Kitobni o'qish: «Аргентина. Локи»
ISBN 978-966-03-8081-3 (Современ. остросюжет. проза).
ISBN 978-966-03-7900-8.
ISBN 978-966-03-8131-5 (кн. 6).
© А. Валентинов, 2018
© М. С. Мендор, художественное оформление, 2018
© Издательство «Фолио», марка серии, 2018
Мирлацванциг, троммельбаух1
В полный голос, под звон цепей
Конвоир да баланда, кандалы да кирка,
А помрешь – ну и ладно, отпоют дурака,
В штольне трудишься раком, как у мамки внутрях,
А потом до барака при шести козырях!
Фарта нет,
Жизнь сломала мне хребет:
Мирлацванциг, троммельбаух,
Унтервельт рибон рибет…
Полюбил я девчонку – один зад, две ноги,
Изменила девчонка, загуляла с другим,
Взял я стерву за сраку да в могилу запряг,
А потом до барака при шести козырях!
Фарта нет,
Мы с дружком гулевали на дороге большой,
Глянул я на привале – ни гроша за душой,
Снес дружка я к оврагу, прикопал хладный прах,
А потом до барака при шести козырях!
Фарта нет,
Я ходил на корвете, был лихим морячком,
Вижу, кок Donnerwetter что-то трется бочком,
Лезет, гад, под рубаху, ну и сгинул в морях —
Мне же путь до барака при шести козырях!
Фарта нет,
Мы сидели в борделе, один я, три жены,
Я с весны не при деле, очень деньги нужны,
Озверел с перетраху, грохнул шлюху в дверях —
А потом до барака при шести козырях!
Фарта нет,
Конвоир да баланда, кандалы да кирка,
А помрешь – ну и славно, в рай возьмут паренька,
Будешь ангелом крякать, если с глоткой напряг,
И бегом до барака при шести козырях!
Эх, тот свет,
Даже тут мне фарта нет:
Мирлацванциг, троммельбаух,
Унтервельт рибон рибет…
Глава 1
Трое и Смерть
1
Смерть не брезглива, залитый осенним дождем окоп, тифозный барак, полярные льды – всюду Ей дорога, ничто не преграда. Никогда не спешит, никогда не опаздывает – и всем рада, даже упрямцам, не желающим пройтись с Ней в последнем танце. Изредка Ей доводится приходить и дважды, и трижды, отступать, отдергивать руку в белой перчатке от чужого плеча. Не беда, Она все равно возьмет свое.
Но чаще все случается просто, проще некуда. Белые стены, белый потолок, и белье на стеллажах тоже белое, желтый электрический свет, черные костюмы на мужчинах, что сидят возле небольшого стола. Зеленая бутылка, хрустальные рюмки, на указательном пальце того, что справа – тяжелый перстень с красным камнем. «Прозит!» сказано, настал миг первого, самого сладкого глотка.
Нет, не суждено!
– Рдах! Рдах! Р-рдах! – прямо с порога, навскидку.
Смерть уже здесь, костлявые худые руки в белых бальных перчатках бережно подхватывают первого, того, что с перстнем. Испугаться он не успел, слишком все быстро. Удивиться – тоже, и покорно, без единого лишнего слова закружился в прощальном вальсе.
Раз-два-три… Раз-два-три… Раз-два…
Смерть улыбнулась во весь желтый оскал. Видишь, как все просто, милый? Не понял, что случилось? Ничего, скоро поймешь. Объяснят, все, как есть, растолкуют!
Раз-два-три…
Перемена, поворот, обратная перемена, шассе, снова поворот, перемена. Вальс, вальс, вальс…
– Рдах! Р-рдаум!
Пальцы в белом шелке разжались, отпуская партнера во тьму. Прощай, навсегда прощай!
Второй!
Смерть протянула руки, но сидевший слева уклонился. Пули ударили в стену, осыпая стол мелкой серой пылью. Человек успел вскочить, податься в сторону… Больше ничего не успел.
– Р-рдах!
И – белые перчатки на присыпанной пылью ткани пиджака. Смерть улыбнулась:
– Ты обычно танцуешь с мужчинами, милый. Но этот танец – мой!
В широко открытых глазах – ужас темным огнем. Плеснул, отзываясь негромким последним стоном. Погас…
– Нет! Не-е-ет! Не…
Смерть не спорила. Вальс! Раз-два-три… Раз-два-три…
Двое, стоявшие у порога, переглянулись. Тот, что постарше, кивнул и спрятал пистолет. Негромко хлопнула дверь.
Простой случай…
Смерть, отпустив второго партнера во тьму, шагнула следом. Еще не все, работа не сделана. Черный безвидный сумрак истончился, открывая огромный белоколонный зал под звездным куполом неба. Музыка стала громче, невидимый дирижер негромким холодным голосом отсчитывал такт:
– Раз-два-три! Раз-два-три! Раз-два-три!
Смерть задержалась на миг, а потом прошла в темный промежуток между колоннами. Партнер был уже там – невысокий светловолосый парень в мятом костюме. Засохшая кровь на щеке, упрямо сжатые губы, стальные наручники на запястьях.
Трудный случай…
– Мы снова встретились, Никодим! – Смерть протянула руку, оскалилась. – Никуда ты от меня не делся. И не денешься! Ну что, пойдем? Ты должен мне танец.
Губы того, кто стоял между колоннами, беззвучно дрогнули. На малый миг нестойкая колдовская явь, сгинула, сменившись серым полумраком. Серая известка стен, зарешеченное окошко под самым потолком, железные нары, столик, жестяная кружка на нем.
– Все движется по кругу. Снова тюрьма, снова допросы, снова тебя будут пытать. Чего ты ждешь, мой Никодим?
Губы упрямца вновь дрогнули.
– Не дож-дешь-ся!
Смерть, ничуть не обидевшись, погладила будущего партнера по плечу:
– Дождусь! Ты удивишься, Никодим, но некоторые мне рады. Ничего, поймешь. Скоро поймешь!
И обрушила звездный купол, оставляя землю далеко внизу. Смерти ничто не преграда, даже небо. Металлическая сигара «цеппелина», узкая, двоим не разойтись, каюта, девушка под легким шерстяным одеялом. Глаза закрыты, но веки неспокойны. Что-то видит… Смерти ничего не стоит войти в чужой сон, однако Она не спешила. Еще не время…
Мужские имена Смерть не помнила и не пыталась запомнить. С женщинами – иначе. Крестильное имя помянут на Суде, фамилии место на надгробном камне. Но имя с фамилией – еще не все.
Смерть наклонилась над той, что лежала на койке пассажирской кабины первого класса дирижабля проекта LZ130, но прежде чем позвать, поправила сбившееся на сторону одеяло. Красивая девочка…
– Худышка! Мисс Худышка!..
2
Живот заболел как-то внезапно. Вначале булькнуло, забурчало, а потом слева над пупком возникла пульсирующая злая точка, словно шилом укололи. От неожиданности Хорст даже остановился, ладонь полезла под пиджак, новый, второй лишь раз надетый, но невидимое шило уже исчезло. Можно все забыть и шагать себе дальше коридором, но идти внезапно расхотелось. Молодой человек, удивившись еще больше, оглянулся для верности. Сзади – пусто, двери закрыты, неярко светят электрические лампы под потолком. Ночью в служебном крыле «Адлона» не слишком людно, особенно здесь, в коридоре за прачечной. Народ набежит утром, когда его, случайного гостя, след давно уже простынет. Даже если увидят, не беда. Заплутал, спутал лестницу, повернул не туда. Еще и дорогу укажут.
…А живот заболел после ужина в здешнем ресторане. Всем «Адлон» славен, а вот кухня подгуляла. Зря он бременский салат заказал! Селедка с апельсиновым соком – адская смесь.
Живот вновь забурчал, и Хорст Локенштейн прижал полу твидового пиджака ладонью. Ерунда! И кухня здесь приличная, и салат приготовлен нормально, по всем кулинарным правилам.
Назад! Прочь отсюда! Бегом!..
Совсем рядом, в шаге – зеркало, высокое, во весь рост, в толстой деревянной раме. Хорст резко выдохнул, подошел, не думая, достал из бокового кармана расческу. Изображение без особой охоты повторило все движения, хотя и, как ему почудилось, с легкой заминкой. Расческа ни к чему, только вчера из парикмахерской, стрижка «Preppy», волосок к волоску. И костюм в порядке, и галстук, шелковый, светло-синий, по последней моде, завязан по всем правилам. Красавец, хоть на студию «UFA» отправляй.
Если бы не лицо. Тот, кто смотрит из зеркала, явно испуган. С таким на дело не пойдешь.
* * *
Дело намечалось верное – залетные «янки», пожилая богатая парочка с кучей чемоданов, негром-слугой и двумя собачками. Свои драгоценности американка в первый же день положила в гостиничный сейф, но сегодня днем взяла их обратно. Если верить глазастым горничным, гости Берлина получили приглашение в узком белом конверте, но этим вечером никуда не пошли. Значит, завтра.
Все прочее Хорст надеялся узнать прямо сейчас. До нужной двери – всего два десятка шагов. Ганс Штурр, верный подельщик, ждет в бельевой. В прошлый раз, год назад, с его помощью удалось изрядно навариться. Шум был немалый, что ни говори, «Адлон» – лучший отель Берлина, но постепенно все утряслось и забылось. Значит, пора вновь на охоту.
…Или все-таки лучше уйти? Прямо сейчас, поправив чуть сбившийся на сторону галстук?
Хорста Локенштейна считали счастливчиком. Пять лет в деле и ни одного ареста, даже свидетелем не вызывали. И кто заподозрит? Изящный, молодой человек, по последней моде одетый, улыбчивый, с прекрасными манерами. И не «жиголо», с дамами знакомится редко, без всякой охоты.
Локи…
Фамилия, потеряв «хвостик», стала кличкой. О скандинавском боге хитрости и обмана Хорст узнал еще в гимназии и тогда же уловил сходство. Сын Фарбаути и Лаувейи тоже горазд на всякие выдумки.
Уйти?
Локи не верил в случайности, даже если речь шла о плохо приготовленном салате. Еще час назад все было в порядке, он это чувствовал. Значит, что-то изменилось. Но что?
Коридор пуст и тих. Даже если в бельевой комнате полицейский наряд, предъявить ему нечего. Ни одной бумажки, ни одного лишнего свидетеля. Со Штурром они говорили один на один, если что – отопрется. Знать ничего не знаю, господин криминальоберассистент, и ведать не ведаю!
С тем он успокоился. Даже если Штурр, старый приятель, и залетел по неведомо какой глупости, ему, Хорсту Локенштейну 22-х лет от роду, уроженцу маленького городка Тильзит, что в Восточной Пруссии, несудимому, арийцу, подданному Рейха, гостиничному вору экстра-класса, бояться нечего. В крайнем случае до утра придется поскучать в районном комиссариате, отвечая на все вопросы «нет», «нет», «не знаю», «не видел». Если же повернет назад, сорвется верное дело, именно сейчас, когда в карманах пусто-пустынно. И попадаться Штурру не с чего, сам на дело никогда не ходит, наводчика же поди вычисли!
Перед тем, как отойти от зеркала, Локи глубоко вздохнул. Нет, ничего не болит, там, где торчало шило – маленький острый кусочек льда.
Вперед!
Прежде чем постучать в нужную дверь он в очередной раз оглянулся. Все тихо, все спокойно. Повернул медную дверную ручку, порог переступил.
– Ганс! Это я…
Не договорил – в ноздри ударил густой дух крови и пороха. Так ничего и не увидев, Локи попятился, но дверь, что напротив с резким скрипом распахнулась. Удар был точен – прямо в затылок. Уже когда падал, ему почудилось, будто где-то совсем рядом невидимый оркестр заиграл вальс. Локи успел удивиться…
Темно…
* * *
Хорст Локенштейн не слишком опасался ареста. Каждое дело готовил тщательно, выверяя все детали, с собой же звал только самых-самых надежных, многократно проверенных. По мелочам не работал, шуба в гардеробе отеля – не его уровень. К тому же пропавшую шубу станут искать в тот же день, а бриллиантового колье, подмененного на копию из стразов, могут и через месяц хватиться. Помешать способна лишь случайность – или хорошо, с умом, спланированная полицейская засада. Но парням из «крипо» сейчас не до отелей. Великий фюрер Германского народа Адольф Гитлер обещал изгнать преступность с улиц немецких городов. Карманников, незадачливых грабителей и просто пьяных хулиганов отправляли в Дахау под всеобщий глас одобрения. А в последнее время участились облавы на несознательную молодежь: «свинг-югенд», любители американского джаза, «шлурфы», «шлурф-кошки» и прочие идейно невыдержанные. На каждого – протокол, к каждому – персонального следователя. Таких, как Локи, тоже, конечно, искали, но без всякого азарта. Не убийца же он, в конце концов! Ну, колье, ну, сережки с изумрудами, ну, топазовая диадема из чемодана залетных «янки». Сущая мелочь – если сравнивать с величием Рейха.
Даже если старину Штурра раскололи и ссучили, все равно отвертеться можно. Преступление – это одно, намерение же – совсем иное. Читывали кодекс, знаем!
– Нет! Нет! Не-е-ет!
Двое держали за плечи, третий выворачивал карманы, а он все повторял и повторял, надеясь, что ему чудится. Да, чудится! Труп Ганса Штурра в луже крови прямо посреди бельевой, еще один – возле стены, а прямо под ногами, на полу – «парабеллум», обведенный толстой меловой чертой.
– Нет! Не-е-ет!
Полицейских четверо, трое в форме, один в расстегнутом пальто и котелке. На столе – бланк протокола, ручка с золотым пером, рядом – большое увеличительное стекло.
Вспышка! Еще одна!
Фотограф, опустив аппарат, кивнул тому, что в пальто. Криминальинспектор Шульц – это он уже успел запомнить. Пальто дорогой ткани, пухлые щеки, усики, как у фюрера…
– Герр…2 Герр криминальинспектор! Я даже в комнату войти не успел, меня сзади ударили. Герр криминальинспектор, зачем мне кого-то убивать?!
Полицейский задумчиво поглядел на пистолет.
– Не убивали, значит? И «пальчики» на оружии не ваши?
Повернулся, ударил взглядом.
– А если найдем?
Локи перевел дух. Слава богу! Пусть ищут, пусть хоть носами роют, никаких «пальчиков» тут нет и быть не…
Острое шило вновь укололо уже не в живот, прямо в печень. Хорст замер. Его отпечатков на «парабеллуме» в самом деле нет, точнее не было и быть не могло. Но после удара он потерял сознание, а если так, то все прочее – дело техники. Вложить пистолет в руку…
Он поглядел на левую ладонь и увидел большое кровавое пятно. Попытался вытереть о брюки, но стоявшие по бокам полицейские не позволили.
– Кровь мы уже зафиксировали, – кивнул криминальинспектор. – Признавайтесь, Локенштейн, снимите грех с души. Может и зачтется, если не на суде, то у святого Петра. Ну?
– Я не виноват! Не винова…
Договорить не успел – кулак врезался в живот, точно туда, куда укололо шило.
– Нет! – прохрипел он, пытаясь вырваться из чужих рук. – Нет! Не виноват! Я не убивал!..
Его снова ударили. Потом еще и еще.
3
– Нет-нет! – улыбнулась она. – Все в порядке, только спала плохо. С непривычки, наверно. Какой-то странный сон… Нет, не помню.
Солгала – помнила, сон был еще с нею, здесь, совсем рядом, в залитом утренним солнцем пассажирском салоне «Олимпии». За окнами-иллюминаторами – белые облака, над ними – густая небесная синева…3
«Худышка! Мисс Худышка!..»
Чужой страшный голос, костлявый желтый лик. И холод, словно каюта дирижабля стала фамильным склепом. Тяжелый родовой герб над входом, мраморные плиты на полу. Под той, что слева – мама.
«Скоро встретимся, Худышка!»
Так назвал ее отец, капитан Джордж Фитцджеральд Спенсер. Его могила далеко, во Фландрии. Солдат Его Величества положено хоронить там, где их встретила Смерть. Могилы павших – памятник британской доблести.
Прозвище прижилось, Худышкой звала ее няня, а потом и близкая родня. Лишь для матери она всегда оставалась Палладией. Скромное Пэл, ставшее привычным со школы, дома не прижилось. Вдова капитана Спенсера берегла родовую честь.
«Вы – Палладия София Маргарита Спенсер, дочь моя. Не забывайте этого!»
Теперь напоминать некому. Она – Пэл, просто Пэл, если для своих, ни в коем случае не «леди». Впрочем, она уже и не Спенсер.
– Не следует забывать о здоровье, леди Сомерсет. Мой покойный муж очень любил шутить на эту тему, но кончилось все весьма печально.
Пэл постаралась не дрогнуть лицом. Угораздило! Для того и вышла в салон в раннюю рань – развеяться, уйти подальше от душного сна. Не повезло – столкнулась с соседкой, пожилой американкой, не забывшей даже в этот час надеть свои бриллианты. Класс «люкс», таких кают на «Олимпии» всего четыре, билет в цену неплохого авто. Ничего не поделаешь, дала слово мужу.
«Только классом «люкс». Мы – Сомерсеты, дорогая!»
Правда, насчет цеппелина уговора не было. Но как не соблазниться? Четыре двигателя «Даймлер-Бенц», скорость – за сотню километров в час, в баллонах – 200 000 кубометров водорода, регулярный рейсы Нью-Йорк – Лондон – Париж – Берлин. Вот он, настоящий ХХ век!
Муж едва ли оценит. Он, как и все потомство герцогов Бофорт, до сих пор думает, что живет при королеве Анне. «Наш девиз Mutare vel timere sperno!»4 Надо соответствовать, дорогая!»
С мужем, как и когда-то с мамой, Пэл не спорила. Сомерсеты – отъявленные тори, дядюшку Винни они дружно прокляли, когда тот перешел к либералам. «Такие, как твой дядя, голосовали за казнь короля. Предатель!»
Она поморщилась, отгоняя лишние мысли. Надо успокоиться, ночь была тяжелой, но сейчас утро, за окном – позднее октябрьское солнце. «Олимпия» скользит над облаками, мощно гудят моторы, и уже завтра они будут в Лондоне. Невероятное время! Отец мечтал стать летчиком, даже успел подняться в воздух на чем-то, напоминающем огородное пугало…
Одно плохо – чудо сотворили немцы. Британия, когда-то слывшая «мастерской мира» ни о чем подобном не могла даже и мечтать. Дядя Винни в каждой речи требует увеличить ассигнования на авиацию, но строить будут истребители и бомбовозы, а не рейсовые цеппелины. Обидно! Даже если (когда!) с Гитлером будет покончено, в этом он останется победителем.
Отчет о поездке уже почти готов, осталось переписать набело. Нью-Йорк леди Палладия Сомерсет посетила не зря. Перед поездкой волновалась, боясь, что не справится. «Мне только-только исполнилось двадцать один, дядя Винни!» В ответ тот невозмутимо пыхнул сигарой. «Считай, Пэл, что я одолжил тебе полвека!»
Справилась!
Утро, солнце, небесная синева, ровный гул моторов. Страшный сон наконец-то поблек, теряя силу. День будет хорошим…
– Боже! – послышалось над ухом. – Бо-о-оже! Да что же это?
Соседка-американка прилипла носом к толстому стеклу. Пэл, лениво скользнув взглядом по неровной облачной гряде, лишь удивилась, но соседка оказалась настойчивой.
– Там! Там! – снятые с носа очки ткнулись в стекло. – Леди Сомерсет, леди Сомерсет! Это же они, они – марсиа-а-ане!
Очки ничуть не помогли, за иллюминатором – только небо и облака.
– Вы видели? Леди Сомерсет, вы видели?
Не видела, но если и удивилась, то не слишком. Марсиане и прочие выходцы с далеких планет нынче в моде. По кинотеатрам Нью-Йорка крутят новый фильм с Фрэнком Дугласом и Присциллой Лэйн, прилавки же киосков завалены «пальпом» в ярких обложках. Непобедимый Капитан Астероид с планеты Аргентина продолжает сокрушать Черного Властелина в титановой маске. А в штате Калифорния разразился настоящий скандал: секта «Свидетелей Монсальвата» призвала всех брошенных жен эмигрировать в космический город на орбите, где всех их проблемы разом решатся.
Шумное дыхание соседки почти заглушало голос моторов. Пэл, дабы не прослыть невежливой, начала сочинять подходящую к данному моменту фразу («Вероятно, они все-таки с Венеры, миссис…»). Не успела.
– А-ах! – дохнула горлом американка.
Черный силуэт рассек небо – слева направо, темной остроносой молнией. Пэл невольно отшатнулась, но сообразила быстро. Стреловидные крылья, прерывистый дымный след…
– Это самолет, миссис Фриман. Какая-то новая модель.
Нос отлип от стекла.
– А-а… А разве такие бывают? В прошлом году у нас проводили воздушный парад, там я ничего подобного не…
Снова! На этот раз «марсианин» вынырнул прямо из облака. Теперь он напоминал стрелу – черный наконечник на дымном древке. Прошел совсем близко, качнув острыми крыльями. Пэл успела заметить прозрачный колпак кабины и пилота в темном шлеме и очках…
– Ай! – совсем по-детски вскрикнула американка.
…Еще одна молния – ярко-желтая – прямо по курсу «Олимпии». Вторая, третья… четвертая. Пэл вспомнила о двух сотнях кубометров водорода над головой и почувствовала, как холодеют пальцы. Пройди молния чуть ближе…
Еще одна! Еще!
И тут завыла корабельная сирена – в полную мощь, до боли в ушах. Черная машина, словно услыхав, резко повернула и устремилась вверх, в самую глубь небесной синевы. Голос сирены стих, вновь стал слышен гул моторов, чьи-то крики, по лестнице, ведущей на верхнюю палубу, пробежали двое в белой авиационной форме.
– Я… Я сердечное не захватила! – растерянно проговорила соседка. – Леди Сомерсет! Леди Сомерсет! Что… Что это было?
Пэл щелкнула замком сумочки.
– У меня, кажется, есть, не волнуйтесь.
* * *
В каюте Пэл первый делом схватила блокнот и цанговый карандаш, открыла наугад страницу, подумала немного – и отложила подальше. Потом все нарисует и стреловидный силуэт среди облаков, и прерывистые трассы прямо по курсу цеппелина, и профиль летчика в черном шлеме. «Олимпия» – территория Рейха, вещи перед посадкой могут обыскать, с нацистов станется. И допрос могут устроить прямо в поднебесье. Жалуйся потом в Лигу Наций!
…Лекарство из сумочки не помогло, к впечатлительной американке пришлось вызывать врача. В последний момент Пэл успела дать соседке весьма разумный совет: если спросят, все следует валить на сирену. Прогуливались по салону перед завтраком и тут, ни с того, ни с сего… Видеть же – ничего не видели. Только облака за иллюминатором.
«Иначе в Рейх увезут, – шепнула Пэл на прощание. – А ваш покойный муж – еврей!» Американка, проникшись, торопливо закивала.
Промолчит!
На завтрак идти не хотелось, и Пэл решила обойтись чашкой кофе в баре, и не сейчас, а несколько погодя. Взяв со столика листки с отчетом, взглянула без особой радости. А если и вправду обыщут? И спрятать негде. Но отчет, если что, и по памяти восстановить нетрудно, однако на самом дне чемодана лежит три письма в конвертах без подписи…
Но об этом можно будет подумать после кофе, до Лондона – еще несколько часов лету. А пока – записать то, с чего и следует начинать отчет.
Пустой белый лист, карандаш в руке… К войне готовятся многие, но развяжет ее самый нетерпеливый. Кто именно? Можно подсчитать.
* * *
В самом верху – цифра «60» в неровном кружке. Именно в таком возрасте, если психологам верить, политики делают решительный шаг в своей карьере. Для главы крупного государства это чаще всего – война. Оружие, экономика, порядок в стране, все это важно, но без приказа свыше ничего не начнется. 60 лет – пора входить в Историю.
Ниже – «20 апреля 1889 г.». Адольфу Гитлеру в этом году исполнилось 48.
«30 января 1882 г.» – еще ниже. Франклину Делано Рузвельту – 55.
Карандаш начал следующую строку. «21 декабря 1879 г.». Зачеркнул. Сталин старше их всех, но России сейчас не до войны. Как и Франции, громоздящей свою линию Мажино.
Гитлер здоров (желудочные колики не в счет), Рузвельт тяжело болен, как бы ни храбрился. Ему осталось не так много, и президент это знает.
Кто начнет первым?
Задача казалась очень простой, как и решение. Но карандаш, чуть дрогнув, одолел новую строчку.
«30 ноября 1874 г.»
Доброму дяде Винни скоро исполнится 63.
4
«Зеленая Минна» резко затормозила, и Лонжа с трудом сумел удержаться, ухватившись свободной рукой за деревянную лавку. Сидевший рядом конвоир, от души выругавшись, ткнул кулаком в бок.
– Вставай, расселся тут. Не в такси!
На левой руке – стальной браслет, второй защелкнут за кольцо, ввинченное в скамью. Не встанешь, можно лишь приподняться. Конвоир, сообразив, выглянул наружу.
– Приехали! Отель «Плетцензее»!..
И тут Лонжа впервые удивился. Отель знакомый, бывать приходилось, даже собственный номер сразу вспомнился – 445-й. Но почему сюда? Плетцензее – пересылка, в эту тюрьму дорога тем, чьи дела закончены. Он не ждал суда, но все случилось как-то слишком просто. Ночь продержали в каком-то подвале, потом – кабинет «почти родственника», снова подвал, но ненадолго.
«Ваша судьба – лагерь и печь крематория». Значит, все?
Резкий щелчок – запястье свободно. Со стуком открылся задний борт.
– Па-а-ашел!
Спрыгнув вниз, Лонжа невольно зажмурился, прикрывшись ладонью от яркого утреннего солнца. Конвоир, продолжая ругаться, спускался вниз, цепляясь руками за борт. Карабин свешивался с шеи. Тот еще вояка!
Двор он узнал. Прошлый раз Лонжа стоял здесь под холодным мелким дождем в шеренге таких же, как он, будущих постояльцев. Время от времени в ворота въезжала очередная «Минна», открывался борт, конвоиры выталкивали новых гостей.
– …Рихтер, – донеслось сзади, – Пауль Рихтер, Губертсгоф…
Конвоир заполнял бумаги, обычная процедура. Но… Почему он, Август Виттельсбах – Рихтер? Паспорт, когда-то одолженный у растяпы-циркового исчез в лагерной канцелярии, при аресте у него были документы совсем на другое имя.
– Рихтер? – ударило над самым ухом.
Лучше не спорить.
– Пауль Рихтер, эмигрант. Номер 445!
Охранник, плечистый верзила, в знакомой серой форме взял за плечо, развернул.
– Нет, – бросил беззлобно. – Номер другой будет. Ну, чего стоишь, эмигрант? Пошел!..
Голос показался почему-то знакомым, но, чуть подумав, Лонжа рассудил, что все тюремщики одинаковы, что статью, что ликом, что голосом. Куда идти, помнил – дверь напротив ворот, второй этаж – канцелярия, на первом – душ с хлоркой. И булыжник под ногами знакомый, топтаный. Все и вправду – по кругу, как напомнил ему сон.
Ничего, прорвется!
Он сцепил руки за спиной, и неслышно, без голоса, задышал:
Нет мыслям преград,
Они словно птицы
Над миром летят,
Минуя границы…
Вот и лестница, дальше – направо и вверх. В канцелярии можно будет узнать, отчего он до сих пор – Рихтер, и почему попал именно сюда. После разговора в кабинете Лонжа был уверен, что «черные» его не отпустят. А здесь – никого из СС, сплошная серость.
Ловец не поймает,
Мудрец не узнает,
Будь он хоть Сократ:
Нет мыслям преград!..
– Стой! – негромко прозвучало сзади.
Лонжа остановился и удивленно взглянул вверх. Тюремные правила он помнил. Если «стой!», значит впереди кто-то чином повыше. «Стой! Лицом к стене!..» Но лестница пуста.
– А я тебя, Рихтер, сразу узнал. Помнишь, от кого привет должен был передать?
Лонжа глубоко вздохнул. Недаром почудилось, что голос знакомый.
– От старины Гроссштойсера. Гросс-штой-сера. Я передал, спасибо!
– Да на здоровье! – хмыкнули сзади. – Только больше никому не передавай. Все пароли отменены, считай, у нас чрезвычайное положение. Откровенничай только с теми, кого хорошо знаешь, и то прежде три раза подумай. Кстати, я тут не случайно, тебя же прямиком из «зипо» привезли, вот и решил полюбопытствовать. Как о тебе передать?
Оборачиваться не следовало, но он все же решился.
– Я – Лонжа, и я живой. Так и скажи.
– Понял, – громила весело подмигнул. – А ты поосторожней, Лонжа, я тебя к такой змеюке веду, что яду на батальон хватит. Ну, пошли, а то увидят еще.
Лестница внезапно показалась очень короткой, ступени сами ложились под ноги. Что бы ни случилось, он – жив. Прошел один круг, значит и второй одолеет.
Меня не запрут
Подвальные своды,
Напраснейший труд —
Мне вдоволь свободы.
* * *
Сначала он увидел фуражку, самую обычную офицерскую. Ничего особенного – зеленая ткань, черный козырек, вот только была она не там, где положено. Вместо того чтобы висеть на крючке рядом с шинелью или красоваться на хозяйской голове, фуражка устроилась прямо посреди стола, поверх бумаг. Хозяин, обещанная «змеюка» был тут же, за столом. Папироса в руке, в другой – маленькая чашка кофе.
По всем правилам следовало рапортовать прямо с порога, но Лонжа замешкался – узнал. В последний раз виделись на лесной просеке. Автомат «Суоми» в руках, серый силуэт в прицеле. Тогда он промахнулся.
Да, все такой же, только погоны…
– Здравствуйте, господин майор. Стало быть, с повышеньицем!
Ответом был кислый взгляд. Серый гауптман, обернувшийся столь же серым майором, с негромким стуком опустил чашку на блюдце.
– А знаете, Рихтер, я на вас не в обиде. Напротив, ставлю курсантам в пример. Умеете выживать!
Затянулся папиросой, на стул кивнул.
– К полякам ушли? Можете не отвечать, сейчас не это важно. Сколько вас уцелело?
– Уцелело – не знаю, – честно отрапортовал дезертир Лонжа. – Ушли девятеро, если со мной считать. Раненых не было, оружие у всех, только с патронами беда.
Майор кивнул, вполне удовлетворенный, пошелестел бумагами.
– С этим ясно. А меня, Лонжа, вытаскивать пришлось, двоих раненых бросил. Застрелить – рука не поднялась, свои парни, проверенные. Не вышли, там остались. Но приказ мы выполнили, а это главное…
Нашел нужный листок, поднес к глазам.
– После ареста вас привели прямо к Гиммлеру. За какие такие подвиги?
Лонжа уже понял – не знает. Для «серого» он по-прежнему – американец Рихтер. Но все же лгать не стал.
– Рейхсфюреру доложили, что я – Его Величество Август Виттельсбах, король Баварии.
Майор взглянул странно.
– В самом деле?
Порывшись в бумагах, достал сложенную вчетверо газету, передал через стол. Лондонская «The Sunday Times», 3 октября, напечатали, когда он уже перешел границу. Через всю страницу крупным тяжелым кеглем: «Король Баварии обращается к миру». И фотография прямо посредине.
…Отцовская. Рупрехт Мария Луитпольд Фердинанд Виттельсбах, AD 1893. Ретушер слегка подработал костюм.
Майор забрал газету, взглянул сам.
– А знаете, вы похожи, Рихтер. Теперь все понятно. Считайте, что в очередной раз повезло. Мы узнали об аресте сразу и дали запрос, вы ведь по нашему ведомству числитесь. А так бы «черные» вас и пристрелить могли – от огорчения.
– Я вообще везучий, – охотно согласился Лонжа. – Рейхсфюрер пообещал мне концлагерь и печь.
«Серый» кивнул:
– В его стиле. Но сейчас важно другое – что обещал вам я.
И тут Лонжа действительно удивился. Что им, «ублюдкам», обещали? Да ничего. Смерть – или обратно в «кацет», ему лично – тот, что с крематорием. Но внезапно вспомнилось: холодный ночной лес, поляна, люди в польской форме без знаков различий.
«Уцелевшие по возвращению в Рейх получат свободу и будут награждены. Даю слово офицера!»
* * *
– Свое слово я держу, Рихтер. К тому же такой везучий, как вы, нам еще пригодится. Но учтите: малейшее нарушение правил и вас отправят обратно в «кацет». Только не довезут, дорогой пристрелят. Вопросы?
– А «черные»… СС меня не пристрелят? От огорчения?
– Меньше попадайтесь им на глаза, Рихтер. Огорчаться им сейчас не с чего – Августа Виттельсбаха все-таки арестовали, настоящего я имею в виду. Кажется, начинаю понимать! Вы пытались его спасти, назвались королевским именем… Увы, сходства для этого мало, королем нельзя притворяться – королем нужно быть. Кстати, моя матушка из Баварии.
– Augustus rex plures non capit orbis!5
– Еще одно слово, Рихтер, и я пристрелю вас прямо сейчас. Хватит и того, что некий Агроном задумал провернуть с… Вы еще здесь, Рихтер? Убирайтесь, а то вспомню, как вы в меня целились. Кстати, у вас был тогда «Суоми». Где, интересно, вы его подобрали?
5
Локи не слишком боялся боли. Научился терпеть, да и с тех пор, как вырос, ничем серьезным не хворал. Ну, зуб заноет, верхний справа, ну, живот прихватит. Но это редко и не слишком надолго, Хорст за здоровьем следил и даже время от времени читал медицинские журналы. Двойная польза: и много интересного узнаешь, и для работы полезно. Пару раз, готовя очередное дело, он успешно представлялся провинциальным студентом-медиком. Дамы в годах сразу же проявляли интерес.
