Kitobni o'qish: «Доктор Данилов в роддоме, или Мужикам тут не место»

«В конце концов, главное в жизни – это сама жизнь».

Теодор Драйзер

«Вы ликуете шумной толпой,

Он – всегда и повсюду один.

Вы идете обычной тропой,

Он – к снегам недоступных вершин.

Вы глубоких скорбей далеки;

Он не создан для мелких невзгод.

Вы – течение мутной реки;

Он – источник нетронутых вод.

Вы боитесь неравной борьбы;

Цель его – «иль на нем – или с ним!»

Вы – минутного чувства рабы;

Он – властитель над сердцем своим».

Мирра Лохвицкая

Глава первая
Эпидуральная анестезия

– Вы так и будете сидеть и ничего не делать? – услышал Данилов, еще не успев войти в родовой зал. – За что вообще я вам плачу?

Медсестра-анестезист Ира закатила глаза и вздохнула: очередной скандалист, да еще «договорной». Данилов ободряюще подмигнул ей и указал взглядом на часы, висевшие над входом. До конца дежурства оставалось четыре часа.

Индивидуальный родильный бокс меньше обычного, общего, а в остальном такой же. Все в нем есть: и особенная кровать, хочешь – поднимай ее с любой стороны, хочешь – складывай, хочешь – выдвигай поручни, чтобы получилось специальное кресло для родов; и столы – стационарный и передвижной, – полные блестящих инструментов устрашающего вида, пока, впрочем, прикрытые полупрозрачной тканью; и два стеклянных медицинских шкафа с не менее специфическим содержимым; и еще один шкафик – со стерильным нутром; и наконец, пеленальный стол для новорожденных, да не простой, а с подогревом, и – не дай бог пригодится – передвижной аппарат искусственной вентиляции легких, сокращенно «ивеэл». Кроме того – холодильник для лекарств, стол с детскими весами, передвижной четырехрефлекторный светильник, два таза на подставках, два винтовых табурета, большой фиолетовый гимнастический мяч для «мягких» родов и два больших контейнера – для медицинского мусора и для грязного белья. Удивительно гармонично все это размещалось в небольшом помещении. На потолке, помимо обычных светильников – бактерицидный кварцевый облучатель. Часы на стене над дверью, кондиционер у окна – все, как обычно, чистое, белое, мерно гудящее или спокойно дожидающееся своего часа.

Спокойно? Как бы не так.

В комнате резко пахло специфическим, непередаваемым и неповторимым, запахом родового зала. Роженица – полная, рыхлая, с отечным лицом, – стонала и приподнималась на кровати, а потом снова ложилась, тщетно пытаясь улечься поудобнее. Вокруг нее стояли трое – заведующая родильным отделением доктор Юртаева, акушерка Пангина и незнакомый Данилову мужчина в медицинской шапочке, халате и бахилах поверх обычной одежды – кандидат в счастливые отцы. Именно его крики были слышны Данилову еще из-за двери.

– Владимир Александрович! – Голос доктора Юртаевой слегка дрожал. – Необходимо решить вопрос об эпидуральной анестезии…

Собственно, все уже было решено: будущая мать заранее спросила акушера, тот не возражал, и Данилову предстояло попросту произвести манипуляцию. Конечно, только врач-анестезиолог мог решить, годится ли для конкретного человека конкретный вид обезболивания; но акушеры в девятом роддоме – врачи грамотные, «неслучайные», можно сказать, врачи, и не станут «дергать» дежурного анестезиолога попусту. Раз позвали, значит, нет противопоказаний. Тем более что заведующий отделения анестезиологии и реанимации обязательно осматривает всех «платных» пациентов, чтобы подобрать максимально подходящий вид обезболивания, и вообще – для порядка. В конце концов, за свои почти семьдесят тысяч рублей люди заслуживают того, чтобы вокруг них немного похлопотали.

Самому Данилову претило деление пациентов на «платных» и «бесплатных». Не как борцу за социальную справедливость (Данилов знал, что она недостижима), а как врачу, обязавшемуся «внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств». К тому же «платные» пациенты, а особенно их родственники, досаждали персоналу роддома гораздо чаще и сильнее, чем «бесплатные». В их отношении к докторам ясно читалось что-то вроде «я вам плачу, а вы мне должны». Деньги – прекрасная и необходимая вещь, и Данилов считал, что их нужно уметь не только зарабатывать, но и правильно тратить: деликатно, с уважением к тому, чей труд ты оплачиваешь.

Платные пациенты и их родственники по негласной внутрироддомной классификации делились на три категории: «люди», «клиенты» и «козлы беспросветные».

«Люди» вели себя по-человечески, претензии предъявляли обоснованные, попусту не скандалили, уважительно общались не только с докторами, но и со средним и младшим персоналом.

«Клиенты» любили порассуждать о своей крутизне, козыряли связями чуть ли не с президентом страны, но границ не переходили и никого не оскорбляли. Так только, тешили самолюбие. «Клиентов» в роддоме любили: чтобы доказать свою крутизну, они часто благодарили персонал деньгами сверх уже уплаченного по контракту. Пустячок, а приятно.

«Козлы беспросветные», они же – носители всех человеческих пороков, козыряли знанием действующего законодательства, к месту и не к месту цитируя кодексы и законы. С персоналом «козлы» часто и совершенно безосновательно переходили на «ты», постоянно напоминали о сумме, уплаченной ими за услуги родильного дома, и никогда не упускали возможности дать совет доктору или акушерке. Именно – профессиональный совет, касающийся ведения родов. Медицинские знания «козлы беспросветные» черпали на многочисленных интернет-форумах, бессмысленных и беспощадных, и, представься им такой случай, были бы рады поучать любого корифея акушерства и гинекологии. К счастью, корифеи с «козлами» не общались, предоставляя это сомнительное удовольствие рядовым, хоть и незаурядным, врачам.

Еще на «скорой» Данилов понял, что социальный статус человека далеко не всегда сказывается на характере его общения с окружающими. Попадались, хоть и редко, высокопоставленные чиновники и известные артисты, совершенно не кичившиеся своим положением. Встречались и работяги, ведущие себя так вызывающе, что только врачебная клятва мешала Данилову придушить их на месте голыми руками – или хотя бы попытаться.

– Все дело в комплексах, – утверждал Полянский. – Чем больше комплексов, тем хуже человек общается с себе подобными.

Данилов с этим не спорил.

Мужчина, муж роженицы, был явственный и однозначный «козел». Неприятный расклад. Оттого и у врача голос дрожит, и хмурится обычно веселая Таня Пангина.

«Обстановочка, едрить ее за ногу… Иначе и не скажешь». Роды – и так непростое дело что для будущей матери, что для врачей, и незачем их нервировать.

Данилов осмотрел стонущую женщину, поговорил с ней и ознакомился с историей родов, слушая комментарии Юртаевой и недовольное сопение мужа. Понятно было, отчего тот недоволен: «козлы» не выносят, когда что-то происходит без их участия, особенно если они «оплатили» процесс. «Вот и пусть бы сопел молча», – подумал Данилов, зная, что это невозможно.

За годы работы на «скорой» Данилов привык работать при зрителях, но роддом – совсем другое дело. Если в той, прошлой жизни чересчур назойливого или откровенно хамоватого родственника можно было попросить заткнуться и не мешать бригаде работать, то поступать так с родственниками «платных» рожениц было нельзя. Люди платили деньги и оттого чувствовали себя вправе вникать во все, что касалось их прямо или косвенно, а то и вовсе не касалось. Просьба замолчать и перестать мешать персоналу обернулась бы здесь серьезным скандалом.

У женщины не было никаких противопоказаний к эпидуральной анестезии: ни прыщей в месте предполагаемой пункции, ни пониженной свертываемости крови, ни неврологических заболеваний, ни предлежания плаценты. Закончив осмотр, Данилов подошел к раковине и начал тщательно мыть руки. При этом он говорил, обращаясь к обоим супругам сразу:

– Суть эпидуральной анестезии заключается в том, что обезболивающий препарат вводится в непосредственной близости от нервных корешков, которые «собирают» болевые ощущения от промежности, матки и органов малого таза вообще и передают их дальше – в головной мозг. Беря начало в спинном мозге, эти корешки проходят через плотную оболочку из соединительной ткани, защищающую спинной мозг, и выходят наружу из позвоночного столба вместах соединений позвонков. Пространство между стенками позвоночного канала и твердой оболочкой спинного мозга называется «эпидуральным». Именно сюда, а не в спинной мозг, как думают некоторые, и вводится обезболивающий препарат. После проведения местного обезболивания я при помощи иглы введу тоненький катетер в это самое эпидуральное пространство. В области поясницы. Иглу уберу, а сам катетер закреплю у вас на спине. По нему будет медленно поступать обезболивающее. Вы не будете ощущать боль, хотя в то же время полностью останетесь в сознании. Это очень удобно как для вас, так и для нас…

Большая часть этих подробностей была непонятна людям, далеким от медицины, но Данилов был уверен, что пациенты должны знать или хотя бы иметь представление о том, что он будет делать, как и для чего. Информированное согласие на эпидуральную анестезию, подписанное пациенткой, было уже вклеено в историю родов (постарался заведующий отделением анестезиологии и реанимации), но Данилов всегда проговаривал вслух то, что считал нужным, особенно если в воздухе пахло конфликтом, чтобы не слушать потом: «а нам не сказали» или «нас не предупредили».

– Мы заплатили столько, что в первую очередь вы должны позаботиться о нашем удобстве! – перебил его муж. – А о своем – в последнюю очередь!

О выражении его лица, скрытого под марлевой повязкой, можно было судить по недружелюбному, колючему взгляду.

– Все наши усилия в первую очередь направлены на благо наших пациентов, – ответил Данилов ровным голосом, глядя прямо в глаза собеседнику, а затем протер руки тампоном, смоченным в спирте, и обратился к медсестре:

– Ира, будьте любезны.

Анестезист подвинула к доктору столик с инструментами, сняла с него стерильную салфетку-покрывало и распечатала упаковку одноразовых перчаток.

– Тряпье! – хмыкнул муж роженицы, взглянув на салфетку.

Стерильные салфетки и простыни и впрямь выглядят неаппетитно – совсем не как в кино, где все белье или снежно-белого, или пастельно-салатового цвета. В жизни же стерильные простыни серо-бурые и покрыты разномастными пятнами – этим они внешне отличаются от белых нестерильных.

Дело в том, что при стерилизации белье обрабатывается горячим паром, отчего ткань окисляется, темнеет и приобретает «грязный» вид, будучи при этом абсолютно чистой.

Акушерка тем временем сняла с роженицы рубашку и помогла ей усесться на краю кровати, свесив ноги вниз, согнув спину, опустив голову и плечи и положив руки на колени.

– Маша, тебе удобно? – забеспокоился муж.

– Беременной женщине в таком положении удобно быть не может, – вздохнул Данилов, надевая перчатки, – но удобного положения для пункции еще не придумали.

Доктор взял у Иры еще один тампон со спиртом и протер перчатки сверху, затем принял металлический зажим, похожий на ножницы с изогнутыми лезвиями – в них был зажат тампон, смоченный йодом. Данилов принялся тщательно обрабатывать место пункции, забирая широко вокруг. После йода обработал кожу семидесятиградусным спиртом, затем снова йодом и опять спиртом. Привычку к старому методу обеззараживания кожи Данилов приобрел во время интернатуры по анестезиологии и неукоснительно следовал ему, игнорируя новомодные асептики.

– Как это «не придумали»? – после непродолжительной паузы «взбух» муж. – А разве лежа пункцию не делают?

«Начитанный», – подумал Данилов с раздражением, переходящим в головную боль.

– Ваша супруга имеет несколько избыточную массу тела, – стараясь говорить ровно и убедительно, начал Данилов, – ввиду чего оптимальный доступ, страхующий от осложнений, возможен лишь в положении сидя. Но если вы настаиваете, то я могу сделать пункцию в положении лежа.

– Мне нормально… – негромко сказала роженица в паузах между протяжными стонами.

Врач и акушерка заботливо поддерживали ее с обеих сторон.

– Значит, при проведении пункции в сидячем положении вы гарантируете нам отсутствие осложнений? – посуровел муж. – Я вас правильно понял, доктор?

«Вот кретин! – мысленно выругался Данилов. – Накаркает». Вслух же он спросил, стараясь придать своему голосу побольше мягкости:

– Можно я буду работать молча? Извините, но я так привык. Разговоры мешают мне сосредоточиться.

– Игорь! – Роженица попыталась обернуться к мужу, но ей не дали этого сделать.

– Никаких движений! – строго сказал Данилов. – Сидите, как сидели, только согнитесь побольше. Сейчас я произведу местное обезболивание, которое может вызвать кратковременное чувство жжения или распирания. Это быстро пройдет, не волнуйтесь. Вы меня поняли?

– Да.

– Очень хорошо. Начинаем…

Данилов уселся на табурет рядом с кроватью, получил от Иры шприц с раствором лидокаина и начал обкалывать место пункции. Встревоженный «козел» встал у него за спиной и шепотом поинтересовался у Иры:

– Что за препарат?

– Лидокаин, – так же тихо ответила Ира.

«Как он тут еще на камеру весь процесс не снимает? – подумал Данилов. – Но диктофон у него в кармане точно есть, к гадалке не ходи».

Покончив с местным обезболиванием, Данилов подождал немного, чтобы подействовал лидокаин, а затем вооружился шприцем со специальной иглой для пункции, длинной и толстой. В шприце был физраствор. Данилов ввел иглу между позвонками и осторожно, не торопясь, продвинул ее вперед до тех пор, пока игла не перестала встречать сопротивления. Ощущение «провала» означало, что игла оказалась в эпидуральном пространстве.

Юртаева и Пангина держали роженицу и одновременно говорили ей что-то успокаивающее. Та односложно отвечала им в промежутках между стонами. Вокруг царила бы гармония – если бы не присутствие мужа.

Данилов отсоединил шприц и ввел через иглу тонкий пластиковый катетер. В этот момент роженица закричала – ее стоны никак не могли быть связаны с действиями Данилова, поэтому он спокойно вынул иглу, положил ее в лоток для использованных инструментов, принял у Иры шприц с обезболивающим раствором и несказанно удивился, услышав в свой адрес:

– Коновал! Нельзя ли поаккуратнее?!

Данилов почувствовал, как в висках надсадно застучали невидимые молоточки. Захотелось встать, взять хама за шкирку и разок-другой приложить лицом о стену. Или даже об железный угол кровати. «Спокойствие, только спокойствие, – напомнил себе Данилов. – Пропускаем мимо ушей идиотский комментарий и делаем свое дело».

– Сейчас я введу через катетер пробную дозу препарата, – сказал Данилов, обращаясь к пациентке. – Сообщайте мне обо всех своих ощущениях. Это очень важно. Дурнота, тошнота, звон или шум в ушах, онемение какой-то части тела, появление привкуса во рту, чувство тепла, холода, мурашки…

– Нельзя ли побыстрее? – снова встрял муж. – Сказали – сообщайте обо всех ощущениях, и все тут! Чего рассусоливать? Ей же больно!

– Я поступаю так, как считаю нужным, – коротко и жестко ответил Данилов, начиная вводить препарат.

– Вы должны поступать так, как нужно нам! – ярился мужчина. – Мы вам платим, а не наоборот!

Доктор Юртаева одарила Данилова сочувственным взглядом, но вслух ничего не сказала и к порядку мужа пациентки не призвала – похоже, уже успела понять, что это бесполезно.

– Что чувствуете? – поинтересовался Данилов у пациентки, введя первую порцию обезболивающего.

– Живот тянет, как и тянуло, – ответила та, – и больше ничего.

– Значит, надо увеличить дозу! – «посоветовал» муж. – Чего время-то терять?

– Роды – это вообще долгий процесс, – успокаивающе сказала Юртаева. – Особенно первые. А Владимир Александрович – очень опытный и знающий врач…

– Ворон ворону глаз не выклюет! – грубо оборвал ее муж роженицы. – А то я не знаю! Вы всегда своих покрываете, как в Самаре…

Данилов усмехнулся, благо под марлевой повязкой все равно не было видно: «Интернет – зараза почище чумы». Случай, то ли произошедший с пациенткой одного из самарских родильных домов, то ли полностью или частично выдуманный, за считаные часы стал известен всей стране. Рассказ о мытарствах несчастной женщины в родильном доме вывесила в своем блоге одна из ее родственниц. Этот текст больше походил на воспоминания узников гитлеровских концлагерей.

Пациентку начали обзывать еще в приемном отделении, причем оскорблениями не ограничились. Родственница, видевшая все своими глазами, в подробностях описывала грубые тычки, сопровождавшиеся не менее грубыми словами, которыми нерадивые акушеры и акушерки подгоняли роженицу. И так далее, с уймой шокирующих подробностей.

На взгляд Данилова, случай выглядел не совсем правдоподобно.

С одной стороны, в рассказе приводились фамилии, имена и должности виновных, что косвенно свидетельствовало о его реальности. При этом было совершенно не понятно, почему двоюродная сестра роженицы, бывшая рядом с ней все время и рассказавшая об этом всему Интернету, спокойно наблюдала, как злыдни в белых халатах мучают ее родственницу. Тут бы вмешаться, устроить скандал, поставить грубиянов на место…

Эта нашумевшая история никак не продолжилась: родственница ограничилась только одним рассказом, ничего не сообщив о его последствиях.

А самарским роддомом руководила бывшая однокурсница непосредственного даниловского начальника – доктора Вознесенского, заведующего отделением анестезиологии и реанимации. Вознесенский любопытства ради позвонил ей и узнал, что весь сыр-бор был вызван тем, что администрация роддома отказалась предоставить молодой матери сребенком отдельную палату вместо двухместной, указанной в договоре. Пациентка и ее родственники наобещали несговорчивой администрации «кучу неприятностей», и надо признать, сдержали свое обещание. В роддом одна за другой нагрянули две комиссии – городская и областная. Кстати, одноместных палат в этом роддоме, построенном в пятидесятые годы прошлого века, вообще не было.

– Моя жена еще не родила, а я уже всем недоволен! – оповестил всех присутствующих скандальный муж. – Мы рассчитывали на совершенно другое…

«Такие, как ты, всегда всем недовольны, что ни сделай», – подумал Данилов, встал, отсоединил шприц, установил на конце катетера бактериальный фильтр и зафиксировал катетер лейкопластырем на спине пациентки.

– Не создает дискомфорта? – спросил он.

– Он – нет, – ответила женщина. – Ох, не от него мне сейчас так плохо…

Стонала она еще чаще и громче.

– Теперь можно прилечь, – сказал Данилов.

Ему осталось закончить процедуру: соединить катетер с автоматическим дозатором лекарства, который будет вводить обезболивающее на протяжении родов.

Акушерка помогла роженице надеть рубашку и уложила женщину на левый бок. Выглядела пациентка не очень: искаженное страданием, красное от натуги лицо, потрескавшиеся губы, лоб в мелких капельках пота. Данилов в очередной раз подумал о том, стоит ли мужьям присутствовать на родах.

Ира подкатила столик с дозатором к кровати и ногой застопорила одно из колес – мало ли что может произойти. Недели две назад одна из рожениц ударом ноги нокаутировала акушерку, принимавшую роды. Ее немедленно сменила напарница, а пострадавшая пришла в себя лишь к первому крику младенца.

Данилов «зарядил» дозатор и присоединил длинную отводящую трубочку к катетеру, включил аппарат, обозначил время подачи лекарства и дозу.

– Скоро все будет хорошо, – ободрил он стонущую пациентку, резко сдергивая перчатки с рук. – Вы будете ощущать схватки, чувствовать осмотр доктора, но боли не будет. И вы полностью сохраните возможность тужиться, что немаловажно…

Перчатки полетели в лоток.

– Обезболивание не скажется на исходе родов? – в который уже раз вмешался муж роженицы.

– Скажется, но позитивно, – нелюбезно буркнул Данилов, закрепляя манжету тонометра на руке пациентки.

И больше для нее, чем для ее мужа, пояснил:

– В отличие от инъекций обезболивающих препаратов, эпидуральная анестезия хороша тем, что при ней препарат не проникает в кровь матери и соответственно – через плаценту в кровь плода. Так что ребенку от вашего обезболивания ничего не достанется.

– Обещать вы все мастера, – последовал ответ мужа. – У меня год назад отец в ведомственной больнице умер. Сделали операцию, занесли инфекцию, сепсис… Три месяца до семидесяти пяти лет не дожил.

– Ну, мы же сейчас не в ведомственной больнице, – с легкой укоризной заметила Юртаева. – К чему столь мрачные сравнения? Я понимаю ваше состояние, но право же, не надо так волноваться. Все будет хорошо.

– Вашими молитвами, – издевательски процедил кандидат в отцы. – Вот зачем ваш анестезиолог так часто давление моей жене меряет? У нее же синяки потом останутся. Или он такой тупой, что сразу забывает цифры?

«Вдох-выдох, – приказал себе Данилов. – Дышим медленно, глубоко и плавно. Прогоняем раздражение».

Раздражение и не подумало исчезать.

В темном оконном стекле отражался весь родовой зал. Не прекращая дышать, Данилов оценил обстановку и сделал еще один глубокий вдох, пытаясь усилием воли прогнать нарастающую головную боль. Не торопясь, он закончил измерять давление и, мельком взглянув в окно, резко выпрямился, одновременно шагнув назад и повернувшись вправо, словно желая передать Ирине тонометр. При этом локоть его правой руки заехал мужу пациентки в область солнечного сплетения, разумеется, совершенно случайно. Мужчина согнулся, и тут же в него впечатался в анестезиологический столик, задетый пошатнувшимся от неожиданного столкновения Даниловым. Что-то железное брякнуло и посыпалось.

Данилов надеялся, что все происходящее выглядит случайностью, а не результатом преднамеренных действий дежурного анестезиолога, который от души врезал хаму под дых и вдобавок протаранил его довольно тяжелым металлическим столиком.

Столик сбил мужчину с ног, «козел» ударился затылком об одну из опор передвижного светильника и затих. Сознания не потерял, просто сидел на полу, выпучив глаза, и то потряхивал головой, то начинал ощупывать ее обеими руками.

– Игорь! – Роженица попыталась было соскочить с кровати и броситься на помощь мужу, но Данилов и Пангина удержали ее.

Доктор Юртаева вместе с Ирой помогли мужчине встать.

– Извините, – развел руками Данилов. – Я и подумать не мог, что вы прямо у меня за спиной стоять будете.

Пострадавший промычал что-то нечленораздельное, и Ира вывела его наружу – прийти в себя подальше от жены.

– Ноги отяжелели… – сказала пациентка. – И покалывает.

– Это в порядке вещей, – успокоил ее Данилов. – Боль уменьшается?

– Да, уже можно дух перевести… А на спину можно лечь?

– Можно, с катетером ничего не случится.

– Нет, – вдруг передумала роженица. – Я лучше посижу.

Она уселась на край кровати, поболтала ногами и удовлетворенно констатировала:

– Ой, хорошо как! Потягивает, но не болит.

– Ноги чувствуете? – спросил Данилов.

– Чувствую. – Пациентка даже смогла улыбнуться. – Только тяжесть небольшая. С ним все в порядке?

Последняя фраза была обращена к Ире, вернувшейся в зал.

– Все с вашим мужем нормально, не беспокойтесь, – махнула рукой Ира. – Я его в коридоре усадила. Отдохнет немного и вернется сюда. А вы, доктор, как – не зашиблись?

– Нет – Данилов сел на стул – наблюдать за пациенткой можно и сидя.

Сидеть было очень приятно, даже голова стала меньше болеть.

«Странное дело, – подумал Данилов, – работаю в стационаре, никаких носилок, никаких пробок, никакой беготни по этажам, а устаю не меньше, чем на «скорой». Возраст, что ли, сказывается?»

– Давайте посмотрим, как там наши дела, – сказала Юртаева, натягивая перчатки.

Роженица покорно улеглась на спину и закинула ноги в чистых носочках на держатели.

Данилов взглянул на часы, висевшие над входом. До конца субботнего дежурства оставалось всего ничего – правда, это не означало, что ровно в восемь часов Данилов встанет и уйдет. Он доведет роды до конца или, если они затянутся уж очень надолго, передаст пациентку доктору Ахметгалиевой и лишь после этого сможет уйти домой.

Данилов представил себе, как Ахметгалиева на его месте «отбрила» бы хамоватого мужа пациентки, и улыбнулся.

Выбрав удобный момент, когда в зале было очень шумно, Ира подошла к Данилову, склонилась к его уху и прошептала:

– Владимир Александрович, а легкий сотряс у мужа можно считать осложнением после эпидуральной анестезии?

– Нельзя, – столь же тихо ответил Данилов. – Зачем портить статистику? Да и мозгов как таковых у него нет. Так… губчатая субстанция.

Завтрак – кусок сыра, кусок ветчины, три крекера и кофе – Данилов съел в ординаторской под телевизор: главный врач роддома выступал на одном из местных телеканалов. Сидя в студии на фоне сменяющих друг друга фотографий интерьеров роддома, главный врач неторопливо и обстоятельно рассказывала:

– Московский роддом № 9 располагает ста семьюдесятью пятью «взрослыми» койками, из которых сорок две приходится на отделение патологии беременных, сто – так называемых «родовых» и двадцать семь гинекологических и шесть реанимационных. «Детских» коек сто, из них двадцать две койки – в обсервационном отделении, восемь коек предназначено для недоношенных детей, а еще шесть выделено в отделение реанимации новорожденных…

«Как будто отчитывается в департаменте, – подумал Данилов. – Начальственно-бюрократическую манеру разговора ничем не вытравить».

Молодой ведущий, видимо, тоже захотел оживить беседу; дождавшись намека на паузу в речи главного врача, он спросил:

– Ксения Дмитриевна, наших зрителей, а в первую очередь – зрительниц, готовящихся стать мамами, очень интересует: какие палаты в вашем роддоме? Есть ли среди них одноместные?

– Палаты в роддоме двух– и трехместные, а в коммерческом послеродовом отделении – одноместные, с отдельным санузлом и душем. В роддоме есть четырнадцать индивидуальных родовых боксов, оборудованных на одну пациентку и ее ребенка.

– А много ли врачей дежурит по ночам и в выходные дни?

В обычной жизни главный врач отрезала бы: «Сколько надо, столько и дежурит!» – но перед камерами она ответила иначе:

– В роддоме круглосуточно дежурят три акушера-гинеколога, один неонатолог, два анестезиолога и один детский реаниматолог. Врачам помогают опытные акушерки и медицинские сестры. Персонал у нас опытный, квалифицированный…

– Я знаю, что в вашем роддоме осуществляется экстракорпоральное оплодотворение.

– Да, в гинекологическом отделении.

– А какие вообще отделения есть в роддоме? – оживился ведущий. – Вот я, например, и понятия не имею, как у вас все устроено!

«Тебе-то зачем это знать?» – удивился Данилов.

– Ну, во-первых, это приемное отделение, оно расположено на первом этаже роддома. С него все и начинается. На третьем этаже роддома – второе акушерское, или обсервационное отделение, со своим операционным блоком, родовым залом на три места, двумя родовыми боксами, малой операционной, смотровой и процедурными кабинетами.

– А что находится на втором? – сразу же спросил ведущий.

– На втором этаже роддома находятся администрация, центральное стерилизационное отделение, конференц-зал и дневной стационар. На четвертом этаже находится физиологическое родильное отделение на двадцать коек – два трехместных зала и четырнадцать боксов. Здесь проводят роды, кратковременное наблюдение за родильницами в послеродовом периоде и первичную обработку новорожденных. Также на четвертом этаже расположено анестезиолого-реанимационное отделение, при котором имеется оперблок.

– Оперблок – это место, где проводят операции?

– Нет, это место, где врачи слушают оперы, – сказал телевизору Данилов.

– Именно так, – улыбнулась главный врач, – операции. Пойдемте дальше, то есть выше. На пятом этаже роддома находятся послеродовое отделение и отделение новорожденных. На шестом – гинекологическое и коммерческое отделения…

Данилов смел в ладонь крошки со стола, подошел к окну, открыл его свободной рукой и осторожно высыпал крошки на пластиковый откос.

– На седьмом этаже расположены отделение патологии беременности, отделение пренатальной диагностики и физиотерапевтическое отделение…

Ведущий, должно быть, уже не раз пожалел о своем вопросе.

– А еще у нас есть аптека, лаборатория…

– И пищеблок! – подсказал Данилов, закрывая окно.

…и пищеблок, – послушно повторила главный врач. – Кроме того, наш роддом является клинической базой двух университетских кафедр – кафедры детских болезней и кафедры гинекологии и акушерства…

– Это, без преувеличения, один из самых лучших роддомов Москвы! – бодро подвел итог ведущий. – Напоминаю, что у нас в гостях была…

– Все сотрудники роддома могут по праву гордиться тем, что работают в таком замечательном месте! – сказал Данилов и выключил телевизор.