Kitobni o'qish: «Я, колдунья и полосатый кот»

Глава 1

Отец однажды сказал, что если бы в мире проводились соревнования на самую бездарно прожитую жизнь, то я бы стал абсолютным чемпионом на столетия вперёд. Самое обидное, мама с ним согласилась.

А ещё мы вчера поругались. Хотел взять денег, чтобы выплатить долг за аренду квартиры, но папаня внезапно встал в позу. Сказал, что его достало оплачивать жизнь неудачника. Ночного сторожа! Прямо так и сказал – найди нормальную работу. И плевать, что я не сторож, а инженер. Ночной инженер-диспетчер. Контролирую ход суточных экспериментов на магнитных плазменных ловушках. Красиво звучит? Вот то-то. Хотя, по факту, я всю ночь сижу перед монитором и смотрю, чтобы пики на графиках оставались в зелёной зоне. А если вдруг они начнут за неё выходить, у меня есть ОЧЕНЬ СТРАШНЫЙ ТУМБЛЕР, которым выключается экспериментальная установка и ОЧЕНЬ КРАСНАЯ КНОПКА, которой вызывается на объект аварийная бригада.

Пять лет работаю этим самым ночным сторожем… тьфу, инженером. И ни разу ещё не довелось мне воспользоваться ни тем, ни другим.

С деньгами вот только беда. На последние купил VR-шлем и несколько игр. Шлем подержанный, да какая разница? Важно не то, что снаружи, а то, что внутри. А там – потрясающие миры. В них я герой, а не инженер-неудачник. Сидеть же тут, в лаборатории, среди графиков, вслушиваясь в мерный писк системы звукового оповещения, мне было очень одиноко. Порой даже хотелось нажать эту дурацкую кнопку, просто чтобы в лабораторию приехали люди.

Кнопку я, конечно, нажимать не стал, вместо этого потащился к холодильнику. Там обнаружил, что эти гады из дневной смены раздербанили полагавшийся мне ужин. Пошарив по полкам, нашёл только пару кусочков просроченного сыра и одно яйцо. Могли бы хоть шоколадку оставить…

С коллегами по работе, кстати, у меня как-то не складывалось. Нет, никаких вражды или презрения с их стороны не наблюдалось. Просто я никак не мог влиться в коллектив. Они дружили, ездили вместе на природу, ходили по барам и концертам. В общем, вели довольно активный образ жизни. Я же зависал в виртуальности, которая казалась мне интереснее и привлекательнее реальности. Из-за разных интересов поговорить с сослуживцами было не о чём. Разве что по рабочим вопросам. Только когда ты следишь за красной кнопкой, больше ничего не делая, этих самых вопросов тоже не возникает. Не скажу, что ситуация меня расстраивала. С данностью проще смириться, чем бессмысленно рефлексировать.

Пока я раздумывал, в чём сварить яйцо, звуки системы оповещения изменились. Повысилась тональность и ускорился ритм. Я удивился, но решил не дёргаться: сейчас всё придёт в норму. Пошарил по шкафчикам, задумался, не сходить ли в соседний зал, вдруг там есть какая-то еда. Потоптался у двери, выйти не решился. Медленно, нога за ногу, вернулся к своему монитору и замер. Все графики вышли из зелёной зоны. Пики добрались до границы координатной сетки, и обрезались. Кинув взгляд на числовые значения, я присвистнул. Похоже, и пришло время очень страшного тумблера.

Я потёр руки, снова посмотрел на графики, прислушался к трелям системы оповещения. Что ж, основания дёргать тумблер у меня есть. По технике безопасности я сначала должен был встать на резиновый коврик и надеть резиновые же перчатки. Но на коврике давно громоздилась здоровенная кадка с пальмой, а где искать перчатки я даже не представлял. Отодвинув стопку бумаг, я добрался до тумблера. Рядом с ним стояла фотография пушистого кота в рамке. «Сибирский или персидский?» – некстати подумал я.

И с этой мыслью рванул тумблер на себя.

Со всех сторон полетели искры, лабораторию стало заволакивать дымом. Красная кнопка пропала из поля зрения, я ткнул куда-то наугад. Видимо, промазал. Ткнул снова, и рука моя провалилась в абсолютную пустоту.

Система оповещения тоже затихла, даже звуков искрящего оборудования больше не слышалось. Только тишина. Неприятная, звонкая тишина.

***

Я лежал. Навзничь, раскинув руки, как крылья. Ладони горели огнём, часть лица, к слову сказать, тоже. Вокруг была странная, заполненная неясным багровым туманом темнота, по которой перекатывались размытые тени. Спина и шея затекли. Надо бы пошевелиться, размять мышцы, посмотреть, почему так болят ладони. Идея показалась мне плохой. Я лежал, оттягивая момент, когда придётся не только пошевелиться, но и вспомнить то, что вспоминать не хотелось. Судя по всему, катастрофа случилась, и не исключено, что именно я в ней виноват.

Прислушиваясь к шорохам, я ощущал лёгкие прикосновения к своему лицу… Стоп! Прикосновения? Крысы!

Внутри себя я громко заорал от страха и, распахнув глаза, резко сел, оглядываясь по сторонам.

Надо мной раскинулось небо. Голубое, украшенное лёгкими перистыми облачками. Красивое. Как в детстве. Взрослые не успевают смотреть на него, носятся по своим важным делам, смотрят под ноги, чтобы не споткнуться. Я вот тоже давно не видел неба.

Ещё раз вздохнув, решился, скосив глаза в ту сторону, где особенно сильно чувствовал прикосновения. И заржал. Страшная, страшная сила меня трогала! Ой, боюсь – не могу. Я провёл рукой по мягким кончикам ковыля. Вокруг, куда только хватало глаз, простиралось поле. Тёплый летний ветерок создавал на нём волны, и оно словно плыло к горизонту.

– Смешно, – сказал я вслух. – Где лаборатория-то? Где город? Я, что, взорвал всё настолько капитально, что – вон, даже ковыль вырасти успел?

Ну, правда же, смешно! Видимо, действительно взорвал. А сам то ли при смерти, то ли вообще умер, и вот это бесконечное небо и бесконечный ковыль – и есть тот самый свет в конце туннеля.

Шагов за спиной я не услышал, поэтому на звук голоса подскочил как ужаленный.

– О, очухался, молодяжнек.

За моей спиной стояла симпатичная деваха. Невысокая, в светлых холщовых штанах и такой же рубахе широкого кроя, невпопад украшенной вышивкой. Как будто рубаху не вышивали, а испачкали нитками яркого цвета. Русые волосы были завязаны в тугой узел. Голубые глаза на загорелом лице светились, словно два драгоценных камня.

– Што молчишь? Не разумеешь меня? – она вздёрнула брови. – Али калечный?

– Ничего я не калечный, – встав, я стряхнул с одежды траву и землю. – Где мы вообще, что это за место?

– Тю-ю-ю, – протянула незнакомка. – А говоришь не калечный. Слободка ж. А ты откель?

– Из города.

– Города? – деваха удивлённо вскинула брови. – Не знаю за «город». Пешком тут только до Слободки можно податься. Коли с паромщиком столкуешься, то до Новосёлки, или вон Вёска за болотами. Города не знаю.

– Ла-а-адно…

Я огляделся. Чёрт! Кругом ковыль, куда идти?

– Слышь, молодяжнек, как кличут-то тебя?

– Юра, – автоматически ответил я.

– Юра, – она расхохоталась. – И имя у тебя калечное. А я Агриппина. Пойдём-ка до хоромы. Мазь наложу, пока рубцы не образовались.

Только тут я вспомнил, как сильно болят руки. Развернув ладони вверх, уставился на ожоги. До обугливания дело не дошло, но волдыри заработал. Неприятно.

– Пойдём, – деваха махнула рукой и скользнула на едва заметную в траве тропку.

Оставаться в поле было бессмысленно, впрочем, как и идти самому куда глаза глядят. Поплёлся за ней.

– Эй, Агриппина, – окликнул её, когда вдалеке показались деревенские срубы. – А не боишься меня в хоромы-то вести? Вдруг я злодей какой, убью, ограблю?

– Меня? – с интересом уточнила она. – Ну, попробуй. Ещё не бывало у нас, чтобы на травницу кто-то нападал. Да и Василий, если что, подсобит. Не тебе.

Показав мне длинный язык, она прибавила шаг.

«Ах, у нас там ещё и Василий», – пробурчал я себе под нос.

Ковыльное поле закончилось, после него обычная трава казалась жиденькой и унылой. Но идти сразу стало легче. Домик ютился на самом краю деревеньки. С одной стороны его огибал ковыль, с другой – подступал лес. Настолько густой и мрачный, что казалось, именно в нём рождаются сумерки, только потом выплёскиваясь на небо. Тёмные стволы, тёмные кроны. Деревья выглядели незнакомыми, но, правда, глубоких познаний в ботанике у меня никогда не было. Не ёлки и не берёзы, в общем.

Пока я разглядывал окрестности, не заметил, как подошли к дому. Без всяких приглашений травница дёрнула меня за руку и почти потащила внутрь. «Как баба Яга, на съедение», – подумал я, проваливаясь в тёмный дверной проем.

Глава 2

Первым пришёл запах. Глаза не успели перестроиться, носу же свет не требовался. Он ведь нюхает, а не смотрит. Меня словно ударили, и я непроизвольно отшатнулся. Даже в маминой аптеке, на складе которой я иногда бывал, не стояло такого мощного и плотного аромата. Складывалось впечатление, что кто-то взял поле, где я недавно очнулся, каким-то образом выжал из него концентрат всех трав, а потом запихнул получившееся в небольшие сени. Голова закружилась. Я закашлялся.

– Муха в рот попала? – ехидно спросила Агриппина.

Я промолчал, бросив на деваху суровый взгляд. Глаза чуть привыкли к полутьме, но очертания её лица ещё плыли, сливаясь в пятно.

Послышался шорох, и я успел заметить метнувшуюся в горницу серую тень. «В горницу»? Интересно, давно я стал мыслить, словно сказочный герой? И кто это был? Может, деваха двортерьера блохастого приютила? Им меня и пугала. Только не тянет как-то Василий на грозного защитника. Хоть побрехал бы для приличия. Обидно, право слово.

Я осмотрелся. Под потолком сушились вязанки цветов и трав. С острыми листьями и круглыми, длинными и короткими, колючими и не очень. Соцветия яркие – синие, жёлтые, красные, малиновые. Краски такие насыщенные, что даже темноте не удаётся их полностью поглотить. При свете дня, наверное, красота неописуемая! Интересно, названия у них такие же полнотелые, как и внешний вид? Например, «пламяцвет луговой душистый» или «лазурит лекарственный бирюзовый».

Я опознал только пижму. С ней у меня связана неприятная история из детства. Решил я Дашку из 6В закадрить. Ничего лучше не придумал, чем подарить цветов. Девчонки на них падкие, вот сердце красавицы сразу и растает. В расчётах одна ошибка обнаружилась: дыра в бюджете. Все деньги давно в любимой игрухе спущены, родители лишних не дадут. Знают, что потрачу туда же. Тогда меня и посетила гениальная мысль: у соседки с первого этажа, Маргариты Львовны, под окнами палисадничек. Так, для души. Другие жильцы не возражали, управляйка претензий не предъявляла. Возится себе человек, зачем мешать?! Эстетически цветник посреди бетонных коробок гораздо лучше безликой газонки.

Несложно догадаться, что задумал я ту клумбу проредить слегка. Тут цветочек, там цветочек, уже и букет готов. Дождался ночи, прокрался, начал вершить своё преступление. А за день до этого тётя Рита прополку делала, всякие сорняки и прочие дикорастущие травы выдёргивала, чтоб питомцам её жилось вольготнее. Вырванное из земли рядом с клумбой сложила подсохнуть. Или убрать забыла, не помню.

Тянусь я, значит, за очередной розой, вдруг слышу: «Попался, скотина!» Поворачиваюсь и получаю по мордасам пучком тех самых трав, которые в куче лежали. Потом – ещё, ещё и ещё. Бросился бежать, а всё равно и по заднице успел отхватить. Шустрая соседка оказалась, метров сто за мной гналась. Слава богу, лица не разглядела.

Название-то я почему запомнил: она потом моей маме рассказывала, что, обнаружив воришку, набрала охапку пижмы… Дальше вы знаете, пересказывать не нужно.

По центру стен Агриппина (или таинственный Василий?) приладила полки, загромоздив их всевозможными горшками, кувшинами и другой глиняной посудой. Ниже стояли высокие плетёные корзины, закрытые тканью, и пузатые бочки, перетянутые железными обручами. Я подобные в музее народного творчества видел. Занесло же меня в сельскую глушь!

– Уснул? – деваха помахала у меня перед лицом рукой. – Поспи, поспи, опехтий, чай, лечить тебя не надобно, зелья да мази твоим ранам не требуются!

Я тряхнул головой, последовав за Агриппиной. Жилая часть избы словно сошла с картинок к сборникам русских народных сказок: слегка подкопчённая печь, где тлели слабые угли, поддерживая температуру поставленного рядом с ними чугунка, ухват, снова полки с посудой и утварью, массивный стол, напоминавший самку неведомого зверя, под брюхом которой спрятались два детёныша-табурета, лавка у окна, прялка. Осталось обнаружить в углу лягушачью шкуру, чтобы совсем умом тронуться.

Травница указала на лавку. Я послушно уселся. Она же взяла ступу, вышла в сени, потом вернулась и принялась толочь то, что туда только что набросала, потёртым пестиком, мурлыча себе под нос то ли заговоры, то ли собственные мысли. Последнее казалось более вероятным: мне удалось разобрать обрывки фраз про «ощипанного сокола» и «молодяжнечка блаженного». Очень хотелось в неё чем-нибудь запустить, но в ответ легко прилетит ступа, так что лучше посижу, презрительно отвернувшись к окну.

– Давай грабли свои увечные, – сказала она наконец, – исцелять тебя будем!

Я протянул ей руки. Несмотря на то, что Агриппина надо мной постоянно подтрунивала, действовала она чётко, профессионально и со всей осторожностью. Прикосновения аккуратные, почти нежные, никакой боли или дискомфорта… Я зажмурился и разомлел. Но буквально через минуту завопил, ощутив, что, судя по всему, в кисти впился иглозубый рукогрыз из семейства человекоистязателей.

– А-а-а!!!

– Што вопишь-то, как малявка некормленая?! Мазь твою боль высасывает, здоровьем тебя наполняет!

Я посмотрел на ладони, ожидая увидеть обугленные кости, но с удивлением обнаружил, что волдыри и покраснение практически пропали. Уж насколько у нас развита медицина, а подобное я встречаю впервые.

– Ты волшебница? – поинтересовался я.

– Говорю же, травница! Наперво запомнить сложно? Я тебе пяток-десяток раз повторю, с меня не убудет!

Не обратив внимания на колкость, я хлопнул себя по лбу. Поморщился. Боль ещё отдавалась. Важно другое! Телефон-то в кармане! Вот я болван! Вытащил его, разблокировал. Нет сети. Хорошо, что заряжал недавно. Батарея всего наполовину разряжена.

– Слушай, – обратился я к девахе, – а у тебя вай-фая нет случайно? Сеть не ловит почему-то, наверное, зона покрытия у моего оператора тут отсутствует. Я бы подрубился, по картам геолокацию определил, а потом такси бы вызвал, чтоб до города добраться.

– Ты с кем разговаривал-то сейчас? – Агриппина потрогала мой лоб. – Не горячий. Бредить не должен. Или по-заморски болтаешь, или слова на лету выдумываешь. «Вай-фая»! У нас через дом Федька-дурачок живёт. Тоже всякое бормочет. Наверняка лучшими друзьями с ним станете!

Взяла ухват, подцепила чугунок, изящно перекинув его на стол. Почему изящно? Не знаю. В её простых движениях была необъяснимая грация, не встречавшаяся мне ранее у других людей. Большинство из нас делает что-то, не задумываясь, на автомате, когда тело само выбирает, как приложить минимум усилий для достижения оптимального результата. Девушка же… Да, теперь язык не поворачивался назвать её «девахой», видимо, наоборот, просчитывала, как сделать красиво, но максимально естественно, дабы не оказаться заподозренной в нарочитости.

– Подкрепись. Репа пареная. Хватай, не робей! Она не горячая. Тёплая.

Я ухватил один из золотистых клубней, надкусил… М-м-м! Вкуснотища! Я никогда раньше не пробовал репу. На вкус похоже на сладкую картошку. Нет!

– Напоминает батат! – воскликнул я.

Агриппина взяла ложку и треснула меня по лбу.

– Когда я ем, я глух и нем! – назидательно проговорила она.

– Ну да, – пробурчал я. – Закрой рот и ешь суп.

– Што? – то ли не расслышала, то ли прикинулась глухой травница.

Болтать больше не хотелось. Доедал я молча. Добавки себе прихватил. Тянул время: надо решить, что делать дальше. Оставаться на ночь мне никто не предлагал. Подлечили, накормили, а дальше выставят за порог. И куда мне, назад в ковыль возвращаться, следы своей лаборатории разыскивать? Бесперспективняк. А ночевать под открытым небом страшно. Поле ещё ничего, а лес зловещий.

Самому попроситься на ночь остаться? Это нарваться на очередные насмешки. «Вот молодяжнеки пошли, лес им страшный!» Как пить дать, так и скажет. Василия своего наконец-то позовёт, чтобы вместе ржать.

– Ну, што надумал, калечный? Мысль-то, смотрю, посещала тебя, – Агриппина, уткнув руки в бока, насмешливо вскинула брови.

– Переночевать можно? – взмолился я, на всякий случай протягивая руку к чугунку с репой. – Пожалуйста.

– Можно, – легко согласилась девушка. – В кладовке тебя запру, штоб по хороме не шастал.

Я ошеломлённо заморгал.

– Испужался? – засмеялась Агриппина. – Не запру. Ты ж у меня там все припасы сожрёшь. Вон, репу уже по карманам распихал, не успела отвернуться. На лавке спать постелю. А Василий за тобой присмотрит.

Глава 3

Если вы подумали, что за ночлег не пришлось платить, то я вас разочарую. Не успела ещё магия доброты рассеяться, как мне вручили два ведра и, задумайтесь, коромысло!

– Дров нарубить не наказываю, пусть раны заживут, а водицы натаскать, тут и дитятя справится. И поленьев потом приволоки. Снеди разной наготовлю, коль постояльцы у нас завелись.

Травница подтолкнула меня к двери.

– Што встал-то?! Топай. За плетень выйдешь, полверсты на восход махнёшь, там колодец и обнаружишь. Токмо не сверзнись туда, вылавливать не стану.

Я уныло поплёлся выполнять задание. Возникало ощущение, что я сейчас играю в RPG, где мне ещё долго предстоит качать своего перса, выполняя нелепые задания для получения нищенских очков опыта. Нормальный квест ещё нескоро дадут. Вряд ли раньше пятого уровня.

Слава богу, дом Агриппины стоял на краю поселения. Никто на меня не таращился, собаки не лаяли, а дети не кидались залепушными яблоками. Или вообще какой-нибудь плечистый парняга мог бы подвалить да поинтересоваться – кого в деревне знаю, и как в избу правильно входить нужно… Нет уж, нет уж. Знакомиться с селянами я не спешил. Явно живут по собственному укладу, в котором я не разбираюсь. Нарушу что-нибудь – башку отшибут. Пожалуй, пусть меня травница дальше за дебила держит. Глядишь, ни у кого на меня рука не поднимется.

А ещё я размышлял о том, что сделает со мной начальство, когда я отсюда выберусь и заявлюсь на работу. Если, конечно, она существует. Возможно, взрывом разнесло всё здание, и теперь меня разыскивают, объявив особо опасным террористом, уничтожившим стратегический научный объект. Найдут – посадят лет на двадцать. Ни игр, ни интернета. Роба, швейная машинка, прогулки по расписанию, подъём и отбой в строго отведённое время. Лет через пятнадцать – условно-досрочное освобождение и работа грузчиком, потому что с судимостью никуда получше не возьмут. Эх, так себе перспективы вырисовываются!

Под невесёлые мысли я добрался до колодца, чтобы покрыть себя несмываемым позором.

Несчастные два ведра я принёс только с пятой попытки. То плохо крепил на коромысле, то спотыкался, разливая воду на себя и пыльную дорогу. Увидев меня, измазанного и промокшего, Агриппина закатилась таким смехом, что возникли подозрения относительно трав, которые она собирает. Уж не покуривает ли втихаря запрещёночку? Вот сдам её участковому, будет знать!

Девушка, продолжая похрюкивать, вытерла выступившие от хохота слезы.

– Ты как до стольких лет дожил, горе луковое? – она подхватила коромысло и вызволила меня из-под его тяжести. – На печи сидел, а мамка с тятькой петушками сахарными угощали, крендельками потчевали, пылинки с чадушки сдували? Эх… Помощник из тебя, што из кутьки – дудка. Хорошо, топор не дала. Убился бы махом. Иди в дом, кафтан свой у печки разложи, пусть сушится. Ой, сызнова сомом таращится да пастью хлопает! Дам я тебе тряпок срам прикрыть! Нешто мне им любоваться приятно будет!

***

Одежда сохла. Я сидел у окна, закутавшись в выданную мне дерюгу и глядя на наползающие сумерки. Солнце уже провалилось за горизонт, но ещё не потухло, подсвечивая облака оранжевым. В воздухе плясали комары-толкунчики. Я всегда поражался их танцам, наглядно демонстрировавшим броуновское движение частиц. Конечно, насекомые – не молекулы, но объяснить на их примере школотрону нудятину из физики вполне реально.

– А почему они в избу не залетают? – спросил я. – Ни комары, ни мухи, ни прочая гадость с крылышками. Ты даже ставни не прикрываешь. Занавески раздвинуты, опять же.

– Заговор наложила, – пояснила Агриппина. – Вот и не суются.

Она устроилась за прялкой, ловко перебирая пальцами, превращавшими всклокоченную шерсть в лохматую нить, которую девушка потом наматывала на веретено.

– Я… – травница умолкла, прислушавшись.

Скрипнула дверь, затем в сенях что-то глухо стукнуло. Секундой позже раздался грохот падающей посуды, сопровождавшийся чьими-то неразборчивыми ругательствами.

– Явился не запылился! – воскликнула Агриппина и выбежала из горницы.

– Агриппинушка, голубка моя! – пробубнил заплетающийся бас. – Вот и Васютка нагрянул!

– Опять нажрался, окаянный?! – в голосе девушки появились мерзкие сварливые нотки. – Скотина ты безрогая! Всю жизнь мне испоганил! Когда ж это закончится?!

– Не могу я, понимаешь, не могу! Мочи больше нет! Раньше-то красавиц был, статный, крепкий, взгляд пылает! А сейчас гляну на своё отражение, и утопиться хочется.

– Смотрю, ты и утопился. В стакане! Сколько? Бочку опорожнил аль две?!

– Не бранись, хозяюшка! Единственную капельку на язык капнул да кружку понюхал.

Что-то опять загремело. Я замер, вслушиваясь в аудиоспектакль под названием «семейная драма». Васян, оказывается, пьянь редкостная! Нужно у Агриппины узнать, где в деревне выпивку достать можно. Он завтра с похмелья проснётся, я же ему пивка холодненького подгоню или сидра. Сразу и подружимся.

Вернулась травница. Растрёпанная, раскрасневшаяся. Взор потупила. С чего б, интересно?

– Ты, молодяжнек, не подумай лишнего, – глаз не подняла, говорит заискивающе, – Василий хороший. Держится строго три луны, на четвёртую срывается. Тяжко ему. Смириться с потерей не желает. Вот и пьёт иногда. А мне по утрам слушай: «Лебёдушка моя, снеси водицы студёной доброму молодцу перед смертью! Пришёл час расставания! Схорони меня под дубом столетним, навещай по праздникам!»

– Юрой меня зовут, – напомнил я. – Где, говоришь, кладовка у тебя?

– Кладовка?.. – не поняла девушка.

– Василий-то в слюни упоролся. Сторожить меня некому, запирай на ночь.

– Упоролся в слюни… Метко подмечено, запомню… Юра… Ты на печку полезай. Перина мягкая, уснёшь быстро. Мне она в ночь не надобна. До зорьки с пропойцей на сеновале проторчу. А ты почивай. Лучину загаси обязательно, а не то пожар учинишь!

Ушла. Я задул лучину, потом влез на печь. Не обманула. Перина оказалась необычайно мягкой, буквально засасывающей в себя. От неё пахло сдобой, сегодняшней репой, пряными травами… А ещё сюда примешивался едва уловимый запах женского тела. Он оказался настолько приятным, почти родным, что я зарылся лицом в мягкие складки и мгновенно провалился в сон.

Глазам предстала картинка, напоминавшая кат-сцену. Несуществующая камера ходила из стороны в сторону, показывая тёмное помещение. Вот лежит моё тело, вот печка, вот стол, табуреты и лавка… Постойте, кто же стоит посреди горницы?! Мама! Я видел её со спины, но сразу узнал. Обрадовался, будто ребёнок, хотя всё ещё в глубине души дулся на то, что она поддержала отца, назвавшего меня неудачником. Волосы матери странно шевелились. Нет, не на ветру или от сквозняка. В движениях присутствовало нечто неестественное. Я крутанул колесо несуществующей мышки, приблизив картинку, всмотрелся и заорал. В маминых волосах, оказавшихся спутанными клочками паутины, копошились крупные лоснящиеся пауки. Каждый раз, когда они шевелились, раздавался звук, напоминавший металлический скрежет по стеклу.

Разбуженный собственным криком я подпрыгнул, свалился с печи, и в тот же момент «камера» вновь вернулась к виду от первого лица. Я вытер пот, успокоил дыхание. Приснится же дрянь! Потом взглянул в окно и потерял дар речи. Там, едва подсвечиваемый луной, клокотал и перекатывался густой туман. Он не подступал к самому дому, словно чего-то опасаясь, и между избой и границей мглы колыхалась полупрозрачная дымка. Дальше всё утопало в белёсом мареве, поглотившем окрестности.

Мной овладело необъяснимое любопытство. Даже не пытаясь воспользоваться дверью, я вылез в окно, приземлившись босыми ногами на мокрую землю. Повёл плечами. Холодно! Расстояние до «облака», по моим прикидкам, составляло метров семь. Я посмотрел наверх. Нет, это не облако. Колодец тумана, края которого теряются в ночных небесах.

Тишина стояла необычайная! Ни криков ночных птиц, ни мычания сонной скотины, ни шелеста листвы. Правда, ветра тоже не было. Что совершенно не мешало туману клубиться и двигаться. Он, казалось, жил собственной жизнью. Или моих знаний в этой области не хватало, и я принимал совершенно обычное явление за что-то выходящее за рамки нормы. В любом случае, меня охватило лёгкое беспокойство. На уровне сознания. Тело же бесстрашно двинулось вперёд.

Шаг, другой… Внезапно стена тумана придвинулась, или это я неведомым образом перенёсся в пространстве, ткнувшись носом во что-то плотное и пружинящее. Провёл ладонью по поверхности, убедившись, что так и есть. Мглу будто покрывала влажная плёнка, отталкивавшая руку назад. Я надавил сильнее, пальцы ощутили сопротивление, тем не менее, начали погружаться внутрь. Хлюпнуло. Рука провалилась по локоть. Лишь бы никто не пожал. Иначе инфаркт гарантирован.

Её не пожали. Облизнули. Чей-то язык, полностью накрывший ладонь и выступивший за её пределы, медленно прошёлся по поверхности кожи, давая возможность каждому сосочку насладиться вкусом соли и пота. «Как куском тухлого мяса провели», – мелькнула мысль. Вслед за ней в глубине тумана кто-то сладко причмокнул.

Я почувствовал резкую боль в гортани. Её разрывало и жгло. И лишь потом до меня дошло, что я ору на пределах возможностей голосовых связок. Во рту появился привкус крови, уши заложило, в глазах помутнело. В спину ударило, я ощутил, как меня волочёт вглубь тумана.

Темнота.