Kitobni o'qish: «Этиловый захват»

Шум на ресепшене никогда не обещал хорошего. Не в смену Паши. Ни в этой, ни в любой другой лаборатории, где он работал. Да и поводов для радости в таких профилях было немного – счастливые люди, что избежали страшного слова "рак", предпочитали радоваться где угодно, только не здесь.

Он очень не хотел идти на шум. Спрятался бы в кабинете, выключил свет и упёрся в микроскоп, но не мог. Ведь там сидели девчата. Уж лучше его, чем их. Ему-то не в первый раз, даже не в десятый. Крики, обиды, жалобы. Почему на собеседовании об этом не предупреждали? Он бы отнёсся к выбору места работы иначе, если вместе с цифрами зарплаты ему говорили частоту возможных скандалов в неделю.

Уже заметив скандалиста, Паша задумался, зачем тут вообще был ресепшен? Он бы и сам мог принимать материал и отдавать результаты, да и другие врачи с этой задачей справились бы не хуже. Хотя сейчас то казалось вопросом дальним, с которым можно разобраться позже.

Как быть? Даже перепрыгнув через десяток похожих случаев, Паша не приобрёл черт магазинной хабалки. Откуда только они брали те изящные жаргонные слова, которыми закидывали вставших на пути их авторитета людей? Где проходили обучение? Почему родители на отвели его на этот факультатив в третьем классе или в другой подходящий год?

Женщина с громким голосом и массивной комплекцией выглядела как раз выпускницей этого факультатива. Именно так, по мнению Паши, и стоило изображать хабалку в толковом словаре. За исключением одного продавца в магазине Дикси, все они были крупными, цветасто одетыми в самую неженственную одежду, с неприглядно уложенными волосами.

С мужчинами-хабалками дела обстояли проще. Редкий встретившийся ему мужчина, в целом, выглядел ухоженно, а те, что устраивали скандалы, выглядели просто умалишёнными или малоумными. Оно и понятно, умному человеку с настоящим образованием и в голову не придёт скандалить в подобном месте. Но кому вообще нужно это настоящее образование с его далеко идущими последствиями?

Успев подумать обо всём, точно ему оставалось три шага до исхода, а не до встречи с неприятным человеком, Паша вернулся в мир, где царило беспокойство.

– Вы смотрели анализы Александру Винокурову?! – перекинулась громкоголосая дама на подошедшего, освободив от необходимости придумывать вступление. Очень удачно её тон пробудил желание защищаться и орать в ответ, хотя и с подачи ближнего это у Паши получалось хуже среднего.

– Вы убили Кеннеди? – ударил встречно он, чем отключил на секунду и хабалку, и даже администраторов. Чудо, а не ответ. И в какой только части мозга он прятался все эти годы? – Мы здесь не анализы, а препараты смотрим. И я не могу вам сказать, если вы не Александр Винокуров или у вас нет необходимых документов.

– В смысле? – спавшая уверенность начала возвращаться к хабалке, округлость глаз уменьшилась.

– В самом прямом. Законы в нашей стране ещё работают, особенно направленные против ребят в пижамах и белых халатах.

– Что? Вы вообще о чём? – молодой мужчина с уставшими глазами изо всех сил путал женщину с горевшими глазами. Паша избрал способ, который показался ему лучшей альтернативой двустороннему собачьему лаю. Старая-добрая болтовня. С каждым словом, особенно сложным и незнакомым малообразованному человеку, уверенность того таяла. И громкость голоса спадала.

Невольно Паша вспомнил фразу, услышанную на пьянке с врачами: "чем меньше мозг, тем громче глотка". От этой мысли ощущение мерзости чуть отступило. Это помогло посмотреть на хабалку свысока не только потому, что он был почти на две головы выше неё, но и из-за умения держать разумную громкость глотки в подобных ситуациях.

– О врачебной тайне. Вы же не хотите, чтобы врачи, любые, каждый, у кого вы побывали, имел возможность свободно рассказывать о ваших болезнях и при том ещё и персональные данные называть. Или хотите?

– Нет.

– Вот именно. И Александр Винокуров тоже не хочет. Понимаем мы это, потому что ни я, ни мои коллеги не получали от него согласия, – растягивая слова и жестикулируя, Паша пытался загипнотизировать даму и превратить её в дружелюбного человека.

Он уже вспомнил, что сам смотрел стёкла, о которых они сейчас говорили, и подозревал, что зреет нечто неприятное.

– Так он умер!

– Мне жаль, но это всё равно не даёт права обсуждать его результаты.

Паша ощутил тот самый комок, на который часто жаловались курильщики, опасаясь рака горла и щитовидной железы. Но он знал, что дело в нервах. И колотившееся сердце лишь подтверждало это.

– Конечно, нет. У вас вообще нет права стоять тут и умничать. Это всё ваша вина! Вы или кто-то другой работать не умеете! Это ваша ошибка! Если бы увидели опухоль, то доктор начал бы лечение и Саша не умер! Доктор сказал, что его можно было спасти!

Каждого из них в студенческие годы учили пониманию субъективности всего и вся в медицине. Ещё учили, что звать коллегу дебилом, даже если он дебил, при пациенте не стоит. Особенно, когда не хочешь, чтобы за твою ошибку с тобой обошлись так же в будущем. Но кто эти правила соблюдал? Возможно, даже не единицы. Никто не хотел верить в свою субъективность. В неправоту. И тот врач, очевидно, считал себя очередным богом от медицины, который имел право бросать на алтарь имени себя сколь угодное количество мелких жертв, что пылились в лабораториях и на кафедрах.

Стоило бы ткнуть хабалку лицом в гранитный стол, где выбито: "с чего вы вообще решили, что он прав, а не просто прикрывает свою задницу?" Но Паша растерялся. Поверил и проникся своей виной. И начала таять.

– Вы неучи! Как вас вообще допустили сюда работать?! Вы коновалы!

– А вы думаете, возможно не совершать ошибок в наших условиях? Вы хоть знаете, в каких условиях нам приходиться работать? И вы вообще не знаете значения слова «коновал», если пытаетесь ругать меня им, – оправдания стоили дёшево, и их никогда не хватало для прощения, но Паша решил разыграть карту, которой можно было отбиться даже в самом гнилом случае. А это была подготовка.

– В каких вы условиях работаете, молодой человек? – растянула хабалка, точно Паша утомил её многочасовым рассказом и никак не хотел затыкаться.

– В изопропиловых, – отрезал Паша, чем вновь перегрузил голову женщины. – Мы бы с удовольствием с этиловым спиртом работали, да только бумажек нужно просто дохрена. Дохренища даже. И все его плюсы того не стоят, не перебивают минусы. А плюс его основной как раз в точности. Дело даже не человеческой ошибке, а в бюрократии, представляете!

– Что вы вообще несёте? – не успокаивалась и продолжала сыпать вопросами голодная до справедливости дама.

– Точно. Не всем это дано понять. В общем, есть оборудование хорошее, а есть плохое. Почти все в нашей стране работают на плохом, потому что так меньше мороки. Но есть минус – ошибок больше.

Женщину пару раз ударило током, что внешне проявилось лишь мимическими изменениями.

– Да вы охренели? – смогла только выдавить она. И вдохнула так сильно, что стала ещё чуть больше.

– Не. Не думаю…

– Да я жалобу напишу!

– Ну и пишите. Только это ничего не изменит. Никто не поменяет фиксатор. Даже не представляю, кому вам стоит пожаловаться, чтобы хоть что-то изменить.

Администраторы, вынужденные наблюдать сцену, признаков жизни не подавали, пока одна девушка не попросила Пашу отойти в сторону. Чуть поодаль от театралов замерла пара человек, у которых нашлись вопросы, но не нашлось сил перелезть через конфликт.

– Да мы уже закончили. Без документов мы всё равно ничего не можем.

Паша, взявший удар на себя и вздорно проигравший, точно забыл о хабалке – развернулся и ушёл. Он захотел спрятаться в кабинете, а ещё лучше – съёжиться на диване, скрывшись от мира за наушниками. Но мог только отвлечься на работу.

Не наделать бы ошибок, думал он, чувствуя неуверенность и кислый привкус в пересохшем рту. Он не совсем понимал, что пугало его больше: нависшая над головой громкая жалоба или риск реальной ошибки. Риск, что он действительно виноват. Не спирт, не врач, который не смог вылечить и скинул всё на гистологию, а он, своими глазами увидевший неверно и руками написавший неправильно.

Хотя стоила ли паника потраченного времени? Не первая ведь уже.

Когда-то в институте добрый преподаватель по хирургии сказал: "смиритесь с тем, что у каждого врача будет своё кладбище". Паша наивно надеялся, что его это не зацепит, если он будет работать в лаборатории. Где он и где пациенты! Однако сурово ошибся. Потом смирился. Потом принял. И отныне казалось данностью оставаться причастным к такому ужасу. А если не принять, то и утонуть можно где-нибудь на дне бутылки.

Замерев перед мелочами на столе, Паша перезагружался. Требовалось хотя бы немного времени, чтобы вернуть глазам и извилинам необходимую остроту, иначе одной жалобой за день не ограничится.

Поработал. Когда пришло время собираться домой, он, вновь превратившийся из переполненного переживаниями человека во врача-гистолога, пребывал в хорошем настроении. Или очень близко к тому. Как гласила мудрость без авторства: профессионал делает хорошо даже в плохом настроении, а в хорошем – творит чудеса. Паша хотел верить, что уже стал профессионалом, несмотря на свои двадцать семь.

Бросив потёртый халат в шкаф, он превратился обратно в человека, только без набросившихся переживаний. Попрощался со всеми, кого застал по дороге. И с первым шагом вне здания вдохнул пыльный воздух. Хоть лаборатория стояла в отдельном от больницы корпусе среди деревьев, да и весь комплекс ютился вдали от дороги, воздух казался Паше захламлённым. И не только ему.

Дома ждала Женя. Несмотря на раннее время она выглядела уставшей, точно отработала двойную смену, и грустной, потому что после двойной смены люди не могли не выглядеть грустными. Лежала в кровати, пролистывая смешные видео в телефоне, но не смеясь. Вообще, это было плохим знаком, но Паша так и не развил в себе клиническое мышление, чтобы капнуть глубже. Да и стоило ли?

– На меня сегодня жалобу написали, – начал с улыбкой он, точно рассказывал анекдот, а не неприятную историю своего дня. – Точнее, угрожали. Но наверняка напишут.

– Тогда чего ты улыбаешься? Премию за такое не дают. Скорее, наоборот, – сухо, почти не своим голосом ответила Женя, лёжа на боку и лишь изредка поднимая глаза, чтобы бросить на него взгляд.

– Явно не из-за жалобы. Просто рад тебя видеть. Сколько таких жалоб ещё будет, печали не хватит из-за каждой переживать, – он лукавил. Несильно, но всё же. Он переживал, сохраняя силы скрывать это. Никто не хотел заводить личное кладбище. А Паша ещё и не хотел, чтобы Женя думала об этом вместе с ним.

– Всё тебе неймётся. Опять обозвал какого-нибудь придурком?

– Нет же. Да и когда я пациентов обзывал? Просто вредная тётка утверждала, что из-за моей ошибки её муж или брат умер.

– А ты уверен, что это не твоя ошибка? – начала сыпать вопросами Женя. Паша хотел бы, чтобы этот песок падал ему под ноги и помогал подниматься, но нет – он уже присыпал по плечи и вот-вот собирался сдавить грудь. Совсем не то, в чём Паша нуждался.

– Проще не думать, иначе черви съедят мозг, – почти так же сухо ответил он и ушёл из комнаты.

Сегодня его даже не мучала совесть, когда он уселся за компьютер. Серьёзные люди не играли в компьютерные игры, но серьёзные уставшие – вполне. И Паша отвлёкся. Яркие краски перехватили внимание; сначала съели переживание из-за возможной ошибки в работе, а потом – переживание из-за плохого настроения Жени. Та всё ещё не подавала признаков взаимодействия. Паша отгородился наушниками и очень хотел бы, чтобы она их сняла, но нет, не сложилось. Мужчине непотребно клянчить внимание и нежность, но он хотел бы их получить.

Удовольствие выветрилось быстрее обычного. Тогда Паша решил попытать удачу в беседе ещё раз. Оставил мир с яркой и сильной версией себя и ушёл к Жене. Та повернулась спиной ко всякому, кто осмелился бы войти, и продолжала листать новости в телефоне. Чем не вечерний досуг?

Пару секунд Паша наблюдал, окаменел рядом с кроватью, разглядывал, точно едва познакомился с ней. Точно ещё не привык к длинным ногам, острым локтям и смешным ушкам, которые она постоянно прятала под волосами. Высокая и дерзкая. Он считал её амазонкой, не представляя, как те выглядели на самом деле, но если были смуглыми, то Женю безусловно стоило считать потомком их. Хорошо, что меча нет, думал иногда Паша в минуты, когда Женя злилась, точно пырнула бы.

– Эй, малышка, – так назвать её могли немногие, только те, кто оказывался выше, и кому она позволяла, амазонка же, – как твой день прошёл?

Скорость прокрутки телефона упала, но Женя ответила не сразу:

– Плохо. Ужасно. Лучше бы его не было.

– Чего так?

– Меня с роли сняли, – Женя выключила телефон. Голос её, Паша точно почувствовал это, сорвался на одном слоге, но она быстро вернула ему стройность.

Не хотела чувствовать себя уязвимой? Или вообще не верила, что может быть уязвимой?

– Ого. Расскажешь?

– Да нечего рассказывать. Просто дебилы кругом, – Женя повернулась к Паше. Её всегда боевые глаза не утратили пламени и сейчас, разве что к нему примешалась печаль. – Снимаются в исторической картине, но не понимают разницы между четырнадцатым и восемнадцатым веком. Ладно, актёры, но режиссёр! По-моему, он сценарий только по ходу съёмки читал. И в школе историю не учил!

– Гибель корабля была неминуема, но ты совершила решающий залп. Или я неправ? – чуть раскачивая головой, пошутил Паша в надежде отвлечь от вскрывшихся неприятных мыслей.

– Если бы знала, ничего бы не сказала ему. Или сказала. Баба обидчивая, а не мужик. Он этих додиков снять должен был, а так сериал нелогичным получится и мне работы нет.

Даже врезалось в уши, как осторожно Женя обошлась с новыми недрузьями, точно надеялась, вдруг её могут восстановить в роли, не исключала, что некто подслушивает за ней прямо сейчас.

Паша лёг рядом, потянул её к себе. Она секунду неподвижно сопротивлялась, потом сдалась и съёжилась между руками Паши. Почти рыцарь.

Приложение подсказало модный фильм, на который стоило отвлечься после тяжёлого рабочего дня, неприятного, состоявшего из встреч с ужасными людьми. На экране запрыгали картинки в приятных тонах.

Не так уж и плох, подумал Паша, насколько фильм о воспоминаниях робота мог быть неплох. В разгар истории завибрировал телефон. На дереве подлокотника противная вибрация усилилась. Паша с удовольствием проигнорировал бы звонок, но звонил отец. С учётом редкого их контакта, это могло намекать на важный разговор; никогда он не напоминал о себе просто так. Несерьёзно серьёзным людям заниматься мелочами вроде вечернего созвона без причины, просто потому что соскучился.

У отца не было на это времени. И вряд ли когда-нибудь появится. Всё строго по плану, всё строго по делу. Ещё со школьных времён у Паши появилась возможность убедиться в этом, когда, задумав вздремнуть днём, отец выключал звук телефона, дверного звонка, закрывал окно и просил не шуметь самым убедительным тоном.

Сумев выбраться из паутины воспоминаний, взявшей начало со слова «отец» на экране телефона, Паша поднялся с кровати, ответил уже в коридоре. Женя с небольшой задержкой поставила кино на паузу. Наполовину прислушалась, наполовину зависла в телефоне. Голос Паши, как и большинства людей, менялся согласно ситуации и собеседнику; сейчас он говорил немного выше обычного, как мог бы говорить с начальником.

– Да нет, – ответил сын одной из загадок русского языка, – ничего особо интересного. Хотя один странный случай был.

Паша чуть улыбнулся, чтобы сгладить неприятный осадок и показать, что не так уж сильно переживает. Однако не задумался, что отец не видел его и вряд ли смог угадать эмоцию по интонации.

– Жалобу пытались написать. Ничего интересного, – повторил Паша уже с оправданием. – Как всегда, все пытаются выставить виноватыми остальных, лишь бы скинуть ответственность с себя.

– Да я помню, что на хорошего спеца жалобу не напишут, но пишут же постоянно. И на врачей тоже пишут.

– Ну, на тебя не пишут. А на остальных?!

– Ну почему сразу плохие? Не может же быть столько плохих врачей.

– Даже если может, жалоб всё равно больше, чем плохих врачей.

Женя уже наблюдала за псевдомонологом Паши, забыв о телефоне. Скорее, только слушала. Здоровяк редко показывался в дверном проёме, чтобы она могла его разглядеть. Но и по интонации могла уловить эмоции, всю слабость, которую порождал в Паше отец. Женю он тоже пугал, даже в те редкие встречи, на которые она соглашалась по наивности и от избытка свободного времени. Хотя, вместе со страхом, её впечатлял комфорт матери, гипотетической свекрови, ведь та, казалось, была за каменной стеной, окружённой рвом, в котором водились крокодилы. Она и сама хотела бы оказаться в таких шикарных условиях.

– Сильно болеет?

– Тогда приеду на выходных.

– Не могу завтра, работаю же.

– Стёкла могут и подождать, но меня-то кто отпустит? После работы приеду.

– Пока-пока. Целую.

Паша отключился и ещё пару секунд смотрел в экран телефона, покрывшегося разводами от объятий с ухом. Через коридор поглядел на Женю. Та зависла, наблюдая за ним. Они думали об одной ситуации, но видели под разным освещением.

Оба полностью разбитые внутри, но удерживаемые едиными организмами благодаря коже, мышцам и связкам, они улеглись поудобнее на кровати и включили фильм. Там тоже всё изменилось. Густые грустные тона как раз подходили их настроению.

Не приходя полностью в сознание, Паша добрался до метро. Просыпаться рано утром у него получалось хуже, чем засыпать в вагоне. Одно неаккуратное движение, и он уже крепко спал, пропуская нужную станцию. И даже неудобное положение головы не помогало отогнать этой коварной сладости. Потому Паша достал телефон и побежал по ленте предложенных видео. И ничего интересного там. Где-то он слышал, что один из признаков выгорания – нежелание обучаться, любая мысль об обучении в пределах своей специальности могла вызвать отвращение. Он, как и многие знакомые врачи, на предложение углубиться, изучить новые техники, попробовать применить, их отвечал в стиле: "Когда? Я работаю столько, а в свободное время надо отдыхать!" И готов был смотреть глупые видео или читать далёкие от науки факты – что угодно, лишь бы не углубляться.

Взобравшись по ступеням и разочаровавшись, что это вновь оказался не Эверест, Паша потянул тяжёлую дверь и захотел закрыть её поплотнее, повесить амбарный замок и заварить понадёжнее.

– Что за дерьмо? – спросил он у двери на выдохе, закрыл глаза и прислонился лбом к дереву. – Неделя скандалов? А я и не в курсе.

Там бушевал некто с мужским голосом. Паша пожалел, что отказался от поездки к заболевшей матери. Если бы в штате был хоть один мужчина администратор, способный дать отпор кому-то злому и с волосатыми ногами, Паша бы повторил бы проделанный путь, но в обратном порядке. Увы. Отголоски воспитания не позволили ему оставить девчонок в беде. Он открыл дверь, крик не утихал. Скорее, креп. Дело дрянь.

Среди многих нехваток сейчас Паша остро ощущал нехватку уверенности в себе. Ни рост, ни спорт так и не помогли избавиться от страха, который отуплял и доводил до дрожи во время любого конфликта. Сейчас он наполнял сердце, заставляя биться бешено, как у загнанного стаей собак кота. Мерзкое чувство.

– Да я вас тут всех поперережу! – подытожил незнакомец. Очень зря. Под парой камер, писавших картинку и звук, не стоило так говорить, особенно худым беззащитным девушкам. Хотя защита у них была – прозрачные пластиковые стёкла и тревожная кнопка. Решились ли они нажать её?

Однако даже не камеры стали приговором для незнакомца. Когда до картинок доберутся защитники? Сколько ещё времени пройдёт, чтобы разобраться? Его приговорили слова, обещание зарезать. Перед глазами у врача-гистолога воспроизвелось видео, где пьяный пациент, вызвавший скорую, прямо на пороге ударил фельдшера ножом в сердце. Зарезал.

– Эй, выродок! – сердце билось с нарушениями, но Паша чувствовал себя хорошо. Голос звучал уверенно, грубо, районно, – Завали хлебало!

– Ты чё, мразь, бессмертный?! – поворачиваясь, захрипел ещё больше мужичок с изъеденным лицом, жёлтыми зубами, противной зачаточной проплешиной.

Паша почувствовал себя спартанцем, заметив пузцо у незнакомца, захотел рассмеяться.

– Хлебало на ноль, и вали отсюда, – ровно обрезал Паша. Какой-то другой Паша, родившийся секунду назад из угрозы зарезать всех и вся в этом здании.

Пару шагов навстречу незнакомцу. Медленно. В голове не возникло сомнения, что сегодняшняя катастрофа является продолжением вчерашней. Точно маленький парнишка на плече спартанца говорил: "ты в этом виноват, девочки не должны за тебя отдуваться, слышать своими нежными ушками этот ужас". И действительно, не должны – ни эти помои, ни все те, что выливались на них ежедневно.

Секунду или чуть больше хищники примерялись – какой удар лучше, какой ногой оттолкнуться. Только не сознательно, а из глубины наследия. А потом в глазах незнакомца что-то изменилось: к красной пелене добавились жёлтые болезненные вкрапления. И он ударил. Если бы не решился, Паша начал бы драку сам, готовый теперь отомстить за какое-то невероятное количество ущемлённых. Он не защитился от первого удара – так вдвойне хорошо. На камеру попал момент, как на врача напал агрессивный пациент, но гораздо значительнее было придерживаться принципа, который сопровождал Пашу по жизни.

Ты способен победить в любой драке, если выдержал первый удар, гласил он. Тысячи примеров опровергали эту теорию, но все они произошли с кем-то другим. Сейчас здоровяк снова справился с первым ударом. Незнакомец хорошо замахнулся, правильно поставил руку, учтя, что проигрывал Паше целую голову в росте. Но не учёл, что вошедший как будто случайно человек и как будто совсем не врач зарядился ещё больше.

Карточным разменом посыпались удары. Паша поймал очередной из них челюстью. Чувствительно. Но в ответ сложил руки в замок и ударил сверху, что от удара заболели пальцы. Как же больно! Как можно было так сглупить? Стоило надеяться, что получившему по голове досталось не меньше. И похоже на то. Боевой запал незнакомца схлынул. Сначала он опустил кулаки, потом схватился за голову. Однако Паше того не хватило. Корявый удар прилетел одновременно в глаз и нос, незнакомец снова устоял. Жаль, что Паша не был бойцом, умевшим нокаутировать людей с одного удара.

– Где твой нож, ублюдок?! – взорвался защитник, но блефовал. Он не верил, что незнакомец мог всех зарезать, однако за угрозу должен был ответить.

Два боковых удара смазались о руки незнакомца, но накопительный эффект проявил себя. Зачинщик, оскорбитель и возможный мясник подался назад. В секунду, когда Паша перестал ощущать опасность, тот совершил последнюю атаку. У него всё же нашёлся нож, который он побоялся или забыл использовать раньше. Оружие с красной рукоятью подходило для резки бумаги или гипсокартона, но не человеческой кожи. Движением дирижёра махнул снизу вверх и самым краем лезвия коснулся левой щеки Паши. И упал. Не как падали люди, потерявшие сознание, а скорее, как пьяница – с парой подшагиваний и хаотичными движениями рук, в суете которых он и смог махнуть ножом.

Паша, схватившийся за щеку и почувствовавший тёплую кровь, оцепенел. Совершенно не был готов к реальной поножовщине. Незнакомец уже упал, но в голове здоровяка драка продолжалась ещё некоторое время. И снова на настоящее наслоилась история убийства фельдшера и других. И он едва не стал одной из таких историй, которую бы потом могли рассказывать друг другу испуганные врачи. Как же много коллег погибло в эпоху, когда об этом легко рассказать.