Kitobni o'qish: «Доктор Данилов в тюремной больнице»

Автор благодарит всех, кто помогал ему в работе над этой книгой, и сожалеет о том, что консультанты, по каким-то своим соображениям, предпочли, чтобы их имена не были названы. Это их выбор, их решение, и ничего с этим поделать нельзя, хотя, конечно, жаль, потому что родина должна знать своих героев. Если не в лицо, то хотя бы по именам…

Имена и место действия вымышлены. События – реальны. «И всюду звук, и всюду свет, и всем мирам одно начало…» – писал Алексей Николаевич Толстой. И по ту, и по эту стороны колючей проволоки живут люди. Уникальные неповторимые Божьи создания.

 
А мы живем в мертвящей пустоте, —
Попробуй, надави – так брызнет гноем…
И страх мертвящий заглушаем воем,
И вечно первые, и люди, что в хвосте.
 

Владимир Высоцкий. «А мы живем в мертвящей пустоте…»

Единственный защитник заключенного, реальный его защитник – лагерный врач. Власть у него очень большая, ибо никто из лагерного начальства не мог контролировать действия специалиста. Если врач давал неверное, недобросовестное заключение, определить это мог только медицинский работник высшего или равного ранга – опять же специалист. Почти всегда лагерные начальники были во вражде со своими медиками – сама работа разводила их в разные стороны…

Варлам Шаламов. «Красный крест»

Глава первая
И сталью лязгнут крепкие засовы…

– Привет! Вот уж не ожидал тебя увидеть!

Бывший сосед Данилова по общежитию фельдшер Конончук постригся, и теперь вместо длинного конского хвоста на голове его щетинился короткий ежик. По мнению Данилова, Конончук от этого только выиграл, стал выглядеть лет на пять моложе. И одеваться бывший сосед стал иначе. Рокерскую косуху с цепями и кожаные штаны сменили джинсовый костюм, черную рубашку – синяя в клеточку. Куда-то исчез металлический перстень с черепом. От прежнего Конончука остались только высокие ботинки, в просторечии именуемые «гадами». Им изменить он был не в силах.

– Здравствуй, Костя! – Данилов пожал протянутую руку, отступил на шаг, чтобы лучше рассмотреть обновленного Конончука. – Однако ты кардинально сменил имидж. Что так? Надоело?

– Почему кардинально? – удивился тот. – Чоботы же остались!

Конончук родился и вырос в Крыму. По-русски он говорил чисто, но иногда, под настроение, вставлял в свою речь отдельные украинские слова.

– Чоботы твои еще разглядеть надо, а так, если бы ты меня не окликнул, я бы мимо прошел, – признался Данилов.

– А я смотрю – неужели Вова?! Да еще с сумками! Ты что, решил вернуться?

– Да так вот вышло… – Данилов запнулся на полуслове. – В общем, да.

– Вышло так вышло, – Конончук забрал у Данилова одну из сумок. – Пойдем, провожу тебя до общаги, заодно и новости расскажу.

– Да я и сам дойду, – смутился Данилов и попытался забрать сумку обратно. – Зачем тебе свои планы ломать? Ступай, куда шел.

– Какие там планы! – Конончук махнул свободной рукой. – От нечего делать решил в выходной день в Тверь съездить, проветриться, на людей посмотреть и себя показать.

– Ну, и поезжай…

– Электричку я все равно пропустил, следующая теперь будет после перерыва, так что дружно топаем в общагу.

– Лучше возьмем машину, – решил Данилов. – Чего переться с сумками-то.

Водители, ждавшие пассажиров на площади у станции «Монаково» (некоторые местные жители гордо называли ее привокзальной), долго спорили, решая, кому везти пассажиров.

Наконец от группы отделился лысый веснушчатый толстяк и быстрым шагом устремился к красной «шестерке», стоявшей с краю в разномастной автомобильной шеренге.

– В багажнике нет места, – предупредил водитель, нажимая кнопку на брелке сигнализации.

– Нет так нет, – Данилов сел впереди, а Конончук – на заднее сиденье, рядом с сумками.

Ехали молча, слушали радио «Шансон». «Манит, манит, манит карусель, // В путешествие по замкнутому кругу, // Дарит, дарит, дарит карусель, // То надежду, то досадную разлуку», – жаловалась Любовь Успенская. Данилов подумал, что эта песня как нельзя лучше подходит к его нынешней жизни. Карусель, замкнутый круг, надежды пополам с досадной разлукой.

– Может, вас подождать? – с надеждой спросил водитель, остановив машину напротив входа в общежитие.

– Спасибо, не надо, – обломал его Данилов.

– Народ беднеет, бензин дорожает, как жить? – проворчал водитель.

– Покупать лошадь и на ней ездить! – посоветовал Конончук, вытаскивая сумки из салона. – А навоз можно продавать дачникам.

– Спасибо, я подумаю, – усмехнулся водитель и уехал.

– Видал миндал? – Конончук передал одну из сумок Данилову. – Таксистов развелось больше, чем пассажиров, а маляра или плиточника днем с огнем не найдешь. Конечно, тусоваться на станции, травить анекдоты и пару раз за день съездить куда-то приятнее, чем вкалывать по-настоящему.

– Костя, не задумывайся над глобальными проблемами бытия, – посоветовал Данилов, оглядывая общежитие, в котором ничего не изменилось. – Эти проблемы неразрешимы. Мне иногда кажется, что мир вообще состоит из таксистов с охранниками и тонкой прослойки еще не определившихся с выбором.

– Надо мне задумываться! Пошли.

За непродолжительное время отсутствия Данилова в общежитии ничего не изменилось. Те же стены, лестница и запахи. Только на конончуковской двери появилась белая табличка: «Остановка "Отдых"».

– Кофе или что покрепче?! – предложил Конончук, отпирая дверь. – У меня, если ты еще не забыл, только растворимый.

– Ничего не надо, спасибо, – отказался Данилов. – Я вообще не хочу задерживаться. Сейчас кое-куда и пойду в больницу.

– Пока ты ходишь, чайник подоспеет, – заметил гостеприимный хозяин, – а под кофе мы с тобой перетрем новости, и тогда уже будешь думать, идти тебе в больницу или нет…

– Тогда просто кофе, без покрепче, – ответил немного заинтригованный Данилов. – Я сейчас…

К его возвращению кофе был готов.

– Будем пить по-аристократически, – сказал Конончук, приглашающе указывая рукою на одно из кресел. – Без конфет и печенья. Кофе, чистый кофе и ничего, кроме кофе. Кстати, на дух не выношу хохлацкое «кава». Поубывав бы. Кава-какава. Б-р-р!

– Главное не угощение, а хорошая компания.

Данилов сел в кресло, взял со стола дымящуюся чашку и посмотрел на Конончука, ожидая обещанных новостей.

– Я, Вова, больше не работаю на «Скорой», – сказал Конончук. – Я теперь фельдшер ФБУ ИК 13/21.

– Расшифруй, пожалуйста, – попросил Данилов.

– Федеральное бюджетное учреждение исправительная колония № 13/21. Я тебе, кажется, рассказывал, что ждал места…

– Рассказывал, – подтвердил Данилов. – В поселке Алешкин Бор, если не ошибаюсь?

– Все верно.

– Значит, дождался. Так вот почему ты постригся и сменил костюмчик!

– Вообще-то меня попросили только подстричься. Костюмчик я сменил по собственной инициативе.

– Почему?

– Образ должен быть гармоничным. С такой унылой стрижкой, – Конончук провел ладонью по темени, – рокерский прикид совершенно не сочетается. Неестественно как-то.

– Согласен, – кивнул Данилов. – И как работа?

– По сравнению с тем, что было на «Скорой» – просто санаторий. Работаю на ставку с четвертью – восемь дежурств в месяц, получаю с учетом надбавок раза в полтора больше прежнего, причем не мотаюсь по всей области, а сижу на месте.

– А контингент не напрягает?

– Наоборот, радует, – улыбнулся Конончук. – Никто не скандалит, не качает права. Чувствую себя белым человеком. Духом воспрял, душой отмяк, короче, все шоколадно.

– Так уж прям все шоколадно, Костя? – усомнился Данилов. – Не могу поверить…

– Нет, кое-какие сложности имеются, – признал Конончук, – не без этого. Спецконтингент, с ним шутки плохи. Но у нас строгий режим, причем сидят те, кто мотает срок по второму или третьему разу, люди серьезные, битые-тертые, не склонные попусту осложнять свою и без того непростую жизнь, а еще у нас строгий хозяин, у которого особо не забалуешь. От начальника многое зависит, сам понимаешь. Рыба недаром с головы тухнет. Работать сложно там, где нет порядка, а там, где он есть, работать можно и нужно. Я доволен. Жалко, что мне сорок лет уже стукнуло, аттестоваться на звание не могу, а то еще больше бы получал, и на пенсию пораньше можно выйти.

– Рад за тебя, – Данилов сделал глоток кофе и удовлетворенно подумал, что главное не в том, какой кофе пить, а сколько его насыпать. – А как тебе удалось остаться в общаге? Договорился с завхозом?

– Литр огненной воды разово плюс ежемесячно деньгами, за сколько договоришься, – Конончук улыбнулся и подмигнул, давая понять, что совсем нетрудно и недорого. – Ванька-встанька – мужик хороший, свойский, всегда войдет в положение, особенно если комнаты свободные есть…

Заместитель главного врача Монаковской ЦРБ по хозяйственным вопросам, которого в глаза величали Иваном Валерьевичем, а за глаза Ванькой-встанькой, относился к тем людям, с которыми нетрудно было поладить. Разумеется, при условии выказывания соответствующего уважения, обычно в размере литра водки или, как вариант, перцовой настойки на меду.

– …А комнат свободных только прибавляется, Вова. Больница начала «рассыпаться», народ бежит, и чем все это закончится, неизвестно. Скорее всего, скоро всех в Тверь будут госпитализировать.

– Нормально, – одобрил Данилов. – Хорошо, хоть Тверь недалеко.

– Да, хоть в этом повезло, – согласился Конончук и многозначительно добавил: – У нас в колонии, кстати говоря, пустует ставка терапевта.

– Спасибо, Костя, но я лучше вернусь в больницу, – мысль о работе на зоне Данилова совершенно не вдохновляла. – Думаю, что главный врач меня возьмет.

– Как бы ему самому скоро не отказали… Ты, наверное, не в курсе того, что у нас творится?

– А что такое?

Будучи в Москве, Данилов совершенно не следил за монаковскими новостями.

– Все сыпется, Вова. У нас недавно арестовали главу районной администрации, около недели после твоего отъезда. С шумом, с помпой, напоказ: статьи в газетах, сюжеты в тверских телевизионных новостях, чтобы было ясно, что сухим из воды, как раньше, он уже не выйдет.

– А за что арестовали?

– За сущие пустяки, – ухмыльнулся Конончук, – запросил с какого-то бизнесмена полтора миллиона евро за оформление в собственность небольшого земельного участка в десять гектаров. Мелочовка!

– Действительно, ерунда, – подыграл Данилов. – Преступление – когда врач за пятьсот рублей больничный выдает, а землю за взятку – это рабочие моменты.

– Но тем не менее…

Конончук подул на свой кофе, сделал большой глоток и зажмурился от удовольствия.

– А главный врач тоже замешан в этой истории? – спросил Данилов.

– Нет, – покачал головой Конончук. – Кто ж его пустит к такому смачному пирогу, как распределение земельных участков? Просто из Твери прислали временного исполняющего обязанности главы района, молодого и очень прыткого человека. Ему надо срочно нарыть как можно больше косяков прежнего руководства и показательно их искоренить, чтобы доказать всем свою состоятельность и пригодность к руководящей работе. А в нашей ЦРБ, как ты понимаешь, много чего можно накопать, поле непаханое… Сейчас там идет какая-то комплексная проверка, причем из Твери. Улавливаешь суть?

Данилов кивнул.

– Обстановочка – врагу не пожелаешь. Можно сказать, что средняя температура по больнице перевалила за сорок два градуса. Масла в огонь добавляет зам по медицинской части, которая то ли с перепугу, то ли желая выдвинуться, начала давать сотрудникам выговоры налево и направо. Народ, естественно, обижается и подает заявления по собственному желанию. Так что ты сперва пообщайся с народом, оцени обстановку, а потом уже иди к главному на работу проситься…

Данилов задумался. Конончук не имел склонности к преувеличениям и пустозвонству. Если все так, как он говорит, то впору возвращаться в Москву или же…

– Ты сказал, что в твоей конторе есть ставка терапевта. А анестезиолог-реаниматолог случайно не требуется?

– Нет, нам по штатному расписанию анестезиолога-реаниматолога не положено. При медчасти всего пятнадцать терапевтических коек, хирургия только амбулаторная, все сложное отправляем в Торжок, в областную больницу нашего управления. Но кто тебе мешает устроиться терапевтом? Работа нормальная – без дежурств, с двумя выходными в неделю, денег больше, чем в ЦРБ…

– Но я ведь не терапевт, у меня интернатура по АИР (АИР – анестезиология и реаниматология)…

– Это не помеха, Вова, – перебил Конончук. – У нас своя система, на многие вещи смотрят проще.

– До такой степени? – не поверил Данилов. – Ты не преувеличиваешь?

– Вова, я завтра выхожу на сутки и могу утром взять тебя с собой, – предложил Конончук. – Посмотришь своими глазами на нашу, как ты выражаешься, контору, пока только снаружи, побеседуешь с моей начальницей, а там решишь. В ЦРБ и завтра можно устроиться, один день ничего не меняет, не так ли?

– Верно, – согласился Данилов.

– Переночевать можешь у меня, – предложил Конончук, – а завтра поймешь, как тебе надо устраиваться в общагу – официально или неофициально.

Данилов с сомнением посмотрел на единственную кровать. Других лежанок в комнате Конончука не было.

– Я сегодня ночую не дома, – сказал тот, поняв причину даниловского замешательства. – Так что можешь располагаться со всеми удобствами. Главное, чтобы без четверти семь ты был готов на выход, транспорт ждать не будет…

Данилов решил, что речь шла о рейсовом автобусе, курсировавшем между Монаково и Алешкиным Бором, но транспорт оказался ведомственным – однодверным «пазиком» серо-белого цвета, который в автосалонах поэтично называют цветом белой ночи.

– Мы на полном самообеспечении, – прокомментировал Конончук, пропуская Данилова вперед.

Водитель и шестеро пассажиров (четверо мужчин и две женщины) на появление Данилова никак не отреагировали, а с Конончуком поздоровались – кто кивком, кто за руку. Все, включая водителя, были одеты в гражданское, преимущественно в практичные джинсы. Только одна женщина, на вид лет тридцати, красовалась в брючном костюме горчичного цвета и пронзительно-розовой куртке, которая была распахнута, открывая взорам глубокое декольте, из которого выпирали наружу формы весьма впечатляющего размера.

Данилов и Конончук сели в заднем ряду.

– Прапорщик Света Фроликова, инспектор по проверке и доставке писем, – прошептал Конончук Данилову, указывая глазами на женщину в розовой куртке. – Соблазнительная и неприступная, такую женщину надо покорять, как горную вершину.

– А почему без формы? – спросил Данилов.

– Народ предпочитает не светиться, переодеваются на работе, – пояснил Конончук. – У нас не принято афишировать место работы, да и форма надоедает…

«Пазик» ехал не прямой кружной дорогой, собирая пассажиров в условленных местах. Под конец не осталось сидячих мест, несколько человек ехали стоя. Данилов попытался уступить свое место пожилому мужчине, стоявшему около его сиденья, но тот отказался.

– И так целыми днями сижу, – сказал он. – Надо же когда-то и геморрой проветривать.

– А ты, Алексеич, почаще обходы делай! – посоветовал кто-то из сидевших впереди.

– Не учи ученого, поешь дерьма толченого! – откликнулся мужчина.

«Нравы здесь простые», – отметил в уме Данилов.

С одной стороны, простые нравы – хорошо. С другой стороны, всего должно быть в меру.

Внешне контора оказалась в точности такой же, как и представлял Данилов. Сплошной бетонный забор с пущенной поверху колючей проволокой, сторожевые наблюдательные будки-вышки на металлических ножках, зеленые металлические ворота, рядом трехэтажное здание с зарешеченными окнами… Машина заезжать на территорию колонии не стала, все пассажиры вышли возле двери контрольно-пропускного пункта, слева от ворот.

Сотрудники гуськом потянулись в зеленую металлическую дверь, рядом с которой висела синяя вывеска: «Федеральное бюджетное учреждение исправительная колония № 13/21 УФСИН России по Тверской области».

– Вова, ты погуляй пока полчасика, – сказал Данилову Конончук. – Если кто поинтересуется, что ты тут делаешь, скажи, что ждешь собеседования у начальника медицинской части майора Баклановой. Запомнил?

– Да. А ты уверен, что она меня сразу примет?

– Насчет примет не знаю, – хохотнул Конончук, – это как понравишься, но познакомиться с тобой захочет сразу же. Лариса Алексеевна не любит тянуть волынку, и терапевт ей позарез нужен. Короче, гуляй, а я за тобой выйду. Мобильный включен?

– Да.

Свободное время Данилов посвятил изучению местности: прошелся туда-сюда вдоль забора, оценил разнообразие автопарка на стоянке (от «шестерки» до «паджеро»), нашел неподалеку торговую площадку, образованную четырьмя палатками. Ассортимент был обычным сельповским: сигареты, печенье, чипсы, чай, сахар, вода в бутылках разного объема, элементы питания и т. п., но имелись и свои особенности, обусловленные близостью к зоне. Так, в витрине одной из палаток висели черные семейные трусы, украшенные бумажкой с надписью «Есть все размеры». Картонка в витрине другой палатки сообщала, что «имеются белые простыни и наволочки». Данилов не был знаком с лагерными порядками (разве что по книгам и сериалам), но еще с работы на «Скорой» знал, что на зону разрешено только белое постельное белье, без узоров и цветочков, от фельдшера, сетовавшей на то, что в век всеобщего изобилия она не может найти белые простыни, которые требовались ее брату, отбывавшему срок.

Из-за раннего времени палатки пустовали, только возле одной разгружалась заслуженная, поржавевшая во многих местах белая «четверка».

– Чего надо, брат? – сверкнул золотыми зубами пузатый чернявый мужчина, таскавший коробки из машины в палатку.

– Ничего, я просто гуляю, – ответил Данилов.

– Сегодня санитарный день, брат, – толстяк, как показалось Данилову, был рад отвлечься от своего унылого занятия, – свиданок нет, ни коротких, ни долгих, передачи не берут!

– Спасибо, буду знать, – ответил Данилов.

– Выходит кто-то? – предположил собеседник, расплываясь лицом в улыбке. – А что так рано приехал? Раньше часа все равно не выпустят…

– Я по своему делу.

– А-а, ясно! – Толстяк еще раз сверкнул зубами, заговорщицки подмигнул Данилову и возобновил разгрузку.

Спрашивать, что ему стало понятно, Данилов не стал. Он обошел вокруг палаток и вернулся к воротам, от которых как раз отъезжал пазик, увозивший отработавшую смену.

От ворот, с пригорка, был виден поселок Алешкин Бор, находившийся на расстоянии полутора километров – цепь разномастных одноэтажных домов, за которыми стояли дома повыше, в два и три этажа. К поселку вела грунтовка, отходившая от асфальтированной дороги, соединявшей колонию с трассой Москва – Санкт-Петербург. «Интересное название Алешкин Бор, – подумал Данилов. – И где вообще сам бор, сосновый лес? Вырубили, наверное…»

Никакого леса поблизости не было, одни поля да какие-то приземистые, вытянутые в длину строения – то ли склады, то ли фермы. Лишь вдали, чуть ли не у самого горизонта, тянулись шеренгой деревья.

Принюхавшись к воздуху, Данилов решил, что непонятные строения, скорее всего, являются складами или какими-либо другими промышленными объектами. Свиноферма или птицеферма благоухали бы на всю округу. Вроде бы плохо, что животноводство с птицеводством повсеместно в упадке, но, с другой стороны, чистый воздух тоже хорошо. Во всем есть как хорошие, так и плохие стороны, не бывает лекарства без побочных действий.

От философских дум, которым так хорошо предаваться поутру на свежем воздухе, Данилова отвлек Конончук.

– Пойдем, – махнул он рукой с крыльца. – Начальник ждет.

– Экий ты франт, Костя! – похвалил Данилов, оценив по достоинству белоснежный, накрахмаленный до хруста халат Конончука и новенькую хирургическую форму под ним.

– А як же! – польщенно ответил Конончук.

За железной дверью началось интересное. Данилов и Конончук попали в небольшой тамбур-шлюз. Верхняя половина правой стены была прозрачной (какое-нибудь особо прочное стекло или пластик) и зарешеченной. Внизу, там, где прозрачное смыкалось с непрозрачным, вырезано небольшое прямоугольное окошко. Выход в коридор был перегорожен решетчатой металлической дверью. Над дверью висели рубиново-красные таблички: «Одновременный проход не более трех человек!» и «Внимание! Проход с оружием, средствами мобильной связи, фотоаппаратами, аудио– и видеозаписывающей аппаратурой запрещен!» Строгость им придавало не кустарное исполнение, а обилие восклицательных знаков.

– К майору Баклановой! – сказал Конончук мордатому розовощекому капитану, сидевшему за столом по ту сторону.

– Паспорт! – потребовал тот.

Данилов просунул в окошечко свой паспорт. Капитан раскрыл его, сличил фотографию с внешностью, снял трубку с аппарата, стоявшего на его столе.

– Лариса Алексеевна, к вам Данилов Владимир Александрович… Да, да, хорошо, – капитан вернул трубку на место и спросил у Данилова: – Запрещенка есть?

– Сдай мобильник, – перевел Конончук, – только выключи сначала.

Паспорт Данилову капитан не вернул, оставил у себя. Данилов получил пластиковую бирку с номером, похожую на те, что выдают в гардеробах. Номер попался восьмой.

– А если потерять номерок, то не выпустят? – пошутил Данилов, пряча бирку в карман.

– Выпустят, – обнадежил Конончук, – тебя же еще в список вносят, и паспорт здесь остается. Раз с паспортом, значит, не зэк.

Капитан, услышав вопрос Данилова, усмехнулся краем рта, но от комментариев воздержался.

За дверью появился прапорщик в серо-голубой пятнистой форме и загремел-заскрежетал засовом и замками. «И сталью лязгнут крепкие засовы», – всплыл в памяти Данилова обрывок блатной песни. Впустив Данилова и Конончука в коридор, прапорщик запер дверь и обратился к Данилову:

– Запрещенное к проносу имеете?

– Нет, – ответил Данилов.

– Руки поднимите!

Данилов поднял вверх руки, думая о том, что слово «пожалуйста» редко бывает лишним или неуместным. Прапорщик без особого рвения похлопал его ладонями по бокам и махнул рукой, давая понять, что можно идти дальше.

– Нам на второй этаж, – сказал Конончук и повел Данилова по коридору к лестнице. – Это вольный штаб, который находится за пределами зоны. На зоне есть еще один штаб, куда допускаются заключенные. В вольный штаб им хода нет, только на свидания приводят на третий этаж, там что-то вроде местной гостиницы – комнаты для длительных свиданий. С охраной, конечно, чтобы не слиняли. И кабинки для краткосрочных свиданий там же.

– А комнаты для длительных свиданий с телевизором и холодильником? – сыронизировал Данилов, но неожиданно попал в точку.

– И даже с ДВД-плеером, – ответил Конончук. – Любой каприз за ваши деньги.

Кроме КПП, ничего особенного здесь не было. Крашенные зеленой краской стены, двери с табличками или с номерами, линолеум на полу. Только у сплошной металлической двери с надписью «Выход» сидел не охранник в традиционно-черной форме, а еще один прапорщик в пятнистой форме.

– Какой смысл носить в колонии маскировочную форму? – удивился Данилов.

– Она самая удобная, вот многие и носят, – ответил Конончук. – Не всем же можно в хирургической пижаме ходить.

На втором этаже Конончук остановился возле двери с красной табличкой: «Заместитель начальника колонии по лечебно-профилактической работе».

– Бакланову зовут Лариса Алексеевна, – тихо сказал он Данилову и постучал в дверь три раза.

– Войдите! – разрешил зычный женский голос.

Майор Бакланова оказалась пышнотелой брюнеткой лет сорока. Ее обильные (если не сказать изобильные) телеса еле-еле вмещались в тесноватую одежду. В кабинете было душновато, поэтому его хозяйка сидела за столом без кителя, в форменной блузке. Китель не валялся на стуле, а висел на плечиках возле двери в компании двух белых халатов. В кабинете царил идеальный порядок: стулья выстроились вдоль стены ровной шеренгой, книги и бумаги лежали на столе аккуратными стопками, на экране монитора в косых солнечных лучах не было видно ни пылинки, а горшок с кактусом стоял ровно по центру подоконника. Косметикой майор Бакланова пользовалась по минимуму, прямые волосы стригла коротко, оставляя спереди недлинную, заканчивающуюся задолго до бровей челку. Выпяченная нижняя губа придавала ее лицу высокомерное недовольство окружающим миром.

«Классический типаж строгой начальницы, живущей по принципу «Ordnung muss sein» (Порядок должен быть. – нем.), – подумал Данилов.

Бакланова кивком отпустила Конончука и попросила у Данилова документы. Он протянул диплом, военный билет офицера запаса, трудовую книжку, удостоверение об окончании интернатуры и сертификат специалиста по специальности «Анестезиология и реанимация».

Знакомство с документами Бакланова начала не с трудовой книжки, а с диплома, который вертела и так, и сяк. Удостоверение об окончании интернатуры раскрыла и сразу же захлопнула, а сертификат разглядывала долго, даже дольше, чем диплом.

– В интернетах сейчас что угодно заказать можно – хоть диплом, хоть сертификат, – сказала она, словно оправдывая свой пристрастный интерес. – Уже заполненными привезут, только денежки плати. А мы потом имеем неприятности от Роспотребнадзора…

– А я думал, что всех, кто к вам устраивается, проверяют заранее, – сказал Данилов.

– Они сверяют соответствие паспортных данных, есть ли судимость, не были ли судимы близкие родственники, дипломами и всем остальным не интересуются. Единой базы нет, запросы по институтам рассылать нет ни времени, ни желания.

К количеству записей в трудовой книжке майор Бакланова, вопреки ожиданиям Данилова, придираться не стала. Пролистала и отложила в сторону.

После знакомства с документами началось собеседование.

– Представление о нашей работе имеете?

– Смутное, – честно признался Данилов и поправился: – О врачебной стороне, разумеется, имею, а об условиях – нет.

– Работа у нас ответственная, не всякий справится, – веско произнесла Бакланова. – Со спецконтингентом имеем дело, а спецконтингент – это спецконтингент!

Взгляд из внимательного стал строгим.

– Люди везде одинаковы – и болеют и лечатся также, – ответил Данилов.

– Только вот ведут при этом они себя по-разному. Если вы намерены у нас работать, то вы должны понимать нашу специфику, соблюдать все правила…

Редко какой начальник во время собеседования не вспомнит про дисциплину и необходимость ее строжайшего соблюдения. Из дисциплинарного монолога майора Баклановой Данилов узнал о том, что дисциплина есть не что иное, как стержень, на котором держится исправительная колония.

– У нас зона красная, – веско и не без гордости заявила Бакланова и тут же растолковала: – Власть в руках администрации и примкнувшего к ней актива. Хозяин у нас один – начальник колонии полковник Скельцовский. Других хозяев здесь нет. Голова должна быть одна, я правильно говорю?

Наверное, полагалось вскочить, вытянуться в струнку и гаркнуть: «Так точно, товарищ майор внутренней службы!», но Данилов не любил отвечать на риторические вопросы. Впрочем, Баклановой ответ и не требовался.

– Вас подробно проинструктируют, разъяснят правила взаимоотношений с осужденными и их родственниками, – в слове «осужденный» ударение было сделано на «у», – но я скажу главную суть: с осужденными можно контактировать только в рамках инструкций! Они тоже не пальцем деланные, знают, как подчинить себе сотрудника. Сегодня попросят опустить письмо в вольный почтовый ящик, завтра – бутылку водки или пару пачек чая в зону пронести, а там уже вы у них на крючке. «Коготок увяз – всей птичке пропасть», – это вам не просто так сказано, а про тех, кто позволяет себе лишнего с осужденными…

Собеседование получалось каким-то странным. Из него выпала главная часть: расскажите о себе и о том, почему вы хотите работать у нас. И это при обилии записей в трудовой книжке и внезапной смене работы в столице на работу в провинции. «Меня что, уже приняли? – мысленно удивился Данилов. – Или просто товарищу майору хочется выступить перед свежим слушателем?»

От дисциплины Бакланова перешла непосредственно к работе:

– Терапевт у нас ведет амбулаторный прием, наблюдает больных в стационаре и проводит осмотры. Самое сложное, конечно, прием новой партии…

Данилов решил, что пора бы уже прояснить ситуацию.

– Простите, Лариса Алексеевна, но вы говорите так, словно вопрос о моем принятии на работу уже решен, – сказал он.

– Да, все так! – Бакланова с удивлением посмотрела на него. – А стала бы я иначе перед вами тут распинаться, время тратить?

– Как-то все быстро, – улыбнулся Данилов. – Можно сказать, сразу.

– А какой смысл тянуть резину? Константин сказал, что привел на собеседование доктора, который не прочь у нас работать. Я позвонила в Монаково вашему прежнему руководству, навела справки, а потом посмотрела вас и ваши документы. Что еще? Или вы уже успели передумать?

– Нет, – честно ответил Данилов. – Только вот, насколько я понимаю, вам нужен терапевт, а я ведь – АИР, и сертификата по терапии у меня нет.

– Ничего страшного, главное, что хоть что-то есть. Начнете, там видно будет. Только аттестоваться сразу не рассчитывайте, тем более что сейчас ходят слухи о том, что с нас вообще хотят снять погоны. Ну, с бухгалтеров их снять давно пора, они же, кроме своей бухгалтерии, никуда не ходят, а мы непосредственно работаем со спецконтингентом. Да, мы не занимаемся оперативной или надзорной деятельностью, но что это меняет? Риск-то у нас одинаковый и сложности те же самые…

– О подобном вопросе я совсем не думал, – поспешил ответить Данилов, всерьез испугавшись, что придется выслушивать еще один длинный монолог.

– Я когда-то тоже не думала, – Бакланова вздохнула, отчего узковатая блузка затрещала по швам. – А поработала полгода и решила, что надо. Деньги другие, я, например, за майорские погоны одиннадцать с половиной тысяч в месяц получаю, выслуга год за полтора, отношение другое. Когда начинаешь ходить под погонами, чувствуешь себя не кем-то там, а человеком из системы!

«"Человек из системы", – это здорово сказано! – восхитился Данилов. – Но не про меня».

– Нам нужны врачи, которые поднаторели в экстренной медицине, ведь отсутствие в медчасти ставки реаниматолога еще не означает, что в колонии ничего экстренного не случается. А еще какие специализации имеете, Владимир Александрович?

– По физиотерапии.

– Ну, это нам ни к чему, – Бакланова скривила губы. – Наши физиотерапевты относятся к другим службам.

– К каким? – Данилов не понял, что товарищ майор шутит.

– К тем, которые охраняют и обеспечивают, – усмехнулась Бакланова. – Кто с дубинкой ходит, тот и физиотерапевт.

Это Данилову не понравилось, поэтому он никак не отреагировал.

– На самом деле я бы не отказалась иметь в медчасти физиотерапию, хотя бы для сотрудников, – уже серьезно продолжила Бакланова. – А то ведь смешно получается: работаю заместителем по лечебно-профилактической работе, а гайморит свой прогреваю в поликлинике. Смешно…