Kitobni o'qish: «Шофёр»
Все персонажи и их имена, а также события, географические названия, детали быта, мест, технических устройств и методов работы правоохранительных органов в произведении вымышлены, любые совпадения, в том числе с реальными людьми, случайны. Мнения, суждения и политические взгляды автора и героев книги никак не связаны.
Пролог
6 августа 1918 года, Казань
По всему городу взметались клубы дыма, пыли и кирпичной крошки – войска народной армии под командованием подполковника Каппеля и капитана Степанова обстреливали Казань. Трёхдюймовые снаряды доставали до окраин города, по центру и северо-западу били 105-миллиметровые пушки Шнейдера. Две батареи, отбитые у красных, стояли в Верхнем Услоне, на господствующей над городом высоте, и с лёгкостью доставали до любого участка, занятого отрядами красноармейцев, – в Казани оставались части первой латышской дивизии, рабоче-крестьянские дружины и татарско-башкирское ополчение.
Здание Казанского отделения Народного банка ощутимо потряхивало. Вместе со стенами тряслись решетчатые двери, сваренные по системе берлинской фирмы «Понцер», и охраняемая ими кладовая, в которой лежали золотые монеты и слитки общим весом в двадцать тысяч пудов, отдельно от них в мешках и сундуках были свалены конфискованные у эксплуататоров драгоценности, пачки бумажных ассигнаций, ценные бумаги, мешки с медной монетой и слитки серебра. Ценностей набралось почти на миллиард царских рублей. Из Москвы пришло распоряжение – вывезти ценности по Волге, но оно запоздало, к этому времени флотилия мичмана Генриха Майера частью потопила, частью захватила теплоходы Красной армии, а район порта простреливался. Вагонами ценности увезти тоже возможности не было – железнодорожные пути были взорваны белочехами. Помощник наркома финансов Сергей Измайлов получил указание от командующего фронтом Иоакима Вацетиса, дождавшись темноты, отослать всё, что получится, в Арск, что в пятидесяти километрах от Казани.
Отделение банка охранял латышский батальон имени Карла Маркса, его бойцы носились по городу в поисках автомобильного транспорта, к семи часам вечера удалось найти четыре грузовые машины и одну легковую. Потные стрелки в холщовых рубахах таскали тяжёлые ящики с золотыми слитками, вылетевшие из коробок ассигнации и облигации втаптывались в грязь. Удалось погрузить шестьсот пудов золота, легковой автомобиль набили кредитными билетами на сто семьдесят миллионов царских рублей, и колонна выдвинулась на северо-восток. Управляющий отделением Марьин обрывал телеграф, требуя ещё машин, но ему их никто не выделял. Наконец, в половину одиннадцатого вечера, подсвечивая себе дорогу фарами и разгоняя редких прохожих клаксоном, к банку подкатил открытый «форд-Т» без номеров, за рулём сидел невысокий человек с усиками и в кожанке, он спрыгнул на землю, закурил, подошёл к постовому.
– Товарищ Судрабс здесь?
Тот помотал головой. Никакого товарища Судрабса он не знал, и вообще, по-русски латышский стрелок и понимал, и говорил с трудом.
– Из ВЧК? – уточнил усатый.
– Вам кого, товарищ? – возле них остановился Измайлов.
– Савельев, штаб рабоче-крестьянских отрядов, – представился человек в кожанке, – ищу вот, значит, товарища Яна Судрабса. Велено отдать документы.
И он кивнул на машину, на заднем сиденье которой лежала коробка.
– Что за документы? – строго спросил Измайлов.
– Знать не знаю, сказали только мне, как хошь отыщи товарища Судрабса и отдай, значит, ему лично в руки эти очень важные бумаги, которые он здесь, то есть там, позабымши.
Помощник комиссара раздраженно пожал плечами. Он не спал уже, наверное, третьи сутки, только что чуть было не застрелил начальника охраны банка и соображал плохо.
– Товарищ Судрабс сейчас в штабе пятой армии в Поратском затоне, – сказал он. – Но вы туда не пробьётесь напрямую, дорога перекрыта белочехами.
– И что же мне делать? – Савельев огорчился. – Меня же, товарищ, доверием облекли, чтобы, так сказать, передать из рук в руки. Эх…
– Совсем они там с ума посходили, из-за одной коробки машину гонять, – Измайлов потёр и так красные глаза, – вот что, товарищ Савельев, поскольку задание вы выполнить не можете, машину я вашу конфискую, а документы сам передам.
– Как так? – оторопел усатый. – Что же это делается, а, товарищи господа хорошие? Нет, никак я не могу вам казённую машину отдать, непорядок это.
– Ладно, стой здесь, – распорядился помощник комиссара, спорить ему не хотелось.
Он ушёл, усатый вздохнул, выбросил окурок, достал пачку папирос, одну протянул латышскому стрелку, тот засунул наган за пояс и с удовольствием прикурил. У усатого были не какие-то там самокрутки из горлодёра, а настоящий бельгийский табачок. Постовой плохо понимал Савельева, тот – солдата, но они разговорились, мешая русский язык с латышским.
– Такие дела, браток, куда ни кинь, всюду клин, – подытожил усатый, – куда-то твой начальник задевался, чую, дадут мне по шапке. Начальству ведь плевать с колокольни, обстоятельства или нет.
Измайлов появился через несколько минут в сопровождении четырёх латышей, тащивших небольшие, но судя по их напряжённым лицам, очень тяжёлые ящики.
– Вот что, – сказал он, – раз не хочешь машину отдавать, поедешь в Арск, а оттуда уже по кругу в Паратск вместе с конвоем. Одного я тебя не отпущу, дам сопровождение. Грузите.
Стрелки сгрузили ящички на заднее сиденье автомобиля, ушли и вернулись с новой порцией. Рессоры ощутимо просели, Савельев с досадой пнул по колесу.
– Тут вам, товарищ, грузовик нужен.
– Сам знаю, – раздражённо отозвался Измайлов, – что вам, товарищ Ладыгин?
Старший кассир отделения, суетливый толстячок в жилетке и галстуке, выскочивший из-за двери, отмахнулся от помощника наркома, сунул Савельеву в руки химический карандаш и заставил расписаться на нескольких страницах.
– Беспорядок, – приговаривал он, переворачивая листы, – всё должно быть оформлено, товарищ Измайлов, заранее, а не на бегу. Я поставлю вопрос перед товарищем Гуковским. Ценности немаленькие, четыреста восемьдесят тысяч золотых рублей.
– Да хоть перед Троцким вопрос свой ставьте, – Измайлов сплюнул, – вы двое, в машину, и чтобы глаз не спускать. А я сейчас телеграфирую, вас в Арске встретят. Поторапливайтесь, полночь скоро, и вообще, неспокойно здесь.
Словно в подтверждение его слов, неподалёку снаряд попал в двухэтажный дом, отчего кирпичная кладка брызнула и по стене побежали трещины. Савельев чертыхнулся, уселся за руль, один из стрелков примостился рядом, а второй – прямо на ящиках, и машина тронулась, подсвечивая себе путь. Дороги во многих местах зияли рытвинами, шофёр крутил руль, стараясь их объехать, машину раскачивало так, что боец, сидящий сзади, чуть было не вылетел наружу. Наконец автомобиль выскочил на Арскую дорогу, прибавил ходу. Минут через пятнадцать «форд» проехал Малые Дербышки и за окраиной притормозил.
– Всё, приехали, – стукнул кулаком по рулевому колесу Савельев, – нагрузили, значит, черти, какой же рессор выдержит.
– Что произошло? – с сильным акцентом спросил стрелок, держа наган наготове.
– Рессора, етить. Ты что, не слышишь? – шофёр выскочил из машины, попинал колесо. – Вона скрипит, зараза, не доедем, лопнет вот-вот. Надо приподнять, подложить. Давай помогай.
И он схватился за низ кузова. Стрелок, что сидел на коробках, поколебался, но устройства автомобиля он не знал и о его ремонте представления не имел, поэтому поверил водителю. Он слез, засунул наган в карман, тоже схватился руками за кузов, поднатужился, присел. Савельев быстрыми короткими движениями несколько раз ударил его в шею ножом, латыш захрипел, схватился за раны рукой, открыл рот, чтобы позвать на помощь, но сил не хватило. Он бессильно повалился на бок, из-под пальцев струйками стекала кровь. Его товарищ, сидящий в машине, привстал, чтобы рассмотреть, что творится, из-за его спины появилась рука, чиркнула стрелка лезвием по горлу, ещё две руки выдернули красноармейца из кабины на землю.
– С уловом, чай? – произнёс голос из темноты. – Что-то вид у добычи скромный.
– Всё, что смог, – сказал Савельев, – точнее, сколько влезло, они, зараза такая, тяжеленные, грузовик надо было искать, а не этот тарантас. Остальной караван в Арск поехал, в банке много осталось, но отряды учредительного собрания будут там через час-полтора, и с нами не поделятся.
– Конвой мы видели, – в свете фонарей показалась бородатая физиономия, – уж больно охрана у них сурьёзная, маловато нас для такого веселья.
Шофёр меж тем достал из-под сиденья ломик, поддел крышку ящика, подсветил ручным фонарём. Внутри, завёрнутые в пергамент, лежали царские монеты. Он довольно крякнул, вернулся за руль. Место латышского стрелка занял бородатый, ещё двое встали на подножки, и машина тронулась. Весу немного прибавилось, Савельев вёл осторожно, километров через пять после деревни он свернул направо и по разъезженной телегами дороге через поле добрался до заброшенного хутора.
– Здесь нас никто не потревожит. Отдохнём до утра, – сказал один из стоящих на подножке, – а там тронемся. Выгружайте.
Тяжелые, по три с лишним пуда, ящики занесли в комнату, запалили лучины и свечи. Подручных у Савельева было трое, один, который с бородой – в унтер-офицерской форме, и двое в крестьянских армяках. Несмотря на одежду, держались они прямо и с достоинством и выглядели совсем не крестьянами.
– Пересчитать бы надо, – сказал бородатый.
– Мне банковский служащий бумагу дал, – Савельев достал расписку из кармана, поднёс к огню. – Четыреста восемьдесят тысяч золотых рублей в империалах. Это…
– Тридцать две тысячи монет по два золотника и почти семьдесят долей, – без запинки сказал один из налётчиков, с чёрной повязкой на левом глазу, – триста семьдесят два килограмма, как говорят французы, чистого золота. Или двадцать три с небольшим пуда.
– Благодарю, граф, вы как всегда точны. Отличная добыча, господа, каждому достанется по восемь тысяч монет. Завтра надо двинуться дальше, без транспорта нам до Харбина не добраться, машина груз вместе с людьми не потянет, и так на пределе ехал. Придётся часть зарыть здесь или найти второй экипаж, что в нынешних поганых условиях затруднительно.
– Ты хочешь рой, хочешь не рой, а я как-нибудь сам разберусь, с золотишком и в России неплохо можно прожить, особливо когда настоящая власть возвернётся, – сказал среднего роста мужчина с уродливым шрамом на левой щеке, тянущимся от уголка глаза до подбородка. – Как до Ново-Никольской слободы доберёмся, там разделимся, до этого вместе будем держаться. Сделаем две ходки, раз груз тяжёлый. Так?
Грабитель с повязкой и бородатый кивнули.
– Возражений не имею, Герман. Раз учредительное собрание проголосовало, так тому и быть, – рассмеялся Савельев, – а теперь, друзья мои, это дело надо вспрыснуть, я мимо лавки винной проезжал, так туда, представьте, бомба попала, дверь вышибла, приказчики разбежались как тараканы. И подумалось мне, чего бы это стесняться, представляете, зашёл на удачу, а там шлосс рислинг стоит с медалью. К нему ещё сыра взял головку и пакет орехов в меду, остальным побрезговал, уж больно пыльное.
Сказав это, он сходил к машине, достал из-под пассажирского сиденья котомку, а оттуда, вернувшись, вино и закуску. Бородатый довольно кивнул, отковырял сургуч, сделал несколько мощных глотков, протянул бутылку товарищу, тот, отпив – другому, и под конец вино, которого оставалось совсем немного, дошло до Савельева.
– Вы как знаете, а я без закуски не могу, – заявил тот, нарезая перочинным ножом круг пряно пахнущего сыра на толстые ломти, – да и вы, господа, ешьте. Тут по-простому, без политесов.
Бородатый потянулся за куском, пошатнулся и свалился на пол, в уголке рта появилась пена, лицо его исказила судорога, пальцы скребли по полу, обдираясь в кровь. Двое его товарищей недоумённо переглянулись, наконец один из них, который со шрамом, что-то сообразил, полез за пистолетом, но не дотянулся. Не успел, тоже упал, а за ним и третий.
Савельев некоторое время смотрел на валяющиеся тела, убедившись, что его приятели перестали дёргаться, поднял с пола револьвер, прицелился, вздохнул.
– Не буду грех на душу брать, может, очнутся или сами помрут, кто знает, что там аптекарь подложил, – сказал он и пнул ближайший ящик, – дьявольщина, мне же всё это обратно укладывать.
Ящики Савельев поднимал с трудом, на второй ходке на лбу выступила испарина, а когда нёс пятый – пот струился по лицу. Перед тем, как забрать последнюю упаковку золотых монет, он проверил пульс у подельников, те были живы.
– Я же не совсем сволочь, – произнёс грабитель с сомнением, – да и не найти им меня. А всё маман виновата, воспитала хорошего честного мальчика.
Он оставил последний ящик открытым рядом с телами, через пять минут машина отъехала от ворот и, раскачиваясь, направилась в сторону мощёной дороги.
Первым очнулся мужчина со шрамом, уже светало, через запылённые стёкла пытались проникнуть летние лучи солнца, разгоняя висящую в воздухе пыль. Мужчина закашлялся, встал на четвереньки, его вырвало. Мотая головой, он кое-как поднялся, окинул взглядом комнату. Некоторое время пытался понять, что же изменилось, потом отметил пропажу семи ящиков и одного подельника, выругался, дрожащими пальцами развернул пергамент, мимо ящика посыпались империалы. В этот момент заворочался ещё один грабитель, он натужно закашлялся, держась за горло.
Человек со шрамом не стал тратить время на переговоры со своей совестью, подобрался к очнувшемуся одноглазому товарищу, схватил его за волосы и перерезал горло ножом. То же самое он проделал с бородатым, стянул с одного из подельников штаны, завязал внизу узлом, перекидал туда упакованные столбики монет и пошаркал в сторону леса, волоча груз за собой.
Глава 1
Июль 1925 года. Москва
Автомобильный извоз в Москве к середине двадцатых годов оставался делом исключительно частным. По всему городу расплодились прокатные конторы, редко – крупные, гораздо чаще с тремя-четырьмя машинами, растущие потребности жителей в современном транспорте они удовлетворить не могли. Столица по-прежнему была городом извозчиков, которые стекались в город из окрестных губерний.
В 1924 году первые восемнадцать автомобилей австрийской марки «штайр» закупил для проката государственный трест Автопромторг, а в следующем, 1925-м, Московский совет приобрёл во Франции сто двадцать машин «рено». Пятнадцать французских кабриолетов прибыли в столицу в мае 1925 года, следующая партия ожидалась в октябре – декабре. Под их обслуживание выделили гараж номер четыре, который находился в Дьяковских переулках, напротив Домниковских бань, рядом с Каланчёвской площадью, соединявшей три вокзала – Октябрьский, Рязанский и Ярославский.
Гараж занимал целый комплекс зданий, с собственным складом, ремонтной зоной и прокатной конторой в Орликовом переулке. Помещения давали с запасом, молодое советское правительство рассчитывало довести численность государственных таксомоторов в Москве до тысячи, а то и больше.
– Сажаю я у Малого театра женщину, в шляпке и с сумочкой, так эта фифа нате вам пожалуйста, в шарф закуталась и в окно смотрит, слова не говорит. Только адрес назвала, на Воздвиженке, в прокурорском доме, где всяческие артисты живут. Доехали мы, я ей и говорю, значит, барышня, доставил вас без шума и пыли… – невысокий молодой парень в кожаной куртке с комсомольским значком, тощий, с прилизанными назад чёрными волосами, сделал не к месту эффектную паузу. – Выхожу и небрежно так открываю дверцу, мол, пора бы уже и покинуть салон, она мне деньги в руку тычет, а там рупь двадцать всего, точно по счётчику. Я так и эдак, не изволите ли добавить на чай, и она говорит, вы, то есть я, не желаете ли подняться ко мне в квартерку и там уже чаю отведать.
– Ну а ты? – один из слушателей, пожилой мужчина, стряхнул с плеча рассказчика невидимую пылинку.
– А чего раздумывать, ать-два, и уже у неё. Женщина, доложу вам, исключительных достоинств, фигура такая, что дух захватывает, красавица – не описать, ну вы же понимаете, артистка. Только вошли, толкнула меня на диван, прыг на колени, руками за шею обвила и говорит, мол, оставайтесь, брошу этот театр и буду вам борщи варить, только поманите, потому как я от вас без ума, вы, Семён, мой идеал…
– Враль ты, а не идеал, – пожилой кладовщик усмехнулся, – как же, пойдёт кто с тобой.
– Вот те крест, Пахом Кузьмич, – молодой поднял руку, но вовремя себя одёрнул, зажёг спичку, раскуривая папиросу, – не хочешь, не верь.
– И вправду, Кузьмич, пусть балакает, авось не помрём от этого, – поддержали рассказчика остальные.
Кузьмич махнул рукой, потянулся за пачкой папирос и тут же затолкал её обратно в карман.
– Шухер, кажись, начгар идёт.
Окурки тут же полетели в ведро с песком, круг слушателей распался, каждый заспешил к своему рабочему месту. Почти сразу же застучали молотки, отбивая болты, заскрипело прикипевшее колесо, заскрежетал металл, у окошка кладовщика выстроилась небольшая очередь с нарядами и актами. Семён Пыжиков остался в одиночестве.
Начальник гаража Алексей Семёнович Коробейников на должность был назначен недавно, перейдя из отдела благоустройства Москомхоза, и первые пятнадцать городских таксомоторов, прибывших весной этого года из Франции, были для него той ещё головной болью. Отдельной головной болью были шоферы; людей, способных освоить новую технику, было предостаточно, а вот желающих работать на ней и в стужу, и в палящий зной за твёрдый оклад и днём, и ночью – раз-два и обчёлся.
Каждую машину обслуживали три водителя, сменами по одиннадцать часов, с обеденным перерывом и часом на регламентные работы – замену масла, долив бензина, подкачку баллонов и прочее. Первая смена начиналась в девять утра и заканчивалась в восемь вечера, а через час за руль садился другой водитель. Вечерняя смена считалась самой выгодной, там клиент был жирный и щедрый, одно дело из кабака в половине третьего на рысаке, и другое – на модном таксомоторе с жёлтой полосой.
– Где твой сменщик? – Коробейников в это утро был зол и неприветлив, но руку Пыжикову пожал.
– А мне откуда знать, – Семён аккуратно затушил недокуренную папиросу. – Мне он не отчитывается. Моя смена через сорок минут начинается, по правилам час обслуживания предусмотрен. Так что, Алексей Семёныч, я в девять нуль-нуль у диспетчерской буду как штык, а дальше уже не моя забота.
– Как появится, ко мне, – начальник посмотрел на окурки, вздохнул и поспешил к себе в кабинет.
Пыжиков злорадно осклабился, своего сменщика Сергея Травина он не любил, было за что.
Держался этот Травин с начгаром вась-вась, потому и отписывали ему бензин, шины и прочее без очереди. Поговаривали, что у Коробейникова кто-то из родни в Гражданскую вместе с ним воевал, сам Пыжиков в это время в силу юного возраста мирными делами занят был, но считал, что бывшие заслуги никаких преимуществ давать не должны. А ещё Травин на самокате блестящем ездил производства итальянской фирмы «Леньяно», дорогом, не иначе как с нэпманов три шкуры за проезд драл и контроля не боялся.
Пыжиков встал так, чтобы не пропустить появление сменщика, что было делом нетрудным – ростом Сергей был под два метра, телосложением походил на борца цирка, такую громадину даже в тусклом свете, падающем через грязные стёкла и закопчённые колбы ламп, разглядеть не составляло труда. Поэтому, когда тяжёлая рука опустилась на его плечо, шофёра чуть кондратий не хватил.
– Чтоб тебя, Серёга, – он едва поймал руками окурок, чудом не испортив куртку, и обжёг пальцы. – Где ты так подбираться навострился, шпиён хренов. Опять опоздал, когда машина готова будет?
– Какой-то ты нервный сегодня, Пыжиков, – Травин развернул Семёна, продолжая держать его за плечо, – машину вон, Лаптев готовит, глаза разуй.
И действительно, «рено» стоял в ремзоне, техник маслёнкой загонял в колесо смазку. И тут Травин обходил Пыжикова, давал техникам каждую неделю пятёрку сверху, те и рады были стараться. Семён сплюнул, что со сволочи взять.
– Тебя Коробейников искал, злой как чёрт, – мстительно сказал он. – За опоздание вставит тебе по первое число.
– Да я уж вижу, вон Сима бежит, – равнодушно сказал Сергей.
Действительно, машинистка из гаражного управления, Серафима Олейник, симпатичная кареглазая брюнетка лет тридцати, искала именно его. И это было ещё одной вопиющей несправедливостью, на молодого и здорового комсомольца Пыжикова Сима не обращала никакого внимания, а на контуженного на всю голову беспартийного Травина чуть ли не вешалась.
– Алексей Семёнович вызывают, что ты опять натворил? – Серафима говорила быстро, чуть картавя, и двигалась так же стремительно.
– Раз вызывают, идём, – Сергей не торопясь пошёл за Симой.
– Опять с Пыжиковым поцапался?
– Есть такое дело. И за что он меня не любит, я ведь со всей душой…
Машинистка была девушкой миниатюрной, и Травин быстро её обогнал.
– Ты зря с Семёном связался, он тот ещё кляузник, хоть и комсомолец, напишет жалобу прямо заведующему подотдела Гантшеру. Да постой ты, дылда, дай дух перевести.
– Что, Коробейников рвёт и мечет? – Травин не остановился, но шаг замедлил.
– Красный весь, наверное, опять с женой поцапался.
– Ну вот скажи, почему я из-за его жены должен страдать, – они остановились перед дверью с бронзовой табличкой. – Красный, говоришь?
Сима кивнула, пытаясь отдышаться, Травин толкнул створку и зашёл в кабинет начальника. Коробейников сидел за столом и с тоской смотрел на почти пустую пачку папирос, врачи велели бросить это пагубное для здоровья увлечение, но работа не позволяла. Наваленные по всей поверхности бумаги были припорошены пеплом.
– Садись, Серёжа. Что же мне с тобой делать, а? Месяц как шоферишь, и уже четыре жалобы, – начальник гаража легонько стукнул ладонью по столешнице. – Ты мне скажи, где твоя пролетарская сознательность?
– От пассажиров кто приходил? Или контролёры?
– Нет, этого не было. Свои обижаются, вон Пыжиков того и гляди донос сочинит. А Сидоркин? Сколько ты его будешь доставать?
– Это который инвалид империалистической и водку на рабочем месте глушит?
– Ты мне ваньку не валяй! Знаешь, об ком речь.
– Так ты, Семёныч, сам рассуди, мне колесо было нужно срочно, а этот гад сидит, чавкает, из стакана рыковку отхлёбывает, смотрит свысока, ну я его слегка и приструнил. Он кладовщик или где?
– Приструнил? – Коробейников аж привстал со стула, краснота мигом вернулась на щёки. – Да он потом по стенке ходил неделю, а в твою сторону даже взглянуть боится до сих пор. В профсоюзную ячейку на трёх листах роман бульварный настрочил почище Жорж Санд.
– Но с тех пор ведь не жалуется?
– Так, значит, считаешь, если Сидоркина доконал, то и других можно? А работать у меня кто будет? Я тут начальник, – начальник долбанул кулаком по столу, – и я решаю, кого и как воспитывать.
– Уволюсь к чёртовой матери, – пообещал Травин. – Уйду обратно в мастерские, на прежнее место завскладом. Там мне сейчас зарплату больше обещают, и уважение, и комнату в новом доме со всеми коммунальными удобствами. Свирского, который на меня хотел недостачи списывать, посадили, сволочь такую, за растрату, так что не жизнь меня там ждёт, а малина.
– Кривонос, гад, никак не уймётся, – начальник гаража скрипнул зубами, – Мулькина переманил, теперь за тебя взялся. Что, так бросишь всё и уйдёшь?
– Алексей Семёныч, ну а что делать-то? Я тут по ночам из-за баранки не вылезаю, план даю, а днём на склад за запчастями в своё личное время езжу и не жалуюсь, а на меня кляузы сочиняют. Причём ладно бы техники там, или прокатчики, так Сидоркин с дружками-собутыльниками и теперь этот Пыжиков. Вот второй сменщик, Пасечник, мы с ним отлично ладим. Если опаздываю, или он позже приезжает, просто сидим и ждём, всё лучше, чем по жаре рассекать.
– Ладно, – Коробейников примирительно поднял ладони, – но ты и меня пойми, хороший шофер к нэпману бежит в частный гараж, там ему вдвое, а то и втрое против нашего дадут заработать, или напрокат машину берёт и сам себе хозяин. А Пыжиков, как ни крути, водитель неплохой, за машиной кое-как следит, а что характер паскудный, так ведь тебе с ним не жить и детей не крестить.
– Это верно. Ну что, я скажу, что ты мне всё высказал, я осознал и исправлюсь. Ты меня на другую машину передвинь, глядишь, и успокоится Пыжиков. А я перед ним извинюсь, поговорю по душам, по-пролетарски.
– Только попробуй! Чтобы не смел его пальцем тронуть, а то не посмотрю, какой ты замечательный, выгоню. Как из отпуска выйдешь, сделаем, как ты сказал – Попашенко на твоё место передвину, а тебя в четвёртую линию. Но про Автопромторг забудь, у меня и так вас тютелька в тютельку, заболеет кто, и простой у машины образуется. Уговор?
– Уговор, – Травин пожал протянутую руку и вышел из начальственного кабинета.
– Ну как? – Сима оторвалась от «ремингтона». – Уволил?
– Почти. Сказал, что я на волосок, и если бы не ты, то точно выгнал взашей, – Травин вытащил из кармана коробку монпансье фабрики имени Петра Бабаева. – Вот, держи, от моего сердца твоему.
Сима зарделась, убрала конфеты в ящик стола, а потом мечтательно смотрела на дверь, за которой скрылся шофёр.
Опоздал Сергей не просто так, клиент попался аж под самый конец смены, и где – совсем рядом с гаражом.
Каланчёвская площадь затихала только под утро, и то ненадолго. Стоило последнему трамваю исчезнуть, как к грузовым путям станции Октябрьской дороги выстраивались вереницы гужевых повозок, забиравших прибывшие в Москву товары. Пассажирские поезда прибывали к вокзалам круглосуточно, выплёвывая толпы людей с котомками, чемоданами и коробками. Образцовые столовые и привокзальные рестораны работали до рассвета, сытые и пьяные посетители только часа в три-четыре разъезжались по домам.
Вереница автомобилей стояла на стороне Рязанского вокзала, водители выглядывали публику позажиточнее. Частных такси было совсем немного, пять или шесть, москомхозовских – два, остальные водители справедливо решили, что гоняться за редким клиентом куда накладнее, чем хорошенько выспаться. Утренний пассажир считался прижимистым, и, как правило, был с багажом. С этим у таксомоторов были проблемы – багажного отделения как такового не предусматривалось, и вещи ставили прямо в салон или подвешивали снаружи. Хорошо если один человек прибыл, а как семья, то в машину такие не полезут, выберут извозчиков, у них и ломовые повозки имеются, и в обычных места побольше.
Травин подъехал к вокзалам утром в начале восьмого, когда уже начали ходить трамваи. До этого поколесил по центру города, подхватывая пассажиров по дороге у мест отдыха или ожидая на стоянках на площади Свердлова или на Столешниковом, среди рестораций и дорогих магазинов, там нэпман на нэпмане сидел. Но к утру клиентов почти не оставалось, на Каланчёвку он заехал на всякий случай, от трёх вокзалов рукой было подать до таксопарка. Неожиданно для середины июля похолодало, ночью при дыхании пар валил изо рта, а под утро выпала роса.
– Эй, бегом сюда, – позвал Сергей мальчишку, торговавшего сдобой и горячим сбитнем.
Тот подкатил тележку, передал в открытое окно три больших пирога с требухой и грибами, забрал кружку.
– Рупь и пятак, – маленький торговец налил исходящий паром и пахнущий мёдом и травами напиток.
– Ты не оборзел ли, шкет? Ещё на прошлой неделе дешевле на гривенник было.
– Такие цены, дядя, место людное, опять же ночи студёные пошли, – мальчишка забрал деньги и поспешил к другим покупателям.
Сергей только вздохнул. На рубль можно было неплохо не только позавтракать, а ещё пообедать и поужинать, вокзальные цены сбивали с ног. Но торговля у разносчиков шла бойко, малой прямо на глазах Травина распродал всё извозчикам и со всех ног побежал за новым товаром, волоча тележку за собой.
Пока Сергей ел, со стороны Октябрьского вокзала повалила толпа приезжих. Здесь народ был более-менее приличный, в основном из бывшей столицы или приграничных областей, извозчики отъезжали один за другим, таксомоторы придирчиво осматривались и тоже кое-как разбирались. Молодой человек стоял в самом конце очереди и надеялся, что до него пассажиры не доберутся.
Третий пирог доесть Травину не дали, в окошко набалдашником тросточки постучал неожиданный клиент.
– Браток, до «Европейской» сколько будет стоить проезд?
Мужчина лет сорока, с усиками и модной бородкой клинышком, в шляпе и с тросточкой, не дожидаясь ответа, залез в машину и устроился на переднем сиденье. С собой у пассажира был небольшой кожаный саквояж с серебряной пряжкой. Сергей прикинул, развернуться на площади, потом проехать сотню метров по Домниковской, выходило меньше километра.
– Восемьдесят копеек, – сказал он, – да вы, гражданин, не бойтесь, у нас контора государственная, вон, счётчик уже четыре гривенника за посадку отсчитал, так что обмануть никак не получится.
– Совсем задаром, – удивился пассажир, – извозчики в центр города трёшку просят.
– Какой центр? «Европейская» здесь, на Домниковке, пешком быстрее дойти, – Травин усмехнулся. – Или вам в ту, что на Волхонке, надо? В самый центр?
– В неё, – мужчина нетерпеливо кивнул. – В самую что ни на есть лучшую.
– «Европейская» на Волхонке по высшему классу, только там за валюту и для иностранцев, – предупредил Сергей, нажимая рычаг газа, – но раз вы решили, поехали.
– Эй, погоди, – пассажир всполошился, – какие иностранцы? Ты мне баки не забивай, поясни.
– Их две, гостиницы, и обе «Европейские», – Травин пропустил извозчика, потом шестой трамвай и развернулся к площадке возле Октябрьского вокзала. – Одна здесь, второй категории, на Дубниковке в двадцать седьмом доме, а вторая на Волхонке, она к Бюро по иностранцам относится. Там посольские живут и коммерсанты заграничные.
– Тьфу, – усатый сплюнул, – вот и слушай других. Скажи, браток, а какие есть, чтобы первого разряда, я, понимаешь сам, человек серьёзный и не могу селиться в клоповнике.
– Первого? – Сергей задумался. Пассажир был одет с шиком, да и набалдашник у трости выглядел недёшево. – «Балчуг» есть, он же «Новомосковская», это на набережной, там ещё меблированные комнаты сдаются, потом «Астория» в Долгоруковском переулке, она же улица Белинского, и «Дом Востока» на Старой площади, здание ОГПУ неподалёку.
– В «Дом Востока» не хочу, куда ближе?
– Да и так, и эдак километров пять выйдет.
– Тогда давай в «Асторию», – клиент снял шляпу, обнаружив полное отсутствие волос, над правым ухом белел шрам. – Название нравится. В Петрограде тоже такая есть.
Травин кивнул, двинул рычаг переключения газа, нажал на педаль сцепления, «рено» чихнул сизым дымом и медленно тронулся, пропуская тридцать пятый трамвай, потом, набирая скорость, выехал на Каланчёвскую улицу, с неё – на Мясницкую, следом в Театральный проезд и сразу после поворота на Тверскую повернул на Белинского. Там, в бывшем доходном доме Л. А. Постниковой, располагалась бывшая же гостиница «Астория», которая теперь называлась «Пассаж».
