Kitobni o'qish: «Два выстрела во втором антракте»
© Гончаров А., 2016
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
Глава 1
Глава правительства Российской империи Петр Аркадьевич Столыпин был не в духе. Внешне он этого, разумеется, никак не показывал – привычка все время быть на людях, контролировать выражение лица помогала. Сидя в правительственной ложе Киевского оперного театра, премьер откинулся в кресле, смежил веки, лицу придал выражение глубокой задумчивости. Со стороны всякий бы сказал, что Петр Аркадьевич наслаждается шедевром композитора Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». На деле же премьер вовсе не наслаждался, а отбывал повинность – как на каком-нибудь заседании Государственного совета, если там выступал кто-нибудь из сенаторов, известных своим тупоумием. Ничто его не радовало: ни музыка знаменитого композитора, которую критики находили божественной, ни голоса солистов, ни яркие декорации. Музыка казалась чересчур громкой, певцы, как мнилось премьеру, дружно фальшивили, костюмы царицы Милитрисы и царевича Гвидона были неестественно яркими. Тьфу на все это! Встать бы да уйти, да нельзя – рядом император, который явно испытывает удовольствие от оперной сказки. Вот – изволит улыбаться, кивает в такт музыке.
За годы пребывания на государственной службе, и особенно за последние пять лет, после того как возглавил кабинет, Петр Аркадьевич достаточно изучил российского самодержца. Отношение его к императору было противоречивым. С одной стороны, премьер глубоко уважал самодержца за порядочность, честность, душевное благородство; не мог не отметить его глубокую воспитанность, внимание к подчиненным, искреннюю заботу о вверенном ему государстве. Нет, Николай Александрович отнюдь не был легкомысленным и самовлюбленным вертопрахом, как многие люди его круга. Однако премьер видел и другую сторону личности самодержца – медлительность, нерешительность, слабость характера. Да и умом император был не больно остер, надо признать.
Особенно эта противоречивость в характере императора и в его отношениях с премьером стала заметна после мартовского кризиса, когда Петр Аркадьевич, столкнувшись с дружным сопротивлением его планам в Государственной думе и не найдя поддержки у государя, заявил о своей отставке. И вопрос-то был не из самых важных, об учреждении земств в Западном крае, где Столыпин собирался дать дополнительные права русским и белорусским жителям и тем ослабить влияние богатой польской шляхты. Вопрос, может, и не самый важный, но премьер больше не мог терпеть такого отношения к себе. Приближенные отговаривали его от этого шага, говорили, что нельзя так рисковать, предъявлять государю ультиматум. Они не понимали главного: это была совсем не игра, Столыпин в тот момент вовсе не рисковал, не делал никаких ставок. Он искренне был готов уйти со своего поста – как сейчас из Киевского театра, с постылой оперы. Тогда, после конфликта с правым большинством Думы, он внезапно ощутил свое глубочайшее одиночество. Если уж Гучков, Трепов, Дурново не поддерживают его начинаний, то от кого же тогда ждать понимания? Не от эсеров же с эсдеками, готовых залить Россию кровью!
Да, тогда он был готов уйти. Но судьба распорядилась иначе: вдовствующая императрица Мария Федоровна повлияла на сына, объяснила ему важность сохранения Петра Аркадьевича во главе кабинета. И царь принял его условия, все сделал, как хотел Столыпин. Однако его отношение к премьеру изменилось. Некий холодок, который возник еще пару лет назад, усилился; словно ледяная стенка возникла между российским самодержцем и его первым помощником. И этот холодок все чаще заставлял Петра Аркадьевича задумываться: для кого он старается? Кому нужна его лихорадочная, поспешная деятельность? Ведь за последний год он ни от кого не слышал ни слова поддержки или одобрения. Стоит ему допустить хоть малейший просчет – и сразу раздается злорадное улюлюканье, вопли осуждения. Тошно, ах, тошно… Зря он вообще поехал в Киев на эти торжества, связанные с открытием памятника царю-освободителю. Лучше бы остался в Петербурге, занялся работой. Предстоят новые преобразования, призванные развить банковское дело, облегчить получение крестьянами кредитов; один Крестьянский поземельный банк с этим не справляется. Да, лучше было не ехать… Но как не поедешь, если император повелел? Ага, вот и аплодисменты. Стало быть, второе действие закончилось. Хорошо – можно будет пройти в курительный салон для важных гостей и там в тишине выкурить сигару…
Однако надеждам премьера не было суждено оправдаться. Едва начался антракт, как к ложе подошел министр двора барон Фредерикс и завел речь о нуждах его ведомства. Требуются средства, чтобы провести электрическое освещение во все помещения Зимнего; кроме того, необходимо провести ряд ремонтных работ в Царском Селе… Барон был известен своим редкостным тупоумием и столь же редким занудством; отвязаться от него не было никакой возможности. Но и сидеть в ложе, беседуя, тоже не хотелось. Столыпин встал, вышел из ложи и прошел к оркестровой яме, где двое скрипачей, пользуясь перерывом, тихонько настраивали свои инструменты – видимо, их звук чем-то не устраивал музыкантов. Звуки настраиваемых инструментов отчего-то всегда нравились премьеру. Размышляя над этим феноменом, он как-то подумал, что в этих упорно ищущих гармонии звуках есть нечто общее с обществом в состоянии больших реформ – и там, и здесь согласия пока нет, но оно обязательно отыщется. Теперь он, вполуха слушая барона, в то же время внимал доносившимся из ямы обрывкам мелодий.
«Ладно, пусть так, – размышлял Столыпин. – Как начнется третье действие, старый болван наконец отвяжется, и тогда можно будет пойти покурить. В курительном салоне уж точно никого не будет. Это хорошо…»
…Старший сотрудник Киевского охранного отделения Василий Лисович скромно сидел на приставном стуле в шестом ряду партера и смотрел спектакль. То есть это со стороны могло показаться, что старший сотрудник всецело поглощен происходящим на сцене. На самом деле Василий Лисович работал. И смотрел не столько на сцену, сколько в зал. Особое внимание он уделял людям, сидевшим в императорской ложе и рядом с ней. На нем, как и на прочих сотрудниках Охранного отделения, находившихся в тот вечер в театре, лежала особая ответственность: ведь в данный момент здесь находились оба человека, олицетворявшие высшую власть в империи – и государь император, и глава правительства. Никак нельзя было оплошать, никак! Вот и начальник отделения господин Кулябко на инструктаже то же самое говорил. Сообщил, кстати, что в Киев в эти дни должна прибыть некая девица, принадлежащая к партии социалистов-революционеров, с целью убить кого-то из высших сановников. Так что особое внимание было приказано уделять девицам определенного вида.
Лисович это указание выполнил самым добросовестным образом. Всех особ женского пола, что находились в пределах досягаемости, осмотрел. Для этого специально захватил с собой бинокль – с виду обычный, театральный, а на деле настоящий полевой. Ну, а тех, кто сидел поближе, и так, без окуляров, осматривал. Некоторые из дам замечали ищущий взгляд агента и отвечали ему ответным вниманием. Василий Никандрович знал, что вызывает интерес у слабого пола. Недаром в свои тридцать два года он все еще не был женат. Зачем? И так можно отлично устроиться.
Интерес со стороны дам Василий Никандрович возбуждал прежде всего благодаря своей внешности. Внешность была отменная. Бледное лицо с приятными чертами, небольшие усики, черные глаза… Эту картину дополнял аккуратный пробор, разделявший куафюру агента Лисовича на две почти равные половины. В результате получалась внешность совершенно артистическая. Недаром некоторые знакомые дамы сравнивали Лисовича со знаменитым актером синематографа Иваном Мозжухиным. Конечно, для рядовой филерской работы такая приметная внешность являлась скорее недостатком, но Лисович на рядовой работе находился совсем недолго; большую часть службы он провел, вращаясь в студенческих и артистических кругах, где подобный облик был как раз кстати.
Пока что особа, подходящая на роль бомбистки, не находилась. А Василий Никандрович за шесть лет службы таких особ научился отличать. Как правило, эти пассионарные девицы были нехороши собой и не старались это скрыть и как-то выделить привлекательную часть своего облика. Хотя случались и исключения. В прошлом году Лисович своими глазами видел девицу, с которой он сам очень был бы не прочь пообщаться где-нибудь в будуаре. Шикарный бюст, точеная фигурка, брови – ах! А между тем эта красотка была схвачена в момент, когда уже достала револьвер и собиралась стрелять в киевского градоначальника. Так что всякое могло быть, и нельзя было выделять одних лишь дурнушек; еще и на поведение надо было смотреть. И Лисович внимательно смотрел, анализировал – но пока что ничего подозрительного обнаружить не мог.
То обстоятельство, что служебный долг мешал ему смотреть оперу, которую так нахваливали в газетах, Василия Лисовича нисколько не волновало. Насмотрелся он этих опер, хватит. Правильно писал в газете «Киевские ведомости» один журналист (по всей видимости, еврей, но что с того – иудино племя зачастую отличается острым умом): «Опера, – писал сей господин, – отжила свое. Будущее за новыми видами музыкального искусства – концертами, где господствуют песни и баллады, объединенные злободневным сюжетом». Вот и Василий Никандрович всем этим ариям и дуэтам предпочитал романсы. Как послушаешь такое сочинение, особенно господ Верстовского или Булахова, так на душе совершенно особое настроение делается. А вот еще в последнее время появился новый автор, совершенно по-особому поет. Как его бишь? Ах, да, кажется, Вертинский. Смело, ново! Не то что колыбельная царицы Милитрисы, что звучала в данный момент со сцены. Нудно, скучно и нисколько не волнует. И что только высшие лица империи находят в этой нудятине? А ведь находят. Вот Его Императорское Величество изволит улыбаться и кивает – нравится, значит. И господин Столыпин, умнейший в империи человек (хотя в последнее время, говорят, впавший в немилость при дворе), глаза закрыл, в кресле откинулся – слушает. А что слушать-то? Тьфу!
Ага, вот и «ликующий народ» из ворот города Леденца повалил, царя Гвидона славить. Значит, скоро конец второго действия. Тоже ведь вранье, народ этот ликующий. Василий Лисович жил на свете четвертый десяток лет, и что-то не доводилось ему до сих пор видеть искреннего народного ликования при виде царствующих особ. Все одна казенщина, все напоказ.
Второе действие закончилось, раздались аплодисменты, довольно дружные. Наконец артисты откланялись, занавес закрылся, и публика потянулась кто куда – кто в буфет, кто в курительный салон. Лисович тоже встал со своего неудобного сиденья, но никуда из зала не ушел – тут же, у стеночки, притулился. Сейчас надо было проявлять особое внимание: когда же еще совершать покушение на высших чинов, как не в этой толчее?
В толпе зрителей Лисович разглядел и других агентов Охранного отделения, своих коллег. Да, вот двое… трое… А вон там, у колонны, и четвертый стоит. А вот и сам господин подполковник Кулябко Николай Николаевич. Видимо, во время представления сидел где-то наверху, во втором ярусе, откуда зал лучше видно. А теперь спустился в партер, поближе к охраняемым объектам. Оно и правильно: на подчиненных, как говорится, надейся, а сам не плошай. Хотя, если сказать честно, сыщик из господина Кулябко, как из коровы балерина. Соображает медленно, память на лица аховая, да и трусоват, как выяснилось. Все знают, что свой высокий пост начальника Киевского охранного отделения Николай Кулябко получил благодаря протекции своего свойственника, начальника дворцовой охраны Спиридовича.
Оглядывая зал, Лисович вдруг обратил внимание на троих актеров в костюмах «витязей прекрасных», стоявших в углу сцены, у занавеса. Только что их там не было, и вот – стоят. Откуда они взялись, ясно – вышли из-за занавеса. А вот зачем им это понадобилось, было непонятно. Этой части массовки в театре в ближайшее время вообще делать было нечего: витязи должны были появиться из морских глубин лишь в четвертом действии. И уж тем более не было никаких причин, которые могли заставить артистов в перерыве вылезти на сцену, на обозрение всей честной публики. Правда, пока что их никто не замечал, и беспорядка они никакого не производили. Но само по себе появление «витязей» было весьма подозрительно. Хотя… Вдруг это коллеги самого Лисовича, такие же агенты, только переодетые? Да, такой вариант не исключен. Однако Василий Никандрович решил на всякий случай держать артистов под постоянным наблюдением.
Но тут его внимание привлекли действия главы Кабинета министров. Если Его Величество во время антракта остался на своем месте и был занят разговором со своей царственной супругой, то Петр Аркадьевич вышел из ложи и вместе с министром двора бароном Фредериксом проследовал к оркестровой яме. Тут к ним присоединился известный земельный магнат граф Потоцкий, и они втроем стали о чем-то оживленно беседовать. Из ямы в это время доносились звуки настраиваемых скрипок; агент Лисович еще подивился, как это глава Кабинета терпит этакую какофонию.
Теперь Столыпин располагался в непосредственной близости от некстати появившихся на сцене «витязей»; можно сказать, он находился прямо у них под ногами. Василий Лисович решил, что и ему следует сменить дислокацию и подойти поближе. Он тоже подошел ближе к сцене. Ничего подозрительного больше не происходило, трое сановников вели свою беседу, «витязи» стояли неподвижно и ни во что не вмешивались. Отсюда, с близкого расстояния, Лисович мог разглядеть их более детально. Он отметил, что один из «богатырей» высок ростом, в плечах широк – действительно богатырь, – волосы имеет черные. Второй, блондин, был хотя и среднего роста, но тоже на вид весьма крепок. А вот их товарищ был какой-то замухрышка: худой, нескладный, и весь как-то скривился на одну сторону, словно богатырский наряд был ему не по силам и гнул к земле. Но и замухрышка вместе со своими товарищами не сводил глаз с премьера, продолжавшего свою беседу возле оркестровой ямы.
Агент Лисович как раз размышлял о том, не подать ли ему этим «богатырям» один из условных знаков, принятых в Охранном, – дать им знать, кто он такой, а заодно проверить, свои ли это люди. Но тут он вдруг заметил молодого человека, идущего по центральному проходу. Внешне юноша этот был вполне безобидный – не длинноволосый, прилично одетый, на носу очки в металлической оправе, губы пухлые; в общем, по виду – студент из зажиточной семьи. Однако Василий Лисович не зря служил шесть лет в Охранном отделении; он уже научился отличать революционеров не только по внешним признакам. Была в пухлогубом юноше некая целеустремленность, некий блеск в глазах, присущий постоянным подопечным охранки – боевикам и пропагандистам. А самое главное, из-за чего Василий Никандрович отметил очкастого среди прочей публики, то, как он высматривал среди зрителей того же человека, за которым следил и сам Лисович, – премьера. Поэтому Василий Никандрович насторожился и сосредоточил все внимание на новом объекте.
Правда, в возможность теракта со стороны очкастого он серьезно не верил. Ведь известно было, что вход в театр тщательно охраняется, публику внимательно досматривают, пускают только по пропускам. Пронести оружие в таких условиях совершенно немыслимо. И все же, как говорится, береженого Бог бережет, лучше проследить.
Тут внимание Лисовича вновь отвлекли странные богатыри, стоявшие возле занавеса. Они, кажется, тоже заметили очкастого, и высокий брюнет что-то оживленно говорил блондину, то и дело кивая на «студента». Значит, и они что-то заподозрили, понял Лисович, и снова повернулся к «объекту».
Повернулся – да поздно. «Студент» уже сунул руку в карман и вытащил оттуда «браунинг». В этот момент он находился всего в нескольких метрах от Столыпина, беседовавшего с двумя сановниками возле оркестровой ямы. Думать дальше было некогда; Лисович кинулся вперед, надеясь успеть, как-то помешать убийце. Но тот, видимо, почувствовал угрозу и поспешно вскинул руку с револьвером.
Грянул выстрел, потом второй. Еще раз выстрелить террорист не успел: агент Лисович ударил его снизу по руке, так что пистолет взлетел вверх и упал на пол; туда же свалился и сам боевик, на которого всей тяжестью навалился Василий Никандрович. На помощь ему спешили другие агенты, и спустя минуту убийца был закован в наручники. Лисович поднялся с полу и огляделся. «Попал или нет? – стучало у него в голове. – Может, я спугнул и он промахнулся?» Однако тут он совсем рядом увидел Столыпина. Премьер был бледен. Правая рука его безжизненно повисла; из рукава мундира текла на пол красная струйка. И сам мундир ниже пояса был окрашен красным, пятно быстро расплывалось. Однако премьер был в сознании. Сделав два шага к царской ложе, он поднял левую руку, оставшуюся целой, и широко перекрестил императора. После этого пошатнулся, опустился в пустующее кресло рядом. Тихо, но отчетливо произнес: «Счастлив умереть за царя!» И закрыл глаза.
Тут агент Лисович вспомнил о трех богатырях, стоявших у занавеса. Если это агенты, то должны быть уже здесь, участвовать в задержании. Он огляделся. Выстрелы переполошили весь театр. Публика вернулась в зал, люди плотным кольцом окружили пятачок перед оркестровой ямой, где произошло покушение. Многие артисты тоже кинулись на выстрелы: царица Милитриса, царь Гвидон, колдун Черномор, корабельщики, скороходы, звездочеты вышли из-за кулис и толпились на авансцене. Вот только трех витязей прекрасных, трех богатырей, стоявших там последние пять минут, среди них не было. Как появились они, почти никем не замеченные, так и пропали.
Глава 2
– Ну вот, видели! Он это стрелял, Богров, и больше никто! Правильно Григорий Соломонович говорил – все это домыслы насчет второго стрелка! Никаких сомнений! Не было второго снайпера, и из царской ложи никто не стрелял!
– Да, вы правы, с этим все ясно. А вы заметили, как этот, с пробором, кинулся на стрелка? Я же вам сразу сказал – агент это. А вы мне: артист, артист… И на нас он поглядывал, явно заметил.
– И пусть заметил. Теперь, Ваня, это неважно. Теперь главный вопрос: как нам отсюда уйти? Не в кольчугах же этих по Крещатику шествовать…
– Зачем в кольчугах? Сейчас заглянем в уборную артистов миманса, там и позаимствуем нужный гардероб. Пока они там, за занавесом торчат, можно будет провести ревизию. Их там человек двадцать раздеваются, так что что-нибудь подходящее найдем. Заодно и деньгами на первое время разживемся.
– Как-то это все мне не нравится… Нехорошо выглядит…
– Ладно тебе, Кирилл, тоже моралист выискался! Иди тогда нагишом. Не всегда, знаешь, тебе царские кладовые предоставлять будут. Мы в какую эпоху прибыли? В эпоху экспроприаций и свержения основ. Так что нужно жить в соответствии с духом времени.
Именно такой разговор вели между собой те самые «три богатыря», которых агент Лисович видел на сцене. Несомненно, если бы Василий Никандрович услышал этот обмен мнениями, он бы немало подивился. Кто такой снайпер, упоминавшийся в беседе? Почему неизвестным должны предоставляться царские кладовые? И что означает фраза: «Мы в какую эпоху прибыли»?
Но еще больше бы удивился агент Лисович, если бы узнал, что буквально за пятнадцать минут до того момента, когда три человека в кольчугах и шишаках вышли из-за занавеса, этих троих в театре не было. И не только в театре, но и вообще нигде – ни в России, ни за ее пределами. Дело в том…
…Дело в том, что эти три человека, ставшие свидетелями убийства главы российского правительства Петра Столыпина, не были его современниками. Они прибыли из другой эпохи, из далекого будущего. А если точнее – из второго десятилетия XXI века. Они смогли перенестись в 1911 год благодаря открытию российских ученых – генератору временных колебаний, который позволял снимать с человека матрицу и затем воссоздавать ее в избранной точке пространства и времени.
Двое из этой троицы – капитан Следственного комитета Игорь Дружинин (тот, кого агент Лисович за его рост и крепкое сложение счел достойным звания богатыря) и его начальник майор Кирилл Углов – уже побывали в одной из эпох русской истории. Вместе со своей коллегой, кандидатом исторических наук Катей Половцевой, они отправились в 1855 год, чтобы расследовать обстоятельства смерти императора Николая Первого. Им было поставлено задание: выяснить, не стала ли смерть императора следствием убийства, а если стала – кто и почему убил царя. Сыщики расследовали события далекого прошлого – и нашли-таки убийцу. Им оказался французский подданный, доверенное лицо императора Луи Наполеона Эжен Делонье. Как признался на допросе Делонье, французский император «заказал» своего русского коллегу, чтобы разрушить намечавшийся союз между Россией и Пруссией. К сожалению, раскрытие этой тайны стоило жизни Кате Половцевой – она погибла, когда сыщики в ходе следствия проникли на бандитское дно Петербурга. (События, связанные с этим расследованием, изложены в романе «Крымский яд».)
Вернувшись в свою эпоху, Углов и Дружинин доложили руководителям проекта «Хронос», генералу Волкову и известному ученому Григорию Соломоновичу Нойману, о полученных результатах. Затем их доклад ушел на самый верх, к руководству страны. На основе этих сведений руководство сделало свои выводы, касавшиеся текущих задач, а также стратегических вопросов, стоящих перед страной. После чего сыщикам было дано новое задание. На этот раз им предстояло отправиться в эпоху более близкую, но несравненно более сложную и опасную, – в 1911 год, а точнее, в день 1 сентября означенного года. В этот день в Киевском оперном театре произошло событие, аналогов которому не было в прежней русской истории: прямо в театре, в присутствии многочисленных зрителей и самого царя, эсер Дмитрий Богров убил главу правительства Петра Аркадьевича Столыпина. Официальное расследование убийства велось недолго, ни к каким ясным выводам не пришло и было прекращено по приказу царя. Теперь расследование нужно было провести заново. Сыщики должны были выяснить, кто стоял за спиной Богрова, как сумел убийца проникнуть в тщательно охраняемый театр и осуществить свой преступный умысел. На выполнение задания, как и в прошлый раз, отводилось три месяца. А вот на подготовку к нему времени давали гораздо меньше – месяц с небольшим.
В разговоре, состоявшемся вскоре после оглашения задания, научный руководитель проекта Григорий Соломонович Нойман так объяснил Углову и Дружинину смысл поставленной задачи:
– У вас, конечно, возникает вопрос: почему именно Столыпин? Что хочет узнать руководство нашей страны, посылая вас в 1911 год? И почему такая спешка, почему вам дают на подготовку всего месяц? Тому есть две причины. Первая, можно сказать, лежит на поверхности. В Киевском оперном театре произошло доселе небывалое: в присутствии главы государства был убит премьер-министр. Причем это произошло, когда страна находилась на подъеме и дела обстояли, в общем, благополучно. Теперь же, как вы сами знаете, дела у нас идут не блестяще, в стране кризис, растет недовольство. Естественно, у руководителей страны возникает вопрос: возможно ли в наши дни повторение того давнего сценария? Может ли прогреметь выстрел? И в кого он будет направлен? А главное – кто может организовать такое покушение? Чтобы ответить на эти вопросы, надо досконально разобраться в убийстве столетней давности.
– То есть наши руководители думают о собственной безопасности, – заключил острый на язык Дружинин. – Ход мыслей вполне понятный. А какая вторая причина?
– Вторая причина интереса к эпохе Столыпина тесно связана с первой. Поскольку кризис у нас углубляется, с разных сторон правительству все настойчивее советуют подумать о реформах. И кое-что в этом плане уже делается. Например, недавно принята программа ускоренного развития Дальнего Востока. Там предполагается провести бесплатное выделение земель для переселенцев из европейской части России. Этим переселенцам также планируют выдавать кредиты, помогать налаживать хозяйство… Вам это ничего не напоминает?
– Ну, как же, конечно, напоминает, – неугомонный Дружинин вновь опередил своего молчаливого начальника. – Это один в один план Столыпина по переселению крестьян в Сибирь.
– Вот именно! Причем Петр Аркадьевич эту свою программу переселения намеревался продолжить. И нам нужно знать: не эти ли планы Столыпина ущемили чьи-то интересы, причем так сильно ущемили, что премьера решили ликвидировать? А что, если и сегодня планы освоения Дальнего Востока приведут к таким же последствиям?
– Это вы чьи интересы имеете в виду? – заговорил, наконец, майор Углов. – Японии, что ли? Или Китая? И нам советуете в своем расследовании искать прежде всего восточный след?
– Почему же обязательно восточный? – сказал в ответ Нойман. – След вполне может вести и в другую сторону. Если говорить о направлении вашего расследования, то я их вижу несколько. Прежде всего…
– Подождите, подождите! – нетерпеливо прервал его Дружинин. – О направлениях давайте потом поговорим. Вы нам сперва скажите, кто будет нашим третьим напарником. А то до переброски осталось меньше месяца, а вы про напарника ничего не сказали.
– В самом деле! – поддержал товарища Углов. – Кто будет третьим в нашей группе? Третий человек нужен, вдвоем нам будет тяжело. Хотелось бы, чтобы это был специалист по данной эпохе, такой же, каким Катя была по истории середины XIX века. А с другой стороны – чтобы был опытный офицер, которому не надо разъяснять азы следственного дела.
– А мужчина это будет или женщина – все равно, – дополнил начальника Дружинин. – Хотя, пожалуй, лучше, чтобы мужик. Во избежание…
Научный руководитель проекта проницательно взглянул на капитана и произнес:
– Что ж, может, оно и правда лучше. И раз вы так торопите, я представлю вам вашего нового напарника прямо сейчас.
Он снял трубку внутреннего телефона, куда-то позвонил, и спустя пару минут в комнату, где проходила беседа, вошел новый участник беседы.
Это был молодой парень, по виду – совсем мальчик. Он был невысокий, худой и какой-то нескладный. Пока он шел к столу, за которым сидели Углов и Дружинин, стало заметно, что он заметно приволакивает левую ногу. Сыщики переглянулись, и взгляды их были полны недоумения.
– Садись, Ваня, – сказал Нойман. – Знакомься, это… Хотя будет лучше, если ты сам определишь, кто есть кто.
Ваня кивнул, взглянул на сыщиков и сказал:
– Вы – майор Углов, Кирилл Андреевич. Вы не курите и к выпивке равнодушны. К одежде, обуви, дорогим часам и машинам, впрочем, тоже. И путешествия вас не очень радуют, вы не понимаете, почему это люди так стремятся увидеть далекие страны. Что вас по-настоящему волнует, так это царящая в мире несправедливость. Вас возмущает, что люди жадные, злые, порочные занимают высокое положение, получают незаслуженные почести, а умные, щедрые, талантливые – унижены. Но вы совсем не революционер, не мечтаете о новом, справедливом общественном устройстве. Вы понимаете, что неравенство неизбежно, и готовы с ним мириться. Единственное, чего бы вы хотели, – это наказать негодяев. Некоторых, даже многих – казнить. Что еще… Вы женаты, у вас двое детей. Однако к жене… Хотя об этом, наверное, не стоит…
– Да, не стоит, – кивнул научный руководитель, краем глаза глянув на майора. Тот сидел бледный, растерянный и только сжимал и разжимал кулаки.
– А вы – капитан Дружинин, Игорь Сергеевич, – сказал Ваня, повернувшись ко второму сыщику. – Вы совсем другой человек, чем ваш товарищ. Вас многое увлекает, многое в мире интересно. Вы хотели бы попробовать и то, и другое, и третье – как можно больше впечатлений! Особенно вас интересуют женщины, у вас много знакомых, но ни одной крепкой привязанности; поэтому вы до сих пор не женаты. Хотя недавно была одна женщина, к которой вы испытали настоящее сильное чувство. Но с ней что-то случилось… Что-то трагическое…
– Она погибла, – глухо сказал Дружинин. Он сидел, внимательно глядя на необычного напарника – твердо, глаза в глаза.
– Да, конечно, как я сразу не понял… Вы всегда будете ее помнить. А еще вы человек скрытный, умеете прятать свои мысли и чувства – это вам удается лучше, чем вашему старшему товарищу. Например, был какой-то момент, связанный с вашим предыдущим расследованием, который вы хотели бы скрыть, и вам это удается – я не понимаю, о чем идет речь. Хотя я и не пытаюсь проникнуть в ваше прошлое, мне такую задачу не ставили…
– Ну, что, я думаю, достаточно? – спросил Нойман.
– Да, вполне, – ответил Дружинин.
– Главное о своем новом товарище вы уже поняли. Ваня – очень сильный эмпат, отчасти даже телепат. Мысли в прямом смысле слова читать, конечно, не может – да этого и никто не может, – но улавливать чувства, предпочтения людей вполне способен. Из-за этой его способности мы и решили включить его в вашу группу. Ведь вы отправляетесь в эпоху, в которую очень сильно было революционное движение. Вы будете действовать среди террористов, подпольщиков. Там будет полно провокаторов, двойных агентов, предателей. И чтобы выполнить задание – да просто чтобы не погибнуть, – вам надо будет точно знать, кто вам врет, а кто говорит правду. И в этом Ваня будет вам незаменимым помощником.
– Да, ложь я сразу могу отличить, – сказал парень.
– Мне, собственно, осталось сказать о вашем товарище немногое, – сказал Нойман. – Полушкин Иван Валентинович. 23 года. В детстве страдал аутизмом, церебральным параличом. Лечился. Оба своих недостатка в значительной степени преодолел, хотя последствия остались. По образованию математик. К нам на работу пришел сам, долго просился, прежде чем взяли. Сказал, что хочет послужить на благо Отечества. Я надеюсь, что вы сработаетесь.
– Что касается меня, то я уверен, что мы сработаемся, – сказал Ваня. – У нас много общего – больше, чем кажется на первый взгляд. Я, правда, очень плохо стреляю и совсем не умею драться и ездить верхом. Но я умею распутывать разные загадки, которые загадывает жизнь. И я тоже, как и Кирилл Андреевич, хочу бороться с несправедливостью.
– Да, я тоже думаю, что мы поладим, – согласился Углов. – Так что давайте поговорим о деталях заброски. Как я понял, речь идет об оперном театре?
– Да, речь идет о Киевской опере, – кивнул Нойман. – Здесь 1 сентября на спектакле «Сказка о царе Салтане» террорист Богров будет стрелять в Столыпина. Руководство проекта совещалось с историками, и мы пришли к выводу, что будет удобнее всего перенести вас в театр непосредственно перед покушением. Думаю, лучше всего для этого подойдет одна из гримерных актеров массовки – тех, кто будет занят только в четвертом действии. Во втором действии им в театре делать нечего, гримерная будет пустовать. Вы выберете себе подходящие костюмы, отыщете удобную позицию и увидите сам момент покушения. Это сильно поможет вам в дальнейшем расследовании. Что же касается самого расследования, то логично начать его с людей, окружавших убийцу, то есть с киевской организации эсеров. Тут мы для вас подготовили одну легенду…
