Kitobni o'qish: ««Правь, Британия, морями»? Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики в XVIII веке»
Предисловие
Эта книга возникла из докторской диссертации, защищенной в далеком 1995 году. В первой главе книги я основывался на своей кандидатской работе, которая называлась «Борьба политических партий в Англии в связи с войной за испанское наследство»; она была защищена в 1985 г. Книга «Правь, Британия, морями?» Политические дискуссии в Англии по вопросам внешней и колониальной политики» вышла в 1996 г. в издательстве Ярославского педагогического института небольшим тиражом, да и полиграфическое качество было невысоким. В правом верхнем серой обложки поместили картинку с изображением британского льва, но очертания его были так размыты, что меня однажды спросили, не автор ли гордо расположился над названием книги. Наверное, это была шутка в английском стиле. Что ж, оформление многих опубликованных тогда книг оставляет желать лучшего. Среди авторских слабостей присутствует желание знать, что его книгу читали, и то, что на книгу иногда ссылались коллеги, создавало надежду, что труд не потрачен зря. Идеей переиздать эту работу я обязан Татьяне Леонидовне Лабутиной, которая много делает, чтобы развивалось сотрудничество российских историков, специалистов по истории Великобритании. Воодушевленный словами, что книга не устарела и полезна для историков Англии, я следую ее совету.
Хочу вспомнить о тех, кто помогал мне. Не все сегодня живы, но я храню память об Ирине Аркадьевне Никитиной, моем руководителе по кандидатской диссертации. Не будучи формально консультантом во время написания докторской – я смог осуществить это исследование, не отрываясь от работы – она не жалела на меня времени, несмотря на возраст и нездоровье. Приезжая в Москву, я навещал ее, проживавшую в двух скромных комнатах квартиры на Зубовской площади, и за чашкой кофе и немудреным угощением впитывал ее жизненный и профессиональный опыт, и слова поддержки, искренние и очень теплые, дорогого стоили. Добрые напутствия всегда давал Владлен Георгиевич Сироткин. Оппонентом на защите и рецензентом книги выступила Татьяна Александровна Павлова, один из лучших наших специалистов по британской истории, безвременно ушедшая из жизни.
Я собирал материал не только в московских архивах и библиотеках, но в университете г. Эксетера в Англии и в университете г. Дейтона в США. Собственно, в дейтонской университетской библиотеке, хранившей совсем не плохие коллекции источников и литературы, мне удалось сконцентрироваться и всего за несколько недель написать почти весь текст диссертации. В Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне, знаменитой не только изданиями работ У. Шекспира, удалось прикоснуться к богатейшей коллекции памфлетов по британской истории XVIII вв. Я сохраняю чувство благодарности Майклу Смиту из США, Роберту Льюису, Майлину Ньютту, Джонатану Николу из Англии, Штефану Мерлу из ФРГ и другим коллегам, сотрудничество с которыми дало возможность для научных исследований за рубежом. В книге использовано несколько документов из Королевского архива в Виндзорском замке. Доступ в этот архив я получил благодаря протекции и гостеприимству тогдашнего декана Виндзора, духовника королевы Елизаветы II Патрика Митчелла.
После выхода монографии в 1996 г. мои научные интересы частично сместились от дипломатической и колониальной истории XVIII в. к изучению культурной истории и историографии Великобритании, к Карлу I и лорду Кларендону, и даже к дидактике истории и к истории исторического образования в этой стране. Все же за двадцать прошедших лет я опубликовал ряд статей, связанных с историей внешней политики Великобритании в XVIII в. Некоторые из них написаны с использованием материалов британских архивов. Они в чем-то продолжают сюжеты, затронутые в книге, и могут рассматриваться вкупе с ней1.
Конечно, изучение внешней и колониальной политики Великобритании в «долгом» XVIII в. не стояло на месте в отечественной историографии. В последние годы опубликованы интересные исследования, посвященные британской колониальной политике, культурным аспектам русско-британских отношений, принадлежащие перу историков разных поколений2. К сожалению, политика Англии в Европе в XVIII в. по-прежнему привлекает недостаточное внимание, равно как и внутриполитические аспекты британской внешней и колониальной политики. Возможно, это придает переизданию книги актуальность. Если бы книга писалась сегодня, насколько бы я ее изменил? Перечитав ее в процессе редактирования свежим взглядом, могу ответить на этот вопрос отрицательно: в концептуальном отношении никак. Возможно, я «оживил» бы ее характеристиками некоторых исторических персонажей, воздержался бы от отдельных высказываний в стиле мета-нарратива («Англия на пути социальных, экономических, политических изменений»), уделил бы несколько больше внимания культурной символике и влиянию религиозного фактора на формирование британской внешней и колониальной политики. Однако, в целом, я не отказываюсь ни от одного слова (за исключением исправлений редакторского характера), и представляю книгу в том виде, в каком она была написана двадцать лет назад.
Ярославль. Апрель 2015 г.
Введение
«Правь, Британия, морями, британцы никогда не станут рабами». Эти знаменитые строки были написаны Джеймсом Томсоном в 1740 г. и стали гимном британскому патриотизму, морскому и имперскому могуществу Великобритании. Стоит, однако, вспомнить, что они появились в определенной исторической обстановке, через год после того, как в результате бурных политических споров в парламенте и прессе страна вступила в очередную войну с Испанией, этой самой богатой хозяйкой в колониальной Америке. Накануне и во время англо-испанской войны как никогда остро дебатировался вопрос о стратегии военных действий: то ли Великобритания как самая могущественная морская держава, отделенная проливом от остальной Европы, должна направить основные усилия на ведение военно-морских операций с целью захвата испанских владений в Америке или, по меньшей мере, для расширения там своей торговли; то ли ей как европейской державе следует признать, что судьбы войны решаются здесь, в Старом Свете. Очевидно, что вопрос о стратегии военных действий был лишь частью более широких и длительных дискуссий о соотношении европейской и колониальной политики, о степени вовлеченности в европейские дела, о методах колониальной экспансии. Строки Томсона отражали политическую концепцию, близкую сердцам депутатов-заднескамеечников: не бросать денег на войну в Европе, в конечном счете выгодную только британским союзникам на континенте, а, имея преимущество на морях, защитить торговые и колониальные интересы страны.
Хотя в парламенте речь шла о «защите» интересов, эта концепция совсем не была оборонительной. Историки довольно единодушно признают, что английскому обществу ХVIII в. была свойственна «любовь к агрессии». Об этом писал видный либеральный историк Дж. Плам <1>. Л. Колли, одна из самых интересных исследователей, выступающих сейчас с критикой традиционной либеральной концепции в историографии, также замечает, что «жадность, а не Провидение позволили Великобритании в ХVIII в. преуспеть в господстве над морями и значительной частью мира» <2>.
Во время политических дебатов в ХVIII в. оказалось, что приверженность концепции морской войны и колониальных захватов рассматривалась в качестве одной из составляющих британского «патриотизма» наряду с признанием «исключительности» политического устройства этой страны, приверженностью протестантизму и англиканской церкви и ярко выраженным «антигаллизмом». Любопытно, что двумя самыми главными национальными героями в ХVIII в. стали адмиралы Э. Вернон и Г. Нельсон. Если на отношение к генералам накладывался отпечаток негативного отношения к постоянной армии, то адмиралы безусловно прославлялись как наиболее почитаемые защитники короля, конституции и страны <3>. Особенно показательно создание культа Вернона, героя взятия Порто Белло в 1739 г. Его источником стало не столько военное дарование и успехи, сколько политический интерес оппозиции, использовавшей фигуру популярного и враждебного Роберту Уолполу адмирала для критики правительства.
Разумеется, споры о том, насколько Англия должна быть вовлечена в дела континентальной Европы, не были абсолютно новыми, созданными исторической ситуацией ХVIII в. Их истоки обнаруживаются и в средневековье, и тем более в эпоху Уолси и Реформации. Вспомним, что одной из предпосылок Реформации в Англии была зависимость от папского престола <4>. В XVII в. в обстановке нарастания парламентской критики первых Стюартов тема внешней и колониальной политики приобрела важное значение. Достаточно вспомнить «Великую ремонстрацию», важнейший документ начала Английской революции середины XVII в. В нем Стюарты, в частности, обвинялись в том, что неправильно вели войны с Испанией: не надо было тратить время и деньги на бессмысленные операции в европейских морях, а было необходимо направить флот для завоевания испанских владений в Вест-Индии. Удивительно, насколько это напоминает споры, которые велись столетие спустя.
В годы Реставрации Карл II действовал в основном в фарватере политики французского короля Людовика XIV, особенно в последние годы своего царствования. Это вызывало критику оппозиции. Только после Славной революции, когда голландец Вильгельм Оранский стал королем Англии, ее внешняя политика приобрела вполне самостоятельный и амбициозный характер. Принято считать, что при Вильгельме III произошла «революция во внешней политике», которая заключалась не только в том, что Англия сменила союзников и перешла к «системе короля Вильгельма», не только в том, что она оказалась в эпицентре европейской политики, став лидером в борьбе против Людовика XIV, но и в том, что формирование внешней политики, оставаясь прерогативой короны, приобрело более открытый характер. Хронологические рамки этой книги широки: они охватывают почти весь ХVIII век, от обсуждения договоров о разделе испанского наследства до «очаковского кризиса» и Конституционного акта для Канады 1791 г. Только такой подход дает основания для выводов о наиболее общих закономерностях и тенденциях британской внешней и колониальной политики.
При исследовании истории ХVIII в. вопрос о соотношении европейской и колониальной политики стоит более остро, чем для предшествующего периода. В ХVIII в. европейская политика продолжала оставаться ведущим элементом в системе «внешняя-колониальная политика». Принимая решения по вопросам колониальной политики, министры и члены парламента, прежде всего, учитывали соображения, связанные с расстановкой сил в самой Европе; колонии оставались для них своеобразным «довеском», который улучшает баланс сил в Европе в пользу Англии. Важное наблюдение в связи с использованием самого термина «империя» сделал американский историк Р. Кобнер. Он подчеркивал, что и во второй половине ХVIII в это понятие употреблялось в Англии не в современном смысле, а как синоним терминов «государство», «управление». Характерно, что один из руководителей Комитета по торговле Т. Поунэл опубликовал в 1752 г. книгу «Принципы политики, лежащие в основе гражданской Империи», которая была посвящена поискам более эффективных путей деятельности администрации, но никакого отношения к колониям не имела. Трудно допустить, что он мог смело экспериментировать с данным понятием, если бы его руководители из Комитета по торговле использовали его в том специфическом значении, которое придавалось ему позднее <5>.
С другой стороны, многие историки исходят из приоритета колониального фактора в формировании британской внешней политики. Ч. Уэбстер писал, что «сохранение и расширение империи являлось важнейшим, если не всегда решающим фактором в наших отношениях с европейскими странами. Поэтому в XIX веке Франция и Россия рассматривались как наши потенциальные враги, а Центральная Европа и Италия как возможные друзья» <6>. Не оспаривая мнения маститого историка, которое относится к истории XIX века, подчеркнем, что в ХVIII в. соображения собственно европейской политики все же доминировали в политических дискуссиях. Колониальную политику Великобритании в первой половине ХVIII в. не случайно называют политикой «благотворного пренебрежения». Британское правительство действительно стремилось в минимальной степени вмешиваться во внутренние дела колоний, заботясь, прежде всего, о том, чтобы управление ими было необременительным для метрополии, чтобы внутри колоний не возникало острых политических конфликтов, угрожающих ее господству. Даже во второй половине ХVIII в., когда колониальная экспансия ускорилась, а внимание к колониям, и прежде всего в парламенте, возросло, главным предметом заботы было по-прежнему то, чтобы расширение колоний, улучшение управления ими вело к обладанию преимуществами над европейскими соперниками, прежде всего над Францией. Если не проводить реформ, если не ставить управление колониями под государственный контроль, они могут быть потеряны для Великобритании и захвачены другими державами. Эта мысль проходит красной нитью через все дебаты, в том числе по поводу Канады и Индии. Конкретные предложения могли различаться, но цель преобразований в сфере колониального управления виделась, прежде всего, в этом.
В связи с рассмотрением соотношения между внешней и колониальной политикой целесообразно вспомнить о том, что в новейшей историографии выделяется ряд наиболее важных теорий, которые призваны объяснить причины колониальной экспансии. Лучше всего эти теории разработаны на примере нового империализма, то есть империализма конца XIX – начала XX в. <7> Тем не менее они могут быть экстраполированы и на ХVIII век. К их числу относятся наиболее традиционные экономические объяснения, когда борьба за колонии рассматривается как борьба за рынки сбыта и источники сырья, за экономическое господство в той или иной части света; социальные интерпретации, когда утверждается, что колониальная экспансия являлась, прежде всего, средством отвлечения народа от острых внутренних проблем; политические интерпретации, когда колониальную политику рассматривают как продолжение политической борьбы на европейском континенте; и, наконец, периферийные интерпретации, в соответствии с которыми истоки колониальной политики необходимо искать в развитии местных обществ, в том, что происходило непосредственно в колониях.
Уже в начале ХVIII в. проявились две тенденции во внешней политике Англии. «Вигская» стратегия внешней политики приобрела особое значение после воцарения Вильгельма Оранского и развивалась в значительной мере под влиянием его дипломатического наследия. «Система короля Вильгельма» предполагала опору на «естественных союзников”, которыми считались Голландия и Австрийская империя. В середине и второй половине ХVIII в. эта роль принадлежала Пруссии и России. После воцарения Георга I в 1714 г. фактором, определившим возрастание значения «вигской» внешней политики, явились интересы Ганноверской династии, в том числе защита этого княжества и борьба с якобинством. В годы войн политики, придерживавшиеся таких взглядов, исходили из того, что главным театром военных действий остается европейский континент. В годы войны за испанское наследство эту линию поддерживал Мальборо. Наиболее последовательное отражение «вигская» концепция внешней политики нашла в деятельности министров Стэнхопа и Картерета.
«Торийская» концепция пользовалась более широкой поддержкой у «политической нации» (термин «political nation» употребляется в западной историографии для обозначения политически активного меньшинства). Она несла в себе заряд «невмешательства», хотя и не была изоляционистской в полной мере этого понятия. Тори рассматривали морскую мощь Великобритании как основу ее экономического процветания, как средство активной политики в колониях. Такая политика была в известной степени оборонительной в Европе и агрессивной за морями. Ее называли политикой «деревянных стен», или, чаще, стратегией «голубой воды». Как заметил историк Д. А. Бох, в ее проведении были заинтересованы те, кто участвовал в заморских предприятиях, кто получал доходы, снабжая флот. Он писал: «Стратегия «голубой воды» содержала в себе большую долю политического оппортунизма. Заморские цели были популярны, и оппозиция использовала это. Те, кто защищал данную политику, или обслуживали собственные экономические интересы, или обманывали себя, или и то, и другое» <8>. «Голубая вода” помогала создавать политические капиталы, но в практическом плане следовать ей в полном объеме было невозможно: Англия не могла игнорировать происходившее на континенте. В годы войн тори предлагали переносить основные военные действия на моря, в колонии. За это выступал в годы войны за испанское наследство лорд Рочестер, а в годы Семилетней войны (согласно традиционной точке зрения) Уильям Питт-старший. После 1763 г. Великобритания оказалась в международной изоляции. Это не было результатом сознательного следования «торийской» линии во внешней политике, а скорее следствием обстоятельств. Союз с Российской империей так и не был заключен, и прежде всего не потому, что англичане не хотели идти на уступки, а потому, что фактически российское правительство не стремилось к этому.
Обе отмеченные тенденции преломлялись в конкретной политике по-разному. Почти всегда существовала некая «средняя», компромиссная линия: лорда Ноттингэма во время войны за испанское наследство, герцога Ньюкастла во время Семилетней войны. Кроме того, политики совсем не обязательно действовали «по партийному признаку». Виг Стэнхоп заключил единственный за весь ХVIII век союз с Францией. Виг Уолпол был фактически главным сторонником «невмешательства». Рассмотрение указанных тенденций во внешней политике Великобритании имеет значение и потому, что они получили продолжение в XIX и XX вв. Как писал в 1937 г. Р. Сетон-Уотсон, «сегодня никто не сомневается, что Стэнхоп и Уолпол определили то, что стало затем главной линией внешней политики Великобритании». В эпоху, когда некоторые государственные деятели считали, что главное – это империя, поэтому с Гитлером можно и договориться, этот историк напоминал об уроках Питта-старшего, заявившего, что Америка была завоевана в Германии <9>.
Историография внешней и колониальной политики Великобритании насчитывает огромное количество трудов, хотя тема политической борьбы по этим вопросам ставилась в большинстве из них лишь поверхностно. Тем не менее, ее решение напрямую связано с историографическими спорами о содержании, основных направлениях, мотивах политики Великобритании. Это делает неизбежным обращение ко всему широкому спектру работ, в которых затрагиваются различные аспекты темы.
Изучение зарубежной историографии колониальной политики Великобритании вызывает немалые трудности. Дело не только в количестве работ, но и в сложности классификации взглядов исследователей истории Британской империи. В зарубежной историографии на протяжении многих десятилетий доминировали консервативное и либеральное течения. Расхождения между консервативными и либеральными историками легко проследить при анализе проблем внутриполитического развития Англии в ХVIII веке, например, эволюции английского конституционализма. Однако по целому ряду вопросов истории британской колониальной политики их позиции смыкаются.
В этой связи вряд ли можно согласиться с мнением А. М. Хазанова, заметившего: «Буржуазно-либеральное направление представлено группой историков, которые, не отказываясь от своих классовых позиций, осуждают колониализм и дают резко отрицательную оценку его воздействию на судьбы народов Азии, Африки и Латинской Америки. Они внесли значительный вклад в разоблачение сущности колониализма. Работы многих из них обличают преступления колониализма, дышат ненавистью к расизму, и зачастую даже те из них, что посвящены далекому прошлому, звучат актуально, перекликаются со жгучими проблемами современности» <10>. Неправильно рассматривать в качестве критерия отнесения историка к одному из этих научных направлений степень остроты критики колониализма. Слишком часто это имеет политическую направленность, а не определяется весомыми аргументами. Кроме того, яростная критика колониализма характерна скорее не для либеральных, а для радикально настроенных исследователей, а также для некоторых историков колониальных в прошлом стран.
Можно выделить три главных этапа в развитии западной историографии проблемы колониальной политики Великобритании в ХVIII веке. К первому этапу относятся попытки научного критического осмысления отдельных аспектов внешней и колониальной политики Великобритании, которые обнаруживаются в трудах историков XIX века. Элементы критического анализа в трудах английских историков в то время были незначительными, в них преобладала апологетика политического курса правящих кругов. Именно тогда были заложены основы известной концепции «цивилизаторской миссии» Великобритании.
Новый этап в изучении проблемы начался на рубеже XIXXX вв. и продолжался до 1960-х гг. Главная особенность развития историографии в эти годы состояла в приверженности историков экономическому подходу в объяснении проблемы. Интерес к экономической интерпретации истории Британской империи возник под существенным влиянием марксизма. Закономерности развития британской колониальной экспансии рассматривались преимущественно с точки зрения ее экономической целесообразности для метрополии. На первые десятилетия XX века пришелся и пик интереса к дипломатической истории, также испытавшей влияние «экономизма».
Перелом в изучении проблемы произошел в 1960-е гг., что было связано с распадом Британской империи, а также с теми изменениями, которые начались в это время в методологии и методике исторической науки на Западе. Особенностью данного этапа стало появление большого числа работ, в которых содержится ревизия традиционных представлений о роли экономических мотивов в колониальной экспансии и внешней политике Великобритании.
Главной темой, которая привлекала внимание историков Англии в первой половине и середине XIX века, была история английского конституционализма. Г. Галлам идеализировал политическое устройство Англии в ХVIII веке, полагая, что установившийся там режим конституционной монархии и парламентская система обеспечивали прогресс государства и права каждого человека. При изучении проблем внешней политики Англии Галлам также исходил из идеализированных оценок. Так, он связывал причины войны за испанское наследство не с экономическими и политическими противоречиями между европейскими державами, а прежде всего с необходимостью «защитить свободу Европы и сокрушить непомерную силу Франции» <11>.
Концепция Галлама нашла свое продолжение в трудах Т. Маколея. В центре его главного сочинения «История Англии от воцарения Якова II» деятельность Вильгельма III Оранского, к которому Маколей относился с преклонением. Отсюда вытекает односторонность в оценках антифранцузской политики этого английского монарха. В работах историков XIX века Маколея, Дж. Грина, Г. Бокля, Дж. Сили и других прослеживаются истоки концепции «цивилизаторской миссии» Великобритании. В английской историографии этого периода особенно подчеркивались заслуги Питта-старшего. Маколей восхищался его энергией, направленной на организацию колониальных экспедиций. Бокль утверждал, что Питт «возвел Англию на неслыханную дотоле степень высоты и величия» <12>. Интерес к фигуре «великого коммонера» не случаен: Питта рассматривали как государственного деятеля Великобритании, который впервые придал колониальной политике исключительное значение. В отличие от своих последователей историки XIX века откровенно говорили о значении военно-захватнических методов для создания Британской империи. Они однозначно одобряли применение силы для борьбы с соперниками в колониальных делах и подавления сопротивления завоевательной политике.
Завоевание Индии и превращение ее в колонию Великобритании рассматривалось в английской историографии XIX века как закономерное явление, имевшее важные положительные последствия для судеб мировой цивилизации. Даже известный своей либеральной критикой британской колониальной системы Дж. Милль, написавший в 1817–1818 гг. «Историю Британской Индии», утверждал, что англичанам пришлось взять на себя нелегкие функции «по обучению индийцев» <13>. По его мнению, накануне британской колонизации Индия находилась на крайне низкой ступени цивилизации, когда свободы человека были полностью подавлены деспотизмом, и потребовались немалые усилия колонизаторов, чтобы внедрить в сознание индийцев идею прав человека. Милль считал, что это оправдывало определенные негативные стороны колонизации, в том числе беззакония Ост-Индской компании и даже «великую коррупцию», которая охватила ее служащих после побед Роберта Клайва.
Нельзя сказать, будто бы историки XIX века положительно оценивали все стороны британской политики ХVIII века. Они удивительно единодушны в своей подчас весьма резкой критике правления короля Георга III. Для них его «безрассудно-дурное управление» (определение Маколея) – причина отпадения североамериканских колоний от Британской империи. Особенно резок в отношении Георга III Бокль: «Всякая либеральная мысль, все, что сколько-нибудь походило на реформу… было предметом ужаса для такого ограниченного и невежественного государя» <14>. Как видим, историки XIX века, главным предметом изучения для которых было конституционное развитие Англии, видели в короле Георге III консерватора и нарушителя народных вольностей, а также монарха, ответственного за губительную для Англии политику на международной арене. Эта концепция оказалась удивительно живучей, и отзвуки ее до сих пор прослеживаются в учебниках и научной литературе.
Настоящий переворот в изучении колониальной политики Великобритании связан с именем Сили. О нем написано немало, в том числе и советскими историографами <15>. Тем не менее, вклад Сили в историографию остается, на наш взгляд, не в полной мере оцененным. Дело в том, что в условиях преобладания односторонне антиколониалистских подходов его концепция часто была объектом критики с политизированных позиций. Не сомневаясь в том, что Сили был сторонником сохранения и усиления могущества Британской империи, можно акцентировать внимание на том новом, что было внесено им в историографию Именно Сили рассматривал колониальную экспансию как главный стержень истории Великобритании. Колониальная политика Лондона была, по его мнению, решающим фактором не только английской, но и мировой истории. Анализируя причины войны за независимость в Северной Америке, Сили в отличие от своих предшественников отказался от поверхностных обвинений в адрес Георга III и его министров и сосредоточился на выявлении объективных противоречий, которые коренились в самом функционировании «старой» колониальной системы. Она, по словам Сили, отнюдь не была деспотичной. Предоставив права колонистам во всех сферах деятельности, кроме торговли, метрополия подрывала свое господство над этими колониями.
Главное же состоит в том, что Сили, по сути дела, отрицал значение военно-силового фактора в создании Британской империи. Однако даже в Северной Америке, где массовая эмиграция действительно играла важную роль, не прекращались войны англичан с индейцами и европейскими соперниками. Сили оспаривал факты сознательно организованных метрополией насильственных действий даже в отношении Индии: «Ничто не было в истории более случайным, чем приобретение Индии Англией» <16>. Он заявил, что Индия стала британской колонией в результате действий «лунатика».
Как представляется, взгляды Сили можно рассматривать в связи с появлением в конце XIX – начале XX в методологических подходов в исторической науке, которые в советской историографии было принято называть «субъективистскими». Одной из черт, присущих этому течению, было сомнение в закономерности исторического развития, в известной степени апология случайности. В историографии Британской империи концепция Сили положила начало длительному спору о закономерности ее создания. Интерес к концепции, разработанной Сили, усилился с 1960-х гг.
В первой половине XX века в целом преобладала «объективистская» экономическая интерпретация колониальной экспансии в ХVIII веке. Изучение экономических предпосылок колониальной экспансии в той или иной степени характерно и для «прогрессистской» историографии 20–30-х гг., и для историков «имперской школы». Не случайно советский историк Н. А. Ерофеев упоминал о «выпячивании» экономических мотивов в трудах историков начала XX в. <17>. Английский историк Х. Эгертон утверждал, что в Англии главным мотивом колониальной политики была защита британских торговых интересов. По утверждению этого английского специалиста, «недальновидную и слабую, дающую минимальные результаты при максимально возможных конфликтах колониальную политику Великобритании в ХVIII веке можно называть «тиранической» только игнорируя факты или смысл этого определения» <18>. В США историки «имперской» школы впервые сконцентрировались преимущественно собственно на политике Великобритании, придавая существенно меньше внимания по сравнению со своими предшественниками тому, что происходило непосредственно в колониях. Ответ на вопрос о причинах Американской революции они искали, прежде всего, в политике метрополии. По справедливому замечанию Н. Н. Болховитинова, Ч. Эндрюс рассматривал Американскую революцию как «детонацию взрывоопасного материала», накаливавшегося долгие годы, как результат действия комплекса причин – экономических, политических, социальных, юридических <19>.
На конец XIX – начало XX вв. пришелся расцвет «дипломатической истории». Возникновение ее как отрасли исторической науки связано с именами Л. фон Ранке, Ф. Шлоссера. Позднее, в конце XIX века, «дипломатическая история» достигла особых успехов во Франции, где появились классические труды А. Сореля. А. Дебидура, А. Вандаля и др. В первые десятилетия XX века были написаны работы наиболее видных английских исследователей дипломатической истории Р. Сетон-Уотсона и Г. Темперлея. Вместе с тем при знакомстве с исторической литературой того времени, посвященной истории международных отношений, обнаруживаются следующие черты. Во-первых, ХVIII век до начала Французской революции все же оставался на заднем плане по сравнению с наполеоновской эпохой и XIX веком. Во-вторых, тема политической борьбы по вопросам внешней политики почти не была затронута историками, в центре внимания которых находилось собственно дипломатическое соперничество между европейскими державами.
