Kitobni o'qish: «Здесь издалека (сборник)»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Здесь издалека
Это, наверное, самое сладкое во всей поездке – когда, нагнувшись ступаешь на трап, и тебя обдает и теплом, и солнцем, и неповторимым крымским запахом, а московский плащ на руке болтается нелепой тряпкой. Ты продлил себе лето, пусть всего на несколько дней, и потом опять вернешься на промозглые дождливые улицы Москвы. Но здесь – еще лето, приятное, нежаркое, без толп курортников, свое. Немного лишнего солнца и моря впереди. И домой, как кажется, еще так нескоро…
Партнер встречал его сразу за таможенной дверью. Про себя Семен так и называл его «партнером» – боров какой-то, вроде и не слишком толстый, но с тем же цепким и липким взглядом, как у тех таксистов, что ловят тебя чуть не у самого трапа и везут потом в город за десятерную цену. Только ставка тут покрупнее – гостиничный бизнес.
Боров уже приезжал в Москву, разговаривать с начальством, и много было и выпито, и сказано, но что начальство? Оно сопромат не изучало. А материал, он сопротивляется, и все ваши расчудесные бизнес-планы могут запросто упереться в его сопротивление. И бабло, всегда побеждающее зло, улетит в ржавые и слишком узкие трубы канализации, поплывет вместе с фундаментом. Так что планы планами, а без инженера советской еще закалки саду не цвесть. И значит, лететь Семену, разбираться и с трубами, и с фундаментом. Стоит ли овчинка выделки, надо ли достраивать советского бетонного мамонта, трижды недостроенного, брошенного и растащенного по камешку. По бумагам выходило, что стоит, а вот как оно на местности?
Неожиданно вялое для такого большого и крепкого рукопожатие, дежурные приветствия:
– С приездом, Семен Степаныч! Как долетел? Ну, машина ждет! Не голоден? Если не против – сразу к нам, там и поужинаем. Сегодня можно отдохнуть, а завтра уж и на объект.
Знаем, знаем мы этот отдых. Староват он уже для него. Не сказать, что не нравится – просто вполне можно и без него обойтись. Уже давно отгорела для него удаль молодых самцов. Да, впрочем, в их компании это и смолоду не слишком ценилось. Всякое бывало, конечно, но не на то смотрели. Впрочем… может, не настолько уж зеленее была трава в его студенческие годы, только кажется теперь так?
Погрузились в машину, средней руки иномарку. За рулем водитель – показывают, что фирма серьезная – так что сели с партнером на заднее сиденье. И замелькали за окном залитые солнцем дома, дороги, люди в футболках и шортах…
А водитель включил радио. Какое-то очередное ретро на FM, песни советских времен. Интересно, это они на возраст его намекают? Или просто в моде тут советское? А впрочем, зачем придавать значение несущественным деталям. Просто радио и радио, ничего особенного. Пугачева, Антонов… Пусть.
Обменялись дежурными словами – как семья, как дети. А что семья – нормально все. Все в норме. Вроде, для проформы так говорится, а ведь и на самом деле все в норме. Норма, она уж какая есть, жаловаться не стоит. Люда на даче, как водится – с мая по октябрь в Москве только наездами, вроде как пишет там чего-то, а больше в земле ковыряется. Полюбила вдруг на пятом десятке все эти варенья да соленья, теплицы, яблони. И вправду ведь здорово у нее получается, если честно, да есть особо некому. Танька у мужа молодого, горячего, латиноамериканского, сплошной сериал в реальном времени. Митька тоже дома не ночует – сезон охоты на призывников открыт, и хоть с военкоматом договоренность вроде бы есть, но документы медицинские не все еще выправили, так что лучше поостеречься. А балбесу этому только того и надо – есть ночевки поинтересней домашних. Учиться ума не хватает, работать лень, а жить – оно и так неплохо получается.
Но не расскажешь же чужому человеку, какая она у тебя, норма? Скажем – все живы, здоровы, при деле. Без деталей.
– Что ж, Семен Степаныч, знаешь наш Город-то?
Знакомый стиль – на ты, но по отчеству. И неформально получается, и солидно. Ну что ж, поддержим.
– Знаю, Иван Викторыч, как не знать. Весь мир его знает. В Париже – целый бульвар его именем назван.
– Да что нам про Париж, – хохотнул партнер, – тут вон от Киева не знаем, как отбиться, особенно при новой тамошней власти. Гордость русских моряков – а во что превращают? Флот ваш уходит, а этот, жовто-блакитный – да глаза б на него не глядели. Что теперь с городом будет?
– Ну, без дела не останетесь, – рассудительно заметил Семен, – вон какие деловые люди, вроде тебя, в туристический бизнес ударились. Неужто не поднимете?
– Да поднимем, – вдруг посерьезнел партнер, – построим, что надо, почистим, отремонтируем… только это уже не тот Город будет, понимаешь? Мало ли их, курортных. А наш – один. Как тот Париж. Вот Диснейлэнд там построили, мои летали на каникулы (эх, как он это красиво ввернул – ненавязчиво так похвастался), а ведь – за городской чертой. Потому что Париж есть Париж. Ну ты представь Микки-Мауса вместо Нотр-Дама? Вот ровно так у нас и выйдет, с нашим бизнесом.
Ровно гудело шоссе, зеленели деревья по обочинам, и в Семене неожиданно проснулось теплое чувство к этому человеку, для которого любовь к родному Городу – выше всяких бизнес планов. Впрочем, Город того стоил.
– А ведь я бывал у вас, – сказал Семен, – хотя кого этим удивишь. Много кто у вас бывал!
– Запомнил же? Сколько городов посетил, наверное, – а второго такого нет! – уверенно ответил партнер, да впрочем, что «партнер», можно его и Иваном, в конце концов, называть.
– Это верно, – кивнул Семен, – давно это было… Вот погоди… что по радио сейчас идет… тогда как раз пели.
Звенел хрустальный голос Анны Герман; тогда его тоже передавали по поездному радио. Так и запомнился он один из всей той мути, которой забивали уши: душный плацкартный вагон, пропыленная степь, за которой уже встают голубые горы – вот прямо как сейчас – и тебе двадцать лет, и ты студент, и кажется, уже влюблен вот в эту девчонку с нижней полки, и все только начинается, а тебе поют про взлетные огни аэродрома и синие московские метели… Далекое-далекое, а такое понятное, родное. Эта песня у них с Людой долго так и называлась – наша. И Город долго называли – нашим, и приезжали потом на лето, и Таньку, и Митьку вывозили.
– Тоже ее люблю, – неожиданно согласился Иван, – подпел бы, да не хочу портить.
Замолчали оба и слушали.
Ты поверь, что здесь издалека
Многое теряется из виду,
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым,
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы.
Спокойным и упрямым – это да, подумал Семен. Это уж точно мое.
– Отдыхать приезжал? – спросил Иван.
– Что?
– Ну, отдыхать сюда приезжал?
– Да нет, сначала, представь себе, копать…
– Что копать? – не понял теперь Иван.
– Раскопки. Девчонка знакомая уговорила, жена моя будущая, хотя я об этом еще не знал – уговорила нашу студенческую компанию на лето податься в археологическую экспедицию. Как раз к вам. Море, солнце бесплатно, еще и заработаем немного… Да не в том дело. Молодые были!
– Ну, – согласился Иван, – по молодости – самое оно. Да и время такое было.
Время-время… Ну что им попрекать! Не худшее, между прочим время.
Они тогда дотрюхали в этом семьсот веселом до конечной станции уже в темноте, и потом, похватав рюкзаки, бежали на троллейбус – а вдруг последний? Троллейбус с кряхтением карабкался в гору, а под горой мерцали в зеркале бухты городские огни, и загадочно чернели почти невидимые огромные сигары, про которые вдруг кто-то догадался жарким шепотом: «подводные лодки! настоящие!»
А троллейбус немыслимо долго трясся, огибал памятники на круглых площадях, проползал вдоль белых зданий с колоннами, и они все жадились ухватить еще кусочек черного провала в пятнах огней то по одну, то по другую сторону – ведь море же! море!
Наконец, добрались до нужной остановки – Дмитрия Ульянова, какая в любом советском городе может быть – и пешком, вдоль пустырей и каких-то совершенно прозаических домов, мимо поздних забулдыг и влюбленных парочек, мимо военно-морских ворот с красными звездами, и только на повороте прочитали: «улица Древняя». Надо же! Уже не Ульянова, а Древняя. А потом встала огороженная чугунным забором громада разрушенной крепостной стены, и их провели за забор через служебный вход, и не знали, куда деть, и искали завхоза, и не могли найти, и таскали они потом из какого-то сарая рваные и прожженные ватные матрасы. Их завели в крохотный сарайчик со скрипучими пляжными топчанами, велели покидать туда и матрасы и сказали: здесь. Вот тебе и романтика, подумал он тогда. Сыр в мышеловке, говоря прозой, или рабский труд с соответствующими условиями.
Ночь спали вповалку, кто как пристроился. Проснулся он на рассвете, понял, что уже не уснет, вышел на двор. Вышел – и замер. Еще свежая, зеленая степь, и маки, красные маки повсюду, за степью и маками светились мрамором античные колонны, а за колоннами блестело утреннее море. Ради этого стоило ехать сюда, ворочаться на матрасе, стоило… стоило просто родиться в этом мире. Люда, не сговариваясь, вышла тогда сразу за ним – тоже не могла спать, и тоже ахнула. Они сразу побежали купаться – прямо под колоннами. Голышом, конечно, как Люда сама предложила – не доставать же купальники из рюкзаков, да и не было там никого! Сначала не смотрели друг на друга, а только на светлый горизонт и мрамор на берегу – сначала…
Так осталось это у них навсегда – маки, колонны, море, и двое на всем белом свете. Это называлось – Херсонес.
Кажется, партнер что-то оживленно рассказывал. Ах да, оранжевая метла по новому метет, выметает из Крыма остатки автономии. Ну да. В самом деле, безобразие.
– Вот не пропил бы ваш Ельцин наш Город – возмущенно добавил Иван, – так его бы хохлы сами б на блюдечке поднесли, если б вовремя поставить условие: мы вам независимость, а вы уж нам отдайте наше, не шалите. Нет, куда там… А теперь-то что! – раздраженно махнул он рукой.
– Эт точно, – согласился Семен то ли со своими мыслями, то ли с собеседником.
Так и ехали среди виноградников, полей и холмов, пока не встала у дороги фигура исполинского раненого солдата, и не вспыхнула следом за ней белокаменная надпись – «Севастополь».
А Иван тем временем свернул разговор в деловое русло – что и как там на объекте, пересказывал, в общем-то, уже знакомую документацию. Семен слушал его вполуха, а сам всматривался в пейзажи, виденные в молодости и не сильно с тех пор изменившиеся. Вот Инкерман с его квадратами каменных карьеров, изрезанная скала с пещерным монастырем – да и сам монастырь восстановили? А они, бывало, лазили по его развалинам! А вот и мост через Черную речку, самое начало Севастопольской бухты, и видны вдалеке корабли на рейде, но только стало их, кажется, меньше. Намного меньше.
– Да, а что же пропуска, не проверяют теперь? – спохватился Семен.
– Какие пропуска?
– Ну, в погранзону. Раньше же было не въехать без приглашения.
– А-а, – усмехнулся Иван, – давно уж этого нет, да и что скрывать, от кого? Натовские корабли и так чуть не каждый год визиты наносят.
А ведь первый иностранный корабль в Севастополе – это он тоже застал, в девяностом году. Еще вовсю спрашивали пропуска, еще было здесь особое снабжение, не хуже Москвы, а уже, вестник нового мышления, бросил в самом центре якорь итальянский корабль, и повалили на берег матросы в чудной форме, а к матросам – девушки. Весь Город жил новостью об этом корабле, и еще не видел в нем начало своей новой судьбы.
Кажется с тех пор… да, как раз с тех пор он тут и не был.
А машина уверенно взбиралась по зеленым холмам, и журчал Иван про свой объект, и ушедшая молодость словно таилась где-то неподалеку, и уже не коснуться было ее рукой… А потом потянулись улицы и улочки из белого и желтого камня, все в зелени и морском ветре, засверкала поодаль вода. Машина нырнула в небольшой проулок где-то у самой Артиллерийской бухты, остановилась у подъезда недавно отремонтированного частного дома. Домик этот удивлял своей нарочитой заграничностью среди потрепанных, но чистых соседей.
– Частная гостиница, – с видимой гордостью сказал Иван, – тоже наша. Бывшая коммуналка, теперь – четыре элитных номера, по пол-этажа каждый. Здесь и разместишься.
– Спасибо.
– Ну что, Семен Степаныч, располагайся, напитки там, минибар – все в твоем распоряжении, все включено. Отдохни с дороги. А часика через полтора – не рано? – подъеду, немного Город покажу. Ну, а потом – ужин на даче, и парилочка у нас еще запланирована. Ты как насчет парилочки? Устраивает такое расписание?
Нет, попариться-то как раз Семен любил. Но именно попариться. А этот масляный взгляд… Ну да, столичного гостя надо задобрить, да и крутизну фирмы показать.
– Иван Викторыч… знаешь, не советуют врачи парилку. Тем более, в первый день, смена климата, да все такое. У нас ведь уже осень. И потом… ты уж не обижайся, завтра я ваш с потрохами, а сегодня, дай мне сегодня одному с Городом повидаться, а?
Да и вообще не дело это – выпивон накануне осмотра объекта. Вот побываем там, замеряем, зарисуем, выводы сделаем – тогда и расслабляться можно. Но не раньше.
– Парилка-то у нас знаешь какая, – настаивал Иван, – да и девчат позовем, ты как думаешь… Или жена заругает? – неожиданно хохотнул он, нарушая субординацию.
Да, с таким только в баню и не хватало. Оттуда вообще не выйдешь, там и бумаги все подпишешь, между потной кружкой пива и румяным раком разложив. Впрочем, здесь наверняка крабы, а не раки – Семен аж слюну сглотнул от самой мысли.
– Жена? Доктора, говорю же: перемена климата!
А что жена? Жена на даче. Серебряная свадьба в следующем году. Это только свадьбы дорожают, от ситцевой до золотой, да там еще какая-то бывает, алмазная, что ли – для долгожителей. На самом деле золото остается в прошлом, и идут ему на смену серебро, и дерево, и ситец, и постылые грядки на даче, и телевизор со стереозвуком, и много чего иного. Девочки? Да вряд ли Людмилу интересует, с кем и когда он спит. Воображение, видимо, и так рисует ей куда больше, чем есть на самом деле.
И вообще неловко как-то с этими, которые по вызову. Ну, пробовал пару раз, начальство вроде как угощало. Технология, голая технология. Неужели, думал тогда про себя, девчонка со мной только за баксы пойдет? Да нет, не настолько еще стар, когда накатит глухое мужское томление – сам найду. Состоявшийся мужик в зрелом возрасте – это многим интересно.
– В общем, доктора не велят. А главное, Иван, соскучился я по вашему Городу!
Вот это Иван понял. И зауважал.
– Ну что, машину возьми тогда? А меня на Лазарева высадите, я доберусь.
– Машину…
На самом деле хотелось походить пешком. Но было, было одно место, куда пешком да на троллейбусах можно не успеть, уже ведь не утро…
– Вы меня только до места одного добросьте, чтобы мне успеть, а там уж я сам.
– Ну, хорошо.
Заскочил в номер, кинул наскоро вещи, даже евроремонт провинциальный оценить толком не успел. Переоделся, и под легкие брюки сразу плавки, чтобы потом не возиться. И – обратно, к гостям. Одно только им сказал:
– Херсонес.
Машина везла его по старому троллейбусному маршруту, и оказалось, что совсем недалеко те домики, те пустыри, та улица Древняя. Пройтись бы снова по ней пешком, потоптать этот потрескавшийся горячий асфальт, подышать воздухом этой милой сердцу провинции – греческой, римской, византийской, турецкой, российской, советской, украинской, – но вечно морской и степной, вечно окраинной. Но сегодня – некогда пешком.
Простился со своими провожатыми, пошел ко входу – а тут билеты, и только сейчас сообразил, что здесь расплачиваются гривнами. Хорошо, что и обменник нашелся совсем рядом. А потом по гладким, ухоженным дорожкам (таких тогда не было), толком не помня пути, рвался к тем самым колоннам. Удивлялся по дороге на конфетную громаду храма XIX века, что тогда стоял в руинах, пробегал мимо Итальянского дворика с его вечно неработающим фонтаном, музея – все, как прежде. А что это за хибара? Не та ли самая, в которой… нет, вряд ли. Или эта, неподалеку? А может, вообще ее снесли? В самом деле, не историческая ценность.
Зато к колоннам он вышел. А за колоннами было море, тоже на прежнем месте.
Удержался не побежать к нему по-мальчишечьи, а подойти размеренной походкой солидного человека. Море било легкой пеной в берега – небольшое волнение, но так только интересней купаться.
Семен разделся, проверил, не выпирает ли бумажник из кармана брюк, распрямился, взглянул на одежду – и тут только его стукнуло, что часы-то подороже всех купюр в бумажнике будут! Специально ведь к встрече одел парадные. Прикрыл часы рубашкой, вроде, не видно. Эх, вот ведь обратная сторона этой солидности – не поплещешься беззаботно, как тогда!
А тогда купались, намахавшись лопатой на жаре – забегали в море, и кто там беспокоился об оставленных на гальке шортах со звонкой мелочью в карманах. До сих пор помнится это ощущение горячего, пыльного тела, и зеленой волны, в которой теряются усталость и зной. Плавали, кажется, часами.
Семен осторожно подошел по гальке к линии прибоя, и дал волне лизнуть ступни – вода оказалась неожиданно теплой. А потом рванулся туда, вглубь, и волна сбила с ног, а он сразу нырнул в веселую зеленую круговерть, и поплыл к горизонту.
Море смывало не пыль и не усталость, оно смывало года. Он снова был счастливым мальчишкой, и невесомое тело скользило над невидимыми подводными горами и впадинами (жалко, нет под рукой маски – было бы еще больше похоже на полет!). Он наслаждался морем, как вином, как бывало тогда, долго-долго. А потом вышел на берег, и когда резко распрямился, даже потемнело в глазах – так привыкло тело к водной невесомости. Добрался до своей одежды, чувствуя себя русалочкой из сказки – тяжело ходить босиком по камням, да и вес лишний есть, пора, в самом деле, в тренажерный зал, как давно приглашают на работе. А потом растянулся на камнях – немного неудобно, но зато совсем как тогда.
Где они теперь, ребята из экспедиции? Лет сто уже ни с кем не виделся, разве что мейл иной раз придет, с днем рождения поздравят. Леха стал банкиром, к нему и не подберешься. Да почти все ребята, кто устроился, теперь в бизнесе, и мало кто, как сам Семен, специалистами по своему профилю – все больше нечто расплывчатое, денежное под названием «менеджер».
И Люда. Люда теперь на даче. Где, в самом деле, те девчонка с парнишкой, которым так хорошо было на этом пляже? Куда они делись, как превратились в этих немолодых, уставших друг от друга супругов, которые вроде и не в разводе, а все одно порознь? Жизнь заела, говорят. Да ведь нормально жили, не хуже прочих, и детей двоих вырастили, и вообще…
А вокруг кипела неяркая пляжная жизнь. Девушка-подросток в купальнике-ниточках ругала за что-то младшего братишку, а он лениво огрызался и не хотел слушаться. Толстый мужик цедил темное пиво из бутылки. Стройный стриженый парень надевал у кромки прибоя ласты, держа в руках маску и трубку – за крабами, наверное.
Все, как тогда. Все, кроме нас самих.
Полежав немного, Семен снова бросился в море, никак не мог насытиться, и плавал чуть не до дрожи – во второй раз вода показалась холоднее, начал замерзать. Да и солнце уже опускалось за ближние холмы, а на опустевший пляжик наползла прохладная тень. Пора было выбираться. Он еще хотел пройти вдоль Приморский бульвар, а потом выйти на Исторический – перелистать страницы их былых прогулок, а там и поужинать можно в каком-нибудь кафе. Да и заповедник скоро должен был закрыться, наверное, с наступлением темноты.
Семен хотел взять у выхода такси, но потом решил пройтись до троллейбуса пешком, как тогда. Древняя улица тоже изменилась, хотя и не так сильно, как его жизнь – между старыми двухэтажными домиками втиснулось пара новых отельчиков, вроде того, в котором остановился он сам (эх, жалко, не догадался спросить – может, это тоже его партнеров бизнес, тогда здесь бы и заночевал). Но все остальное оставалось, как было – бегали вокруг каникулярные дети, брели домой два выпивохи, которых пасли, как коров, несколько более трезвые жены. Это не Москва, здесь перемены почти незаметны.
Куда же оно все девалось? Нет, не молодость, конечно, это закон жизни, тут ничего не попишешь. А былые дружбы? А та пламенная любовь парнишки и девчонки под мраморными колоннами?
Так вышло. Просто так вышло. И не стоит задавать себе лишних вопросов.
На остановке было не так много народу, и оказалось, что, кроме троллейбусов, здесь тоже есть маршрутки, только называют их как-то смешно – «топики». За полторы гривны он доехал до площади Нахимова – и быстро, и комфортно, тогда бы нам так! Пошел по Приморскому бульвару, постоял у балюстрады, за которой чернело море в частых огнях катеров. Наверное, это и было счастьем – вот такой вот вечер в любимом Городе. Надо будет поменять билет, остаться здесь еще на пару дней – в конце концов, отгулы же остались.
Семен проголодался, но в положенное по статусу уютное кафе не хотелось – сжевал шаурму с лотка, запил ее разливным пивом, а на десерт взял с другого лотка мягкое мороженое в кокосовой крошке. Дешевый этот перекус показался бы в те годы чуть ли не торжественной трапезой, на фоне их вечной переваренной пшенной каши с тушенкой… Люда тогда еще совсем не умела готовить. Вот бы он, тогдашний, увидел себя сегодняшнего – состоявшегося и нестарого еще мужика, который уверенно идет по тому же самому бульвару… Что бы он тогда подумал, интересно?
Нет. Тогда не было этого «я», тогда у нас было «мы».
Семен спустился к самой воде, где ленивые мелкие волны разбивались о каменный парапет, обдавая брызгами проходящих. На самом краю стояли девушка и парень, и смеялись, держали в руках сандалии и то и дело отпрыгивали от нового веера брызг. Семен остановился немного в отдалении, не хотелось нарушать их покой, и любовался не то волнами, не то этой парой.
Они о чем-то говорили, и, кажется, спорили, но за плеском волн и музыкой из соседнего бара ничего не было слышно. В какой-то момент невольно отошли подальше от края, и уже не обращали внимания на брызги. А потом парень развернулся и пошел, а девушка только смотрела вслед.
Дурак, захотелось крикнуть Семену. Да, вот нагнать бы парня и сказать ему: дурак, это все неважно, вы молоды и влюблены, этого же больше никогда у вас не будет, и через двадцать лет ты будешь ходить здесь, вот как я сейчас, и даже не сможешь вспомнить, из-за чего вы тогда поссорились. А вспомнишь только эти волны, теплый камень под босыми ногами, и живую руку в твоей руке. Живи настоящим, а слова не имеют значения.
Но свою голову на чужие плечи не посадишь. Парень уходил по набережной, и девушка перестала смотреть вслед. И вообще, с чего это он взял, что то была ссора? Просто настало им время разойтись, а завтра, может, встретятся опять, как ни в чем не бывало. А может, послезавтра найдут другое, настоящее, на всю жизнь. Чужую жизнь тоже ведь не проживешь.
Зато можно – свою. Семен поднялся обратно к балюстраде, и пальцы раньше мозга поняли, что надо делать – уже доставали с пояса мобильник, набирали знакомый номер. Сколько бы ни стоил этот треклятый роуминг, не искать же теперь переговорный пункт! По городскому ее не найдешь – на даче, среди яблок, такой урожай роскошный в этом году… Хотя теперь-то уже, затемно, сидит в спальне за столом, что-то пишет, или скорее на кухне перебирает райские яблочки – что на варенье, что живьем отвезти домой, когда муж из города приедет.
И каштановые волосы с проседью, которую она никогда не закрашивает, ложатся на такие знакомые плечи, а голос – голос ведь вообще не изменился. Или почти. Только бы она подошла! Только бы… У женщин ведь как – то разряжен, то все деньги потрачены, то у подруги забыла.
– Люда… Здравствуй. Знаешь, где я сейчас? На Приморском бульваре. Ну да, в Севастополе. Да нормально долетел, не в том дело. Людка, знаешь… я сейчас был в Херсонесе. Под колоннами. Слушай… Бросай ты все. Прилетай. Прямо завтра в город, а послезавтра ты езжай с утра в аэропорт, сейчас они полупустые сюда летят, там и билет купишь, или в трансагенство зайди, ну там, у метро, знаешь? Я встречу, я все устрою, где деньги на билет взять, ты же знаешь. Скинь мне только эсемеской номер рейса. Поживем здесь хоть три дня, вместе и вернемся, винограда ребятам привезем, дынь… Людка… ты слышишь меня? Ну что ты молчишь! Я люблю тебя, родная. Я очень тебя люблю.
И в целом свете не было ничего важнее, чем эта влажная тишина в потрескивающей трубке. Что она сейчас ответит? Что?
