Kitobni o'qish: «Рутея»
Пролог
Я был тогда чудовищно, неприлично молод. Я снова залез тем утром на Призму.
Мне уже прописывали за это пять часов штрафных работ, но я лез туда снова и снова. Мать запрещала мне, отец угрожал выпороть, если я снова полезу. Но я не выдерживал.
Круче всего, конечно, было залезать на самую верхотуру на закате. Жаль, что такое у меня получалось только один раз. С высоты в триста восемьдесят метров видно не только Утёс на западе вместе с пограничными батареями, но и Заповедник. Узкая полоска низких облаков в эти часы подсвечивается лучами заходящего солнца, и под ней заметно яркую, ядовито-зелёную подложку.
Никто из знакомых мне людей не был в Заповеднике, хотя он всего в пятидесяти километрах от нас. И лишь единицы в городе видели мрисса живьём. Каждый новый документальный фильм про экспедицию к зеленокожим становился сенсацией и в наши дни.
В три часа дня весеннее солнце печёт, и над Заповедником видно лишь серую размытую полоску облаков.
После заката с Призмы в простой бинокль можно было разглядеть планеты системы – соседку-Землю и соседа-Дарзит. В большой телескоп, говорят, просматривалась их атмосфера и континенты. Но настолько поздно я ни разу не засиживался.
– Надо же, уже четыре века живём на одной планете, а никак не привыкнем к ним, – сказал я Тембе.
– К кому? – он выключил трансляцию.
– К мрисса.
Темба Аллейн сидел рядом со мной в укромном месте на верхнем ярусе, всего в полуметре от толстенного купольного синтостекла. Здесь не было камер, а охранные дроны сейчас появлялись очень редко – поговаривали, что они вообще сломались. Молодой иасканец был моим проводником, хотя я уже настолько хорошо выучил маршрут, что два раза залезал и без него. Мы уселись на обломки бетонных конструкций, торчащих под самым потолком, смотрели в горизонт, болтали ногами и слушали в наушниках «музыку свинца» – какого-то малоизвестного уличного музыканта из Рутении.
Пол верхнего яруса, давно заброшенного в этой части Призмы, виднелся где-то в пяти метрах внизу, а в разломанных лестничных проёмах правее нас просматривался и уровень ниже – метров тридцать, а то и сорок. Дул ветер – благодаря защитным панелям, не такой пронизывающий, как снаружи. Но выше нас в панелях были пробоины, и на сквозняке можно было легко простыть. Стекло гуляло, скрипя и прогибаясь под сильными напорами ветра.
– Мне всегда казалось, что мы живём не на краю утёса, а на берегу. Типа, там, за краем, не болота и джунгли, а какой-нибудь океан, – сказал я.
– Это да. Что бы ты сделал, если бы увидел мрисса? Я бы, не задумываясь, прикончил бы.
– Почему?
Он пожал плечами.
– Скользкие, противные. Лягушки. Правильно делают, что не суются.
– Тебе же рассказывал историк? Как-то сунулись. В Новое Средневековье. И наши, и с той стороны континента. Отхватили пару тысяч гектаров за Утёсом. И сразу землетрясения, лучевая болезнь, ураганы…
– Это всё сказки! Я думаю, это рутенийцы устроили. Проклятые полукровки…
Мне захотелось сказать что-то едкое в ответ, но я сдержался.
– Нет, не рутенийцы, чувак. Эти дикари владеют какой-то тайной. Либо их кто-то защищает.
– Вон, смотри! – Темба указал пальцем в сторону высокой батарейной башни в километрах восьми от нас. Я пригляделся – из подземных ангаров поднялся полупрозрачный шарик сферолёта и полетел в сторону города. – Дредноуты! Вот кто защищает. Нас от них! И от рутенийцев.
– Это не дредноут, это снабжение. У дредноутов под сферополем ещё и броня, они сильнее блестят на солнце. И это не они нас защищают! Это пограничники их защищают, от нас, как ты не понимаешь. Чтобы никто в Заповедник не вздумал убежать. Вот говорят, что они парализуют взглядом при встрече. А я читал, что это специальный гипноз, которым нас кто-то другой облучает, чтобы мы им не причинили вреда. Они же разумные, и охраняемый вид.
Темба нахмурился, насупился. И без того узкие глаза превратились в щёлочки.
– Да где ты этого всего нахватался?! У этих, что ли, с рутенийских каналов? Умничает он! Ботаник! Полукровка!
Я вскочил.
– Что ты сказал?!
– Что ты полукровка! По тебе же видно, что тебя мамка нагуляла на стороне! За это и отец лупит. Ты метис!
«Метис» в этих краях до сих пор считалось словом оскорбительным. Замахнулся, чтобы врезать ему в грудь или в плечо, но в последний миг одумался. Бетонная балка шириной всего сорок сантиметров, врежешь чуть сильнее – упадёт вниз и разобьётся.
На пожизненные рудники на Архипелаг я не хотел. И вид у полноватого парня был скорее беспомощно-смешной, чем агрессивный.
К тому же, как ни крути, парень был прав. Я был метисом, которых многие в наших краях, памятуя о расовых чистках при диктаторском режиме полувековой давности, до сих пор не любили.
– Сам полукровка, слышишь! Иаски все полукровки, вы синтезированная раса. И вообще, такого народа не было на Земле. Была такая корпорация-директория – И-А-С. Индонезия, Аляска, Сингапур! Ещё Монголия, Перу и этот… Вьетнам, кажется. В вас специально намешали куча разных народов, четыре поколения скрещивали друг с другом, чтобы выживаемость повысить, и язык у вас искусственный, я читал.
– Опять он умничает! Ну, я хотя бы чистокровный иаск, а не такой, как ты. Таких, как вы, ещё век назад…
И вдруг он замер на полуслове, неподвижно вглядываясь в меня. Поднялся и смотрел на меня стеклянным взглядом.
Мне стало страшновато. Я попятился к лесенке, придерживаясь за стекло.
Дело в том, что такое уже случалось со мной – раз пять за последние недели. Люди – однокашники, продавцы, даже родители – останавливались на середине разговора и вдруг начинали на меня пялиться. Со мной и самим такое случилось один раз. Стоишь, пялишься на себя в зеркале, а внутри как будто кто-то шарится по моим мыслям.
Причём в прошлые разы, как и сейчас, это часто случалось при обсуждении каких-то политических или расовых вещей. Например, когда я заговорил про новости о таинственных исчезновениях людей из запертых квартир. Или о провалившейся четыре века назад колонизации Дарзит.
– Эй, ты чего? Что с тобой?! – крикнул я.
Это помогло, Темба моргнул и замотал головой, протёр глаза.
– Что?
– Ты как будто в трансе был. А я тебе врезать хотел сначала, а потом передумал. Свалишься ещё.
Темба посмотрел вниз, слегка пошатнулся, ойкнул, и сел обратно.
– Я тоже тебе врезать хотел. Ну что, мир?
– Мир, – кивнул я и тоже сел. Сначала немного посидели молча, потом я вгляделся в горизонт и слегка толкнул приятеля в плечо: – Смотри! Вон твой дредноут, летит от Заповедника. Ну правда, от кого ему там защищать? До рутенийцев пять тысяч километров через Заповедник или через Полярный океан. Он нарушителей границы ищет. Увидит – сначала припугнёт, а потом выжжет из импульсной пушки.
– Ты лучше давай расскажи мне, как нарушаешь границы совершеннолетия! Ну, как у тебя там с этой инспекторшей?
По идее, от воспоминания о ней я должен был густо покраснеть, но меня бросило в холодный пот. Я совсем забыл, что именно сегодня по расписанию посещение бюро труда, менеджера по профориентации.
Хлопнул по нагрудному карману – карту собеседований, специального девайса-документа с собой у меня не было. Как и бумажных справок, которые до сих пор, со времён Малого Средневековья любили выдавать в разных бюрократических конторках.
– Чёрт!
Сорвался с места, прыгнул на металлическую лестницу на колонне, с неё – на пол верхнего яруса. На руках остались ссадины, но я этого сразу не заметил. Вдоль стены пробежался до широких ворот в соседний блок, огибая разбросанную тут и там мебель.
– Ты куда? – крикнул Темба в спину. – Погоди, мне чего, одному возвращаться!
Было некогда объяснять. Я выглянул – нет ли в соседнем блоке вышедших на перекур из единственного сохранившегося наверху помещения метеорологов. Пусто. Накинул капюшон, включил хамелеон-модуль в куртке и нырнул в лестничный проём с отломленными перилами. Пробежал семь пролётов вниз, встал на принесённую тумбочку и пролез в вентиляционную камеру с раскуроченной решёткой. Прыгнул в коридор, приоткрыл дверь на этаж.
На четырёх этажах ниже расположились склады – бытовой техники, продовольствия. Выход располагался в дальнем конце помещения. Теперь настал самый ответственный этап – пройти мимо охранных дронов и не быть замеченным кладовщиками. Хамелеон-модуль мало того, что был не армейский – самодельний, сильно просвечивающий. Мне перепаяли его за триста шиллингов из какого-то рекламного блока. Камеры издалека и дроны, по идее, куртку в автоматическом режиме не должны зафиксировать, а вот людей вблизи не обманешь.
Пригнулся и зашагал вдоль нижнего яруса штабелей. В десятке метров зашелестел лопастями дрон – я сел за ящики, перевёл дыхание, посмотрел на время в набровнике. Оставалось сорок минут. Лишь бы не задержали, лишь бы успеть.
Через минуты две показалось, что опасность миновала. Высунулся из-за ящиков, прислушался. Вдали были слышны разговоры на смеси амирланского и бриззского – точнее, отчётливо слышны были только ругательства на обоих языках, а говорили, возможно, на каких-нибудь южных наречиях. Я рванул через зал и уже подходил к служебной лестнице на нижний уровень, как меня кто-то окликнул сзади.
– Эй! Ты откуда?
Машинально сбавил шаг, отключил хамелеон на куртке.
– Эй! Сейчас охрану позову!
– Я… Я сюда ходил на собеседование.
Я обернулся. Денниец в спецовке был на голову выше меня и лет на десять старше, отряхнул руки от пыли и жевал тростинку. Чёрная кожа лоснилась от пота.
– Семнадцатилетний, что ли? На собеседование, на склад! Ха! Так я тебе и поверил, чувак. Наверх бегал, засранец, да? Ещё и куртка с какой-то фиговиной.
Я кивнул и решил взять быка за рога.
– Слушай… Проведи меня через охрану?
– Сколько дашь?
– Ну… шиллингов сорок.
– Семья небогатая, что ли? Обычно за это пару сотен предлагают. Ладно, чёрт с тобой, проведу так. Я тоже в твои годы бегал. Потому сейчас тут и работаю. Грузчиком!
Он буквально за шкирку схватил меня и потащил к выходу. И тут я вспомнил про своего приятеля.
– Я совсем забыл. Мы можем подождать моего друга? Он сейчас спускается.
– Друга? Нет уж, давай по одному. И пусть тогда уж твой приятель заплатит. За обоих. За опоздание.
В неудачное положения я попал, подумалось мне: теперь к возможному допросу на охране прибавились проблемы с Тембой. Надеюсь, удастся разобраться.
Мы спустились вниз. Совсем рядом, за стенкой на первом уровне расположился крупнейший городской рынок, плавно перетекающий в город, и его было слышно даже через пару дверей. Проводник приволок меня в будку к охраннику и буквально сунул мою голову в окошко.
– Люк, этот мелкий пришёл на собеседование в офис хозтоваров, а потом полез наш смотреть склад!
Толстяк в окне заворочался, рассеянно пробежался по записям камер наблюдения.
– Так… Я не вижу, чтобы он входил в офис. Пропуск тебе в офисе давали?
– Не-а.
– Не может быть! А карта собеседований где? А ну-ка сознавайся, наверх лазал?!
Хмурый взгляд его упёрся в меня, как вдруг охранник изменился в лице. Морщины разгладились, и он стал разглядывать меня каким-то отрешённым, даже слегка растерянным взглядом.
Точно так же, как Темба. Как зачарованный. Я посмотрел на темнокожего. Он точно так же, молча и безучастно пялился на меня.
Стало страшновато.
– Эй! Что с вами?
– Иди давай… – охранник отвернулся и упёрся взглядом в камеры.
Я кивнул очнувшемуся деннийцу, рванул к дверям, нажал на кнопку открытия и вылетел на улицу.
За картой собеседований нужно было ехать домой. Впереди были бриззкие кварталы – продолжение уличного рынка с примесью забегаловок, мордобоя в стиле капоэйро и нескончаемого уличного карнавала. Не один здравомыслящий парень не полез бы к станции трамвая через них, но это был кратчайший путь.
Я пошёл через толпу. Расталкивал жонглёров, протискивался между рядами молодых парней в широкополых шляпах, перепрыгивал через просящих милостыню нищих и расставленные прямо на тротуаре стулья уличных кафешек. Потом рванул быстрее и запрыгнул в последний момент на лоукост-трамвай. Это такая древняя беспилотная магнитотележка с перилами и без крыши на десяток человек. По этой же улице ходят и нормальные вагоны – с мягкими креслами, кондиционером и прочими удобствами, но зато в этом с моего электронного кошелька списалась всего пара шиллингов.
Наконец я сошёл на ближайшей станции, пробежал квартал, взобрался по лесенке на второй этаж нашего таунхауса и открыл дверь домой. С дверей в меня прилетела пустая пивная банка отца, приземлившись ровно около кучки таких же у входа. Сам он, развалившись в кресле, увлечённо резался в какую-то архаичную стрелялку, охватившей голограммой половину кухни.
– Малой, выброси мусор!
– Где все?
– Старшая к хахалю уехала, мать с младшей на рынке. Ты где шлялся, засранец?!
Я молча рылся в вещах, пока, наконец, не нашёл карту собеседований и бумажный чек с печатью.
– Ты что, говнюк, опять на Призму полез?! Нам опять за тебя платить, да?!
Оставив риторические вопросы без ответа, я снова рванул вниз по лестнице.
К тому же, голова у меня занята была совсем другим.
Не то, чтобы я не любил своих родителей, а они не любили меня. Но семнадцать лет – непростой возраст, да и семья у меня попалась не самая благополучная. Когда-то в раннем детстве родители были успешными предпринимателями из гильдии графства, но потом дела пришли в упадок. Отец запил, старшие сёстры пошли вразнос, дом пришлось обменять на тесную конуру, а мать взваливала на меня всю тяжёлую мужскую работу.
Путь до бюро труда я пролетел на некоем автопилоте – за последние четыре месяца я научился проходить его с закрытыми глазами. Четыре квартала вниз, к речушке. Через мост. Поворот в середину квартала, в дыру в заборе – так быстрее, чем обходить с улицы, через главные ворота. Обойти старый особняк кругом. Пройти мимо толкающихся сверстников на крыльце – кто-то из них даже мог оказаться знакомым и окликнуть, но я всё равно не заметил бы этого. Максимум – машинально поздоровался бы.
Подняться на второй этаж, отметиться картой собеседований, получить номер очереди и ждать…
Тут на какое-то время наваждение прошло, я огляделся и увидел, как парень с девушкой у входа в кабинет снова пристально разглядывают меня. Всё так же, странным безразличным взглядом. Так недолго и параноиком стать, подумалось мне. К тому же я начал припоминать, что читал какие-то старинные рассказы про психоиндукторов и удалённое управление сознанием человека. Но мысли быстро переключились обратно, и скоро дверь распахнулась, и я оказался лицом к лицу со своей главной радостью и главным страхом последних месяцев.
Эта история стара как мир. Когда тебе семнадцать, и у тебя нет ни нормальной работы, ни образования, ни своей квартиры, ни средства передвижения, то девушкам ты практически безразличен. Тебе строят глазки только лицеистки лет пятнадцати, неказистые, с ещё отсутствующей или уже испорченной фигурой, потому что у них примерно те же проблемы, что и у тебя. Пока тебе шестнадцать, вы даже можете дружить и невинно целоваться в отсутствие родителей, но буквально через несколько недель всё меняется. Иметь сексуальную связь с несовершеннолетней – это уголовное преступление, за которое могут сослать разнорабочим в деннийские колонии на лет двадцать. А донести может кто угодно – друзья, соседи, родители.
Семнадцатилетние барышни в самом соку, и за ними идёт охота среди мужиков от восемнадцати до шестидесяти. Лишь единицам из них интересны ровесники, и то, они предпочтут выбрать старшего сына из богатой семьи. Что уж и говорить про симпатичных девушек чуть постарше, так и не нашедших мужчину, но упорно ждущих принца.
У парня, которому оставалось пара месяцев до семнадцатилетия, практически не было шансов ни перед ровесницами, ни перед «зрелыми» двадцатилетними барышнями.
И именно такой девушкой оказалась Лиза Далтон, младший инспектор биржи труда, взглянувшая в своё отражение в стекле. До сих пор мне сложно понять, что я нашёл в этой маленькой, склонной к полноте метиске. Возможно, пышную, волнительную грудь, взгляд на которую я мучительно старался спрятать, и которая отлично сочеталась с лёгкой застенчивостью. Эдакая отличница-домосед. Возможно, «восточный» разрез глаз, так похожий на мой, – именно за этот разрез глаз меня обзывали подкидышем.
Но, скорее всего, как я понял гораздо позже, она просто оказалась первой девушкой после лицея, с которой мне пришлось близко и долго общаться. Одноклассницы у меня были никудышные, на улице и в мастерской ровесниц я почти не видел, вот и влюбился в первую симпатичную девицу, которая заговорила со мной по душам. Каждый инспектор на бирже труда – психолог, именно потому эту должность до сих пор выполняет человек, а не компьютерный алгоритм.
– Садитесь, Рэд, – Лиза потупила взгляд и стала листать голограммы с моим досье. – Надеюсь, вы больше не залезали на Призму? Штрафы нам очень не нужны.
– Нет, – соврал я. Врать было отвратительно, но разум возобладал.
– Вы сходили на речной порт?
– Да, – выдавил я из себя и протянул через стол бумажное заключение. – Им… не нужны стажёры.
Лиза потянулась за документом, но резкий порыв ветра из окна вырвал бумажку из моих пальцев и сдул на пол.
– Ой, – смешно сказала Лиза, и мы синхронно бросились поднимать бумажку с пола. Когда она наклонилась, я в очередной раз заглянул к ней в декольте. И густо покраснел, – потому что она заметила и застенчиво улыбнулась в ответ. Уселась обратно и демонстративно поправила платье.
– Рэд, вы мне так и не объяснили в прошлый раз, собираетесь ли вы после семнадцатилетия только работать, или пойдёте куда-то учиться?
– Пока я точно не хочу менять специальность. Родители хотят, чтобы я поступал на экономиста или юриста. Но мне больше нравятся рабочие специальности, я бы хотел пойти на сферомеханика. Вы как бы мне посоветовали, Лиза?
На самом деле, вопрос был очень важным. С каждым новым разговором о моём будущем родители занимали всё более жёсткую, даже жестокую позицию. Девушка немного опешила от неожиданного вопроса.
– Ну, я бы порекомендовала найти некоторый компромисс с родителями. Они ведь готовы оставить вас на время обучения?
– Я и сам был бы рад сбежать.
Лиза покачала головой.
– Многие так говорят. А если новая война? Лучше всего будет отсидеться здесь, у Заповедника – защищать родные края. Сюда точно никто не долетит.
Я вспыхнул.
– Если будет война, я сбегу в Заповедник! Или уйду в партизаны.
– Вы не хотите стрелять в рутенийцев?
– Ни в кого не хочу. Занимайтесь любовью, а не войной!
Как же это не к месту, как нелогично и слишком наивно это прозвучало! Я покраснел ещё сильнее, продолжая пялиться на неё. Инспектор немного заволновалась, снова поправила одежду.
– Ладно, мы отвлеклись. Вам родители хотя бы дадут стартовый капитал?
– Не знаю, я с ними не разговаривал, – я пожал плечами. – Наверное, дадут. А что, это так важно?
Голова предательски кружилась.
– Ну, разумеется. Хотя бы для успеха в обществе, начала карьеры. Да и среди девушек, в конце концов.
Я вспыхнул, кровь давила в виски.
– Да я и без наследства, и с наследством никому не нужен! Мне семнадцать, со мной никто даже не согласится погулять. Даже такой же метис, как и я. Вот вы бы… вы бы согласились, Лиза?
– Ну, я бы подумала.
В глазах побелело, мир пошёл кругом. Последнее, что я услышал, были голоса Лизы:
– Эй, что с тобой? Плохо, что ли?
И ещё чей-то голос, незнакомый, вкрадчивый и тихий, прозвучал словно внутри меня:
– Попался ты, парень, нашли мы тебя…
Как я вспомнил позже, он разговаривал по-рутенийски, но я почему-то понял его.
Часть 1. Антон
Глава I. Уктусская степь
Я вышел за ограду природного парка и зашагал через ковыль. Наверное, именно тогда и возникло чувство, что начинается новый жизненный этап. Если до этого что-то и начиналось, то не так явно, как в тот момент.
Путь через ковыльное поле Уктусской степи вызывал в душе странные чувства – щенячий, беспричинный восторг, смешанный с тревогой. Мягкие метёлки, щекочущие тыльные стороны ладоней, отдалённые крики степных мартышек, цикады, воздух, лишённый заводского смога – всё это поднимало образы из прошлого столь далёкого, что, казалось, всё это происходило в какой-то другой, прошлой жизни.
Через пару десятков шагов внимание привлёк шорох в зарослях. Сквозь травяной океан прямо навстречу мне направлялись три крупных зверя, оставлявшие след в траве. По характеру их движения я понял, что это не хищники. Но всё же смахнул с плеча импульсник, зашумел руками о траву.
– Эй! Кыш! – крикнул я зверью.
Две макушки остановились, а третья продолжила идти в мою сторону. В паре метров от меня из травы высунулась голова крупного самца тигрового гамадрила – они часто шляются вдоль троп в надежде поживиться чем-нибудь, крадут сумки. Обезьяна скалилась и негромко покрикивала, топталась на месте, то ли не желая уступать дорогу, то ли норовя запрыгнуть сзади и стянуть с меня рюкзак. Их зубы немногим уступали клыкам леопарда, и мало кто из местной фауны превосходил обезьян по проворности. Увидев, что я остановился, двое полосатых сородичей осмелели и начали обходить меня с двух сторон.
– Пошли вон! – рявкнул я и дал разряд из импульсника по траве перед самцом.
Плазменный шарик заставил гамадрила отпрыгнуть на полметра, прожигая в сочной траве дырку шириной с ладонь. Ничего, выживет. Был бы это хищник, я бы дал бы пару разрядов помощнее, и прямо в тело. Но тут пожалел – братья-приматы, пусть и двоюродные, всё-таки. Некоторые секты им даже поклоняются. Обезьяны пронзительно заверещали и бросились врассыпную, я закинул импульсник на плечо и пошёл дальше.
После обеда на привале я достал из рюкзака рулонный терминал, развернул на полянке и сверился с картой. Вдали от городов цифровые сети аппарат поймать не смог, но по спутникам успешно сориентировался. Я присвистнул от удивления – за неполные полдня я прошагал тринадцать вёрст. Получается, я шёл быстрее, чем вчера. Но до ближайшей станции сферобусов всё равно оставалось слишком много – почти двадцать вёрст. Со связью здесь по-прежнему было туго, вызывать бомбилу в такие глухие края – дело почти нереальное. Настала пора позаботиться о ночлеге, потому что ночевать в голой степи не хотелось.
Ковыльные поля были визитной карточкой Уктусской субдиректории, занимавшей почти всю южное Новоуралье. За горами, на диком юге и обжитом западе Рутенийской Директории они уступали место лиственным рощам и приморским джунглям. Восточнее, за Дальноморским перешейком, переходили в хвойно-папоротниковые леса, а затем в ядовитые болота в Заповеднике Мрисса.
Директория. Последняя директория на планете. Когда-то давно вся мировая карта, за исключением зияющей дыры Заповедника,была расчерчена всего на десяток цветов. И это были цвета Директорий – бывших космических корпораций, превратившихся не то в земные колонии основавших их народов, не то в самостоятельные государства. Последующие века превратили одни из них в Империи, другие – в федерации, третьи – раздробили на десятки враждующих между собой удельных княжеств. И только Рутения оставалась Директорией – в этом была и дань истории, и наследие политической системы.
Фауна и флора трёх северных материков Рутеи очень походила на фауну и флору северного полушария Земли. А природа двух южных материков напоминала природу земного южного материка, с его сумчатыми и эвкалиптовыми лесами. Учёные уже пять веков бились над разгадкой тайны – было ли так всегда, или после Собрания Планет загадочные Собиратели специально подогнали природные системы первой соседки землян под комфортные условия для человечества.
А что, они могли. Хотя у сторонников первой теории имелся серьёзный аргумент. История аборигенов Рутеи, зеленокожих мрисса, насчитывала десятки тысячелетий и начиналась ещё «под другим небом», как они говорили. Ни в эпосе, и в папирусных свитках этой полудикой болотной цивилизации не было ни слова о местности и животных, отличных от нынешних.
Вторая же группа учёных обращалась к философии и космогонистике. Дескать, Собиратели в две тысяча шестидесятом году новой эры вовсе не перенесли все похожие цивилизации из-под умирающих звёзд в одно место, на орбиту земного Солнца, а создали все одиннадцать планет – и их обитателей – с нуля, по земной кальке, чтобы земляне смогли их со временем колонизировать. Получается, что вся история и все воспоминания народов вымышлены, искусственны и возникла в один момент, подобно Большому Взрыву.
Имелась и третья группа – те вообще утверждали, что утерянная Земля – это вымысел, что не было никакой планеты-праматери, и люди жили на Рутее издревле. Но с ними я точно не согласен – колонизация не могла быть вымыслом, тому служили подтверждением старые фильмы, книги и тысячи земных артефактов, хранящиеся в музеях. Да и Землю видно ночью невооружённым глазом.
Историю я знал лучше своих одноклассников, но, всё же, не так хорошо, как настоящие специалисты. Винить в этом больше стоило моих учителей из интерната – историки там, все как один, были ветеранами, пили изрядно и добрым характером не отличались. Одно они мне внушили чётко – если сталкиваешься с чем-то необъяснимым, то лучше не углубляться в философию и просто воспринимать это, как есть. Но иногда я не выдерживал и задумывался – почему так?
В конце двадцать первого века земные колонисты на сферолётах осваивали три ближайшие планеты. Нашу Рутею, второй мир «против часовой стрелки» после земли Земли, третью планету – пустынный Дарзит, а также последнюю перед Землёй, одиннадцатую планету в солнечном хороводе – тропическую Хаеллу. Возможно, летали и к десятой планете – Аталавва. Но вскоре, через каких-то полвека колонизация прекратилась. Земля была изолирована, и землянам запретили межпланетные перелёты, что на старых ракетных кораблях, что на новой технологии, подаренной Собирателями – сферодвигателях. Было разрешено лишь запускать автоматические орбитальные зонды для изучения и создания карт новых планет. В общем, тридцать миллионов человек на Рутее остались предоставленным сами себе, и в планете-колонии начался феодальный период, Малое Средневековье.
Долго шло восстановление утраченного. На дворе конец двадцать шестого века, нас уже полмиллиарда, а извечный вопрос, древняя дилемма осталась. Кто мы, люди – угнетённые, доноры, поделившиеся своим солнцем с новыми Разумными и запертые теперь в резервации? Или победители, колонизаторы, которым добрые Собиратели подарили новые территории?
Ни та, ни другая крайность мне не нравилась.
* * *
«…Глупо утверждать, что Собиратели, некий сверхразум, якобы перенёсший одиннадцать чужих планет в солнечную систему, действительно существовал и существует. Их нет, как нет и других инопланетян, освоивших межпланетные перелёты. Сферодвигатель и десяток других менее значимых технологий (вакцины, фильтры, регенеранты и прочее) были «переданы людям», а в реальности преданы огласке, в момент, когда Земля находилась на грани полного вымирания. Этот факт говорит нам о существовании всемирного заговора, хранимого властями, древними орденскими кругами, мафией, церковниками, учёными, спецслужбами, журналистами, и, разумеется, ранними космонавтами.
Неоспоримым является тот факт, что одиннадцать «новых» планет, включая нашу Рутею, существовали с самого начала существования Солнечной системы, и факт этот в течение мировой истории всеми тщательно скрывался. Данные о прогрессе технологий говорят нам, что даже в средние века на Земле вполне могли массово выпускать телескопы, блокирующие или скрывающие изображение других пригодных для обитания планет, включая нашу, чтобы никто ничего не знал. Простому же человеку невооружённым глазом отличить Рутею или Хаеллу от Сириуса было сложно, практически невозможно.
Были ли остальные планеты неким «запасом» для землян на чёрный день, и власти считали, что люди не готовы их колонизировать, или в этом был какой-то хитрый замысел по дальнейшему уничтожению Земли – вопрос остаётся открытым…»
(Из каждой третьей монографии полубезумного историка по земным векам, претендующей на скандальность и сенсационность)
* * *
Конечно, настоящих воспоминаний из самого глубокого детства почти не осталось. Всё, что я запомнил о том периоде, было скорее памятью о пересказах матери и десятком кадров, удивительно ярко запечатлённых в детской памяти. В полтора года – намного позже, чем обычно это бывает – у меня развилась грыжа. Болезнь, которую умели легко лечить ещё на Земле, и тем более в Эпоху Планет, но в голодные послевоенные годы ставящая жизнь ребёнка под угрозу. Операция стоила бешеные деньги, которых не было ни у моей нищей матери, оставшейся без мужа, ни у её свекрови. Оставался один выход – идти к знахаркам.
В ту пору власти Уктусской субдиректории знахарство ещё не прижали, и отыскать практикующую старуху-знахарку в полумиллионном Средополисе, столице Новоуралья, не составило труда. Ехать, правда, пришлось на самую окраину, туда, где городские многоэтажки постепенно растворяются в сельских домишках и фермерских хозяйствах. Я помню, как мы проезжали на сферобусе поле, сверкающее серебристым ковылём – пожалуй, именно тогда я его и увидел впервые. Потом меня несли на руках – то ли мать, то ли бабушка. Мимо мелькали разноцветные деревянные домишки, по улочкам бегала домашняя птица, ездили допотопные бензиновые мотоциклы, и после бетонных джунглей всё это казалось удивительно новым и странным.
Потом мы вошли в избу. Знахарка – сухая, почти столетняя старуха, годящаяся моей бабушке в матери, велела раздеть меня и поставила на деревянные полати. Разбила яйцо перепёлки и стала мазать вокруг пупка, нашёптывая какие-то слова. Позже я допытывался у матери, что читала старуха – с одинаковым успехом это могли быть и заговоры язычников, и «программы» психоиндукторов, и молитвы всех трёх десятков единобожников, чьи церкви были разрешены в субдиректории. Мать не помнила подробностей, сказала лишь, что родная бабушка моя стояла рядом и морщилась, чуть не плевалась. Прирождённая технократка и атеистка, всю жизнь проработавшая на заводах Средополиса, она не верила в успех процесса и согласилась помочь лишь за неимением лучших средств. А вот мама, похоже, верила – так могут верить в сверхъестественное только любящие матери. Потому, возможно, и помогло.
Потом старуха-знахарка вытирала желток метёлкой ковыля, смоченной в воде, и улыбалась. Лица её, конечно, я не запомнил, но то, что она улыбалась, не сомневаюсь. Говорила, что я особенный ребёнок, и что у меня великое будущее – в общем, обычную чушь, которую говорят про детей добрые знахарки. Спрашивала про отца, кем был, где сейчас. Если бы кто знал – он без вести пропал через полгода после моего рождения.
