Kitobni o'qish: «Невероятные будни доктора Данилова: от интерна до акушера (сборник)»

Первая кровь

Виноватые без вин,

виноваты за это особо…

Борис Слуцкий, «Виноватые без вины…»

– Зачем надо было крахмалить халаты? – удивился Данилов.

– Как «зачем»?! – в свою очередь удивилась мать. – Чтобы он не висел на тебе, как тряпка! Ты же уже не студент, Володя! Ты – врач!

Слово «врач» мать произнесла немного пафосно, не свыклась еще с новым статусом сына.

– Не студент, но и не профессор же, чтобы мне халаты крахмалить. – Данилов закрыл дверцу шкафа. – Ты хоть представляешь, как выглядит накрахмаленный халат, если его свернуть, потаскать в сумке, а затем достать и развернуть?

– Представляю! – Светлана Викторовна подошла к шкафу. – Отойди-ка! Вот, держи!

Она открыла дверцу, сунула не глядя руку в шкаф и достала оттуда пластиковый чехол для одежды, висевший на плечиках.

– Завтра ты возьмешь с собой все три халата…

– В этом?!

– Да, в этом чехле! Что тут такого? Зато они не помнутся. Чехол новый, я его специально купила, непромокаемый. Даже если пойдет дождь…

– Мам, как ты себе все это представляешь? Меня с этой… – усилием воли Данилов заставил себя вместо слова «хрень», произнести его более мягкий аналог, мать, преподаватель русского языка и литературы, не терпела сквернословия, – …штукой в руках?

– Боишься надорваться? – съехидничала мать. – Я специально приготовила три халата, чтобы ты их разом забрал, повесил в шкаф и менял по мере необходимости. А грязные можешь привозить в сумке. Так что с чехлом в руках тебе придется ездить нечасто – раз в неделю или даже в две, если ты будешь аккуратен. А колпаки аккуратно положишь в сумку, вместе со своей «пижамой»…

– Колпаки ты тоже накрахмалила? – ахнул Данилов, представляя себя в высоком накрахмаленном белом колпаке.

– Да, конечно. Глупо было бы накрахмалить халаты и забыть про колпаки. Сейчас принесу…

– Мам, ну я же не повар, чтобы разгуливать в стоячем колпаке!

– Правильно, Володя, ты не повар. Ты – врач! И должен выглядеть представительно! Повару, по большому счету, все равно, как он выглядит, потому что он стоит у плиты и к клиентам не выходит. А ты – врач!

«Когда же она научится произносить это слово обычным голосом и без этого своего придыхания?» – с тоской подумал Данилов.

– Ты должен сразу же, с первого взгляда внушать своим пациентам уверенность, располагать к себе! А первое, что бросается в глаза, – это то, как одет человек! По внешнему виду складывается первое впечатление о человеке, ведь недаром говорят, что…

– По одежке встречают…

– Вот именно! Неужели тебе безразлично, что о тебе будут думать твои первые пациенты? – Светлана Викторовна картинно закатила глаза и покачала головой, словно осуждая сыновнее легкомыслие. – Колпаки тоже уберешь в свой шкаф…

– Первое! – Данилов понял, что или он немедленно внесет ясность, или же завтра станет посмешищем в глазах своих случайных попутчиков. – Моим пациентам должно быть безразлично, как я выгляжу, потому что я, позволь напомнить, специализируюсь по анестезиологии и реаниматологии, а не по дерматовенерологии!

– Но родственникам…

– Перебьются! Второе – куда я дену три халата, три колпака?..

– Разве тебе не выделят персональный шкаф для одежды? Ты же уже – врач!

– Мама, я тебя умоляю! – взвыл Данилов, хватаясь за голову. – Какой – такой персональный шкаф? Ты еще скажи – кабинет! Я что – профессор? В лучшем случае мне выделят крючок, на который можно будет повесить халат. И то – один на троих!

– Ты неисправим! – обиделась мать и повесила чехол обратно. – Поступай как знаешь! Ходи в мятом грязном халате, пусть все думают, что ты санитар!..

Когда мать вышла из комнаты, Данилов снова заглянул в шкаф и облегченно вздохнул – два комплекта хирургической формы, на медицинском жаргоне называемые «пижамами», висели ненакрахмаленными.

К ужину мать сменила гнев на милость. Приготовила любимые сыном свиные отбивные на косточке с «вредной» картошкой фри на гарнир, а после ужина торжественно вручила осоловевшему от обжорства сыну подарок – стетоскоп с двойной системой трубок.

– Спасибо, мам! – Стетоскоп Данилову понравился. Тяжеловат немного, что есть, то есть, но зато весь такой респектабельный. – Я давно мечтал о таком!

– Знаешь, я никак не могу привыкнуть к тому, что мой сын – врач! – Глаза Светланы Викторовны повлажнели. – Я ж тебя еще…

– Вот таким помнишь! – Данилов слегка развел в сторону ладони, показывая, каким именно его помнит мать. – Только я пока еще не совсем врач. Я – интерн. Дипломированный безответственный врач.

– Ну, уж кого-кого, а тебя-то безответственным не назовешь…

– Это шутка такая, потому что интерн практически ни за что не отвечает.

* * *

– …Я хочу предупредить вас сразу – не надо думать, что вы ни за что не отвечаете, и не надо настраиваться на годичный отдых от учебы! А то, знаете ли, бытуют поначалу среди интернов такие тенденции. Совершенно, надо сказать, необоснованные. Во-первых, ни за что не отвечают студенты. Им – да, случись что, как с гуся вода. А с вас спрос, как со всех врачей! Дипломы у вас есть? Значит все, что положено, должны знать и делать должны все, как положено! Это – работа, а не учеба! Вы приняты на ставки, о чем внесены записи в ваши трудовые книжки, с каждым из вас заключен срочный трудовой договор, и вы будете получать заработную плату, а не стипендию… – Заведующий анестезиологическим отделением Тарабарин, как и положено руководителю интернов, начал с укрепления дисциплины.

– Короче говоря, прогулял – представь больничный! – прокомментировал высокий, тощий и носатый парень, буйные кудри которого были не в состоянии спокойно лежать под колпаком.

– Вот именно! – согласился Тарабарин. – Или же получай все, что полагается за прогул, вплоть до отчисления из интернатуры. Этот год видится мне непростым, интернов набрали больше обычного…

– А вам как за нас платят? – поинтересовался носатый. – Поголовно?

– Руководителям интернатуры платят не совсем «поголовно», как вы… – Тарабарин заглянул в лежащий перед ним список, – Абгарян, изволили выразиться. Но градация, разумеется есть. Поскольку вас у меня десять человек, то ежемесячно я стану получать по максимуму. Аж тридцать процентов доплаты! Это не деньги, как вы сами понимаете, так что берегите меня и попусту старайтесь не напрягать. Тогда и я стану относиться к вам по-человечески. Что такое «не напрягать», все понимают?

Интерны нестройно покивали.

– Вот и хорошо, – констатировал Тарабарин. – Тогда давайте знакомиться…

После того, как каждый из интернов встал и вкратце рассказал о себе, Тарабарин сказал:

– Каждому из вас полагается два дежурства в месяц. По желанию можно и больше, но два – это обязанность. По субботам и воскресеньям я вас ставить не буду, только в будние дни. Это вам такой бонус. На дежурствах советую не спать и не валять дурака, а учиться. Смотреть, вникать, пробовать что-то делать самостоятельно. Короче – быть активными. Год пройдет быстро, вы оглянуться не успеете, как выйдете отсюда, и если будете валять дурака, то дураками отсюда и выйдете. Оно вам надо?

Интерны покачали головами – не надо, мол.

– Обычно график дежурств составляется заранее, – продолжил Тарабарин, – но август – наш первый месяц, поэтому я «раскидаю» вас прямо сейчас. На завтрашний день есть желающие?

Желающих не было.

– Тогда пойдем по списку. Начнем с мужчин. Завтра у нас дежурят… Абгарян и Данилов. Абгарян в анестезиологии, Данилов – в хирургической реанимации.

– А вместе нельзя? – спросил Абгарян.

– Вместе – нельзя. Два интерна – это слишком большое испытание для дежурной бригады…

* * *

Дежурная бригада – врач и две медсестры – стояли возле двух составленных боками столов, изображавших сестринский пост. При появлении интерна Данилова никто особой радости не выказал. Данилов не удивился. Он привык за время учебы к тому, что ни в одной больнице, ни в одном отделении студентов не встречают с распростертыми объятиями. Видимо, точно так же относятся и к интернам…

– Мало того, что один на отделение дежуришь, так еще интерна прислали, – проворчал себе под нос дежурный реаниматолог.

– Лишний человек никогда не помешает, Владислав Алексеевич, – сказала одна из медсестер, полная брюнетка, немного косящая левым глазом. – Хоть перевернуть и переложить поможет, и то хорошо.

Ее напарница, худая, рыжеватая и помоложе, презрительно фыркнула и спросила:

– Обмороками не страдаете, доктор? Крови не боитесь?

– Нет, – сухо ответил разом на оба вопроса Данилов и, не утерпев, поинтересовался: – А что так сразу и про обмороки?

– Ничего. – Медсестра, против ожидания, не смутилась. – Разве и спросить нельзя?

Данилов промолчал. «Сейчас пошлют в лабораторию за анализами, а на обратном пути попросят каталку из приемного отделения привезти», – подумал он.

– У нас тут, доктор, не розарий, – примиряюще сказала брюнетка, – чувствуете, как пахнет? Три вокзала недалеко, а оттуда кого только не везут…

– Могли бы для бомжей отдельную больницу отвести! – взвился врач. – Это же черт-те что…

– Нашу бы и отвели, – поддела худая, усаживаясь за один из столов и придвигая к себе стопку листов назначений. – Чтоб с трех вокзалов далеко не возить…

– Тогда бы я здесь и дня бы не остался! – отрезал врач. – Пошли, коллега, сделаем обход, заодно и потренируетесь дневники писать. Знаете, как в реанимации дневники пишут?

– Знаю, – кивнул Данилов. – Жалобы, основные показатели, динамика. И так каждые…

– Вас как зовут? – перебил его врач.

– Владимир, – машинально ответил Данилов и тут же поправился: – Владимир Александрович.

– А я – Владислав Алексеевич, – представился врач, но руки не подал. – Коренной москвич в шестом поколении, между прочим. А занимаюсь здесь хрен знает чем, бомжей вокзальных лечу. Их сегодня целых четверо.

Данилов потянулся к лежавшим на столе историям болезни, чтобы взять их с собой на обход, но Владислав Алексеевич мотнул головой – обойдемся мол.

Обход был скорым, как и полагается текущему обходу в реанимации. Пациенты с утра осмотрены, полечены, назначения сделаны, далее по дежурству внимание уделяется тем, кому стало хуже. А стабильные как лежали себе, так и лежат, на то они и стабильные. Владислав Алексеевич задержался немного возле мужчины, прооперированного сегодня по поводу аппендицита, осложнившегося перфорацией аппендикса и перитонитом, удовлетворенно хмыкнул и пошел дальше.

Через двадцать минут они уже сидели в ординаторской.

– Списывайте, доктор, у всех предыдущие дневники, – распорядился Владислав Алексеевич. – А я пока чай заварю. Чай пьете?

– Спасибо, не надо, – отказался Данилов.

Он начал писать дневники и попутно слушать Владислава Алексеевича, который оказался не только москвичом в шестом поколении, но и врачом в третьем, чем несказанно гордился.

– Дед мой одно время, еще при Хрущеве, был начмедом Первой градской, а отец двадцать лет руководил Истринской районной больницей…

Данилов писал и слушал, даже время от времени из вежливости кивал головой. Закончив с дневниками, он дождался паузы в монологе Владислава Алексеевича и спросил:

– Что-то еще надо делать?

– Пока нет, – ответил тот. – Можете отдыхать.

Отдыхать не хотелось, да и как отдыхать – сидеть и тупо смотреть перед собой? Данилов взял одну из историй болезни и углубился в чтение. «Хоть бы привезли кого, – подумал он. – Или перевели бы…» Если выпало тебе дежурить в компании не очень приятного напарника, то лучше уж заниматься делом. Так время идет быстрее.

Провидение сжалилось над Даниловым – минут через пятнадцать послышался шум каталки и громкие мужские голоса.

– Как прорвало сегодня – везут и везут, – вздохнул, вставая, Владислав Алексеевич. – Уже пятый, или нет – шестой…

Бригада «скорой помощи» привезла мужчину средних лет с проникающим ножевым ранением брюшной полости. Крайне тяжелое состояние – давление чуть ли не по нулям, пульс нитевидный, дыхание периодическое, по Чейн-Стоксу¹… Выражаясь бытовым языком – не жилец. Оперировать такого пациента не возьмется ни один хирург, поскольку «оперировать» в данном случае будет означать «зарезать». Сначала надо стабилизировать пациента, чтобы можно было надеяться на то, что он переживет операцию.

* * *

Переложили с каталки на койку, подключили к монитору и к аппарату искусственной вентиляции легких, подсоединили к подключичному катетеру, который поставила «скорая», новую «банку» с полиглюкином, вкололи, что положено… Данилов помогал раздевать пациента, набирал в шприцы растворы, вызвал по местному телефону на срочную консультацию хирурга (оперировать – не оперировать, а проконсультировать, пока пациент еще жив, изволь; чтобы потом никто не придирался – «как это так – хирургу не показали?»).

– Лариса, определи группу! – распорядился Владислав Алексеевич.

– Сейчас!

В подключичный катетер, куда капал полиглюкин, Лариса соваться не стала – взяла несколько кубиков крови из локтевой вены. Данилов оценил ее мастерство – ткнула иголкой не примериваясь и в точности попала куда следует. Есть, чему поучиться, определенно есть.

Пришел хирург. Бегло осмотрел пациента, поглядел задумчиво на экран монитора и начал перешептываться с Владиславом Алексеевичем.

– Владислав Алексеевич, идите посмотрите, – позвала от поста Лариса.

– Доктор, взгляните на тарелочку, – попросил Данилова Владислав Алексеевич. – Справитесь?

– Конечно. – Данилов даже немного обиделся. Как можно задавать врачу подобный вопрос?

На специальной белой тарелке – два ряда капель. Стандартные сыворотки крови разных групп (в каждом из рядов сыворотка иной серии – так надежнее), смешанные с каплей крови пациента, расположены согласно номерам, написанным химическим карандашом. По тому, где именно произошла агглютинация (склеивание) эритроцитов, а склеиваются эритроциты разных групп, определяется группа исследуемой крови.

Лариса не понесла тарелку к койке, потому что на посту, под ярким светом настольной лампы, было удобнее оценивать результат.

– Вторая, – сказал Данилов, внимательно рассмотрев тарелку.

Смеси сывороток первой и третьей групп с кровью пациента выглядели «зернистыми», произошла агглютинация, сыворотка второй группы, смешавшись с каплей крови, агглютинации не вызвала.

– Вторая, – согласилась с ним Лариса.

Данилов взял историю болезни пациента и сделал отметку на титульном листе.

– Лучше бы карандашом, – сказала Лариса. – Ручкой пишем, когда из лаборатории подтверждение приходит. Ладно, ничего…

Вскоре мужчину с ножевым ранением увезли в операционную.

– Пойдемте на вечерний обход, – пригласил Владислав Алексеевич.

Этот обход получился более продолжительным, чем предыдущий.

– Закон такой, – делился секретами мастерства дежурный реаниматолог, – кто хорошо работает, тот долго спит. Бывают, конечно, исключения – и «скорая» везет, и больные «ухудшаются», но я веду к тому, что не стоит откладывать на ночь то, что можно сделать вечером…

Данилов слушал и мотал на ус.

– …Проверить катетеры и электроды, оценить показатели – не начал ли херовиться наш клиент, короче говоря – убедиться, что все путем.

Владислав Алексеевич внимательно посмотрел на Данилова и, понизив громкость, сказал:

– Тут еще много значит – какие у тебя в смену сестры. Попадаются откровенные пофигистки – ночью монитор запищит, так они его спокойно выключат, чтобы спать не мешал. Утром встаешь, что называется, «к холодным ногам» и описываешь смерть… Что – не верится? Я с такими стараюсь вообще не дежурить…

– Но в реанимации, вообще-то, дежурства без права сна… – вырвалось у Данилова.

– Умный очень? – окрысился Владислав Алексеевич. – Ну-ну Поначалу все такие умные. А как сам начнешь работать на двух работах, а в редкие часы отдыха алконавтов из запоя выводить, так сразу по-другому запоешь!

Больше Данилова никаким «мудростям» не учили. Сам виноват – не оправдал доверия.

Закончив обход, Владислав Алексеевич сказал, обращаясь не к Данилову, а куда-то в пространство:

– Дневники лучше писать на посту. Я прилягу отдохнуть в ординаторской.

Данилову было, как говорится, параллельно – где писать дневники. На посту так на посту. Так даже лучше – и биографию дежурного реаниматолога не слушать и, вообще, приятно находиться в реанимационном зале, в полной готовности оказать помощь, если что… Это уже не учеба, это – работа…

Забрав из ординаторской истории болезни, Данилов подошел к посту и начал озираться в поисках свободного стула.

– Садитесь, доктор, – Лариса встала, – в ногах правды нет.

– А вы? – замялся Данилов.

– А мне надо кое-что спросить у Владислава Алексеевича, – ответила Лариса и направилась в ординаторскую.

Данилов сел на освободившийся стул и открыл первую из историй.

– Не торопитесь, доктор, – сказала другая медсестра. – До утра вас никто отсюда не попросит. Можете даже вздремнуть – уж чему-чему, а спать сидя вы должны были научиться?

Данилов издал невнятный звук, могущий с равным успехом означать и «да» и «нет».

– Вот освоитесь и тоже пассию себе заведете, – как ни в чем не бывало продолжила медсестра. – Чтобы не скучно было дежурить. Только не увлекайтесь, потому что любовь на работе чревата осложнениями…

От смущения Данилов слегка покраснел.

– Все наспех, по-быстрому, пока не помешали, – продолжала медсестра, – вот «спусковой крючок» и слабеет… не успеешь вставить, как уже кончил. А эту привычку перебороть очень трудно… Ох, доктор, да я вас в краску вогнала своими пикантными подробностями. Извините, не буду мешать. Если что – я здесь.

Медсестра скрылась за ближайшей к посту дверью, на которой висела табличка «Сестринская».

Данилов остался дежурить в одиночестве. Несколько минут он сидел молча, прислушиваясь к своим ощущениям, а затем начал быстро писать дневники. Когда закончил, встал и обошел реанимационный зал, желая убедиться, что все в порядке.

Все и было в порядке ровно настолько, насколько это может быть в реанимационном отделении – пациенты хоть и тяжелые, но стабильные, лежат спокойно, проблем не создают.

Данилов выглянул в окно – пейзаж полностью соответствовал описанному Блоком. «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет». Только аптека была не «торговая», а местная – больничный склад медикаментов. Данилов припомнил, как там было у Блока дальше:

 
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь,
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
 

«Все повторится – это плохо, – подумал Данилов. – А если без школы и института, то это нормально. Чтобы сразу врачом».

От воспоминаний о институте по телу пробежали мурашки. Бр-р-р! Только на шестом курсе удалось нормально, по-человечески, отметить Новый год. А то все в обнимку с учебником – то дифференцированный зачет третьего января, то экзамен. Как оно вам – под бой курантов атлас нормальной анатомии листать или учебник по гистологии? Ужас, да и только. Одноклассники, поступившие в МГУ или ту же Бауманку, привычно жаловались на то, что учиться-де трудно, задают много, спрашивают строго, но это они медицинского вуза не пробовали. С его-то зубрежкой! Это только принято считать, что природа все устроила логично. Какая там логика – в человеческом-то организме? Логика там и не ночевала, потому как зная одно, другое логически сроду не выведешь. Только зубрить и запоминать, запоминать и зубрить дальше. Сначала кажется, что после экзамена все немедленно забывается, но при случае убеждаешься, что это не так. В нужный момент из копилки памяти извлекаются соответствующие знания.

«Ладно, все уже в прошлом, – напомнил себе Данилов. – Теперь раз в пять лет подтверждать свой статус, да если будет охота – один раз кандидатский минимум сдать. Это пустяки!»

Действительно – пустяки, тем более, что сдавать кандидатский минимум совсем не тянуло. Несмотря на то, что мать была убеждена в обратном. По ее мнению, раз уж сын стал врачом, то непременно должен пойти дальше и дорасти до профессора. И не абы какого, а маститого – со своей кафедрой, со своей клиникой и, как следствие, – с высоким уровнем жизни. Данилов не имел ничего против высокого уровня жизни, но в науку его не тянуло. То ли склад ума не тот, то ли характер неподходящий.

Данилов походил еще немного по реанимационному залу, а затем, слегка разочарованный тем, что нечем заняться, сел за стол и, подперев голову рукой, задумался о своих перспективах. Перспективы выходили какие-то неясные, туманные, возможно от того, что зверски хотелось спать.

Скрипнула дверь ординаторской.

– Сидишь, – констатировал Владислав Алексеевич. – А Райка где? Спит?

Было несложно догадаться, что Райкой звали полную брюнетку.

– Спит, наверное, – ответил Данилов.

– Если что – зови! – разрешил Владислав Алексеевич. – Только помни – с родственниками в контакт не вступать, на вопросы не отвечать, никому ничего не передавать! Ясно?

– Слушаюсь, сэр! – вставать навытяжку и щелкать каблуками Данилову не хотелось, тем более, что у кроссовок и но сработало и так – Владислав Алексеевич намек понял.

– Мы здесь привыкли по-свойски общаться, без реверансов, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Ничего личного. Просто привычка такая.

– Я понимаю, – ответил Данилов и благородно добавил: – Все нормально.

Владислав Алексеевич скрылся за дверью так резво, словно его втянула внутрь невидимая рука. Впрочем, не исключено, что так оно и было.

Данилов сам не заметил, как заснул. Спать пришлось недолго – сначала запищал один из мониторов, затем – другой, а там и прооперированного мужика с ножевым ранением брюшной полости привезли, затем «скорая» по какой-то неведомой дури привезла парня с некупируемым носовым кровотечением, и Владислав Алексеевич долго препирался с бригадой.

– Куда вы его, нахрен, привезли? – вопрошал он. – Вы что, не знаете, что у нас нет ЛОР-отделения? Первый раз замужем, да?

– А что вы на нас бочку катите? – не менее экспансивно оборонялся врач «скорой помощи». – Мы что – сами решаем, кого куда везти? На Центре сказали – вези в сто тридцать третью, мы и привезли. Распишитесь, пожалуйста!

– И не подумаю! Запрашивайте место по новой…

– Хорошо, я запрошу! – наконец сказал врач «скорой помощи». – Но о вашем поведении я тоже сообщу. Как ваша фамилия?

– Для тех, кто не умеет читать, – Владислав Алексеевич ткнул пальцем в бейдж, висевший у него на груди, – сообщаю, что моя фамилия Кочерыгин! Кочерыгин вэ а!

Пациент, носовая полость которого была полностью затампонирована, флегматично лежал на каталке, дышал ртом и смотрел в потолок, изображая полную покорность судьбе. После переговоров с Центром «скорая» уехала вместе с пациентом.

– Цирк! – воскликнул Владислав Алексеевич и пригласил Данилова на утренний обход.

– Как впечатления от дежурства?

– Нормально, – ответил Данилов.

Что еще можно было ответить?

– Самому-то что больше нравится – за ногу с того света вытаскивать или наркоз давать?

– Трудно сказать, – пожал плечами Данилов. – Я же пока только начинаю.

– Лучше всего, – Владислав Алексеевич даже остановился, подчеркивая тем самым важность того, что готовился сказать, – хорошенько подумать и свалить в какую-то другую специальность. Туда, где легче работается и больше зарабатывается. Потому что ни на наркозах, ни тем более на вот этом, – последовал кивок в сторону ближайшей койки, – не озолотишься. Надо выводить алкашей из запоев, лечить трипперы или увеличивать сиськи и уменьшать носы. А здесь…

Советы подобного рода скорее веселили Данилова, нежели раздражали.

– Что ж вы сами тут работаете? – спросил он.

– Вот, не подумал в свое время, – вздохнул Владислав Алексеевич. – А теперь уже поздно, да и привык я. Но если бы мог начать жизнь заново, то… наверное, в экономисты бы пошел. Ладно, продолжим…

«Продолжим» относилось не к дискуссии, а к обходу..

– Как прошло твое первое дежурство? – спросила Светлана Викторовна, стоило только сыну войти.

– Все хорошо, – ответил Данилов. – Старшие товарищи щедро делились со мной опытом, мне доверили такое важное дело, как написание дневников в историях, и вообще…

– А чего ты хотел?

– Сейчас я хочу есть и спать. С одинаковой силой, то есть зверски.

Есть, как ни странно, хотелось все-таки больше. Сил хватило не только на большую тарелку борща, но и на макароны по-флотски.

– А теперь – баиньки.

Данилов собрал волю в кулак и встал из-за стола, хотя больше всего ему хотелось отодвинуть пустую тарелку в сторону, положить голову на стол (какая подушка? Тому, кто по-настоящему хочет спать, подушка только мешает!) и заснуть.

– Когда тебя завтра будить? – спросила мать.

– Завтра же суббота, – напомнил Данилов. – Так что я проснусь сам. Ну что – можно сказать, что первая неделя интернатуры осталась позади.

– Мои поздравления, – улыбнулась Светлана Викторовна…

Понедельник начался нехорошо – с особого взгляда Тарабарина. Буквально наткнувшись на этот взгляд, Данилов понял, что последует дальше, и не ошибся.

– К вам есть разговор, Владимир Александрович. Приватный. Прямо сейчас.

Идя за Тарабариным и глядя на его широкую спину, Данилов перебрал в уме всю прошлую неделю, но ничего такого, что может вызвать приватный разговор с руководителем интернатуры, так и не вспомнил. Совсем ничего. Интерн Данилов был безгрешен, и потому он решил, что скорее всего сейчас ему будет сделано какое-то предложение срочного порядка. Срочно написать какой-нибудь доклад, съездить на конференцию интернов куда-нибудь в Вышний Устюг или Усть-Урюпинск или же принять участие в ежегодном марафоне, проходящем в День города. Поддержать, так сказать, спортивную честь больницы…

Идти было недалеко, поэтому и гадать пришлось недолго.

– Владимир Александрович, во время вашего дежурства вы занимались определением группы крови у кого-либо из пациентов?

Взгляд Тарабарина по-прежнему оставался строгим, колючим. Хорошо еще, что сесть на стул предложил.

– Занимался. – Перед глазами Данилова сразу же возникла тарелка с каплями. – У одного.

– Фамилию помните?

– Подколядин, кажется.

– Все верно. И какую же вы определили группу?

– Вторую.

– Точно помните?

– Совершенно точно.

– Владимир Александрович, – Тарабарин поерзал в кресле, – вы простите меня за такой вопрос, но не могли бы рассказать мне, как определяется группа крови при помощи стандартных изогемагглютинирующих сывороток?

Данилова вопрос покоробил, но что поделать – пришлось рассказать методику.

– Верно излагаете, – сказал Тарабарин. – Только вот с группой у вас ошибка вышла. Там третья группа, резус-отрицательная. Все бы могло обойтись, если б до получения лабораторного подтверждения один не в меру ретивый реаниматолог в рамках подготовки к повторной операции не вздумал бы переливать вашему Подколядину эритроцитарную массу.

– Он жив?

– Жив, но сами понимаете, внутрисосудистый гемолиз здоровья ему не прибавил. Дело было в пятницу. В субботу начмед имела разговор с Кочерыгиным, а точнее – имела самого Кочерыгина во всех мыслимых и немыслимых позициях. А он рассказал, что поручил сделать это вам, и теперь, конечно, о своей опрометчивости сожалеет. Отвечать, конечно, будет он и только он, но… м-м-м… как-то не так вы начали свою специализацию, Владимир Александрович.

От волнения Данилов не сразу вспомнил имя и отчество Тарабарина.

– Виталий Мартынович, была вторая группа. Спросите у медсестры Ларисы, она подтвердит. Она тоже посмотрела и согласилась, что да – вторая.

– Спрашивали, она сказала, что вы посмотрели на результат, записали его в историю, и только.

– Давайте спросим еще раз! Вместе! Пусть она вспомнит!

– Сегодня в три часа всех причастных ждет у себя главный врач. Будет предварительный административный разбор. В узком кругу. Я просто хотел для себя разобраться… составить, так сказать, впечатление.

– Делайте, что хотите, думайте, что хотите, но была вторая группа.

– Я понял. – Взгляд Тарабарина слегка потеплел. – Методику, во всяком случае, вы знаете.

– Лариса подтвердит… – начал Данилов, но руководитель не дал ему договорить.

– Ничего она не подтвердит, даже, если допустить, что ей есть что подтверждать. Или ошиблись вы, или она перепутала сыворотки, вторую с третьей. Третьего варианта быть не может. Так что не надейтесь на то, что Лариса вспомнит. Вспомнит, да вот захочет ли сказать? А теперь идите, жду вас здесь без четверти три. К главному врачу у нас опаздывать не принято…

В коридоре Данилов просчитал ситуацию. Пациент остался жив – это плюс. Последствия грозят дежурному врачу – это с одной стороны вроде как плюс, если посмотреть с позиции шкурника, а с другой – большой минус. Ему, доктору Данилову. Как человеку поверхностному и легкомысленному.

Но сам он знает, что не ошибся – и это плюс, который перевесит любое количество минусов. Правда, только в его собственных глазах. Остальным ничего не докажешь, если, конечно, сама медсестра Лариса не признается в своей ошибке. А пойдет ли она на это, особенно с учетом ее служебного, а может, и не только служебного романа с доктором Кочерыгиным? Навряд ли – свалит все на него, «тупого» интерна.

Идиотская, какая-то театральная или киношная ситуация. Там по законам жанра или кто-то из пациентов вспомнил бы, что медсестра говорила о «второй» группе крови, или она бы разнервничалась и проговорилась…

В конце концов, Данилов пришел к выводу, что ничего изменить он не в силах. Расскажет, конечно, у главного врача, как что было, и получит то, что ему «выдадут». Прошла всего неделя интернатуры, впереди еще будет пятьдесят одна… нет, четыре отпускные недели надо отнять, впереди еще сорок семь недель. Достаточно времени для того, чтобы исправить впечатление о себе.

Мышление странным образом раздвоилось: с одной стороны, Данилов добросовестно вникал в особенности подготовки пациента к анестезии в зависимости от исходного заболевания и тяжести состояния, с другой же – какой-то участок мозга искал выход из тупика.

Коллеги-интерны поглядывали на Данилова сочувственно, но со словами утешения и ободрения не лезли. И на том спасибо.

* * *

Главный врач был новым, назначенным всего три месяца назад, и оттого демократичным и либеральным. Не огрубел еще душой на своем посту, не привык к тому, что начальству все врут, а если кто не врет, то и всей правды никогда не скажет. Внешне он произвел на Данилова благоприятное впечатление – подтянутый, спортивный мужчина лет пятидесяти, умные глаза под стеклами очков, довольно приветливая улыбка. Правда, про таких людей еще говорят: «мягко стелет, да жестко спать».

На «разборе полетов» помимо главного врача, Тарабарина и непосредственных участников событий – Данилова, Кочерыгина и Ларисы – присутствовало еще человек семь или восемь, в которых без труда угадывались представители больничной администрации. В большом кабинете главного врача все расселись вольготно, еще и свободные стулья остались.