Kitobni o'qish: «Потеря чести. Трагическая история»
I
Алексей Романович Патмосов благодушествовал. Семья только что позавтракала, и Алексей Романович пил свою чашку кофе, величиною с маленькую миску, и читал газеты.
Этот комфорт, это маленькое благосостояние досталось Патмосову далеко не легко. В течение вот уже двадцати пяти лет он работал на пользу общества, и в частности для отдельных лиц, с опасностью для жизни, в постоянном напряжении, в постоянной борьбе с самим олицетворением зла.
Патмосов известен всем, кому нужны его услуги, как частный сыщик. Скромный и честный, он знал не одну семейную тайну, вверенную ему. Изобретательный и находчивый до гениальности, смелый, решительный и сильный, он раскрыл в своей жизни сотни преступлений, настиг и предал в руки правосудия сотни преступников, и рассказы о его делах не менее занимательны, чем рассказы о подвигах фантастического Шерлока Холмса.
Теперь Патмосову уже 57 лет и он берется за дело только по особенной просьбе, но каждое взятое им дело он доводит до конца, увеличивая свою славу среди сведущих об его делах людей.
Даже наша образцовая сыскная полиция при каждом запутанном деле обращается к нему если не за содействием, то за советом.
Патмосов допивал последний глоток кофе, когда вошла прислуга и подала ему визитную карточку.
– Желают вас видеть!
– Попроси в кабинет! Патмосов взял карточку и прочел:
– «Андрей Федорович Колычев».
– Кто это? По делу? – спросила жена со свойственным женщинам любопытством.
– Вероятно, – ответил Патмосов, застегивая и одергивая свой домашний пиджак, – если это тот самый Колычев, то, можно сказать, фигура!
Небольшая комната кабинета, устланная ковром, с тяжелыми драпировками на дверях, имела характер и делового бюро, и уютного уголка. В простенке стоял американский стол с опускающейся доской, рабочий табурет и буковое кресло. По углам два высоких, узких дубовых шкафа, которые Патмосов звал своим» архивом»; вдоль одной из стен стояла широкая оттоманка, а напротив – диван, стол, мягкие кресла, в углу, против печки, шахматный стол, над которым висел телефон.
Все четыре стены комнаты были увешаны портретами негодяев и преступников, пойманных и обличенных им, спасенных им жертв, благодарных клиентов и снимками картин преступлений.
Патмосов с любовью сортировал их, и на каждой стене развешаны были фотографии своей категории.
Когда он вошел в кабинет, гость его рассматривал фотографии, висящие над диваном.
Он быстро обернулся и протянул руку Патмосову.
– Слыхал от людей, что не отказываете в помощи ближнему, и приехал к вам!
Это был высокий, плотный господин, лет шестидесяти пяти на вид, с седой, окладистой бородой, с сановитой осанкой человека, сознающего свое достоинство.
– Чем могу служить, всегда готов, – добродушно ответил Патмосов, – садитесь, пожалуйста. Послушаем!
Колычев опустился в кресло и еще раз взглянул на стену.
– Однако у вас коллекция! – сказал он. – И чисто ангельские и исполненные благородства лица – и тут же бритые головы и зверские физиономии. Скажите, это все преступники?
Патмосов улыбнулся.
– Мною обличенные и схваченные. Здесь много интересного для физиономиста! – Он оживился и с юношеским порывом подошел к портретам. – Вот женщина с лицом кроткой голубицы. Она заманивала к себе богатых людей и помогала убивать их. Я поймал ее на шестом! А вот этот соблазнял девушек и вел ими торговлю. Это просто убийца, а вот – благородное лицо, львиная шевелюра – это мой друг Санин, известный художник, который стал убийцей в запальчивости. А этот…
Тут Патмосов оборвал свою речь и добродушно засмеялся.
– Я‑то разболтался, а вы по делу! Простите, пожалуйста! – сказал он и сел против Колычева с готовностью слушать. – Ну – с, теперь вы рассказывайте!
Колычев закурил папиросу и озабоченно оглянулся.
– Будьте покойны! – успокоил его Патмосов. – Мы как в башне. Двойные двери, портьеры, а здесь, – он указал на открытую дверь налево, – моя уборная и спальня.
Колычев кивнул, выпустил струю дыма и, видимо затрудняясь, с чего начать, сказал:
– Я уж с вами с полной откровенностью…
– Не иначе, – улыбнулся Патмосов. Колычев вытер лицо платком и откашлялся.
II
– Видите ли, – начал он, – вы меня, вероятно, знаете…
– Действительный статский советник, домовладелец, гласный думы, помещик, владелец химического завода, председатель съезда химических фабрикантов, директор акционерного общества по выделке…
– Довольно, довольно! – остановил Патмосова Колычев. – Вижу, что знаете. Так вот дальше.
Патмосов с улыбкою кивнул.
– Вероятно, вы также знаете и моего старшего сына, Михаила?
– Михаила Андреевича? Позвольте? Да! Директор Южного банка и член правления Общества освещения?
– Да, да! Однако у вас тут адрес – календарь, – Колычев указал на лоб.
– Нельзя без этого. И потом, просто развивается память.
– Вы облегчаете мне мою задачу. Видите ли, – заговорил озабоченно Колычев и придвинулся к Патмосову, – меня начинает тревожить этот самый Михаил Андреевич.
Патмосов окаменел. Когда ему приходилось выслушивать подробности дела или исповедь, он овладевал собою настолько, что ни одним движением не выдавал ни своих мыслей, ни своих чувств.
Колычев продолжал, видимо волнуясь.
– Да, тревожит! Тревожит его поведение, его состояние. Стороной я слышал, что он играет очень крупно и несчастливо. У него есть средства. Я не говорю! Играть он может! Но вы знаете – для игры нет богатства. Игра все сожрет, как хорошая печь дрова! И он меня начинает очень тревожить. Очень! Вы понимаете, он не ребенок. Ему уже тридцать восемь лет, и у него взрослые дети. Я ему намекал, но не больше. Говорил со снохою, но та что же может? Вы понимаете, – повторил он в третий раз и встал от волнения, – я боюсь растрат. Боюсь позора. Для него, для меня, для нас!
Он тяжело перевел дух и нервно прошел по комнате. Потом остановился против Патмосова.
– Вот я вверил вам, так сказать, нашу честь. Помогите!
Патмосов помолчал, потом спросил:
– Какой же помощи вы от меня ждете?
– Я ожидал этого вопроса, – сказал Колычев. – Вот какой! Во – первых, вы постараетесь узнать о размерах его проигрыша и степени запутанности его дел. Во – вторых, вы посмотрите за ним. Может, он окружен шулерами. В – третьих, быть может, вы найдете возможность… остановить его… нет, я не то хотел сказать… Предупредить катастрофу, – окончил он почти шепотом и прибавил: – За вознаграждением я не постою. Если потребуются особые расходы, тоже…
Патмосов промолчал, словно не слышал последних слов Колычева. Он сидел теперь опустив голову и полузакрыв глаза. В голове его созревал план исполнения этой задачи, и в то же время он думал о бессонных ночах, которые предстоят ему, и колебался.
Колычев инстинктом заинтересованного проник в мысли Патмосова.
– Именем отца заклинаю вас не отказываться! – воскликнул он.
Здесь произошло что‑то странное. Патмосов поднял голову и вдруг увидел словно тень, на мгновение покрывшую Колычева. Патмосов вздрогнул и глухо сказал:
– Мое вмешательство не принесет пользы.
– Но оно мне даст хотя знание! Я вовремя сумею принять крайние меры! Не отказывайтесь!
– Хорошо! – просто ответил Патмосов. – Каким путем мне сноситься с вами?
– Лучше всего телефон, а затем лично. Утром – фабрика, днем – правление и съезд, вечером – дома. Я почти всегда дома. Знаменская, семнадцать.
Патмосов кивнул.
– Итак, вы взялись, – облегченно вздохнул Колычев, протягивая Патмосову руку, – теперь я могу спокойно заниматься своими делами. До свидания!
Патмосов пожал ему руку и проводил его в переднюю.
Когда он вернулся в кабинет, он увидел на столе чек на пятьсот рублей, на предъявителя.
«Отчего томит меня злое предчувствие?» – мелькнуло в голове Патмосова, но он тотчас прогнал эту мысль и подошел к телефону.
– Алло! Барышня, дайте мне номер 27–035! Готово! Благодарю! Алло! Кто говорит? Это ты! Здравствуй, Сеня! Слушай, голубчик, ты мне нужен. Вот что. Узнай немедленно, что говорят про Колычева, Михаила Андреевича. Не забудь имя. Это мне. Запиши! А потом, в каких клубах он играет в карты. Сегодня же утром! Потом приедешь ко мне, к девяти часам, и все расскажешь. Ну, до свиданья!
Он повесил трубку и дал отбой.
III
Семен Сергеевич Пафнутьев был ближайшим помощником Патмосова, помощником, в способности которого Патмосов сильно верил и на которого мог положиться, знал, что он не продаст и не предаст.
К вечернему чаю, как раз к тому времени, когда просыпался Патмосов после послеобеденного сна, Пафнутьев уже сидел в столовой и занимал веселой болтовней всех сидящих за чайным столом.
Хозяин тотчас увел его к себе в кабинет.
– Многого сказать не могу. Начну с конца, – сказал Пафнутьев. – Колычев играет везде, но главным образом в железнодорожном и купеческом. У вас есть туда вход?
– У меня вход всюду.
– А то бы я мог достать… Играет и в» Петровском», понятно, за золотым. И везде несчастливо. Проигрывает помногу. Один раз прометал двенадцать тысяч. Я тогда выиграл тысячи полторы… Говорят, он добрый семьянин. Говорят, отличный начальник, которого все любят. Говорят, что проиграл он очень много, и теперь дела его позапутались. Но это все уже надо узнать подробнее от служащих. На это время надо…
– Даю тебе сроку три дня, – сказал Патмосов.
– Отлично! И, наконец, он сегодня играет в железнодорожном! Вот и все!
Пафнутьев принялся за чай.
– Немного, а все‑таки спасибо! – сказал Патмосов. – Теперь слушай. Сегодня был у меня его отец…
И Патмосов рассказал все об этом посещении, о просьбе отца и о своем согласии.
– Ты мой помощник. На этот раз твое порочное увлечение картами пригодилось. Надеюсь, никто не знает о твоем занятии?
– Что вы? Разве я дурачок?
– То‑то! Сегодня мы поедем вместе, ты укажешь мне Колычева и будешь моим чичероне!
– Превосходно! Но вас‑то знает пол – Петербурга!
– Милый! Для этого есть грим и накладные волосы. Я буду крымским помещиком, собирающимся торговать сушеными фруктами, Яковом Павловичем Абрамовым. Запомни! У меня есть такие визитные карточки.
Патмосов прошел в свою уборную, где, открыв электричество, сел к туалетному столу и стал раскладывать все принадлежности и приспособления для грима.
– Чувствую, чувствую, что бесполезен, а отказать не мог, – бормотал он вполголоса, наводя себе брови и делая морщины…
