Kitobni o'qish: «Охота на Тигра 2. Отдельный батальон»

Глава 1

Событие первое

– Мальчик, ты почему плачешь?

– Я видел старого шарманщика!..

– Ну и что?

– Так он же слепой, а ему какая-то сволочь вместо шарманки, мясорубку подсунула!

– Ну, это же не страшно!

– Так он же туда сверху обезьянку посадил!

Сколько у человека чувств? Пять? Ещё шестое какое-то есть? А чувство голода? А страха? Или это и есть шестое?

Первым вернулось первое чувство. А есть порядок? У каждого свой.

Первым вернулся вкус. Вкусовые ощущения. Они во рту. Вот в этом рту было сухо, как в пустыне Сахара и ещё там нагадили кошки. Почему именно кошки? Какой-нибудь Чехов эту идиому придумал. Самое вонючее знакомое животное выбирал. Не был в деревне. Дачник, на даче, вот кошек только и держат. Если бы придумал Толстой, то и звучало бы по-другому. Тот деревенский, крестьян порол, босиком ходил. Пейзанок на сеновале валял. Наш, в общем, человек. Он бы сказал, что во рту нагадили свиньи, гораздо более гадское гадство у свиней, чем у Мурок и Барсиков. Если вам свинья в рот нагадит, то про кошечек и не вспомните.

Это если Толстой. А кто ещё от сохи? Что-то и не вспоминаются. Ага – Шолохов. Он так в деревне и жил. В Москву не переехал. Тот бы про свиней не написал. Он бы нашёл ещё более вонюче гадящее создание. Курица. Вот уж вонь, так вонь. Это немцы всё про свиней, не будем их ругательства повторять, а у казаков, всяко более интеллигентных созданий, вышла бы идиома: «Во рту, как куры нагадили».

Когда чувства стали возвращаться, то первое и выглядело именно так. Во рту была пустыня Сахара, в которую сначала нагадили кошки, потом свиньи, а потом и куры покопались во всём этом, и выдали свой заключительный аккорд.

– Пить!

Второе чувство – обоняние. Может у медиков и не в таком порядке, но вот тут именно так сработало. Запах был сложным. Нюхаешь гладиолусы, например, и тут всего один запах, запах обмана. Надул поэт, что песню сочинял. Вообще, не пахнут гладиолусы. Розы? В основном слабый и не всегда приятный запах. Некоторые сорта лилий. Вот это запах, проходишь мимо, и прямо волнами накрывает. Вот и сейчас накрывало волнами. Только все волны разные. Первой докатилась волна с запахом карболки. Фенола то есть. В больнице так пахнет. Или в кабинете у химиков. Химики они вечно опыты ставят. Выходит, сдали его на опыты. Первый опыт уже провели, в рот нагадили. Значит, не просто химики, а биохимики.

Но тут вторая волна запахов нахлынула. Так пахнет в подворотне. Тоже нагадили, но люди. А ещё не просто люди, а бомжи. Воняло и мочой. и потом, и гноем каким-то. И … Ужасно, в общем. То есть провели опыты биохимики и выбросили в подворотню умирать.

Тут третья волна нахлынула. Пахло варёной квашеной капустой. Тошнотворная волна этого, прости господи, супного запаха даже перебивала две первые. Что же это значит? Выбросили биохимики его тушку не просто в подворотню, а в подворотню рядом с дешёвой столовкой для бомжей. Мясо им не положено. Вот супчик из прокисшей кислой капусты наварили, а бомжи не доели и это вылили рядом с ним. Понимал он бомжей, тоже бы вылил.

Какие ещё чувства у человека есть? Слух?!

Слышно было не так и много звуков. Кто-то хныкал прямо рядом. Не плакал, не ревел, а именно хныкал. Так: «хнык, хнык». И носом сопли в себя. Хнык. Хнык. И опять сопли, потом рукой нос вытерли. Не вкусные? Ещё кто-то стонал. Не рядом. Далеко. За стеной может. Но там громко стонал, а звук, стеной приглушённый, выходил более тихим, а потому более жалобным. Женские были стоны. Так и хотелось подойти, и погладить стонущую по голове. Это в первую минуту, но стон не прекращался, и теперь уже не просто хотелось погладить по голове, но и шлёпнуть по ней пока ладошкой, типа, уймись, пожалуйста, и без тебя тошно. Мне вон, в рот куры нагадили со свиньями, биохимики опыты провели и в подворотне около столовой бомжацкой выбросили, а я ведь лежу и не стону. Прекращай, давай.

Стоп, то есть выбросили не одного, вон товарищ по несчастью. Ему (Или ей всё же) ещё хуже досталось. Стонет, не может в себе держать.

Какие ещё есть чувства? Не все ведь пять задействовал. Ага – осязание. Осязают руками. Кончиками пальцев? Он наоборот осязал. Его гладили кончиками пальцев. Не всего, только его левую руку. Она была в ладошке и сверху второй ладошкой его руку, и поглаживали – осязали. Обе ладошки были тёплые и мягкие. Женские. Фу, хорошо! Хорошо, что не мужские. А то с этих биохимиков станется. Бомжи они всякие бывают. Забросили к бомжам сторонникам ЛГБТ. А кто это? Лучше не вспоминать. Пусть руку осязает бомжиха, а не бомж. Тьфу! Так себе выбор. Хнык, хнык. Плачет бомжиха. Но голосок не прокуренный-пропитый, такой, почти детский. И ладошки нежные и тёплые, маленькие. К беспризорникам биохимики выбросили его тушку. Сволочи. Хоть детей бы пожалели.

Осталось последнее чувство. Зрение. Видимость. Тут сложнее. Все остальные чувства они сами приходят. Со зрением сложнее. Нужно открыть глаза. Страшно и тяжело. Веки, как царские червонцы золотые – тяжёлые. А если один открыть глаз. Это ведь в два раза легче, чем оба сразу. Попробовал. Тот, что правый, не поддался. Что-то мешало. Мешало снаружи. Не давало веко приподнять. Замуровали демоны. Биохимики проклятые, чтобы он ничего не увидел, ему правый глаз зашили.

Хнык, хнык. Нет. Так нельзя, что там про слезу ребёнка? Нужно попробовать. Нужно сделать ещё одну попытку. Есть ведь левый глаз. Резервный. Одна дождинка, ещё не дождь, одна попытка, ещё не пытка.

Брехт открыл левый глаз.

Событие второе

Врач в больнице – посетителю:

– Ваш отец больше не с нами.

– О боже!

– Он в другой больнице.

– Уф-ф…

– Потому что в нашей больнице нет морга.

Брехт открыл левый глаз. Открыл бы и правый, но на правом была повязка. Она опоясывала голову крест-накрест, как у Кутузова сначала, а потом просто как тюрбан недоделанный. И виновата, как у фельдмаршала тоже пуля. Тому, правда, глаз выхлестнула, а Брехту оставила, она – сволочь свинцовая, прошла вскользь, сорвав кожу над ухом, сорвала и улетела дальше в Китай. Иван Яковлевич при этом упал. Упал лицом в землю, без всякого медленного оседания и картинного размахивания руками. Правой щекой с ней встретился и чуть глаз себе не выхлестнул лежащим на земле острым осколком камня. Камень, на счастье, оказался на пару сантиметров правее, и, тоже разорвав кожу у глаза, дальше чиркнул уже по ране. От всего этого Брехта впал в забытьё.

Его обыскали, взвалили на закорки и понесли. Естественно ничего этого начальник железнодорожной станции «Маньчжурия» не помнил. Очнулся в больнице в Чите. Поездом доставили туда его бесчувственную тушку и вместе с ней трёх его спутников.

Потом Ваську, он же Веймин Сюнь, отправили к приёмному отцу в Хабаровск, а Брехта с кореянкой и китаянкой оставили в госпитале при военной части.

Брехт открыл левый глаз и увидел склонённую над ним Куй. Блин блинский, как там у неё настоящее имя? Фамилия точно Ли. Или это второе имя? Там не всё понятно у корейцев. Всё же фамилия. Если отец принц Ли Кан, то, если у Куй в имени есть это «Ли», и оно на первом месте, то, исходя из того, что корейцы всё обезьянничают у китайцев, а там первой всегда идёт фамилия, то Ли – это фамилия девушки. А имя? Хван? Нет чуть по-другому. Точно – Хэван.

– Хэван…

– Хэ Вон. Благодать, по-ллуски, -сквозь сопли, но с улыбкой. А как прелестно звучит. Ещё нужно немного подправить язык, научить букву «Р» нормально произносить и прямо не корейская принцесса, а наш советский человек.

– Хэ Вон, дай попить…

Сунула стакан стеклянный с чем-то горьким.

– Я отвал сделлала. Быстло заживёт.

И тут Брехта укусили за палец на ноге. Он подпрыгнул от неожиданности и выплеснул горький отвар на принцессу.

– Мать вашу! – ох, как голова болит. И щека дёргаться начала. Брехт дрыгнул ногой и под простынёй мявкнули, зашипели и укусили ещё раз. Блин. Это они ведь котёнка, что остался от «Голодного тигра», с собой в СССР принесли.

Куй вытерлась полотенцем, достала из-под простыни ушастенького котёнка полосатого и положила его сверху Ивану Яковлевичу на живот. Какие уши оттопыренные, прямо как у Брехта сейчас. Он даже потрогал левое, незабинтованное. Своё, не котёнка. Да, чуда не произошло, как топорщилось в сторону, так и топорщится. Шили ведь чего на физиономии, могли бы и уши временно к затылку пришпандорить.

– На, попей, – кореянка протянула ему снова полный стакан коричневой и горькой гадости. На этот раз пришлось выпить.

– А где Гон Чунг и Васька? – отравившись этой горечью, поинтересовался Брехт. Полынью отдавал отвар и ещё что-то знакомое, а точно, абсент напоминает по вкусу, значит, анис ещё есть. Вот, Пака уже нет неделю, а его травы всё ещё лечат.

– Гон Чунг в соседней палате, слышишь, стонет. Ей пуля в ногу попала. Она собой Ваську пликлыла. Смелая. А Ваську слазу, как лазоблались, в Хабаловск увезли. Ты знал, что у него отец самый главный здесь?

– Знал.

– Плавда?

Блюхер? Некоронованный король Приморья. Практически наместник. Хотя, сейчас уже должность называется вполне обычно. Уже не военный министр Дальневосточной Республики, а просто командарм. Василий Константинович назначен командующим Особой Дальневосточной армией. Штелле помнил, как газеты в прошлом году восхваляли командарма и его армию. ОДВА за доблестные действия по защите Родины была награждена орденом Красного Знамени и отныне именовалась Особая Краснознаменная Дальневосточная армия. Ордена Красного Знамени удостоились свыше 500 командиров и красноармейцев, участвовавших в боях против китайских войск. За победу на КВЖД в мае 1930 года Блюхер награждён орденом Красной Звезды за № 1. А в 1931 году награждён орденом Ленина за № 48. Тут есть, конечно, и партийное руководство края, и ЦИК, и шавки Менжинского шастают, но пока Блюхер любимчик Сталина и до 1937 года ещё далеко. Очень далеко. Он ещё и не спился, скорее всего, окончательно.

Нужно попытаться обязательно с ним встретиться. Попроситься в армию.

Кем?

Событие третье

– Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья?… Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.

Остап Бендер

За всё приходится платить. Выспался днём. И что теперь ночью делать? Не спалось. От слова совсем. Госпиталь почти пустой. Все, кто был ранен тяжело, в прошлом году при боях за КВЖД, уже с горем пополам его покинули, одни назад в армию, другие, если им чего отчекрыжили, то на гражданку. Есть и третьи без сомнения, эти, царствие им небесное, на кладбище. На Центральное кладбище Читы.

Брехт в палате лежал один. Палата четырёхместная и на свободной кровати сейчас еле слышно посапывала Куй. Прицепилось имя, ведь выяснил уже, что на самом деле корейскую принцессу зовут Ли Хэ Вон. Лежал Брехт и думал, а что же теперь с ней делать. Ситуация в Корее, судя по газетам, сейчас успокоилась и девушке там ничего не грозит. Выдадут замуж за какого-нибудь барона. Интересную штуку днём Куй рассказала. Понятно, что слова принцесса у них там нет. И там столько в Корее сложностей с титулами, что нужен профессор целый, чтобы разобраться. Ну, или там нужно родиться в этом дворце. Две вещи запомнил. Сейчас Ли Хэ Вон имеет титул Агисси. А как подрастёт и выйдет замуж, или просто подрастёт чуть, тут забыл уточнить, то её будут называть «Мама».

Мама – это титул. Словом, принцесса Куй на самом деле – агасси Ли Хэ Вон.

Может быть, вернуть её во дворец. Есть общая граница, передать с цветами и транспарантами в руки родни. Жизнь во дворце в Корее лучше, чем неизвестно где, в СССР. Тем более, что скоро всех корейцев отправят в Казахстан. Многие погибнут в дороге, многие сгинут в необжитых степях. Брехт помнил, что массовая депортация будет, но вот точного года не знал.

А если он на ней женится? Красивая и умная девочка с тяжёлой судьбой. И она любит его. Допустим, женится он на агасси. Никому, понятно, ничего не скажет. Кроме неё и самого Брехта никто про её голубую кровь не знает. Будут жить в стране победившего социализма, поживать и добра наживать. Да, с добром всё плохо. И 37 год не за горами. Да и потом не легче. Потом война, на которой погибнет чуть не тридцать миллионов человек.

Ещё дожить до той войны надо. Чем-то заниматься нужно. Назад на станцию «Маньчжурия» возвращаться нельзя. Там однозначно японцы схватят и раскрутят. Он не разведчик и супермен какой, начнут огнём жечь и кости ломать, и всё расскажет. За убийство японских офицеров, да и китайских, точно расстреляют. Следовательно, возвращаться нельзя, да и не хочется. Никаких светлых воспоминаний эта станция не оставила. Там убили жену Штелле и двоих маленьких детей, к которым Брехт уже привязался. Кроме того, он ведь знал, что скоро дорогу продадут, а всех её бывших работников пересажают, а руководство расстреляют. А начальник станции – тоже руководство. Зачем это Ежов сделает, не сильно понятно. Может, даже среди них и есть шпионы, могли завербовать. Люди, они люди. Не железные. Всегда найдутся ниточки, за которые можно подёргать. Но уничтожить десятки тысяч людей «на всякий случай». Перебор. И всё это будет длиться вплоть до самой смерти Сталина в 1953 году. Может, Хрущёву нужно простить кукурузу и Целину, и памятники в РФ ставить на каждом углу, что остановил это всё.

Нюансик есть. Он вместе с водой и ребёнка выплеснул. Коммунисты и руководство страны стали неподсудны. И страна пошла под откос. Ладно, пофиг на большую политику, всё равно он лично ничего изменить не сможет. Советы его Сталин слушать не будет. Да и рано советы давать. Да войны ещё девять лет. В нужном направлении сейчас Иосиф Виссарионыч гребёт. Началась индустриализация.

Брехт перевернулся на спину и левым глазом уставился в тёмный потолок. За окном надрывались сверчки. В коридоре похрапывала уснувшая дежурная медсестра. Даже молоденькая китаянка Гон Чунг – зазноба Васькина перестала стонать и заснула. Нужно подумать, чем заняться ему лично Брехту Ивану Яковлевичу в СССР.

Есть огромное количество золота. На территории Китая, но граница не на замке, это они случайно вышли прямо на пограничников. Взять коней и перевести часть. Потом, через какое-то время другую часть.

И что с ним делать? Сейчас НЭП почти ликвидировали. На бумагах и в газетах. На самом деле, в стране огромное количество кооперативов торговых, сельскохозяйственных и даже целые приличные промышленные предприятия есть. Называются – «артели». В московской артели «Радист» перед самой войной будут выпускать телевизоры, не говоря уже о радиоприёмниках. А сейчас, кажется, велосипеды делают. Велосипеды делать не хочется. До телевизоров долго. Хотя он, наверное, сможет его изобрести. Всё же вёл в школе кружок радиотехнический. Нужны экраны. Там вакуум. Нет, не сможет. Это настоящее производство нужно организовывать. Нет в нём этой предпринимательской жилки. Песни писать тоже не сможет. Медведь – сволочь последняя, потоптался на ушах. Так мало ему, что слуха лишил, он ещё и уши оттопырил.

А что сам Иван Яковлевич умеет? Служил ведь в армии далёкого будущего. Может, нужно снова в армию пойти, попытаться по-другому готовить бойцов. Тут через пять лет будет заварушка у озера Хасан. Отличиться там. За пять лет сумеет подготовить роту снайперов. Роту? Ну, он ведь капитан, если его железнодорожное звание перевести на войсковое.

Стоп. А ведь может получиться. Васька рассказывает сейчас приёмному батяньке, как они покрошили кучу китайцев. Явно Блюхер захочет пообщаться со спасителем сына. Попросить пристроить его в армии. Роту? Не, нужно просить у командарма отдельный батальон. И он должен быть дислоцирован в непосредственной близости от озера Хасан. Ведь Рейнгольд Штелле собирался не на КВЖД, а в Спасск Дальний. Вот там часть и сформировать. Там, помнится, в газетах читал недавно, построили цементный завод, значит, будет из чего казармы строить.

Командир отдельного батальона это майорское звание, а то и выше. Так Блюхеру ничего не стоит присвоить ему это звание. Есть у него четыре шестиугольничка в петлицах, вот и трансформируются в две шпалы майорские. Заодно попросить перевести в армию и родственников на сержантские должности, в отдельном батальоне должны быть всякие строительные рабочие.

Стоп. Можно и немного сельским хозяйством заняться. Держали же в будущем при воинских частях свиней. Кто ему запретит?

Ого. Вон куда занесло. А ещё нужно обязательно перетащить к себе этого прожжённого еврейско-польского картёжника Дворжецкого Матвея Абрамовича, с его связями в Маньчжоу-го можно, пока ещё дорога есть, за золото много чего полезного добыть.

Глава 2

Событие четвёртое

Утром Банкира на работу забирает новый водитель. Банкир – водителю:

– Как фамилия?

– Вам меня по фамилии не удобно будет называть, лучше по имени – Вася!

– Вот ещё, я всегда водителей по фамилии называю… А что за фамилия?

– Любимый.

Банкир:

– Так, ВАСЯ, поехали уже, опаздываем…

– Так вот ты какой, Северный олень?

Блюхер из-за стола не встал, и обниматься с Брехтом, и целоваться не полез. Сидел и лыбу давил. Про оленя не сказал. Сказал так:

– Так вот ты какой, «товарищ Брехт».

– Так точно. Я такой. – Без тени улыбки, а то не смешно будет.

– Ха-ха! – Это через минуту дошло до будущего маршала.

Теперь встал из-за огромного стола с зелёным сукном и бронзовым чернильным прибором, и полез обниматься. А потом, сволочь эдакая, и целоваться полез. В уста троекратно. Уста у Блюхера не сахарные. Уста со щетиной и попахивают перегаром и табаком. Нет, табачищем. Так ведь и стошнить может на белый генеральский мундир.

– Семён! – гаркнул командарм, когда облобызались они с Брехтом.

Дверь открылась, и на пороге нарисовался молодой старлей. Три кубаря в петлицах красных общевойсковых.

– По сто грамм водочки нам и рыбки с хлебушком.

Дверь заскрипела на несмазанных петлях. Брехт и не хотел, но поморщился. Командарм заметил. Губы поджал, и когда через минуту появился Семён с подносом, где был графинчик водки и две небольшие тарелочки, то поманил его пальцем и свистящим шёпотом, явно рисуясь, сказал:

– Дверь смажь. Петли. Сейчас!

Сам разлил в стаканы водку, больше половины набулькал. Хорошо утро начинается. Сопьётся скоро всё же.

– За тебя! – чокнулся Блюхер и, резко выдохнув, опрокинул в себя эти сто двадцать грамм.

Ивану Яковлевичу ничего не оставалось, как последовать примеру. Для серьёзного разговора не самое лучшее начало. А вот рыбка была замечательная. В нужном количестве солёная и холоднокопчёная. Жирная и вкусная, из Амура, наверное.

Проглотили влёт по куску и вкусным ржаным хлебом зажевали. Ох, именно о таком хлебе и мечтал шестьдесят лет последних. Из детства, когда идёшь из булочной домой и корочку с одной стороны обкусываешь. Тёплый, только привезли в шесть часов вечера в магазин, и люди специально выстаиваются в очередь, чтобы горяченького купить. Лучше чуть пораньше прийти, а то, стоя в этой очереди и вдыхая аромат только испечённого хлеба, можно и слюной захлебнуться. Продавщица – толстая тётка в белом халате ещё рукавицей берёт, чтобы не обжечься.

Вот такой хлеб и был. Настоящий, ароматный, тёплый. Только видимо привезли. Нет ведь ещё микроволновок. А что это мысль. Можно попробовать изобрести.

– Юмор улавливаешь? В фамилиях? – командарм с сожалением глянул на пустой графинчик, но волшебного Семёна не позвал. Ещё есть тормоза.

– Блюхер и Брехт? На букву «Б»? – специально затупил Иван Яковлевич. Так-то понял юмор. Точнее, некоторую необычность.

– Сам ты, товарищ Брехт, на букву «Б»! Ха-ха-ха! – Посмеялся шутке собственной бывший военный министр. – Фамилии известных немцев. Васька говорит, что ты родственник? – стал серьёзным.

– Двоюродный племянник…

– Ясно. Ерунда. Седьмая вода на киселе. Ты, это, племянник, скажи мне, где воевать учился? – Нда. Вот и приплыли. Не скажешь ведь, что окончил УПИ, и там военная кафедра была, а ещё сотни и даже тысячи прочитанных книг, и просмотренных фильмов. И вишенкой на торте 201 мотострелковая дивизия в Таджикистане. Подготовил небольшую отмазку, но это не для Блюхера с его возможностью проверить. Только другую, один чёрт, не придумать.

– В фатерлянде.

– Ну, ни хрена себе! Шпион немецкий что ли? – даже привстал будущий маршал.

– Интернационалист. Коминтерновец.

– А документов нет? – хмыкнул Блюхер.

– В поезде ведь украли всё. Кузнецов…

– Знаю, звонил, – перебил Василий Константинович.

Интересно, а может фамилия отражаться на внешности? Или это правда, та утка, что Блюхер умер там, на операции, в 1916 году, а это австрийский офицер перед ним. Ни грамма не ярославская морда у командарма, типичный австрияк, с холёной аристократической физиономией. Как там звали того австрийца. Сразу и не вспомнишь, хоть синий порошок и качественно мозги отформатировал. Там ещё была какая-то с именем жены закавыка.

Точно, в Китае Блюхер воевал под фамилией Галин. И это якобы он взял эту фамилию от имени жены – Галина. Любил? А потом бросил и в Китае на другой женился. Сейчас эту бросил и помоложе нашёл. Этой хуже всего придётся. Её арестуют и в лагерь отправят. Первых двух просто расстреляют. Так вот австриец тот с похожей больно фамилией. Гален. Фредерик фон Гален. Граф целый. А ещё ротмистр, попавший в русский плен и бесследно исчезнувший австрийский аристократ.

– Васька за тебя просил, – вывел из биографических воспоминаний Брехта «австриец».

– Чего просил? – сделал вид, что не понял, Брехт. Как там, не просите ничего у сильных, сами предложат и сами дадут. Воланд Маргарите скажет. Ещё не написал Булгаков. Точнее написал и сжёг первоначальный вариант, который назывался: «Копыто инженера».

– Помочь, просил. Тебе ведь нельзя назад. Что эти шестигранники у тебя в петлицах значат? – Блюхер сощурился.

Конечно, ничего просить не будем. Сам должен предложить.

– Класс С-4. Начальник станции. Что-то типа капитана или даже майора, – почему не добавить. Не бросится же проверять.

– Капитана. Майора. Молод больно. Ну, капитана так…

Блин блинский не получается.

– Товарищ командарм. Я давно хотел в армии служить, – это крючок.

– А что, воевал знатно, вдвоём полтора десятка покрошили и пленных освободили, потом втроём против пяти десятков, и без потерь. Кореец, я так понимаю, сам виноват, – Блюхер оценивающе осмотрел Брехта.

– Сам.

– Дать тебе роту или батальон? Потянешь?

– Отдельный батальон…

– А это что за хреновина?

– Создать отдельный разведывательный батальон, подчиняющийся только командарму. Личная гвардия. Набрать первоначально снайперов в армии и молодых пацанов, склонных к меткой стрельбе и сильных физически. А я их готовить буду. И подальше от Хабаровска. И поближе к Владивостоку.

– Зачем? – совершенно трезвый взгляд.

– Японцы с китайцами не успокоятся.

– И дураку ясно. Снайпера, говоришь?

– С полуторками на весь состав. Мобильность сумасшедшая. Сели в машины, раз, и на месте. И все снайпера. Хрен голову поднимут япошки от земли. Пятьсот снайперов – это колоссальная сила.

– И место нашёл? – эдак хитро-задумчиво оскалился аристократ австрийский.

– Natürlich, Exzellenz. – Встал по стойке смирно Иван Яковлевич, вспомнил молодость.

– Sprichst… – послышалось.

– И где же?

– У города Спасск Дальний. Читал в газете, что там построили цементный завод. Есть из чего строить казармы, – рассказал Брехт о своей идее.

– А что, мне нравится. Свободен пока. Тут совещание сейчас начнётся. Завтра к девяти утра приходи. Подумаю и детали уточним. Повторюсь, мне нравится. Семён! – петли больше не скрипели, – Товарищ Брехт, завтра к девяти подойдёт. Сразу ко мне.