Kitobni o'qish: «Пароль: «Вечность»»

Глава 1

Поздней весной небо над Киевом высокое и чистое, с Днепра дует свежий ветер, колышет кроны деревьев на склонах холмов. Посверкивают золотом купола Лавры, и статуя Родины-Матери, в просторечии – Железная Женщина, высится над городом, похожая на грозную богиню войны.

Таким запомнился мне Киев с тех пор, когда в юности я несколько раз приезжал сюда. Но сейчас все иначе: дым пожарищ застилает небо, деревья повалены, на склонах холмов – воронки. Некоторые из них появились благодаря мне.

В наушниках прозвучало:

– Работаем как обычно?

Под крылом «Су-25» проносились крыши панельных коробок. Справа, над центром города, поднимались клубы дыма, впереди горела Лавра.

– Как обычно, – ответил я ведомому. – Завидуешь?

Шмакин помолчал, обдумывая ответ.

– Развалить мост Патона… – протянул он, и я усмехнулся. – Не каждый день такое бывает, но если…

– Пятнадцать градусов влево, – перебил я.

С крыши высотки по нам открыл огонь крупнокалиберный пулемет. И тут же в кабине пискнула сигнализация: чья-то РЛС пыталась захватить нас в свои сети. Я выстрелил тепловые ловушки, закладывая вираж и снижаясь. Выровняв штурмовик, бросил взгляд через плечо. Ведомый держался в стороне и чуть выше.

Мы летели над правым берегом Днепра, приближаясь к статуе. Ну и страхолюдина! И зачем братья-украинцы изуродовали так свою столицу? Хотя их этой штукой, насколько знаю, осчастливили еще во времена СССР, а тогда народ не очень-то спрашивали, чего он хочет, а чего нет.

Впрочем, судя по происходящему, с тех пор мало что изменилось.

– Работаем. Зенитчики твои. – Я начал набирать высоту.

Дымные трассы снарядов снизу вверх перечеркнули небо. С площадки возле статуи по нам вела огонь зенитка, и Шмакин спикировал на нее.

Внизу у берега мелькнули притопленный земснаряд, баржа, развалины кирпичного завода. Я включил форсаж, пролетел над набережной. Закрутив «бочку», увел машину к городу, чтобы развернуться и сделать заход на мост Патона.

Штурмовик Шмакина вышел из виража над Днепром.

По спине пробежал знакомый холодок, и я завертел головой в поисках опасности. В кабине опять запищала сигнализация.

Предчувствие не обмануло – над горящей Лаврой набирал высоту «Ми-24» национальной гвардии. Вертушка выпустила две ракеты, которые рванулись на сверхзвуке за самолетом Шмакина, и сразу ушла на разворот, пытаясь скрыться в дымной пелене над холмами.

– Катапультируйся! – крикнул я.

В полной уверенности, что ведомый выполнит мою команду, разрядил кассету с тепловыми ловушками и спикировал над мостом.

Конструкция архитектора Патона соединяла два берега. Я вел штурмовик над единственным в мире цельносварным мостом, к которому, по данным разведки, с юго-востока подходили механизированные подразделения национальной гвардии.

Сняв вооружение с предохранителей, вдавил кнопку пуска неуправляемых ракет. Одновременно с ними вниз ушли две фугасные авиабомбы.

Снова форсаж. Набор высоты.

Грохот взрывов догнал самолет. Мост провалился, воды Днепра вскипели вокруг обломков.

Разворачиваясь по пологой дуге над высотками левого берега, я попытался найти ведомого. Его нигде не было, только густой шлейф дыма висел над рекой.

– Серега? – позвал я. – Серега!

Эфир молчал. Конечно, у Шмакина не было шансов спасти машину: от ракет «воздух – воздух», пущенных с близкой дистанции, никакие маневры не спасут. Но почему он не катапультировался? Отказала техника?

Или все же успел? Я пытался высмотреть купол парашюта на фоне зеленых холмов и клубов серого дыма, но не видел его.

А вот раскрашенная в сине-желтые цвета вертушка летела к огромной железной статуе, повторяя маневры Шмакина над правобережьем Киева. Должно быть, она из боевого охранения колонны противника, движущейся к мосту.

Когда мы легли на встречные курсы, я сразу ушел на «мертвую петлю». Кровь прилила к лицу, застучала в висках. В зените сделал «полубочку», свернул к реке. Поймав в прицел «Ми-24», облетавший статую с другой стороны, выстрелил.

В кабине взвыла сигнализация.

Самолет привычно вздрогнул, когда обе управляемые «Р-60» с шипением ушли вперед.

Горите в аду, уроды! Это вам за моего ведомого!

Поворачивая, я не смотрел вперед, мне хотелось видеть, как на Киев упадет сбитая вертушка. Эти, на «Ми-24», убили Серегу! Он был хорошим пилотом и хорошим товарищем. Не другом – у меня вообще нет друзей, – но когда-то в Казахстане Шмакин спас меня. Вернулся и посадил своего «Грача» на плато за минуту до того, как там появились душманы…

Обе ракеты попали в цель, одна угодила в кабину, взрыв другой разрубил хвостовую балку. Но за мгновение до этого вертолетчики, развернув машину, успели дать залп.

Я летел к статуе. В кабине пронзительно запищала сигнализация, и руки сами легли на ручку катапультирования.

Две ракеты сближались с моим самолетом лоб в лоб. Когда я рванул рукоять, сработали пиропатроны и над головой сорвало фонарь. Ремни врезались в плечи, перегрузкой сдавило грудь, и кресло вместе со мной выбросило вверх из кабины.

Самолет мгновенно ушел вперед, и через миг там громыхнуло. Лицо обдало волной горячего воздуха.

Загоревшийся штурмовик врезался в статую и расколол ей голову. Железная Женщина вздрогнула, но устояла.

Быстро осмотрев купол, я расправил стропы. Бросил взгляд на горящие обломки своего «летающего танка», упавшие к подножию монумента, определил направление ветра и начал снижаться.

Далеко внизу из кустов на набережную выскочили два человека в черных шлемах и серо-зеленых, как и у меня, комбинезонах. Один замахал руками.

Наемники. Я шумно выдохнул – свои! Хорошо, ветер дует в нужную сторону…

Ударившись ногами в асфальт, упал, перекатился на бок и сразу вскочил.

– Не ранен? – спросил подбежавший ко мне черноусый наемник. Лицо его показалось знакомым, хотя изза шлема и больших темных очков трудно было разобрать толком. – Ну ты силен, пилот! Мы с Барцевым видели, как ты вертушку разделал.

– Опанас, валим быстрее! – крикнул второй.

Он опустился на одно колено и поднял автомат, глядя в сторону холмов.

Я отстегнул парашют, сбросив подвесную систему, вытащил из кобуры под мышкой пистолет-пулемет «кедр» и разложил приклад. Статуя, в которую врезался мой самолет, высилась над нами – голова расколота, строгое металлическое лицо в черных подпалинах. В трещине выступили края оплавленной арматуры.

– Куда теперь? – спросил я.

– К Крещатику, там точка сбора, – ответил черноусый Опанас. – Не удержим Киев, армия из нейтралитета вышла. Ты в курсе?

– Ничего не слышал. – Я вынул магазин из пристегнутого к голени подсумка и зарядил «кедр». – Когда?

– Минут с десять как прошла инфа по радио. Сообщение только приняли, тут же связиста нашего гвардейцы подстрелили, и станция вдрызг. Но мы успели узнать: армейские части уже на бульваре Шевченко, там на президентскую гвардию напоролись.

Значит, армия. Третья сила вступила в конфликт… Я нащупал подсумок с гранатами на поясе, открыл клапан.

С армией тягаться бесполезно – задавят быстро, надо валить. Получается, что глава одной из самых крупных украинских партий не рассчитал силы. Он собрал в Киеве ополченцев, разбавил их отрядами наемников и нанял летчиков для проведения «миротворческих мероприятий» в родном государстве, власть над которым очень хотел заполучить. Да не вышло. Премьер-министр ввела чрезвычайное положение, президент отменил его, а сейчас в дело вмешались сохранявшие нейтралитет армейские генералы и заварилась такая каша, что нас бросили на произвол судьбы.

Я стал рассовывать гранаты по карманам.

– А что президент?

– Убит, – сказал Опанас. – Премьер-министр договорилась с генералами. Хотя такой слушок еще прошел, будто это туфта, президент на самом деле в Москву успел свалить и к русским за помощью обратился. Хрен поймешь, правда или брешут.

Ну да, обратился он там или нет, а наш наниматель, потерпевший поражение, уже, наверное, летит на личном самолете куда-нибудь на Мальдивы. Армия скоро сомнет президентскую гвардию. Премьер-министр при поддержке генералов – если только русские вовремя не введут свои войска, проигнорировав протесты Евросоюза, – станет первым диктатором Нэзалэжной Украины. А нас, ставших ненужными ополченцев с наемниками, просто раздавят, как мошку между двумя ладонями…

Теперь каждый за себя – надо выбираться из этой мясорубки.

Обидно, что мне заплатили только половину обещанной суммы и вторую часть оставшихся денег теперь не видать. А ведь хватило бы покончить наконец со всем этим и открыть свое дело…

– Выбираться надо. – Барцев оглянулся. – На Майдане грузовики ждут.

– Почему на Майдане? – удивился я. – Он же внизу, между холмами. Кто в таком месте сбор устраивает?

Опанас пожал плечами:

– Не знаю, говорят, на Институтской сейчас еще опасней, а с другой стороны…

Он не договорил – присел, дернув меня за рукав, когда с холма за статуей донесся шум мотора, а следом беспорядочная стрельба.

– Уходим, пилот, быстро.

Опанас побежал обратно в кусты, я за ним. За спиной хрустнули ветки, когда Барцев вломился следом.

* * *

Из окон здания Кабинета министров на улице Январского Восстания работали снайперы, пришлось делать большой крюк.

Опанас оказался разговорчивым мужиком, поведал, что родом из запорожских казаков, а Барцев откуда-то из-под Винницы, служил там прапорщиком в мотострелковой бригаде, прежде чем подался в наемники. Еще черноусый рассказал, что на Майдане сколачивают колонну из грузовиков, которая всех оставшихся в живых наемников должна вывезти в лагерь, наскоро разбитый в одном заброшенном колхозе под Броварами. Там же на бывшем колхозном поле устроили аэродром. Когда он заговорил про это, я и вспомнил, что видел Опанаса на том самом аэродроме, когда украинский конфликт только разгорался и мы прилетели сюда. Взвод наемников, где служил Опанас, прислали охранять наши самолеты, ими еще командовал седой сержант из Донецка… Как же его звали?

Вспомнить имя не удалось: двигаясь по бульвару Леси Украинки, мы нарвались на группу гвардейцев, засевших в одном из домов. Пришлось поворачивать на Госпитальную – название улицы я сумел прочесть на покосившейся табличке, висящей на стене магазина с выбитой витриной и трупом в распахнутых дверях. Гвардейцы попытались нас преследовать, хотели, наверное, взять живыми. Я бросил в них две гранаты и израсходовал почти весь боекомплект, прикрывая отходящих к Дворцу спорта Опанаса с Барцевым.

Догнал наемников у площади Льва Толстого. Мы успели добежать до Крещатика, когда совсем рядом громыхнуло. Не знаю, что там взорвалось, – может, выстрелили управляемой ракетой?

Мы присели за мусорным баком, и Опанас сказал:

– Вон, видите, домина с лепниной на крыше? Это рынок крытый, Бессарабским называют.

Огонь быстро исчез, ветер унес дым, и стало ясно, что по зданию отработали термобарическим боеприпасом.

– Ох ты! – Барцев машинально потрогал свой черный шлем. – Как по крыше ему засадили… Чья это вертушка была? Вон она, за дома полетела.

– Не знаю, – сказал я. – В нацгвардии таких машин вроде нет.

Запах гари висел над Крещатиком, лучи вечернего солнца едва пробивались сквозь дым. Улица, изрытая воронками, между которыми стояли брошенные машины и лежали тела, напоминала сцену из фильма-катастрофы. Перебегая от укрытия к укрытию, мы спешили дальше к точке сбора на Майдане Нэзалэжности. Все трое тяжело дышали, и я тяжелее всех – не привык таскать бронежилет. Его я снял с убитого ополченца, когда пробирались по бульвару Леси Украинки. Спина болела после катапультирования, хотелось швырнуть броник на землю и посильнее пнуть ногой, но бежать осталось недалеко, лучше потерпеть.

Мой комбез был порван на плече; солнцезащитное стекло треснуло, пришлось сдвинуть его на шлем. Проверил магазин – всего шесть патронов.

Со стороны оставшегося позади бульвара Тараса Шевченко донесся звук автоматных очередей, потом громыхнули взрывы.

– Опанас, прикрывай, – сказал я. – Барцев, давай к тому киоску.

Закусив черный ус, Опанас привстал и повел из стороны в сторону стволом АК. Мы с Барцевым побежали по тротуару к газетному киоску с сорванной взрывом крышей. До него оставалось метров десять, когда по нам выстрелил снайпер.

Я понял, что он прячется в здании на другой стороне улицы, потому что за мгновение до этого что-то такое ощутил, как тогда, в кабине, перед тем как сбили Серегу, – будто ледяным ветром дунуло оттуда. Но предупредить Барцева не смог. Он двигался ближе к проезжей части, потому снайпер выбрал целью его. Пуля пробила шлем, и наемник без вскрика повалился на асфальт.

Сзади застучал автомат Опанаса. Я прыгнул в сторону, скатился с поребрика и оказался за черным «мерседесом» с мертвецом в кабине.

Пуля ударила в машину. Я сел, прижавшись к ней спиной, и увидел на тротуаре неподвижное тело в серо-зеленом пятнистом комбезе.

Машинально похлопал себя по карманам, но гранат не было. Хотя если бы они и остались… Ясно, где прячется снайпер: в здании… кажется, местной администрации… точно, столичной мэрии. Верхняя часть обвалилась, но три этажа целы, и он засел где-то там. Я не смог бы попасть гранатой в окно с такого расстояния, да и как определить, куда именно бросать?

Выстрелы на бульваре Шевченко стали громче. Похоже, армия давит всех без разбора: ополченцев с наемниками, гвардейцев… Как быстро военные доберутся до Крещатика? Судя по всему, гвардейцы сдерживают их примерно в квартале отсюда, у памятника Ленину напротив Бессарабского рынка, но надолго их не хватит. Смяв гвардейцев, вояки примутся за нас. Надо бежать к Майдану, где, возможно, еще дожидаются грузовики, которые прислали, чтобы забрать остатки отрядов ополченцев и наемников. Но как высунуться, если на другой стороне караулит снайпер?

Опанас выглянул из-за бака и сделал непонятный жест.

– Что?! – крикнул я.

Звуки выстрелов и взрывы мешали нам расслышать друг друга. Он отпрянул, когда в бак ударила пуля.

Я отщелкнул магазин, постучал пальцем по зеленой гильзе верхнего патрона… Пять внутри, один в стволе. И всё, больше вообще ничего нет.

Опанас вдруг дал очередь в мою сторону. Пули застучали по кузову «мерседеса», подбираясь ко мне, я вскинул «кедр», не понимая, что происходит, а черноусый приподнялся, подавая отчаянные знаки… И тогда в его правое плечо у самого края бронежилета попала пуля. Опанас свалился за бак, еще секунду оттуда торчали его ноги, вторая пуля ударила рядом, отколов кусок асфальта, а потом наемник согнул ноги в коленях и целиком пропал из виду.

Что-то мелькнуло слева. Я развернулся – и здоровенный черный пес прыгнул на меня.

На инструктаже, перед тем как получить полетное задание, крепкий седой сержант из Донецка, тот самый, который командовал взводом охраны аэродрома, долго втолковывал нам, как разобраться с псом-убийцей, если собьют и останешься без боеприпасов. Нас предупредили, что гвардейцы используют специально обученных волкодавов, но мы, летчики, слабо верили в такую встречу. И вот – свезло.

Пес прыгнул на меня, опрокинул на бок. Не успев развернуть пистолет-пулемет, я врезал зверю прикладом по морде. Крупные сильные челюсти сомкнулись на запястье, защищенном длинной перчаткой. Я вскрикнул. И ударил широким армейским ножом.

Сержант говорил, что бить лучше всего в мягкое место под нижней челюстью и сразу проворачивать нож, разрывая гортань, но я попал между челюстями сбоку. Клинок глухо скрежетнул, зацепив кость, прорезал мясо и сухожилия. Пес клацнул когтями по бронежилету у меня на груди, дергаясь, суча лапами. Я надавил, провернул нож – он почти до рукояти ушел в собачью голову. Пес хрипло тявкнул и сдох.

Спихнув его с себя, я кое-как сел и сунул магазин в приемник. Опанаса видно не было. Скорее всего, он сидел за баком в той же позе, что и я, и перетягивал жгутом плечо.

А вот Барцев лежал на том же месте. Он спас мне жизнь ценой своей. И Опанас ранен тоже из-за меня, ведь он хотел предупредить о псе, которого заметил раньше, стрелял в него, за что и получил пулю в плечо. Как ему теперь добраться до Майдана, где ждут грузовики?

Если еще ждут.

Хозяин пса – наверняка тот снайпер. Я привстал и сразу упал обратно, когда над шлемом свистнула пуля.

Асфальт взломан почти по всему Крещатику, здесь полно обгоревших машин и воронок, неподалеку стоит киоск с сорванной взрывом крышей – но ни к одному укрытию не перебежать, если снайпер специально пасет нас.

С бульвара Шевченко выстрелили из гранатомета: белая дымовая струя пронеслась мимо памятника Ленину, пятнистого от копоти и с отбитой головой, пересекла улицу и воткнулась в здание Бессарабского рынка. Грохот покатился по Крещатику, со стены рынка посыпались камни. Армия все ближе, еще минута – и сопротивлению у памятника конец, а после и нам. Что делать? Как выбраться отсюда?

Из-за бака высунулся Опанас. Увидев, что я жив, он кивнул и опять спрятался.

Я встал на колени, низко пригнувшись, посмотрел в кабину сквозь дыру на месте выбитой дверцы. «Мерседес» выглядел получше большинства других машин на улице. Багажник помят, фары разбиты, одной дверцы нет, но в целом тачка казалась на удивление целой в сравнении с обугленными остовами вокруг.

За рулем сидел толстый мужик в костюме, белой рубашке и галстуке. Мертвый. Наверное, водитель одного из депутатов или какого-то важного чиновника, привезший патрона в мэрию на очередное заседание Чрезвычайного комитета и на свою беду оставшийся ждать его, когда центр Киева неожиданно атаковала национальная гвардия.

Ключа зажигания в замке не было. Передвинув «кедр» за спину, я подполз к водителю и стал ощупывать его пиджак. В левом кармане ничего, в правом тоже. Я сунул руку под пиджак и полез во внутренний карман.

Раздался глухой звук, будто молотком стукнули по подушке. Труп дернулся и тут же еще раз… Снайпер заметил меня и пытался подстрелить сквозь разбитое окошко второй дверцы. Хорошо хоть сама дверца на месте, а не выворочена взрывом, как та, что справа.

Значит, стрелок на первом этаже. Максимум на втором – с третьего он так стрелять не смог бы, угол слишком большой. Хреновая у него позиция, снайперы обычно высоко сидят, да к тому же баррикадируются… Или он полный лох в своем деле – среди гвардейцев вряд ли сыщется и пара профессионалов, а иначе мы бы не добрались до Крещатика, – или у него есть причины прятаться именно на нижних этажах.

Того, что мне было нужно, не оказалось и во внутреннем кармане. Тело водителя снова дернулось. И еще раз. Кровь текла по его груди и животу, белая рубашка стала темной. Я кое-как впихнул руку в карман черных брюк, нащупал гладкий пластик – и вытащил ключ вместе с овальной коробочкой сигналки.

С трудом развернувшись и просунув ногу под руль, вставил ключ в замок, нажал, повернул. Запищало, на панели зажглась красная спираль, стала белой, погасла. Я крутанул ключ.

Двигатель заурчал и включился.

Пуля врезалась в рулевую колонку, с хрустом пробив ее. Пригнув голову, я рванул рукоять автоматической коробки, ногой надавил на газ и вцепился в баранку. «Мерседес» поехал, тяжело набирая ход, раскачиваясь, шлепая пробитыми покрышками по мостовой. Я повернул руль, объезжая остовы микроавтобуса и милицейской машины, и «мерседес» потянуло в сторону, будто на льду. Вплотную приблизиться к мэрии не выйдет – к дверям ведет широкая каменная лестница, – но я все равно утопил газ до предела. В лобовое стекло ударила пуля, и оно покрылось узором трещин с белым пятном в центре. Машина дернулась, налетев на поребрик, и понеслась дальше. В стекло попала вторая пуля, оно осыпалось, в салон ворвался ветер.

В последний миг я опять крутанул руль, и машина левым передним колесом врезалась в нижнюю ступень.

Меня бросило на панель. От удара я до крови прикусил язык. Выбрался наружу и кинулся вверх по ступеням к распахнутым дверям Киевской мэрии.

Сзади стучал автомат – Опанас сообразил, что я затеял, и стрелял над мусорным баком, прикрывая меня. В окне слева от дверей что-то мелькнуло. Я дважды выстрелил туда, запрыгнул на мраморную площадку перед дверями, с разбега упал на спину и ногам вперед въехал в здание.

Человек в бледно-синем, с желтыми разводами комбинезоне стоял на одном колене на куче мусора перед окном и целился в меня из винтовки с оптическим прицелом. Небритый, без шлема и бронежилета, с длинным темным чубом.

Он выстрелил. Все еще скользя на спине, я вдавил спусковой крючок. Его пуля рикошетом ушла от бронежилета, а мои наискось полоснули снайпера по груди. Он отклонился назад, выпустив винтовку, потом качнулся вперед, упал лицом вниз и медленно съехал по груде мусора.

Держась за грудь, я кое-как встал. Сердце колотилось, ныли ребра. Оглядел просторный холл. Обе ведущие наверх лестницы обрушились – вот почему он не поднялся выше. Подойдя к снайперу, я сложил и убрал в кобуру разряженный «кедр», взял винтовку, вытащил из его подсумка два магазина и побежал на улицу.

Теперь стреляли прямо под памятником безголовому Ленину, я видел желто-голубые комбезы гвардейцев и зеленую, с бурыми разводами форму солдат регулярной армии. Все они лежали за брустверами с двух сторон от памятника. Несколько солдат пробирались за кустами сбоку, и гвардейцы их, судя по всему, не видели.

Опанас сидел за баком. Когда я встал над ним, он поднял ко мне смертельно бледное лицо и просипел:

– А я думал… конец пилоту… пристрелили…

Я молча ухватил его за плечи, поднял и потащил в сторону Майдана.

В этот момент военные перешли в атаку и быстро смяли гвардейцев. Мы уже подходили к Майдану, когда нас заметили и открыли огонь. Стрелки́ были далеко, между нами стояли машины, дым стелился по Крещатику. Пули взвизгивали вокруг, били в асфальт, в обгорелые остовы автомобилей. Я тяжело дышал, волоча едва ковылявшего Опанаса. Голова его то падала подбородком на бронежилет, то откидывалась назад, он кашлял и все спрашивал:

– Грузовики есть? Есть?

– Есть, – отвечал я, хотя видел: нет.

По словам погибшего Барцева, они должны были ждать нас у большого ступенчатого фонтана, но там лишь зияли воронки взрывов. Я сделал еще несколько шагов и остановился.

– Что? – спросил Опанас. – Почему встали, пилот? Не вижу ни хрена, темно в глазах… К машинам идем!

Слева раздался гудок. Я повернул голову – одинокий грузовик стоял между колоннами, подпиравшими широкий козырек Центрального городского почтамта. Наверное, на открытом месте у фонтана стало опасно, и командир приказал отъехать туда. Но где остальные машины?

– Эй! – донеслось сквозь частый стук выстрелов. – Сюда!

Стоящий на подножке худощавый человек махал рукой. Я поволок Опанаса к почтамту. Военные почему-то начали стрелять в другую сторону – возможно, с площади Льва Толстого появился еще один отряд гвардейцев. Худощавый нырнул в кабину, и вскоре от грузовика к нам бросились двое бойцов в комбинезонах, бронежилетах и шлемах.

Подбежав, они схватили Опанаса под мышки и поволокли к грузовику. Я обогнал их.

Два высотных дома справа от почтамта были полностью разрушены, у третьего проломлена крыша, из дыры валил дым. Мы почти дошли до грузовика, когда тяжелый низкий рокот заглушил звуки боя, начавшегося на Крещатике.

– Чьи это вертушки? – прохрипел Опанас, а потом из-за крыш домов вылетели вертолеты. Массивный грузовой «тандем» с двумя винтами сопровождала пара узконосых «черных крокодилов» с блоками ПТУР на подвеске и пулеметными турелями под кабиной.

Они открыли огонь, и грузовик исчез в яркой вспышке.

Взрывная волна едва не сбила меня с ног, я присел, потом упал на колени. Загрохотал пулемет, полоса разрывов побежала ко мне по асфальту, но вертолет отвалил в сторону, не прекращая стрелять, и она изогнулась дугой, ушла за спину…

Сквозь грохот донесся короткий вскрик.

Я оглянулся.

Увидел три неподвижных тела. Расколотый шлем Опанаса. Кровь, бегущую по черным усам.

И тогда мне стало все равно. Спасения не было – некуда бежать, незачем прятаться.

Не на что надеяться.

Я уже давно ни на что не надеялся. Все шло к этому, другого будущего у меня не было.

Сев, я стянул через голову ремень винтовки, отстегнул кобуру с «кедром» и бросил оружие на асфальт. «Крокодилы» понеслись над Крещатиком, «тандем» опускался посреди Майдана, а из-за домов вылетали все новые вертолеты, и на боках их изгибали шеи двуглавые орлы.