Kitobni o'qish: «Время вестников»
Благодарности:
Марине Кижиной-Стариковой и Кириллу Старикову – неизменным соавторам, сумевшим довести долгий труд до логического завершения
Посвящается всем участникам шумного исторического карнавала.
Маски, мы вас знаем!..
«– А кто у нас нынче враг народа Божия?»
Умберто Эко, «Имя Розы».
…А где-то позади, за далью и за пылью,
Остался край чудес: там человек решил,
Что он рожден затем, чтоб сказку сделать былью –
Так человек решил, да видно, поспешил.
Ведь сказку выбрал он с печальною развязкой,
И призрачное зло в реальность обратил.
Теперь бы эту быль обратно сделать сказкой –
Да слишком много дел и слишком мало сил…
В тексте использованы стихи: М. Щербакова, М. Кузмина, Л. Бочаровой, Е. Сусорова.
Как-то вечером патриции
Собрались у Капитолия –
Новостями поделиться и
Выпить малость алкоголия…
Пролог
Письма из Империи
Из переписки патрикия Исаака-Михаила-Никиты Ангела, проживающего в Константинополе, с его сводной сестрой Елизаветой-Теодорой Ангелиной, в замужестве маркграфиней ди Анджело де Монферрато, проживающей в Тире.
Письма написаны своеручно патрикием в период августа-ноября месяцев 1189 года.
Письмо первое, доставленное греческим торговым кораблем.
Дражайшая сестрица!
Опуская необходимые изъявления приязни и уверения в неизменной сердечной привязанности, вынужден обратиться к тебе с настоятельной просьбой.
Умоляю, сделай одолжение и повлияй на назойливого варвара, за которого тебя угораздило выскочить замуж! Объясни ему, что я не желаю (два последних слова выделены красными чернилами и подчеркнуты) принимать ни малейшего участия в его сумасбродствах. Так что он может одним махом сократить свои расходы на всяческого рода конфидентов, которых он упорно присылает в мой дом. Я не желаю с ними разговаривать – да-да, не желаю, так ему и передай! Если он пришлет еще кого-нибудь, клянусь, велю затравить его собаками! И пусть потом не жалуется!
Дорогая Тео, я всегда подозревал, что склонность ко всяческого рода авантюрам у франков в крови. Вероятно, они с нею рождаются. Сие отнюдь не означает, что все остальные должны следовать их извилистой дорогой. Чужеземцам трудно, порой почти невозможно понять и принять смирение обитателей Империи перед ликом власть предержащих.
Базилевс, каков бы он ни был – власть, ниспосланная нам от Бога. Если он плох как правитель – это всего лишь означает, что Всевышний в очередной раз решил испытать нашу кротость. Высочайшая немилость подобна грозе: пошумит и стихнет. Молись только, чтобы она не задела тебя краем черного крыла. Моя нынешняя жизнь меня вполне устраивает. Небольшой доход от виноградников, дом на Малой Месе, круг испытанных друзей и фамильная библиотека – вот все, что мне нужно.
Упаси меня Господь от политических игрищ и плетения интриг. Стремление запечатлеть свои имя на скрижалях истории порой обходится слишком дорого.
Постарайся растолковать это своему супругу – а то, похоже, он никак не возьмет в толк. Думает, ежели ему посчастливилось вырвать у арабов Тир, то он кесарь и Господь Бог в одном лице. Его ненаглядный Тир – всего лишь город в исконно имперских владениях. Пусть и захваченных сейчас неверными. Настанет день, и утраченное возвратится обратно к подлинным хозяевам.
Вижу, вижу, ты недовольно хмуришься. Тебе никогда не нравились мои воззрения на бестолковую суету франков вокруг Иерусалима. С тех пор, как ты самоуверенно решила связать свою жизнь с Конрадом, ты стала настоящей верной католичкой. Истребление неверных, освобождение Святого Града и прочие благоглупости.
Все-таки родная кровь – это удивительно. Даже если ты пребываешь на берегах совершенно другого моря, в сотне дневных переходов от меня, я все равно догадываюсь, о чем ты думаешь.
О том, что непутевый старший братец непременно должен повесить себе на шею супружеское ярмо.
Кстати, о ярме. Помнишь Склиров, владельцев соседствующей с нами усадьбы? Наш покойный папенька еще носился с замыслом оженить меня и младшую Склирену. Услыхав его предложение в первый раз, я пришел в ужас. Посуди сама, на кой мне сдалась эта желчная и мрачная юница? К тому же с унылой физиономией, более подходящей дряхлой сирийской верблюдице. Готов поспорить, ее никогда в жизни не приглашали любоваться восходом луны над площадью Августеон.
Потом почти одновременно отдали Богу души наш почтенный родитель и стратиг Александр Склир (этого прикончили в боях где-то на южных границах с Персией), а ты, отрада моих очей, укатила со своим муженьком покорять Святую Землю. Вот тогда мне и пришло на ум, что в рассуждениях нашего отца крылось зерно здравомыслия. Воистину, как это верно – соединить брачными узами две старейшие семьи Империи, Ангелов и Склиров (заодно пополнив нашу тающую казну – но это я добавляю исключительно для тебя).
Ничего хорошего из моих добрых намерений не вышло. Самоуверенная нахалка отказала. Не сходя с места и не раздумывая. Я повторил попытку на следующий год, решив подождать, пока девица одумается, насладится полученной свободой и перебесится.
Она отказала снова.
Как несказанно измельчало все в нашем мире, дорогая моя Тео!.. Столетие назад подобные резкие слова неизбежно привели бы к кровопролитной вражде между нашими семьями. Теперь же я мог лишь кротко высказать свое мнение о том, сколь дурно сказалось на ее манерах отсутствие надлежащего воспитания.
Моя несостоявшаяся невеста непочтительно фыркнула и удалилась. Было это, дражайшая сестрица, ровно три года назад.
Спустя два или три месяца моя соседка пропала. Не выскочила замуж и не уехала жить в провинцию, не удалилась от мира в монастырь. Просто исчезла. Перестала показываться в гостях и на представлениях, посещать празднества и Ипподром, словно и не было никогда девицы Склирены. Вести дела в усадьбе она оставила своего младшего братца Алексиса (ты знаешь мое невысокое мнение об этом, с позволения сказать, литераторе, вернее, марателе пергаментов) и старого управляющего Льва.
Общими усилиями эти двое быстро превратили почтенное имение Склиров в вертеп и лупанарий. Каждый вечер и каждую ночь – праздники с актерками и певичками, мимы, комедианты, фейерверки, вопли, грохот! Прислуга окончательно распустилась, тащит все, что подвернется под руку, да еще и обкрадывает нас!
Каплей, переполнившей чашу моего терпения, стала трагедия с фазанами и катайскими анемонами. Фазанов передушила удравшая гончая наших соседей. Рассаду анемонов, обошедшуюся мне едва ли не по номизме штучка, подчистую сожрали кролики. Кто-то из склировой челяди, видите ли, забыл запереть клетку.
Избавляю тебя от описания долгого скандала, в котором, помимо меня и Склиров, оказался замешан квартальный надзиратель, спешно прибывший чиновник из управы эпарха и еще с десяток разнообразных личностей, не считая зевак и добровольных советчиков. Алексис уперся не хуже рыночного осла – хотя полсотни золотых монет вполне возместили бы мою утрату. Твой братец оказался по уши в судейских дрязгах. Наш дом осажден стряпчими и адвокатами, «Дело о потраве» уже дважды слушалось во дворце на площади Юстиции, и конца-краю этому не видно.
Однако вскоре мне в голову пришел неплохой способ избавиться от досадного соседства и законников-вымогателей. Будучи на день святой Ирины в гостях у достойного семейства Вранасов, я доподлинно разузнал: творческий зуд Алексиса толкнул его на выпуск сборника басен и сатир собственного сочинения. Анонимного, разумеется – даже у пустоголового горе-литератора достанет ума не подписывать подобное творение. Милейшая Ираида Вранаса по доброте душевной одолжила мне сию книжицу, и я провел замечательный вечер за чтением.
Должен признать, некоторые из опусов Склира не лишены остроумия. Скажем, тот, в коем повествуется о старом козле, возжелавшем стать супругом табуна юных газелей. Намек более чем прозрачен. С оказией непременно вышлю тебе копию. Уверен, тебе понравится. А твоему супругу понравится еще больше. Как всякий варвар, он наверняка испытывает тягу к простым грубым шуткам.
Дочитав до конца, я аккуратнейшим образом пометил строки, могущие служить указанием на сильных мира сего и всячески порочащие их достоинство. Уложил книжицу в пакет, снабдив ее указанием на Алексиса Склира как на подлинного творца мерзкого фамуса. Традиционно подмахнув письмо прозвищем неуловимого и всезнающего Обеспокоенного Верного Подданного, я на следующее же утро отправил мой подарок в Высокий Цензорат. Остается ждать, как скоро воспоследуют результаты. Благодарение Господу, жернова Закона в Империи пока еще крутятся безукоризненно.
Приписка. Предпринял некоторые шаги для того, чтобы выяснить, куда все-таки столь таинственно сгинула младшая Склирена. Можешь себе представить, Тео, мои осведомители уверяют, якобы она имела неосторожность спутаться с окружением эпарха нашей столицы, престарелого и премудрого Дигениса, правой руки базилевса! Всякие там лазутчики, конфиденты, охотники за чужими секретами и жизнями. Никогда не понимал, отчего некоторые восторженные молодые люди находят подобное низкое ремесло неотразимо романтичным?
У Склиров тяга к подобным выходкам, впрочем, является фамильной чертой. Сколько веков за ними тянется мрачная слава отравителей, подстрекателей и заговорщиков? Уверяют, якобы моя соседка удалилась из Империи именно по велению грозного старца, отправившись во владения франков, в захваченный ими Вечный город Рим, поближе к престолу тамошнего первосвященника. Сеять смуту и рознь, надо полагать. Надеюсь, франки ее поймают и вздернут. Отдав предварительно на потеху десятку северных варваров.
С наилучшими пожеланиями здоровья и всемерного благополучия, твой любящий брат Исаак.
Письмо второе, отправленное голубиной почтой.
Дорогая!
Мое сумрачное существование внезапно озарилось солнечным лучом. Дерзких и злоязыких Склиров настигла карающая длань Закона! Не далее, как три дня назад, к ним наведались Алые Плащи, дворцовая гвардия.
По удивительному стечению обстоятельств, я как раз в тот миг сидел на террасе, услаждая свой ум чтением одного познавательного трактата. Так что вся сцена развернулась передо мной, как на лицедейском представлении. Пьеса развивалась согласно эллинским канонам: громогласное чтение указа базилевса «Во имя отца, и сына, и святого духа, моя от Господа державность повелевает…», искреннее недоумение и возмущенное заламывание рук арестовываемого, небольшая потасовка. После вульгарного шумства, изрядно оскорбившего мой слух, Алексиса выволокли на двор и затолкали в закрытые носилки. Кажется, он пребывал без сознания. В какой-то миг я ощутил подобие искреннего сочувствия к неудачливому отпрыску некогда великого семейства. Даже произнес предписанную для таких случаев молитву Богородице «Мольба о заступничестве для страждущих и пребывающих в узилищах».
Доблестные ликторы немного погоняли челядь Склиров, спалили какой-то сарай на задворках и с чувством выполненного долга удалились.
Ликованию моему нет предела! Наконец-то я смогу вести подобающий мне размеренный и добродетельный образ жизни, не нарушаемый ночными воплями и разгульными полуночными празднествами! В приливе радостного энтузиазма я отправился на очередное слушание тяжбы «Ангел против Склира», добившись ее разрешения в мою пользу. Разве я не умник, дорогая сестрица? Теперь бы еще прирезать выморочное имение к нашим владениям – а оно наверняка вскоре будет объявлено таковым по смерти держателя – и нынешний год можно считать прожитым не зря!
Три тысячи благословений на твою очаровательную головку. Можешь лишний раз поцеловать своего варвара, передав ему привет лично от меня. Надеюсь, это немного подпортит ему настроение на остаток дня. Твой Конрад всегда терпеть меня не мог. Не понимаю, отчего? Разве я не являл по отношению к нему образчик кротости и хороших манер? Даже, следуя твоей настойчивой просьбе, доносов на него не писал. Кроме одного-единственного случая, но согласись, он того заслуживал! И ты меня давно простила, не так ли, милая Тео?
Письмо третье, обнаруженное экспедицией Королевского археологического общества Великобритании в 1872 году при раскопках в квартале Галата. По неизвестным причинам патрикий не сумел или не успел отправить пакет адресату.
Обожаемая моя Тео!
Вынужден заметить, в последнее время ты пренебрегаешь своим долгом любящей родственницы. Пишешь редко и коротко, а твои записочки добираются ко мне так неторопливо… Надеюсь, мои ответы достигают тебя? Из понятных тебе соображений опасаясь доверять письма служащим государственной почты, я вынужден переправлять их со всяческого рода оказиями.
В богоспасаемой Империи кое-что переменилось, кое-что пребывает в неизменности. Золотой Кубок осенних бегов этого года на Ипподроме вопреки ожиданиям и предсказаниям достался не признанному фавориту, а упряжке какого-то киликийского провинциала. Соединенные общим горем, партии Зеленых и Голубых примерно наказали дерзеца, заодно учинив безобразное побоище с городской стражей.
Из-за высоких стен Палатия расползаются нехорошие слухи. Базилевс Андроник в очередной раз сильно невзлюбил своих подданных и предается размышлениям, на ком бы отвести душу (фраза старательно вымарана). Царственный опять рыщет в поисках заговорщиков. По его слову таковых разыскивают как в Палатии, так и за его пределами. Дворцовая стража уже многим нанесла внезапные визиты, и после тех визитов воздух столицы полнился плачем, скрежетом зубовным и стенаниями.
На восточных границах имели место многочисленные стычки с дикими племенами – изрядное число баталий закончилось для Империи позорным поражением. Домоправительница нынешним утром принесла с рынка достоверный слух о том, что германские варвары во главе со своим королем по прозвищу Барбаросса достигли города Средец, болгарской столицы и движутся дальше, через Балканские горы.
Правитель англов Риккардо, коего соплеменники неведомо за какие достоинства окрестили Львиным Сердцем, умудрился совершить истинный подвиг. Сей крестоносный воитель захватил благословенный остров Кипр и то ли пленил, то ли убил тамошнего самозваного кесаря, Исаака Комнина, родича базилевса. Среди корабельщиков и торгового люда царит сдержанное ликование: пиратские грабежи Исаака Кипрского у всех, как кость в горле. Отпиши поскорее, правда ли это?
В первой декаде ноября неожиданно выпал мокрый снег, на несколько часов преобразивший город в дивной красоты картину. Вообрази только, Тео: наш старый сад, припорошенный серебром, еле различимые в мерцающей пелене купола и крыши… Море налилось тяжелой свинцово-серой краской и подернулось призрачным туманом, корабли в Гавани выглядели грязными скорлупками. Долетавший с Августеона колокольный звон казался приглушенным и надтреснутым. Печаль, разлитая повсюду божественная печаль о великом граде, раскинувшемся на берегах Мраморного моря…
Ничто не нарушало сей благолепной картины… кроме моих досадных затруднений с желудком. Я тут нанял нового повара, родом из Персии. Ты не представляешь, Тео, что он способен сотворить из куска самой обыкновенной баранины! Единственный его недостаток – стремление добавлять в любое блюдо такое количество специй, что скоро остатки нашего фамильного состояния перекочуют к гильдии торговцев пряностями.
Пребывая в состоянии душевной меланхолии, я поднялся наверх, на террасу, дабы предаться лучшему из занятий – составлению письма к тебе, дорогая сестрица. Помнишь, сколько дивных вечеров мы провели здесь вдвоем, пока тебе не втемяшилось в голову… Впрочем, довольно. Ты поступила, как сочла нужным.
С радостью извещаю тебя, что после долгих хлопот и мытарств, растянувшихся едва ли не на месяц, я нахожусь в двух шагах от приобретения прав на землю и усадьбу Склиров Младших. Проволочка вызвана тем обстоятельством, что Алексис Склир вроде бы еще находится среди живущих, а сестра его пропадает в нетях. Изнуряемый нетерпением, я подумывал нанять актерку, дабы та исполнила роль Склирены в маленькой пьесе для обитателей Дворца Юстиции, но не отважился. Ежели та и в самом деле трудится в ведомстве эпарха, мой маленький подлог может обойтись мне слишком дорого. Подожду официального оповещения о кончине Склира, и уж на следующий день отправлюсь в Счетную Палату. Как объяснил нанятый мною законник, правами девицы Склирены в этом случае можно смело пренебречь: во-первых, она женщина, во-вторых, ну какие права могут быть у члена семьи казненного за подрыв основ существования благословенной Империи?
Как положено рачительному хозяину, я наведался осмотреть наше будущее владение и отдал указания по приведению его в надлежащий вид. За время отсутствия Склира бродяги или разбежавшиеся слуги расхитили часть имущества. Конечно, было бы самоуверенной глупостью рассчитывать на владение казной Склиров – она наверняка отойдет государству. Но кое-какие ценные мелочи мы вполне можем перенести к себе в усадьбу. Для лучшей сохранности, так сказать. Все равно они достанутся нам. Истинного сожаления достойно исчезновение управляющего имением, ты наверняка должна его помнить. Мы с тобой прозвали его Старым Львом, хотя он был отнюдь не так уже дряхл. Он был весьма и весьма толковым домоправителем, хотя и потворствовал Алексису в устроении его шумных празднеств…
Привлеченный непонятным шумом внизу, патрикий отложил перо и бросил скучающий взгляд через каменную балюстраду террасы. Увиденное так его поразило, что почтеннейший Исаак-Михаил Ангел вскочил, с грохотом опрокинув табурет, и заметался, явно не зная, куда кинуться – то ли к ведущей вниз лестнице, то ли к двери во внутренние покои. Один раз он подбежал к самым перилам и перевесился через них, испуганно вытаращившись на вымощенную гранитом площадку внизу.
Источник размеренного шума приближался. Сквозь ветви облетевших деревьев можно было различить, что по широкой аллее сада бодро марширует пятерка гвардейцев в алых плащах и форме, копирующей римскую. Возглавлял их кривоногий десятник с надраенной бронзовой бляшкой посланца Палатия «при исполнении». Сбоку семенил чрезвычайно перепуганный челядинец Ангела, заполошно размахивая руками и непрерывно тараторя.
Взгляд патрикия остекленел. Он попятился, наткнулся на стол. Вцепился в перо, как утопающий – в соломинку, и, разбрызгивая чернила, вывел несколько кривых строк:
…может статься, дорогая Тео, когда это письмо окажется в твоих руках, меня уже не будет в живых. До тебя дойдут разные слухи и сплетни, злопыхатели наверняка не преминут опорочить мое имя, но ты ведь не поверишь им, милая сестрица? Обещай помолиться за упокой моей души, Тео!
Знай, дорогая сестренка, что древние были правы, говоря, якобы нет ничего хуже, чем жить в интересные времена.
Храни тебя Господь. Пошли тебе все святые, драгоценная Тео, долгих лет жизни во времена скучные, заурядные и мирные…
– Исаак из фамилии Ангелов? В мудрости своей базилевс Андроник высочайше повелевает поместить тебя под стражу. Обоснование – сведения, сообщенные о тебе арестованным преступником Алексисом из семейства Склиров. Следуй за нами.
Ах, не плыть по голубому морю,
Не видать нам Золотого Рога,
Голубей и площади Сан Марка.
Хорошо отплыть туда, где жарко,
Да двоится милая дорога,
И не знаю, к радости иль к горю.
Не видать открытых светлых палуб
И судов с косыми парусами,
Золотыми в зареве заката.
Что случается, должно быть свято,
Управляем мы судьбой не сами,
Никому не надо наших жалоб.
Может быть, судьбу и переспорю,
Сбудется веселая дорога,
Отплывем весной туда, где жарко,
И покормим голубей Сан Марка,
Поплывем вдоль Золотого Рога
К голубому ласковому морю!
Часть первая
Константинополь: в ожидании Рождества
Глава первая
Чужак в краю чужом
Середина ноября 1189 года.
Константинополь, столица Византийской империи.
Троица бездельников сидела неподалеку от причала Морской Девы, передавая из рук в руки связку сушеных морских коньков и созерцая причаливающий корабль. Зеваки расположились с некоторыми удобствами – среди огромных, грубо обтесанных гранитных глыб. Камни доставили сюда и свалили в этом уголке порта еще позапрошлым летом, намереваясь использовать для починки Адрианова мола. Старинный, почти пятисотлетней давности волнолом, исправно защищавший гавань от разгулявшихся волн, в последнее время пришел в полное небрежение. Дальняя его часть развалилась и скрылась под водой, и на нее махнули рукой. Ближнюю пытались чинить, подсыпая новые гранитные глыбы. В борьбе людей и моря стихия пока одерживала верх.
День выдался ненастный, с холодным порывистым ветром, и громоздкий неф никак не мог встать боком к пристани. Вокруг суетилось с пяток плоскодонок, волочивших за собой брошенные с борта корабля канаты. Объединенные усилия не помогали.
Корабль «Три апостола», над чьей кормой болталось намокшее голубое полотнище с крылатым львом Венецианского торгового союза, упрямо норовил сокрушить причал тяжелым носовым ростром. Лодочники и корабельщики крыли друг друга на чем свет стоит, но без привычного азарта, скорее, по привычке. Всем хотелось поскорее подвести корабль к пристани и сойти на берег.
С высоты своей колонны, который век дуя в молчащую витую раковину, равнодушно взирала на людскую суету бронзовая и слегка облезшая морская дева. На голове у статуи примостилась нахохленная толстая чайка.
Подле широкого всхода на причал маялись, кутаясь в толстенные плащи с капюшонами, представители властей и их подчиненные. Бдительная таможенная стража явилась исполнять свою обязанности – собирать мзду за право ступить в пределы благословенной Византийской империи, исчислять налоги на доставленные товары и вынюхивать недозволенные к ввозу вещи, как то: франкские еретические сочинения, арабские дурманные зелья, не внесенных в общую опись пассажиров и животных, утаенные драгоценности, пряности и предметы роскоши.
В том, что таковые непременно обнаружатся, никто не сомневался.
Загадка крылась исключительно в размере суммы, при получении которой таможенники украсят своей печатью пергамент, разрешающий команде корабля и прибывшим пассажирам вход в город. Чуть поодаль дожидались своего часа носильщики, встречающие, зазывалы постоялых дворов и просто зеваки без определенного рода занятий, наподобие сидевшей на камнях троицы.
Корабль грузно ударился шершавым боком в осклизлые сваи причала. Заскрипели блоки, с хлопаньем начали сворачиваться задубелые от соли паруса. С борта нефа на пристань перебросили сходни. Оживившиеся таможенники устремились за поживой. Началась привычная волокита – с изучением представленных документов, с подробным допросом: кто, куда, да с какой целью прибыли в град базилевсов? Надолго или проездом, везете ли с собой товар на продажу или исключительно собственный скарб?..
Изнутри по борту судна частым градом застучали молотки. Распахнулся здоровенный черный проем, изнутри ощутимо пахнуло перепревшим сеном и застоявшимся конским духом. Выведенная на причал гнедая лошадь тут же зашаталась из стороны в сторону и завалилась набок. Конюхи засуетились вокруг упавшего животного. Гнедая вставать отказывалась, мотала головой и сердито ржала.
– Долго ж они плыли, – тоном знатока заметил один из праздных созерцателей, обладатель козлиной бороденки и овчинной телогрейки, почти новой, лишь самую малость подпаленной по подолу. – А лошадки хороши… С самого Египта, пожалуй, будут, у арабов куплены. Кто-то себе славную новую упряжку приобрел, помяните мое слово!
Слушатели покивали. Шимон по прозвищу Гиппофил или Гиппа, то есть попросту Лошадник, знал о скакунах все или почти все, ибо добрую часть своей жизни провел в качестве служителя на столичном Ипподроме. Однако Гиппу, как и многих до него, подвели не в меру болтливый язык и стремление поскорее разбогатеть. Почтенный служитель украдкой делился конюшенными сплетнями с ипподромными барышниками (не безвозмездно, само собой), получая скромную долю от выигрышных ставок.
Однажды во время сего противоправного деяния он был замечен управляющим и мгновенно оказался за воротами Ипподрома. С изрядным скандалом и десятком плетей – чтобы другим впредь было неповадно.
С той поры Шимон Гиппа перебивался то здесь, то там, а когда совсем припирало – плелся, подобно многим нищебродам столицы, в гавани Золотого Рога. Здесь всегда хватало как честной работы, так и возможности прибрать что-нибудь, оставленное без присмотра или плохо лежащее.
Нынешним летом Гиппе посчастливилось: он вступил в небольшое, но сплоченное сообщество, промышлявшее на пристанях. Вместе и жить стало веселее, и дела пошли лучше.
Сегодня, к примеру, часть шайки ловила удачу в другом конце порта, у пристани святого Феофания, где причалили два персидских судна – груз перетащить, провести кого по городу или поручение какое исполнить. Шимона же и молодого Эпу, парня толкового, но еще не заслужившего достойного прозвища, кликнул с собой предводитель сообщества, почтенный Никифор. Неизвестно по каким причинам его именовали Скифом. То ли прабабушку его, славянку родом, якобы привезли из-за моря и продали на рынке блистательного Константинополя, то ли, наоборот, дед его служил в войске базилевса Василия Болгаробойцы, ходившего усмирять дикие земли.
Троица ежилась на холодных камнях, терпеливо выжидая и не забывая коситься по сторонам. Попадешься стражникам, охраняющим Гавань – хорошего не жди. Измочалят и швырнут с берега, а море-то отнюдь не летнее: холодное, неприветливое, подернутое сердитыми косматыми волнами и разводами грязно-серой пены. Даже неизменные крабы, густо облепившие прибрежные камни и сваи, сегодня попрятались.
С борта «Трех апостолов» начали по одному высаживаться пассажиры. Ступив на берег, они, подобно многострадальным лошадям, тоже шатались, цепляясь за ограждения и привыкая к отсутствию постоянной качки. К грузному чернобородому типу в богатом халате кинулось не меньше десятка встречающих, низко кланяясь и причитая на все лады. Из-за груды ящиков выбежали носильщики с паланкином, толстяк забрался в них и торжественно отбыл вкупе с гомонящей свитой.
Следующими на пристань сошли арабы, сирийцы не то египтяне – тесная группка человек в пять. Эпа дернулся встать, но Скиф лениво пнул его в копчик: сиди, мол. Добыча не про нашу честь. Вздорные и спесивые дети Пророка своим-то соотечественникам не доверяют, а чужакам – тем более. Даже если они впервые в Константинополе, предпочтут обратиться к за помощью к властям.
И точно – следом за арабами по сходням бодро скатился обрадованный мелкий чин из таможенников, пристроился впереди, показывая дорогу и разглагольствуя. Гости столицы косились на него с нескрываемым отвращением.
Скифу и его подчиненным пришлось мерзнуть почти до полудня, когда на сходнях венецианского судна появились те, чьего появления дожидались нищеброды. Мелкие торговцы, путешественники, паломники. Люди, незнакомые с Перекрестком Мира, как порой высокопарно именовали шумную столицу Империи, и не ведающие ее обычаев. Вряд ли они догадывались, сколько пар глаз сейчас пристально наблюдает за ними, оценивая содержимое их кошельков и способность постоять за себя. Почтенный Никифор и ему подобные словно взвешивали приезжих на незримых весах, прикидывая: можно ли безнаказанно ограбить растерявшегося гостя в темном углу или выгоднее честно сопроводить его через город к нужному месту?
– Этот, – внезапно подал голос Скиф. – Эпа, пошел. Не оглядывайся, дурень, мы за тобой. Давай, давай, пошевеливайся, не то уведут бычка в чужое стойло…
Не подозревавшая о своей незавидной участи добыча облапила колонну Морской Девы, переводя дух и свыкаясь с непоколебимой твердостью земли под ногами. Франк с диковатым видом таращился по сторонам, хотя смотреть, в сущности, было не на что. Ну гавань с бесконечными рядами кораблей. Ну пристани, заваленные товарами – приготовленными к отправке или только что выгруженными на берег. За туманной хмарью и дымными испарениями большого города еле проглядывали очертания купола Святой Софии. Столпотворение вавилонское, суета и привычная толкотня. Ровным счетом ничего заслуживающего внимания.
На вид гостю страны можно было дать чуть больше двух десятков лет. Обличье его показалось варварским даже ко всякому привычным нищебродам Золотого Рога. Иноземец был невысок, но весьма широкоплеч, с мощной шеей – чем и впрямь походил на крепкого бычка. Волосы его, длинные и светлые, за время долгого морского путешествия свалялись в неопрятную паклю. Все земное имущество франка составлял объемистый кожаный мешок, тяжелый даже на вид, лежавший сейчас на мокрых досках пристани.
Чужеземец носил меч – стало быть, принадлежал к благородному сословию, если у варваров таковое имеется. Впрочем, в византийской столице оружие ему без надобности. В соответствии с законом, изданным как бы не самим Константином Благословенным, иноземцам запрещалось носить и пускать в дело клинки более двух ладоней длиной. Таможенники наверняка обмотали рукоять и устье ножен франкского меча бечевой с тонкой металлической нитью внутри и привесили к концам обвязки печать. Конечно, в случае чего нить можно запросто порвать, но буква закона соблюдена и придраться не к чему.
Покуда чужак топтался на месте, Эпа времени зря не терял. Юркой рыбкой просквозил через цепочку носильщиков, приметив попутно, что с другой стороны на лакомый кусочек нацелился еще один портовый пройдоха. На краткий миг их пути пересеклись. Не останавливаясь, Эпа ловко заехал конкуренту локтем под дых. Тот немедленно потерял интерес к добыче, напоследок от души полив соперника отборнейшей портовой бранью. Эпа даже не оглянулся – дело важнее.
– Да будут благословенны твои дни, чужеземец! – бодро затараторил юнец, бесцеремонно дернув варвара за рукав. – Я вижу сомнения на твоем лице? Ты впервые в Столице? Позволь стать твоим проводником. Поверь, никто не знает Константинополь лучше меня! Я подскажу, где можно остановиться на ночлег и выгодно поменять звонкую монету, и сопровожу до франкского квартала, если господин желает…
– Не понимаю, – сказал франк на ломаном греческом, с чудовищным акцентом.
Разогнавшаяся колесница эпиного красноречия вдребезги расшиблась о непроходимую стену варварской необразованности.
Опешивший нищий поскреб в затылке. Ему как-то не пришло в голову, что новоприбывший может не разуметь местного наречия.
– Э-э… Идти город… постоялый двор… еда, пить, быстро-быстро!.. – Эпа перешел на искаженный персидский, ограниченный запас слов на коем обычно позволял без труда находить общий язык с уроженцами Аравии и Сирии.
– Не понимаю, – повторил чужак.
Европа и Византия с равным недоумением воззрились друг на друга.
