожай в тот год, говорят, был просто небывалый. Но, к сожалению, кроме этого никаких результатов Егоров энтузиазм не дал. Правда, он откопал на заднем дворе топор, который давно считал безвозвратно утерянным, но находка эта совсем его не обрадовала.

Постепенно его трудовой подъем пошел на убыль. Он стал выходить «на работу» через день, потом раз в неделю, затем раз в месяц и вскоре совсем забросил лопату в сарай.

Так бы и жил он, не изведав никаких радостей, и умер бы в нищете, когда пришло время, как и многие подобные ему, если бы не вмешалась Ее Величество Судьба, которая имеет привычку появляться как раз в такие моменты, когда ее сестра – Надежда – уже умерла.

Началось все со свадьбы. Или нет. Если быть совсем уж точными, все началось с самоубийства. Да, пожалуй, именно так.

В понедельник с утра у Егора, как обычно, было отвратительное настроение. Он вообще не любил утро. При свете утреннего солнца он настолько отчетливо видел всю безысходность своего положения, что перспектива пережить еще один день в нищете и без надежды казалась ему самым страшным наказанием на свете. А усугублялось это состояние тем, что накануне Егор перенес еще одно разочарование, превосходящее по силе все предыдущие. Он разочаровался в Боге.

Всю свою жизнь Егор был уверен, что как бы он ни был одинок, всегда есть кто-то, на кого можно положиться в тяжелый момент, что как бы ни было трудно, всегда можно прийти к нему, и он непременно поможет. Получая от судьбы удар за ударом, Егор знал: когда ему будет совсем плохо, он обратится к тому, кто никогда не откажет. И вот, наконец, почувствовав, что чаша его терпения переполнилась, он решился. Накануне вечером он составил список того, что ему было необходимо, потратив на него уйму времени, так как, с одной стороны, не хотел продешевить, а с другой, боялся показаться чересчур жадным.

Стоя в воскресенье в церкви, Егор так верил, что Бог его услышит. Он мужественно выстоял всю службу от начала до конца, что случалось с ним нечасто. Он прочитал все молитвы, которые смог вспомнить, и поставил свечки всем святым, на которых у него хватило денег. И в конце молебна долго-долго, стоя перед иконой, разъяснял Богу, почему имеет право на богатство, а список перечитал несколько раз, чтобы Бог не забыл или не перепутал чего-нибудь.

Каким просветленным и воспрянувшим духом возвращался Егор из церкви. Какими милыми казались ему окружавшие его люди! Как приятно весенний ветерок трогал его щеки! И как жесток был удар, ожидавший его дома!

Ничего не было! Ничего!! Ни одного пункта из его списка. Ни на ломаный грош не стал он богаче. Бог не услышал его! А может быть, просто пожадничал. Все материны слова, что Бог сделает все, если его хорошо попросить, оказались обманом. Егор полночи просидел на лавке, уставившись неподвижным взглядом в стену, да так, сидя, и заснул.

А утром последняя Егорова курица покончила жизнь самоубийством. Мотивы ее поступка так и остались невыясненными, но, скорее всего, единственной причиной случившегося послужила непроходимая глупость покойной. Гуляя по дому в поисках чего-нибудь съестного, она умудрилась засунуть голову в бочку, стоявшую в сенцах. Как ей удалось просочиться в щель между бочкой и тяжелой деревянной крышкой, неизвестно, но то, что вылезти оттуда живой ей было не суждено, – это факт.

Последнюю потерю Егор перенес стоически, отчасти потому, что накануне он уже отряс пепл надежд со своих ног, отчасти потому, что не испытывал никаких нежных чувств к покойной. Увидев висящее на бочке синее тельце, Егор лишь грустно улыбнулся – жизнь окончательно повернулась к нему спиной, и это происшествие было, вероятно, ее последней шуткой.

Но не успела сойти с его лица тень грустной улыбки, как раздался стук в дверь. Конечно, это стучалась она – Госпожа Судьба, пришедшая вызволять нашего героя из пут апатии и разочарованности. И он, растрепанный, помятый, поникший, да еще и с куриным трупиком в руке, пошел отворять дверь, еще не зная, что шаг к ней – это первый шаг к изменению всей его жизни.

В дверях, бодрая и полная сил, несмотря на раннее утро, стояла его соседка Домна. У нее недавно случилось большое горе – дочка собралась замуж. Ну, вернее, это была, конечно, радость, а само-то горе сидело в животе у невесты, и пока оно не выперло наружу, Домна хлопотала о скорейшей свадьбе.

Будущий счастливый жених хорошо знал характер Домны, и поэтому мысль отказаться от женитьбы ему просто не могла прийти в голову. Узнав о радости, которая его ожидает, и, будучи человеком неглупым, он безропотно прислал сватов еще до того, как пообщался на эту тему с потенциальной тещей. Это спасло ему если не жизнь, то здоровье, нервы и клок волос из его густой шевелюры. Правда, встретила его Домна без восторга и объятий, но и без ненависти, а вернее сказать, с какой-то ласковой обреченностью, мол, я бы, конечно, хотела заиметь зятя посолиднее, но раз все так сложилось, сойдешь и ты.

Сговорились, назначили день свадьбы, сшили невесте несколько нарядов – для девичника, для венчания, для пира. Домна просто на куски разрывалась, чтобы у ее дочки все было не хуже, чем у людей.

–Да ты, никак, еще спишь?! – поразилась она, увидев Егора.

Сама Домна вставала с петухами и работала до темна без передышки, как батарейка Энерджайзер, и поэтому искренне не понимала людей, которые могли проспать рассвет.

–Нечего, нечего! – командовала она, вышагивая по его горнице. – Много спать вредно. А это что у тебя? Последняя курица? Ах, ну какой ты хозяин, Егор! Ведь молодой мужик, здоровый, неглупый. Пора тебе всю дурь из головы выбросить да взяться всерьез за хозяйство. – Домна всегда лучше других знала, что им следует делать. – Крышу когда перекрывать будешь?

Егор безразлично пожал плечами и куриный трупик в его руке махнул ножками. Но Домна уже забыла про Егорову крышу и сосредоточенно озиралась по сторонам.

–У тебя посуда-то есть? Посуда нужна мне, миски большие, ложки, вот кувшин тоже возьму. Свадьба у нас через три дня. Грушку замуж отдаю. Слыхал, небось?

–Нет, не слыхал. За Степана? Поздравляю. Через три дня? – Егор пытался удивиться тому, о чем давно уже знала вся деревня.

–Они давно собирались, – Домна покосилась на Егора – может, еще не знает? Он по всей деревне славился тем, что умудрялся все новости, даже те, что были у него под носом, узнавать последним. И Егор изо всех сил старался ее не разочаровать, изображая на лице удивление.

– Лавки я у тебя тоже заберу. Ты приходи, не забудь. Рубаха-то чистая у тебя есть? Всех уже пригласила. Даже Неждана, чтоб ему пусто было. А то сглазит еще, колдун проклятый. Да! Чугунок у тебя есть большой? Уж помоги по-соседски, а мы в долгу не останемся. Одна у меня дочка, и вот такая радость. Ну, спасибо тебе. Еще что надо будет, я забегу или Алешку пришлю, – Домна не дала Егору вымолвить ни слова, сама нашла у него все, что ей было нужно, сама ответила на все вопросы, которые ему задавала, дала напоследок несколько ценных советов насчет крыши, курицы и починки лопаты, которая случайно попалась ей под ноги на дворе, и с этим распрощалась.

Егору не хотелось идти на свадьбу. Он не любил шумные многолюдные сборища, на которых всегда чувствовал себя неуютно. Но не прийти – значило обидеть хозяйку, да и дома, где после нашествия Домны с домочадцами не осталось не только посуды и лавок, но даже полотенец и свечей, было очень неуютно и тоскливо. Кроме того, Егора неудержимо влекла вкусная дармовая еда. После смерти матери он питался как попало, а Домнины кушанья славились на всю деревню.

Егор появился у Домны поздно, когда свадебный пир был уже в самом разгаре. Основная масса гостей тусовалась на улице. Егор прошел сквозь пеструю толпу, с кем-то поздоровался, кому-то пожал руку, с кем-то даже поцеловался, помахал рукой стоявшей в стороне Натахе, ответил кивком на приветливую улыбку брата Матвея, танцевавшего с красивой девушкой, и быстренько просочился в дом. В горнице, где были накрыты столы, почти никого не было: несколько баб с Домной во главе хлопотали вокруг стола, пьяный мужик спал под лавкой да молодые, уставшие и голодные, уныло торчали во главе стола, глотая слюни и мечтая поскорее уйти в спальню, где им можно будет поесть. Невеста была бледна и, судя по лицу, подумывала о том, не упасть ли ей в обморок. Егор, как полагается, подошел с дежурными поздравлениями, получил в ответ дежурные благодарности и две вымученные гримасы, означавшие улыбки, и подумал, что меньше всего хотел бы сейчас оказаться на месте счастливых новобрачных. После этого ни он, ни молодые не знали уже, что им делать дальше. Но тут, к счастью, на него налетела Домна, энергии которой хватило бы еще на сотню человек, отругала за то, что так припозднился и усадила за стол, что, собственно ему и было надо.