Про золотую рыбку (сборник)

У меня появилась замысловатая мысль, что могло случиться, когда я ушёл из кабинета, имеющее отношение к непристойной сцене, невольным свидетелем какой я был. Меня так и подмывало спросить секретаршу, в чём причина её кислого состояния, ведь ещё каких-то тридцать-сорок минут назад она находилась, если и не в отличном настроении, то по крайней мере психологически нейтральном по отношению к объективной параболе Би-Бопса, но девица без посторонней подсказки, давясь словами, всхлипывая, дала волю чувствам:

– Максим Степанович… Максим Степанович… Максим Степанович…

Тут на меня снизошло озарение, и, не веря, что это и в самом деле произошло, чуть не задохнувшись от радости, я высказал свою догадку вслух:

– Копыта отстегнул!!?

– Инфаркт! – Всплеснула руками секретарша, совсем как одна знакомая пожилая дама из нашего подъезда, когда её пьяного мужа увезла скорая в пятое травматологическое отделение городской больницы, после того, как он в пылу скандала с женой, пытаясь ей что-то доказать, выпил бутылку водки из горла и выпрыгнул с пятого этажа на цветочный газон под окнами панельного дома, в котором проживал с этой женщиной с 1986 года. Ему квартиру дали, как победителю соцсоревнования, как раз перед приходом к власти Мишки, за звание лучшего бич-мориссона (т. е. передовика производства) в их строительно-монтажном управлении-115; выпрыгнуть-то он сделал дурку, – дело было весной, пенсионерки накануне праздника трудящихся Первое мая, уже летали майские жуки, тепло было в том году, и на берёзах появились листочки, город готовился к демонстрации, все предприятия начищали флаги и духовые музыкальные инструменты, насадили на газоне цветов: всяких гладиолусов, флоксов и ещё каких-то осенних, от них в сентябре запах идёт дурью. Но пенсионер при падении клумбу не помял, – зря пожилые дамы беспокоились, потому что на клумбу не попал, а упал рядом, на асфальтированную дорожку, как раз накануне каток трамбовал асф, и всего-то сломал пять рёбер, позвоночник в двух местах, бедро, получил сотрясение мозга и так, по мелочи, многочисленные разрывы и ушибы внутренних органов и переломы рук и ног; пенсионерка потом в больницу ходила и всё укоряла мужа, какой он упрямый долботрон^[33], – всё делает по-своему, хоть дрын на лысине строгай, пока он не умер.

– Одним гадом меньше! – помимо моей воли, вырвалась у меня ещё одна бестактная фраза, – так я обрадовался, что мне за сегодняшнее утро хоть один раз вчистяк повезло не ходить за самогоном к Галине Петровне! И теперь отпала необходимость решения проблемы с директором, как я её успешно решил до этого с начальником и мастером. А я уже, пока вёл Шарика в медпункт, начал себя готовить морально и психологически к решительному поступку, после того, как сдам собаку Виолетте Александровне; хочешь не хочешь, а обстоятельства вынуждают навести дуло пистолета на несимпатичную физиономию постперестроечного эксплуататора. А теперь – веселись душа, пой песни! Как всё образовалось само собой чудесным образом! Ах, какая молодец эта девчонка секретарша! Хотя сама об этом не знает. Отправить слугу Вельзевула прямо к последнему на брифинг, и сделала это весьма экстравагантным способом – сексом! Да её надо занести в книгу Рекордов Гиннеса! (Так что, красивые девчонки, мотайте на ус, дурочки прекрасные, как надо без шума и пыли избавляться от зажиревших лепил-бизнестрансов, но перед этим не забудьте выйти замуж и подписать брачный контракт на сто процентов от бизнеса, то есть, сами понимаете, да?) Из чувства благодарности я готов был расцеловать секретаршу и даже без задних мыслей, расцеловать как сестру, как близкого друга, который мне оказал такую классную услугу, и даже отстегнуть ей американского бабла из пачки начцеха, – пришла мне такая мысль в голову, но не до конца.

– А он мне обещал выдать премию за прошлый квартал, подарить французский автомобиль, купить норковую шубу, бросить эту зажиревшую бегемотиху – жену, жениться на мне и провести медовый месяц на Багамских островах! – Секретарша, кажется, и не слышала мою последнюю эмоциональную реплику, погружаясь с головой, ушами и пятками в своё детское горе Золушки. (Надо отметить, что эта девушка по своей психологии была стопроцентной Золушкой – то есть такой красивой девушкой из бедной, малообеспеченной семьи, раздвигающей ноги для мужчин, поманивших её из иностранного автомобиля зелёными бумажками с портретами американских президентов, и мечтающей выйти за них замуж, будь они самыми последними импотентами, отъявленными мерзавцами, проходимцами и пидорами. Хотя, как выяснилось позже, я был не совсем чтобы прав, и эта девушка делала исключение из кодекса поведения отнюдь не сказочных современных Золушек.) – А я, как дура, поверила ему, – продолжала она раскручивать свою пластинку, – и отказала в руке и сердце одному парню из топливно-энергетического бизнеса, обещавшего мне, если выйду за него замуж, нефтяную вышку в Новом Уренгое! Ой, какая же я дура, я – дура, я глу-у-упая! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – Заревела, как сигнальная машина, Светлана Борисовна, повалившись на диван и уткнувшись красивым личиком в залоснившийся кожзаменитель дивана. – Ккакая же я дурында амплитуарная! Сейчас бы сидела всей попой на вышке, вертела бы мужем, как Арлекином, и по фигу мне были бы все кризисы в Североамериканском анклаве! – Секретарша, дав волю своим чувствам, забилась в истерике, нащупав золотоносную жилу мазохистского удовольствия, на которую падки многие представительницы прекрасного пола, особенно среди особ, склонных к синдрому Пейтца-Егерса.

Я, конечно, на заднем плане ума понимал, что девица на пятьдесят, если не больше, процентов разыгрывает передо мной спектакль, и даже в какой-то степени был ей за это благодарен, так она правдоподобно, почти искренне практиковала себя на поприще драматической актрисы, что даже от слёз с её настоящих, длинных, пушистых ресниц идеально выгнутой формы потекла тушь на ланиты (и ниже – на идеальной формы перси, как называли женскую грудь персидские поэты; как поэтично, в натуре, звучит, не то что в современном молодёжном сленге называют женские прелести верхнего контента: дойки, буфера, сисон, и т. д.), затекая под расстёгнутый ворот блузки. Мне даже стало немного жалко её маму; будет потом отстирывать «Лотосом» и, вполне вероятно, не в стиральной машине «Бош» или «Эл-Джи», а голыми руками, в медном тазу, грязную блузку, в которой её дочь придёт с работы с печальным известием: «Мама, пролетела я с замужеством за этого жирного крота, не получилось из меня Дюймовочки, он сегодня дуба дал в кабинете от инфаркта миокардова на производственном совещании, опять заказчики – сволочи, кирпичи не берут, говорят в ОАО „Силикат“ кирпичи и дешевле, и качеством выше». И расстроенная мама, что не удалось ей побыть тёщей новорусского бизнесмена, будет стёртыми от тяжёлой работы на льнопрядильной фабрике (не сегодня-завтра готовой обанкротиться, где зарплату не дают уже полгода) руками мочкалить дорогую итальянскую шёлковую блузку, подаренную Максимом Степановичем её дочери на день рождения, и вздыхать, и переживать за свою красивую дочь, которую она родила от проходимца, бросившего их, когда малютке было три месяца. Я догадывался, что девице нравится её выступление перед зрителями в моём лице и морде Шарика, несмотря на подоплёку, но всё же не будем твердокаменными; когда я увидел у неё слёзы на глазах, у меня в груди что-то тяжело толкнулось, как сом в рукомойнике, – без базара, стало жалко Золушку при виде, как она без фальши убивалась, что разом рухнули мечты девушки из неполной рабочей семьи ещё совковой закваски стать аристократкой, пусть и местного, провинциального масштаба, леди Забулдыриной (девичья фамилия её трагически погибшего на производстве несостоявшегося супруга) и женой пусть и брюхатого, и омерзительного типа. Зато не надо работать секретаршей: ездить на заводском автобусе на ненавистное предприятие, специализирующееся к тому же, – о, какой позор для победительницы конкурса красоты! – на выпуске кирпича, причём далеко не экстра-класса, а можно валяться в постели до полудня, теребя клитор пальчиком и мечтая о молодом, красивом, популярном певце. В это время абсолютно непривлекательный муж пускай вершит дела в своём глиняно-песочном королевстве, а она будет покупать платьишки и трусишки в единственном в городе сносном шопе «Вуменс линджери», кататься на собственной импортной машине, подаренной всё тем же постылым неаленделоном (отнюдь, бабушка Прокофья!), ловя завистливые взгляды других дам. И однажды подкатит на кабриолете к офису завода, чтобы все лахудры из бухгалтерии полопались от зависти, как мыльные пузыри, а эта сучка из отдела кадров вывалилась бы из окна и переломала себе ноги, которые, надо признать, почти не хуже, чем у Золушки. И эта скотина – легар-дидроер, уже присматривался, как бы засунуть и туда своего неживого бефстрогана; не за просто же так живёшь он взял её на работу с биржи труда сразу зам. по кадрам, а попозже и главной назначил вместо забеременевшей неизвестно от кого Томки-скороварки, сухой, как вобла, редкостной злючки с острыми, как корабельный якорь, коленками, которую конторские дамы ненавидели больше, чем её и отдел кадров вместе взятых.

Такие, наверное, радужные мечты и мысли были у бедной – почти по Достоевскому – Светы до этого момента, когда разом всё обрушилось, как мартовский снег с крыши, пошло прахом, без надежды что-либо исправить. И вдруг, несмотря на дурман в голове и смятение в груди, мне стало её по-чистому жалко, несмотря на то, что перед глазами, как капля яда в сиропе для мороженого, опять всплыла картинка её спадающей с ноги туфли, что я, движимый, может, и неуместной в данной ситуэйшен жалостью, подошёл к дивану, присел на корточки и заботливо, совсем не так, как Шарика, осторожно прикоснувшись ладонью к волосам, начал гладить плачущую принцессу по голове, сделав попытку её успокоить.

– Не убивайтесь вы так, Светлана Борисовна! Найдёте вы себе другого легара-дидроера! То есть директора! (Я сам, разволновавшись, не заметил, как стал употреблять кличку, впрочем, секретарша, занятая своими тяжёлыми мыслями, этого не заметила, а может, и знала погонялово босса – как его за глаза величают рабочие.) Ещё круче найдёте! На более престижном предприятии и в мегаполисе! С вашей-то суперэффектной модельной внешностью подобного ему бич-поппера вам зацепить – всё равно что, как два пальца… раз плюнуть найти! Не переживайте, бывают и в Карловых Варах стихийные бедствия! Что ни делается, – всё, как говорится, к бесту! Заарканите реального миллиардера и кататься будете не на какой-то жалкой пежухе рязанской сборки по кочкам и колдобинам убогого заштатного городишки, а на «феррари» по автобанам Европы и Америки, носить бриллиантовые колье и серьги и жить в Санта-Бар баре! Смотрели сериал, – лет восемь назад по теледурилке показывали, как там клево богатые живут! Не то что мы в этой провинциальной помойке! Не стоит убиваться по какому-то жирному лабуху, что он мочканулся вчистую, не сегодня-завтра его кирпичная лавочка всё равно накроется медным тазом, а его самого грохнули бы отмороженные ребята!

– Но я не хочу жить в Санта-Барбаре! – капризно сказала секретарша, перестав хныкать и уже внимательно посмотрев на меня блестевшими от слёз глазами.

– Ну тогда в другом чудесном месте, где по праву должна жить такая великолепная девушка, как вы! А не в этой убогой, бедной деревне, где мы существуем уже две тысячи лет!

– Вы правда так думаете?

– На охоту с Мюнхгаузеном не ходить! – я постарался вложить в реплику всю уверенность и убедительность, на какие был способен в этом состоянии, не забывая о том, что эта красавица индекс тысяча без зазрения совести разыгрывающая передо мной душераздирающие сцены, ещё не так давно лежала на спине, как в дешёвом порноролике про начальника и секретаршу, на столе, который, наверное, ещё и остыть не успел, в отличие от его патрона, и фальшиво охала, зарабатывая на бельишко, бижутерию, «колёса» (в смысле автомобиль, а не которые глотают нарики) и прочие радости современной Золушки.

– Спасибо! – сказала вдруг с чувством, какого я от неё не ожидал, секретарша и, кажется, искренне, вытерев сырым, выпачканным в туши платком слёзы, прильнула губами к моим губам. Поцеловала, короче.

Вот этого от неё я совсем не петрил. Я стушевался, что-то пробормотал дрогнувшим голосом и, растроганный, без задних мыслей, обнял девушку. Она не сопротивлялась. Наоборот, прильнула ко мне разгорячённым телом ещё ближе, чем я мог вообразить, инстинктивно, словно пытаясь защититься от неприятностей, ожидающих её впереди, после этого казуального дежа-вю. Моя рука, продолжающая поглаживать девицу по голове, как-то само собой переместилась на шею, потом на спину, ниже, – и я даже не уловил момент, когда она заскользила по её участкам тела интимного прогресса.

Секретарша перестала всхлипывать, задышала глубже и чаще, когда я рукой провел по её груди, потом по животу и нижнему, весьма специфическому дамскому информационному полю.

– Не надо! – прошептала девица, покрывшись румянцем. Не отреагировав на её «не надо», я взял её за голову руками, привлёк к себе и начал целовать. Конечно, это был не совсем подходящий момент, когда девица была в шоке после кабинетной драмы, а рядом, поскуливая, страдала собака от отравления, но после восьмого пылкого, как заря над Ленинградом, поцелуя – они на неё начали оказывать терапевтическое действие, не хуже, чем на приёме у психолога. После девятого поцелуя у меня у самого закружилась голова, – так было приятно, – намного лучше, чем принимать всякую дрянь в виде порошка и алкоголя, и рождало революционные мысли (но не в плане захвата Зимнего и выстрела из пушки с крейсера «Аврора» по Кропоткинскому переулку), что девица, находясь в состоянии посттравматического синдрома Допплера, может мне позволить и более дерзкие поступки. Игнорируя её смехотворные попытки сопротивляться, пока она находилась в ступоре, еле защищаясь от моих домоганий, я сказал:

– Светланочка, солнышко! Ляг на спинку! (Она уже полулежала на боку.)

– А вдруг кто-нибудь войдёт! – спросила она испуганным шёпотом, однако приняла рабоче-крестьянскую позу.

– Пусть только попробует! – ответил я самоуверенно, вынимая из кармана убийственную тульско-токаревскую машинку, и, повертев ею у неё перед носом, хвастливо добавил: – Тому тогда мало не покажется!

– Ух ты! – У девицы загорелись глаза. – Откуда он у тебя?

– От верблюда! – Я положил ствол на куртку, которую снял и бросил на пол рядом с собакой. Шарик, с интересом наблюдавший за моими действиями, поджал хвост.

Я расстегнул зиппер на джинсах и приспустил их до колен. Волосы на ногах у меня от волнения и мысли, что сейчас эта восхитительная девушка будет моей, топорщились, как антенны. Мой бармалей выскочил из семейных трусов и упруго закачался вверх – вниз – в стороны, как специфическая игрушка из sex-shop'a для одиноких дам (а не для одиноких, у каких мужья стерилы – тем паче), словно внутри у него были специальные пружинки.

Секретарша, как загипнотизированный удавом кролик, затаив дыхание, не мигая, смотрела на него несколько секунд, очнувшись, вздрогнула и проделала с моим малышом такие манипуляции, которые, если называть их медицинскими кастрированными терминами, звучат, как «серенада на привязи», то есть – орагенитальным контактом.

«Однако, – я был ошарашен, сразу слегка протрезвев от дерзкой инициативы чертовки, – этой девочке в рот пальца ни за что, – говоря образно и в прямом смысле, ей по силам и 150 легар-дидроеров угробить, мама не горюй, коза на привязи! Кстати, – вспомнил я не к месту про одного из этого племени, – где сейчас начал превращаться в компост её патрон? В своём кабинете? Или его успели, пока я валандался в теплопункте, оттащить в другое помещение до прибытия людей из соответствующих структур человеческого муравейника. Не повезут же его в железной тележке, как простого смертного, в яму с гашёной известью? А было бы неплохо, по закону справедливости, если б и его туда транспортировали! Там ему самое место! Вот уж вряд ли! За ним приедет его „жиртрест в сарафане“ и закопает в таком месте, где лежат подобные ему легары-дидроеры, чтобы тому было веселее гнить, разлагаться и плодить собственной тучной мёртвой плотью армию жучков, червей, сороконожек в обществе себе подобных строителей нового российского капгосударства».

– Стой, детка! – я рефлекторно отдёрнул голову девушки от своего паха, подумав, что от её энергичной, напористой оральной ласки как бы не приплыть к финишу раньше времени! Уж больно она ретиво взялась, застав меня врасплох! – Светланочка! Рыбка! Давай сделаем так, как я тебя просил! – Мне сначала хотелось познать её как женщину в традиционном, так сказать, феодально-прикладном порядке, как «познавали» женщин ремесленники, чернь, да и аристократы с купцами в Средневековье, при святой инквизиции, или как в советском обществе идейные коммунисты своих не менее идейных жён-комсомолок при власти КПСС: в рабоче-крестьянской позе, официально разрешённой что при феодальном строе, что при социалистическом, для увеличения проглотов на третьей планете от звезды с красивым названием Солнце. (И такие уроды живут на этой планете. Не могли инопланетяне вывести более качественную популяцию, чтобы не стыдно было смотреть в глаза, когда придёт время.) На лице девицы мелькнуло недовольное выражение, но тут же прошло. Она опять откинулась на спину, согнула в коленях и широко развела ноги в стороны, как гимнастка на трапеции… Положила голову на подлокотник и приготовилась…

Только я собрался обработать гладкую, запрещённую для сладострастных утех моралистами-импотентами всех мастей и конфессий женскую область, грубо говоря, засандалить поглубже, приняв позу Лебедя, взбирающегося на Леду (см. «Мифы Древней Греции»), отшлифовать до блеска её гладкие молочные бёдра (но не как этот жлоб легар-дидроер, а с должным пиететом перед настоящей красавицей), как залаял Шарик, видимо, потеряв терпение, когда же его начнут лечить; я в этот миг вздрогнул и отпрянул от настроившейся получить реальное удовольствие девицы.

И вовремя: дверь кабинета распахнулась и в проёме выросла фигура врачихи – дамы весьма аппетитной конфигурации, имеющей в наличии и стройные, длинные ноги, и пышную тазобедренную часть женской красоты, и выпирающий из белого халата бюст приблизительно шестого размера, словно она и не была серьёзной дамой-врачом, а порноактрисой, собирающейся сниматься в ролике про медсестру и пациента, а за дверью приготовился режиссёр с видеокамерой… (Тут, если следовать логике, и мы с секретаршей подоспели для групповушки. В таком случае Шарик со своим отравлением желудка был вообще не при делах.)

– Что здесь происходит! – спросила она строгим голосом, сразу смягчившимся, когда заметила моё смущение и неловкую позу: я, впопыхах натянув джинсы, застёгивал зиппер.

– Да вот… – сказал я, пытаясь подавить смущение, – Шарик мазута нализался, говорит, точнее, всем своим видом показывает, что чувствует себя очень плохо: скулит, подвывает, горестно смотрит в глаза, мол, помогите, а то я в любую минуту могу копыта, то есть, лапы, откинуть, – объяснял я путано и сбивчиво, чтобы не заострять внимания врачихи на своём конфузе.

– Какое ещё отравление! – вскинулась было врачиха. – Тут такое ЧП районного масштаба! Главный умер! Сейчас народу набежит!

– Аф-аф-аф! – жалобно стал тявкать пёс, как будто подтверждая сказанное мной, что ему реально тяжело.

Секретарша в этот момент, пока я говорил и пока гавкал Шарик, успела прийти в себя: села, как полагается в таких случаях, оправила юбку и застегнула блузку. Вынула из сумочки косметику, зеркальце и начала наводить на подпорченное слезами лицо красивую, привычную и приятную для мужского глаза картинку.

Докторша осеклась, бросив взгляд на собаку, и, переключив внимание на секретаршу, добавила:

– А вы, милочка, идите к себе и постарайтесь успокоиться! Нашему шефу теперь уже всё равно: будут клиенты брать в следующем месяце кирпич или не будут, и строить ли новый ангар для продукции! Чёрт! Никак не могу дозвониться до Михаила Васильевича (так звали начцеха)! Что там ещё могло случиться! Людей из серьёзных организаций я уже вызвала и жене позвонила. Будут задавать вопросы…

– А что мне им отвечать, если будут? – спросила секретарша.

– Ну… – Докторша задумалась… – Скажите, что инфаркт во время совещания…

– Так ведь не было никакого совещания!

– Ну, дорогая моя, – усмехнулась Виолетта Александровна, – придумайте что-нибудь! Кто, в конце концов, угробил нашего шефа: вы или Аспазия Вавилонская?

«Значит, – подумал я, – секретарша, находясь в притендерс-ауте, рассказала врачихе всё, как было! Опрометчивый поступок с её стороны!»

– Я его не угробила! – собралась опять сорваться в истерику девица. – Он сам от жадности копыта откинул, свинья! И чулки мне заляпал своей гадостью! – Тут секретарша поняла, что в запальчивости сказанула лишнего, и прикусила язык, но её последняя реплика, как мне показалось, не удивила докторшу, тем более на заводе уже давно все знали, начиная с главного бухгалтера и заканчивая Шариком, об истинных отношениях директора и его секретарши.

Виолетта Александровна только усмехнулась, сделала жест рукой собаке следовать за собой, повернулась и пошла в свой медицинский аппартамент, давая этим понять, что разговор окончен.

Пёс проворно побежал за ней, виляя хвостом.

Когда за ними захлопнулась дверь, секретарша мне сказала:

– Если вас не затруднит, проводите меня, пожалуйста! – Виду неё был рассеянный, словно она пыталась вспомнить что-то важное.

– К вашим услугам, Светлана Борисовна! – Я застегнул рубашку, заправил в джинсы, выудил из-под дивана куртку с лежащим на ней «ТТ», которые я успел запихнуть ногой, когда докторша открыла дверь, надел куртку, ствол сунул за пояс джинсов, чувствуя …опой, что он мне пригодится, и направился за девушкой, – она уже открывала дверь в коридор.

Не успели мы с ней пройти двадцать метров, как на лестнице послышался топот, и через несколько секунд в конце коридора появилась толпа разгорячённых конторских дам во главе с начальницей отдела кадров, которая по своим внешним параметрам слегка уступала секретарше и считалась её потенциальной соперницей за руку и бабло уже покойного патрона. Конторские дамы – массивные, под сотню, а то и более кг каждая (неплохо тут разъедались), были похожи на стадо специально откормленных на выставку домашних животных, чуть ли не бегом пронеслись мимо, – даже дребезжали панорамные окна от их тяжёлого хода, едва не сбив нас с секретаршей, – мы едва успели отпрянуть к стене, – таким был угрожающий ход отдельно выведенного вида существ в лаборатории производственных технологий… Зав. отделом кадров – я даже за время работы на заводе не успел узнать её имени-отчества – только смерила нас взглядом, ничего не спросив.

Воспользовавшись моментом, я взял руку девушки в свою и пожал. Когда взволнованные дамы скрылись за дверью медпункта, я обнял секретаршу, как бы частично компенсируя неудачную попытку в приёмной докторши, прижал к себе и поцеловал её в мягкие, сочные губы, давая понять, что, несмотря на первый блин комом, я не утратил пыла и готов повторить попытку.

– Погоди. – Девица мягко отстранилась от меня. Выражение лица у неё было уже не таким, как в приёмной, – раскисшим и растерянным, а жёстким и целеустремлённым, словно она нашла решение внезапно возникшей проблемы.

«Чего это она?» – подумал я.

Секретарша посмотрела на дверь медпункта, куда влетела группа возбуждённых патологоанатомических работниц производства, потом в дальний конец коридора и уже после мне в глаза. Пытливым изучающим взглядом посмотрела, что мне стало слегка не по себе. Расправила воротник на моей куртке, как бы намекая этим полуинтимным жестом, что она совсем не против продолжения так внезапно возникшей между нами симпатии, улыбнулась, поцеловала и спросила:

– Для начала хотя бы скажите, как вас зовут!

– Амбарцумян Драдаута!

– Нет, я серьёзно! – Взгляд её серых глаз и в самом деле стал неслучайным.

– Роман.

– Хорошо. А меня – ты знаешь – Светлана. А теперь такой вопрос: на тебя, Рома, можно положиться? Меня ломает отвечать на щекотливые вопросы, что будут задавать неприятные типы, тем более эти коровы наговорят не знаю и чего… А тут есть реальная возможность изменить жизнь к лучшему… Не без риска, конечно…

– Не вопрос, мисс Вселенная 200…

Секретарша улыбнулась, глядя на меня в упор:

– Ну, тогда – вперёд! Мне почему-то кажется, что тебе можно верить!

– Ещё как можно! – я сказал твёрдым голосом последнюю фразу, чтобы окончательно развеять её сомнения.

Мы поднялись на второй этаж, прошли в кабинет директора.

Я почему-то был уверен, что его тело находится здесь, и входил в дверь кабинета с неохотой, высматривая глазами труп патрона, и, не обнаружив его в помещении, посмотрел на секретаршу и подумал, что в соседнем кабинете ещё и окоченевшее туловище начальника уже начало готовиться в блюдо для червей и прочих подземных жителей.

Секретарша, взглянув на меня, сразу поняла, какой вопрос вертится у меня на языке.

– Не беспокойся! Максим Степанович сейчас находится в медпункте, на кушетке, за белой занавеской (она из деликатности, теперь совсем не нужной, не сказала, что от Максима Степановича осталась только одна, начинающая гнить, почти стокилограммовая чушка).

– Тогда всё в прогрессе, Света! Признаюсь, у меня словно камень свалился с души: шефа и мёртвого увидеть сейчас не очень-то хочется!

Секретарша подошла к сейфу, стоящему в правом от стола углу, нагнулась, – её зад соблазнительно округлился под юбкой, – и стала производить манипуляции с кодовым замком.

Я приблизился к ней вплотную и, не удержавшись, погладил по восхитительным формам.

– Не сейчас! – девица вильнула «кормой», однако, не резко и раздражительно, а как бы давая понять, что она совсем не против, только не в данный момент, повернула цилиндрическую штуковину на дверце и открыла сейф.

Я заглянул через её плечо внутрь стального ящика.

Десятка два толстых пачек денег, пистолет-пулемёт типа «узи» и три тугих целлофановых пакета с, как я догадался, таким же порошком, какой я реквизировал у начальника цеха.

Я усмехнулся: нехилая тут у них, оказывается, лавочка, а рабочим платят гроши и условия труда – полная, смею выразиться, джопаридзе!

Секретарша без церемоний сунула руку в сейф и, игнорируя кокс, бабло и мэшин-ган, вытащила кожаную папку, которую я не заметил.

– Вот она! – просияла девица, щёлкнула позолоченой застёжкой, раскрыла её и, перебирая пальчиками плотные листы бумаги, впилась взглядом в её содержимое.

Так продолжалось минуты две. Казалось, девушка напрочь забыла обо мне, так, наверное, было интересно на страницах папки. Я терпеливо мялся рядом, не зная, что делать, и бросая редкие взгляды в содержимое документа, которое мне показалось филлипинской грамотой.

Не выдержав затяжного кабинетного безмолвия, я, тронув её за локоть, спросил:

– Ас этим, что делать? – И кивнул головой в сторону раскрытой дверцы сейфа, намекая на содержимое ящика.

– Забирай! – ответила девица, даже не повернув головы от магических страниц, словно в них был код Апокалипсиса, и от его разгадки зависело если и не будущее человечества в целом, то наше, во всяком случае, точно. Секретарша, не отвлекаясь от документа, уселась мягким местом прямо на стол, чтобы было удобнее читать, я так понял.

Дело хозяйское, подумал я, нашёл полиэтиленовый пакет в шкафу, бережно положил в него пачки с драгоценной бумагой и порошком из сейфа; «узи» я положил на стол, рядом со Светиной красотой, какой она ёрзала от возбуждения по оргалиту, не забывая рыскать взглядом по тексту.

Я подумал, не заправить ли мне ноздри «коклундайером»^[34], вон его сколько, хватит на батальон коксоманов^[35] заправить и не один раз коксануть не по-детски, может, опять нарисуются битлы, что-нибудь зажигательное, в тему текущего момента, или роллинги споют «сатисфэкшен» – тоже группа, достойная самых изысканных похвал, чтобы в кабинете немного веселее стало. А после этого оприходовать Свету, но не как legar-didroer, а поставить её в полунаклоне: грудь и живот на столе, ноги на ширине плеч, и отсандалить как следует, чтобы дым пошёл коромыслом и эта принцесса глиняных карьеров прочувствовала себя полноценной woman! А то уж она чересчур загрузилась в филькину пропаганду: вон как глазами ест содержимое страниц, как бы у неё не зашкалило в голове от информации для внутреннего пользования работников ИТР…

От таких мыслей я сразу как будто попал под локомотив виннипег-джексон. Достал из кармана початый пакет с порошком, сделал по уму, прямо возле Светиной пинджи-дори^[36], на какой она сидела в пяти сантиметрах от места, где я соскребал отнюдь не сахарную пудру в белоснежную линию на вершине Килиманджаро, и, морщась и вздрагивая, втянул ноздрёй этот яд вместо нафтизина. Сразу в мой мозг словно воткнули тысячу иголок, будто я – тряпичная кукла, в какую чёрный колдун втыкает их, чтобы заморить единорога. Одновременно мне стало казаться, что он у меня заработал процентов на пятьдесят, не хуже, чем у одной героини боевика, и смог частично воспринимать многомерную реальность, и уже начал в неё погружаться, правда, без галлюциногенных концертов, но в этот момент секретарша отвлекла меня от увлекательного эксперимента вглубь непознанных вселенных.

– Это то, что надо! – воскликнула она и посмотрела на меня. Глаза у неё сверкали, как два алмаза по сто карат, и лицо стало просветлённым и счастливым, как у футбольного фаната, когда его команда разгромила противника со счётом 10:0. Не замечая, что я нахожусь в глубоко личном кайфе, выпав из этой системы координат за исключением физической оболочки, она произнесла: – Милый Рома! Ты не представляешь, – потрясла у меня перед носом папкой, – какая это навороченная байдовина! Дай я тебя поцелую, голубчик!

– Поцелуй, восхитительная принцесса грёз! – сказал я в полном восторге, с трудом вылезая из дурмана и включаясь в реальность, пропустив мимо ушей среднюю часть её реплики. – И пусть после этого поцелуя метеорит упадёт на Лондон, горизонт взорвётся тысячью сверхновых звёзд, и я умру счастливым у твоих ног, окрашенных семипалатинскимджоульконвергентнымчайфайзергроудбитморродагсеном, и другого кайфа мне в жизни больше не надо!

Секретарша засмеялась впервые за это утро, и мне очень понравился её смех – заразительный и лёгкий; таким смехом смеются только дети и очень красивые девушки, испытавшие с мужчиной в первый раз восемь качественных оргазмов, и, обвив мою шею руками, сделала так, как сказала. Взасос пухлыми, мягкими губами. Да так хорошо поцеловала, сучка, что у меня замутилось в голове круче, чем от порошка; ноги ослабели, пакет выпал из рук, и мелькнула мысль, как же она тогда хороша в продолжительном ласкании маленького повелителя глубоких женских тайн, если я при простом поцелуе чуть ли не падаю от удовольствия! Не зря, значит, этот аллигатор-легар дарил ей дорогие подарки и обещал жениться! Этой восхитительной сучке всё пообещаешь после таких поцелуев! В голове у меня и без битлов-роллингов зазвучали серенады и даже кусок из оперы Даргомыжского, хотя я и не был поклонником классической музыки: как она туда попала не понятно. А когда девица прижалась ко мне плотнее, что я, даже несмотря на одежду, почувствовал жар её тела и совсем начал терять контроль над ситуацией.