Kitobni o'qish: «Паскаль. Сеньор Лилии»

«Быть смелым мало –

быть разумным должно,

И лучше меру знать, чем сумасбродить.

Французов погубила ваша гордость.

Мы королю уж не послужим больше»

Из героического эпоса «Песнь о Роланде»

Глава 1. Ронсевальское ущелье

В стороне испанских гор послышался зловещий шум. Пылали щиты и шишаки огнем. Несметная толпа сарацин ползла, как лава, что сжигает все на своем пути. Сверкали золото и сталь, и над тихим долом взмывал лес копий и значков языческих полков.

Граф Оливье, благородный рыцарь с большой славой, взошел на крутой холм. И мигом все понял: французов ждет сегодня тяжкий бой!

Я был в арьергарде среди тех тысяч франков и двенадцати пэров Франции, которых возглавлял храбрейших из храбрых – славный Роланд, маркграф Бретонской марки, племянник нашего победоносного короля Карла Великого. Что ни год – то успешная военная кампания!

Неужто всему наступит конец? Роланд невозмутимо посмотрел на собрата любимого своего Оливье. Зажглись слова из песни, что дошла до наших дней:

Граф Оливье сказал: «Врагов – тьмы тем,

А наша рать мала, сдается мне.

Собрат Роланд, трубите в рог скорей,

Чтоб Карл дружины повернуть успел».

Роланд ответил: «Я в своем уме

И в рог не затрублю, на срам себе.

Нет, я возьмусь за Дюрандаль теперь.

По рукоять окрашу в кровь мой меч.

Пришли сюда враги себе во вред.

Ручаюсь вам, их всех постигнет смерть».

Аой!

В роковой миг судьбы тысяч сплелись в клубок от слова одного человека. Понеслись зажигательные речи. И я кричал вместе со всеми французами в ответ на речи графа Оливье:

«Трус, кто побежит! Умрем, но вас в бою не предадим!»

Бряцало оружие. Мы готовились к неминуемой схватке не на жизнь, а на смерть. Пока я жив, пока весы судьбы еще не приняли свое решенье, я расскажу о славной битве, что вошла в века. И о том, о чем знали лишь немногие: как, если верить легендам, двадцать тысяч бойцов смогли остановить четыреста тысяч мавров? В легендах героями становятся одни лишь те, кто оказался вознесен судьбой на самый верх. Но зачастую и это самое вознесение оказывается ценою жизни и сил множества других. Как и муравейник построил не тот, кто оказался первым на его вершине с последней веточкой хвороста. Вы верите в легенды? Я поведаю одну, где вы увидите, как безвестные труженики вносят свой вклад в общий успех.

В тот день, 15 августа 778 года, мы шли в Пиренеях. Длинные и узкие хребты протянулись, насколько хватало глаз. Мы прикрывали возвращение нашего короля домой, в столицу Ахен, когда он повернул от мусульманской Сарагосы. Воины шли, нагруженные добытыми трофеями, ведя за собой тех великолепных белых мулов с золочеными уздечками и серебряными седлами, что подарили мавры, и с куда большими обещаниями даров от царя сарацин Марсилия. Почти вся Испания лежала у ног несокрушимых франков, возглавляемых Карлом! Как неудержимый ураган проносился он: города разрушались, замки падали. Еще за две недели до этого я лично участвовал в осаде Памплоны и видел, как горели ее башни и рушились крепостные стены! А до того пала Кордова. Не только мавры, но и непокорные баски получили свое!

С триумфом возвращалось королевское войско из испанской долины. Но впереди предстоял трудный путь с подъемом в горы среди буковых лесов и марш-броском в тридцать километров по узким горным тропам! Только перевалив горы, Карл оказался бы в родной Франции. И он шел спокойно, уверенный в том, что тыл его прикрыт!

Мы заняли Ронсевальское ущелье, самый легкий перевал через Пиренеи. Иначе пришлось бы делать большой крюк и сворачивать в сторону Mare Nostrum – Средиземного моря. Горы здесь взмывали на высоту до полутора километров. К тому же постоянные дожди и туман изрядно досаждали. Небольшая деревушка Ронсесвальес располагалась южнее. Кажется, негостеприимные баски держали на нас зуб. Но мы не будем отличать их от негодяев-сарацин. Что те, что другие должны склониться перед властью Карла Великого!

Я сидел с друзьями у повозки с припасами. Наши отряды вытянулись в длинную, змейкой петляющую цепочку. Пока еще пройдут передовые… Спешить было некуда! Низкое испанское небо комьями выползало из-за гор. Я лежал и мечтал, как увижу свою Розалинду, как малыши обовьют мне шею, а старенькая матушка выйдет с кувшином козьего молока, как бывало в детстве.

Все располагало к мечтам. Грудь вздымалась широко и свободно под кольчужной рубашкой. Я снял наручи и прислонился знойной головой к тюку. Всего через несколько минут меня сморило. Чем хороши изнурительные походы, так это тем, что в любую подходящую минуту ты готов провалиться в сон как младенец.

Мысли унесли меня в далекое детство… Мама вышла в любимом сером фартучке, надетом на льняную тунику с длинными рукавами. Грубая повязка плотно схватывала ее красивые каштановые волосы (она их распускала только дома и только по праздникам, когда вся семья собиралась у стола).

– Паскаль! – окрикнула она. – Опять витаешь в облаках? Ну, шалопай, иди сюда и рассказывай, где ты сегодня побывал?

Я бежал и обхватывал маленькими ручонками самое дорогое мне существо. Тогда мне было семь лет. И тогда же пришли они, первые отсветы другого, незримого мира. Возможно, если бы при первых рассказах мама как следует выругала бы меня, а отец дал хорошенькую взбучку, то на этом бы все «фантазии» и прекратились. Но мама, правду она говорила или нет, родом была не из нашей захудалой деревушки в Аквитании, а из Лиона, да еще из родовитой семьи, которая разорилась. Она хотела для меня лучшего будущего и молча слушала мои первые истории.

Я рассказывал, что по ночам, когда братья и сестры засыпали, я смыкал глаза и видел, как передо мной вырастает огромный сверкающий город. Я важно гарцую на боевом скакуне по его улочкам, а местные зазывалы, уважительно заглядывая мне в глаза, выносят свой товар из лавочек: шелка, специи, парфюмерию, лекарственные травы. Я смотрел на свой блистающий доспех, на богатые перевязи, на меч с рукоятью, украшенной дорогим сапфиром, но… как ни странно, у меня не было чувства превосходства над теми, кто ко мне подбегал.

– Рыцарь! Рыцарь, будь добр, загляни ко мне! – кричали разные голоса. В их глазах я видел только участие и любезность. Рыцарем я стал не так давно, после опасной и полной лишений экспедиции, которая вошла в историю как «Странная экспедиция». До того я долгое время был Послушником в одной из нескольких Школ в королевстве, где посвящали в сокровенные тайны обретения силы. Но мало кто справлялся с теми испытаниями, что появлялись у выбравших себе такую долю.

– Извините, дорогие мои! – кланялся я слегка, но грациозно. – Я держу путь к королю!

Тогда мы (я гарцевал в сопровождении нескольких всадников и около сотни пехотинцев) возвращались с западных границ королевства после успешной битвы. Я спешил обрадовать Его Величество.

То был невиданный по размерам и архитектуре город. Мама только мотала головой, что вряд ли прежде слыхала о таком. Башни с позолоченными шпилями взмывали в лазурные небеса, покатые крыши с черепицей, настолько отполированной, что солнечные лучи, отражаясь от нее, заливали светом самые потайные уголки. Соборы и библиотеки, фонтаны и парки – всего великолепия и не описать! И весь город днем был залит светом! Все жители были при деле. Никто не слонялся. Улочки вычищены, подметены до слепящей чистоты; запахи свежевыпеченного хлеба растекались кварталами, смешиваясь с духами великосветских дам, которые выезжали на природу, оставляя только вечерние или дождливые часы для просторных помещений.

Король встречал меня ласково и одаривал щедрыми дарами. То было славное время. И славные походы. Рыцарские умения позволяли мне в бою вести за собой не один отряд пехотинцев. Так было и в последнем походе, когда мы выбили разбойничьи шайки из Заброшенных Лесов. От их постоянных вылазок страдала не одна деревня.

Преимущество в численности было не на нашей стороне: соотношение сил было один к пяти. Наши лучники дали несколько залпов. Но что могут сделать сотни стрел, когда бандиты скрывались под кронами дубов и вязов? Тогда я приказал одному отряду следовать за мной, а остальным дожидаться у опушки. Что делают с волками, засевшими на одном укромном месте? Правильно: их выкуривают с противоположной стороны!

Один со своим отрядом из десяти всадников влетел я в самую гущу разбойничьего тыла! Мы мчались во весь опор и не щадили никого… Побросав факелы на стога сена, мы волоком протащили живой огонь по земле. Все вспыхнуло быстрее, чем занимается лучина! Лесной пожар охватил огромную площадь, все покрылось дымом. Но ничто не брало ни меня, ни моего бравого коня! Мой отряд кто пал в боях с сопротивлявшимися, кто отстал, кто бросился на свежий воздух. Я же мчался неудержимый, неодолимый, круша все на своем пути. Да, доля Рыцаря Лилии – не предаваться мечтам и нюхать цветочки, но нести справедливость и закон там, где он нарушался. Железной рукой я вырывал сорняки, что охватили лес в этих пределах. Видели бы вы, как радовались местные крестьяне! В этом и состояла главная рыцарская честь: быть защитником слабых и угнетенных и служить порядку. Иначе я бы потерял всю силу. Так мне молвила прекрасная дева.

Тут и произошло то самое событие, что всех так всполошило. Лагерь оживился. Копейщики занимали передовые позиции, лучники – возвышенности, а рыцари осматривали доспехи и проверяли остроту мечей. Мимо меня прошли Роланд с графом Оливье. Они все спорили. Оливье с пронзительными голубыми глазами, как небо в летнее утро, смотрел тревожно. Его волосы, словно отлитые из золота, свободно струились по широким плечам, обрамляя точеное совершенное лицо. Он был высок и статен, с широкой грудью и мускулистыми руками, как и подобает воину, который видел много битв на своем веку и вышел из них победителем. Он обладал мудростью и мигом оценил соотношение сил не в нашу пользу. Роланд бесстрашно шел чуть впереди него, как и подобает военачальнику. Широкоплечий, высокий и горделивый, он был воплощением французского рыцарства и воинской доблести. Благородное и мужественное лицо с квадратной челюстью и высокими скулами не дрогнуло. Роланд высоко поднял подбородок и выпрямил спину, готовый защитить своего господина и страну. Его сверкающие доспехи, нагрудник и поножи были выкованы из лучшей стали. На боку висел грозный Дюрандаль, неизменный его спутник во всех сражениях, а голову укрывал шлем с плюмажем.

– Привести моего скакуна Вельянтифа! – крикнул Роланд. – Все! По коням!

К той минуте архиепископ Турпен уж благословил всех французов и освятил крестом. Я тоже встал со всеми вместе с земли и седлал своего Люциуса.

А Роланд мчался уж долиной на скакуне. Меткое копье он грозно поднимал вверх, целясь острием в небо. Белый значок задорно играл на ветру, а бахрома свисала до рук и плеч.

Первым пострадал за свое бравурство Марсилиев племянник Аэльро. Он мчал во весь опор впереди войска мавров и злой бранью осыпал наши ряды:

«Эй, трусы, ждет вас ныне смертный бой.

Вас предал ваш защитник и оплот:

Зря бросил вас в горах глупец-король.

Падет на вашу Францию позор,

А Карл простится с правою рукой».

Что еще могло возжечь негодованием дух Роланда, как не такое оскорбление короля? Для него это было все равно что красная тряпка для быка! Вельянтиф, понукаемый острыми шпорами графа, пустился в галоп, быстрее молнии сократил расстояние, и копье нашего предводителя раздробило щит язычнику, раскололо доспех, прорезало ребра, пронзило грудь насквозь, от тела отделив хребет спинной, вышибив вон злую душу из сарацина.

Тут вновь, как в песне о Роланде, услышал я воззвание Роланда над мертвецом:

«Презренный, ты сказал о Карле ложь.

Знай, не глупец и не предатель он.

Не зря он нам велел прикрыть отход.

Да не постигнет Францию позор!

Друзья, за нами первый бой! Вперед!

Мы правы, враг не прав – за нас господь».

Аой!

Тут и началась та страшная сеча, подробности которой донесли до нас легенды. Прервите здесь дыханье ровное и перечтите то повествованье: удары доблестных мужей, налеты врагов, ярость и беспощадность, безумие и отвага, что накрыли узкую теснину у маленького поселения Ронсесвальес.

Древние горные породы взрыхлили конские копыта, окропили теплой кровью поверженные други и недруги! Сколько их пало, наших товарищей в цвете лет! Сколько их не дождутся матери и жены!

В пылу сраженья темного неисчислимые воинства все приступали к нам, ведомые уже самим Марсилием. В бой вступили наши пэры. Я рядом с ними. Сражался как лев. Но числом нас превосходили. Великие потери мы несли, усеяв весь луг телами рыцарей. Пали и многие из пэров. И в роковую минуту, когда вражьи силы обступили нас со всех сторон, Роланд наконец сказал:

«Возьму я Олифан

И затрублю, чтоб нас услышал Карл.

Ручаюсь вам, он повернет войска».

Тут-то Оливье и принялся попрекать Роланда за прежнее сумасбродство. Разгорелся спор. Тогда-то я воткнул свой меч в землю. От страшного удара пошла она трещиной. Никто в пылу того не замечал, как опустился я на одно колено, обратив глаза к небу в мольбе:

– Дева, что дала мне силу, что сделала тем, кем я стал в чудесном мире бесконечных чудес. Услышь меня на этой земле, омытой кровью моих братьев! Пришла та самая минута, когда я открываю свои уста, о чем и предупреждала ты! Мое сердце разрывается от боли. Если еще не поздно, сделай так, чтобы силой наполнился рог Роланда, чтобы ссора их не помешала ему воззвать на подмогу! Если мавры нас здесь одолеют беспощадно и в тыл ударят королю, то вся Европа обречена на гибель и не родится с Возрождением новая жизнь!

Мой голос дрожал от самых тихих нот до верхнего до, но, казалось, никто того не слышал. В земную трещину, как в губку вода, уходили все звуки.

Но вы, конечно же, захотите узнать, к какой же Деве я обращался?

Глава 2. Прекрасная дева

Когда мне было десять лет, а сновидения стали такими живыми, что захватили все мое детское воображение и чувства, и произошло событие, перевернувшее всю дальнейшую жизнь. И не только мою.

Мама отправила меня сбегать в соседнюю деревню к тете за маслом. У той оно выходило превосходнейшее, топленое, с таким янтарным оттенок, что сверкало на солнце, с такой карамелизацией и ореховым привкусом, что даже самое пресное блюдо приобретало необычайный вкус.

Уже второе лето, как я мотался туда-обратно наравне со старшим братом и сестрой. Но брат уехал с отцом в город, а сестра помогала маме по хозяйству. Да и ничего особенного не было в такой прогулке. Всего-то каких-то пять километров в одну сторону. Для молодых ног плевое дело! Тем более что дорога пролегала, пусть и петляя, по равнинам да небольшим взгорьям вдоль нашей мелкой речушки, в которой разве что ноги мочить. На лужках мирно паслись овцы, коровы болтали хвостами, отгоняя приставучих слепней. Жар стоял нестерпимый.

Ничего удивительного, что я решил сойти с хоженой тропы и побрел вдоль речушки, временами шлепая прямо по ней босыми ногами. Маленькие детские ботиночки из кожи я бережно нес в руках. Не дай бог, что с ними сделаю, от отца достанется изрядно не только на орехи!

– Странно! – пробормотал я вслух, когда заметил, что иду по речушке, а вода мне добралась уже до коленей. – Такого здесь не было на той неделе!

И правда: из воды то и дело выступали камни, которых я не помнил, а вдоль берега склоняли головы почтенные ивы, в то время как мне казалось, что тут стояли молоденькие деревца. И чем дальше я шел, тем становилось все запутанней: один за другими на той стороне речки (уже не речушки) вырастали пригорки и вересковые холмы – каждый последующий выше предыдущего! А следом пошли невысокие кустарники и целые рощи маслин. Зеленые ложбины меж ними манили свежестью утра.

Вдали я расслышал какой-то чудный звон и направился туда. Точно бабочки порхают по полевым цветам и стряхивают с них пыльцу! Моему детскому любопытству не было границ.

Она явилась мне верхом на коне, когда я взобрался на очередной пригорок. В тени величественных дубов, укрытая от палящих солнечных лучей, явилась она – прекрасная леди! Вы же знаете, что ребенком проще увидеть настоящую красоту? Когда еще не властвуют над нами мощные стихии страсти?

И вот как раз в тот день она произвела на меня то впечатление, которое производит сияние нимба над головами святых на фресках на добрых людей! Она запала мне в самое сердце. Ее платье из лилового шелка и нежно-розовый бархатный плащ укрывали хрупкую фигуру. Волосы цвета зрелой пшеницы ниспадали на молочные плечи. Конь ее, что не уступал чистотой цвета белоснежным шапкам гор, грациозно ступал вдоль лесной рощи. Что меня потрясло вдвойне: его седло и уздечка казались полупрозрачными, кожа блестела, как от росы, а кончики прядей на гриве заканчивались фиалковыми колокольчиками. Именно они так чудно звенели!

Можно ли сказать, что моя детская неокрепшая душа была потрясена до самого основания? Едва ли не без чувств упал я ниц на землю перед такой красотой. И лежал, не шелохнувшись, пока она не произнесла:

– Встань, юный Паскаль!

– Вы знаете мое имя, госпожа? – удивился я.

– Я знаю не только твое имя, но и твои самые сокровенные мысли, и твою душу, юный борец за правду! Наша встреча здесь не случайна. В очередной раз… Ты, конечно, не помнишь наши славные возлияния на извергающей лаву горе?

– Нет, госпожа. Я бы вас не забыл, если бы увидел!

– Ты уже не так юн в этот раз. А то, может, и вспомнил бы меня… Но я была занята, не могла явиться тебе раньше.

– Чего же вы желаете, госпожа? Я готов послужить вам… вот только мне бы сходить за маслом к тете…

– За маслом к тете? – прекрасная дева так весело и от души рассмеялась, что мне стало неловко, будто я притащил хворост вместо камина на шикарно накрытый стол, где собрались уважаемые люди. – Не за этим ты здесь, чтобы таскать масло. Твое место займет вскоре твой младший брат.

– Ему же только шесть.

– О, дети быстро растут. Уж поверь моему опыту.

– Тогда чем же…

– Подай мне руку…

И она протянула руку такую нежную, такую неземную, пахнущую какими-то ароматными травами, цветами. Несмотря на то, что голова у меня кружилась, я не забыл пару уроков этикета, которые давала мне матушка в свое время, и постарался проявить всю галантность, на которую был способен. Судя по всему, дама осталась довольна.

– Я хочу тебя наградить, но для этого ты должен что-то сделать. Сыграй мне на лютне, Паскаль.

Каково же было мое удивление, когда рядом с раскидистым деревом, в тени которого мы расположились, я обнаружил лежавшую в густой траве лютню. Точно странствующий бард намеренно оставил ее здесь, зная, что она пригодится именно в этот день. Я, конечно, видел несколько раз, как играли проезжавшие мимо нашей деревеньки странствующие певцы и музыканты… но одно дело видеть – другое дело осуществить самому! Не знаю, что со мной произошло, но в ее присутствии у меня появилась какая-то тайная смелость, решимость, готовность пробовать новое, даже если прежде никогда не делал такого. Смело я взял музыкальный инструмент, зажал несколько струн и четырьмя ударными пальцами сделал пару переборов. Странное дело: раздались вполне себе музыкальные звуки! Я закрыл глаза, отрешился от всего и… перестал чувствовать свои пальцы… музыка лилась, казалось, сама по себе, окрашивая воздух гармоничными тонами. Зазвенели серебряные колокольчики, а дева запела такую чарующую песню, что мое воображение разыгралось не на шутку.

Она пела, что зовут ее Вивиен , хотя имен у нее много, что некогда я был ее Ланселотом, но позабыл те времена. Что земля французская вскоре потребует от меня подвига самоотверженности, и для этого она вновь явилась. Но мне предстоит возмужать.

Когда я открыл глаза, то все окружающее плыло как будто в призрачной лиловой дымке. Я видел только блестящие глаза прекрасной девы.

– В награду я разрешу тебе поцеловать меня, Паскаль, – улыбнулась дева, – и ты ступишь на путь Послушника, который приведет тебя к такому могуществу, о котором ты и не помышлял. Ты послужишь своей стране. Ты обретешь и личное счастье. Хотя… оно будет и недолговечно. Или же можешь закрыть глаза и развернуться в обратную сторону. Ты выйдешь на прежнюю дорогу к тете, станешь почтенным крестьянином и ни в чем не будешь нуждаться всю оставшуюся жизнь. Но ты позабудешь о прежних мечтах. Все это останется в твоей памяти как детское дурачество.

Я сделал шаг навстречу к ней. Она слегка подняла руку, как бы давая понять, что не договорила.

– Но если ты поцелуешь меня, то ты станешь моим слугой на долгих семь лет, оставив родных тебе. Только так ты изменишься полностью.

– Что такое семь лет? – радостно вскрикнул я. – Ради такого услужения я бы отдал и всю жизнь!

И я прикоснулся к ее устам. Мир бешено завращался, обретя настолько красочные силуэты, что я почувствовал, будто с глаз спала какая-то плотная пелена. Небеса были неописуемо чисты и отливали самым голубым цветом, что я видел. За каждым деревом я чувствовал, как ползают крохотные мурашки, пробегают зверьки лесные, а трава чутко шевелится под легкими порывами ветерка.

– Садись позади меня, – и она запрыгнула на своего белоснежного коня. – Мы отправимся в страну, которую ты видел только во снах.

Ее слова оказались сущей правдой. Мы помчались быстрее ветра. Где найти слова, чтобы описать как быстро менялась вокруг местность? Летали ли вы во сне? Это ощущение окажется наиболее близко к тому, что я испытал. Конь несся по воздушной закрученной спирали, но вместе с тем и весь мир летел по этой же спирали. Думаю, если бы меня бросили в морскую пучину, где бушует водоворот, да вывернули бы его наизнанку, да великанской силой пустили бы по землям и лесам, то я, оказавшись там, примерно так же видел бы мелькавшие мимо меня верхушки деревьев, проторенные дороги, овраги, ущелья, долы и равнины, крыши домов и башни замков, городские площади и портовые склады, всю невероятную кипучую жизнь, что происходила на земле, и в которую я проникал каким-то новым, неведанным мне прежде чутьем, помимо тех пяти чувств, которые работали теперь на пределе.

В какой-то миг краски перемешались, будто попали в одно огромное ведро. И из ярких, разноцветных стали едва ли не серее горного склона, у подножия которого мы оказались. Широченная ровная дорога шла прямо, плавно огибая его. Тут плясали всевозможные солнечные зайчики, на каждом шагу плавали лужайки из зеленого бархата, по краям росли такие пестрые цветы, что после прежней серости у меня пятна заплясали в глазах. Хотелось прыгать, веселиться. Одни фигуры шли по ней, другие бежали. Дорога оказалась настолько широкой, что глаз не охватывал всю ее целиком: тут находилось место всем и каждому; притом и однообразие на ней едва ли встречалось, если только не задаться такой целью. При переходе от одного места к другому вспыхивали плоды для любых чувств. Пожалуй, запросто и всю жизнь на ней провести! Редкие ответвления от нее сворачивали на такие же прямые пути, которые вели к резким обрывам в пропасть, что зияла бесконечной чернотой, охватывая гору невиданных размеров и высоты. Другие ответвления вели в болотистую местность и терялись там.

– Широка дорога жизни, не правда ли, мой юный друг? – заметила Вивиен. – И сколько по ней идут?

Я еще раз посмотрел – и действительно: теперь увидел, какое огромное число народа было здесь. Но куда же подевались все площади, дома, башни?

– По ней можно идти долго. Пока не устанешь, – показала прекрасная дева на несколько фигур, – и не свернешь на одну из боковых троп. Но и на прямом ее конце не ждет ничего другого – он лишь предназначен для наиболее терпеливых и желающих перепробовать все краски мира.

– А то что? – показал я на резкие, кривые, узкие ответвления от основной дороги, которые шли там, где она примыкала к горе. Там карабкались несколько одиноких фигур. Может быть, я и не заметил бы их, но мое зрение стало таким острым, как у орла.

– Тернистая тропа, – ответила дева. – Редко кто отваживается сойти с цветущих троп ради того, что нельзя увидеть, нельзя пощупать.

Наш конь как раз взял путь по спирали вокруг горы. Несся он стремительно и величаво, как опытный иноходец на канате, что оказывается на бревне. Когда мы преодолели какую-то часть этой спирали, я заметил, что редкие одинокие путники стояли по склонам, отдыхали после долгого подъема и любовались открывшимися видами. Да я и сам залюбовался. Те красоты, что были на широкой дороге, ничто в сравнении с этим изумительно чистым горным пейзажем. Сам воздух здесь был иным, дышалось легче. А просторные поляны пусть и не были такими огромными, как внизу, но на них росли цветы дивного блеска и благоухания, с гор били свежие ключи, а из-за скал выглядывали хищные глаза. Так я видел, как одного излишне зазевавшегося путника две страшные птицы с черными крылами, клокоча, сбросили со скалы на горные кручи.

– Да, – ответила Вивиен на мой немой вопрос, – здесь лучше не зевать. И за каждой вершиной будет следующая с новыми опасностями. Но только так закаляется дух человеческий. Однажды почти каждый из тех, кто идет там внизу по прямой дороге, хотя бы из чистого любопытства пробует свои силы в подъеме на верх. Одни отказываются быстро, убеждая других, что этот труд того не стоит, а незримые ценности и не существуют, другие пытаются, но бросают, когда сваливаются несколько раз и щупают в лучшем случае помятые бока; третьи получают такие травмы, что предпочитают лежать или ходить у подножия, становясь менестрелями; четвертые, наиболее отважные, но и наименее осмотрительные, забравшись высоко, летят столь же долго, но уже в другом направлении.

Я посмотрел туда, куда она показала своей прелестной рукой, и увидел в зияющей пропасти чьи-то пылающие недобрые глаза. Легкий озноб пробежал у меня по спине, и я поспешил отвернуться. Между тем наш конь мчал все дальше и дальше. И хоть до далеких горных вершин оставалось еще невыносимо много, я почувствовал, как мир раскручивается. Серая стена гор со сверкающими шапками растворилась в приятной молочной пене. Потом неисчислимые брызги и капельки окатили нас, хотя я ни на йоту не вымок. Ослепительно просияло солнце, а перед нами прозвенела радуга. Не успел я и заметить, и понять, как цвета разошлись, расплылись во все стороны, во все края. Мои глаза мне, казалось, не принадлежали. Все происходило, как во сне, когда, знаете, случается переход от одного сна к другому, и вы точно не можете сказать, где же был конец одного и начало следующего?

Вот так и я в одно мгновение всего себя почувствовал целиком в крае, где росли изящные лилии в залитом солнцем саду. Тут ходили прелестнейшие девушки и юноши в чистых одеждах. Из расщелин в небольших кряжах били ключи бодрящей воды. Мне невообразимо сильно захотелось напиться. Вивиен кивнула, улыбаясь, и я ловко спрыгнул с коня, который, как оказалось, теперь стоял в тени молодого ореха.

Я подступил ближе к источнику. От него веяло прохладой. Сложив ладошки, я подставил руки. Дивно: в этом струящемся потоке я, казалось, видел всего себя целиком. Не так, как мы обычно видим себя в зеркале привычным взором, зная, что там будет. Нет, в этом отражении я видел много такого, что давало мне поводы как для поощрения себя, так и для тревоги: не руки, ноги, голова, но сами мысли и все-все мои слова, поступки, дела, как добрые, так и злые, проносились в этом стремительном течении воды. Обычным взором я бы никогда не увидел их, но теперь я будто бы несся вместе с этим мчащимся потоком, и как он состоит из миллиона мелких капель, так и я себя видел таким же – состоящим из миллиона разнообразнейших пульсаций, что уже стались со мной к десятому году жизни.

– Что же будет, когда мне добавится куда больше лет? Когда я буду таким старым, как мой дядя в тридцать лет? – думал я про себя, но слова почему-то неслись сами собой.

Прекрасная дева улыбалась. Тогда я поднес ладошки и отпил от этого чудного родника. Воды его наполнили меня, как наполняет вода редко когда использовавшийся в хозяйстве сосуд: я увидел, сколько там оказалось сора, который предстояло вычищать. Иначе какой будет толк от такой чистой воды в мутном и непригодном сосуде?

Вивиен склонила голову.

– Правильно, – сказала она на одни только мои мысли. – С этой минуты ты стал Послушником! А каким именно – обучение покажет!