Kitobni o'qish: «Принцесса, сыщик и черный кот»
Дмитрию Иванову и Виталию Кабакову,
моим литературным крестным ангелам.
Одно око, да видит далёко.
Русская народная пословица
Часть первая
Кошки
Пролог
Эта странная история начинается в седой древности, именно туда уходят ее корни… Горькие слезы, кровь и страдания выпали на долю людей, лишь коснувшихся тех забытых далеких событий. Англичане говорят: «Не будите спящую собаку», но всегда найдется кто-то, решивший, что это не мудрость, нажитая человеческим опытом, а всего лишь пустая фраза.
Есть у тех же англичан и другая пословица про братьев наших меньших – «у кошек, мол, девять жизней». И к этому многие относятся так, будто ничто не скрыто за набором нескольких, казалось бы, абсурдных слов.
Но тихо в веках бьется бесконечное время, словно сердце в груди Вселенной, и чья-то неясная речь звучит роковым предостережением. И вьется дымкой путаная и противоречивая древняя легенда…
* * *
«В сизой дымке жаркого утра, в горячем мареве зарождающейся новой жизни, темнела вершина лесистой горы. Ни облачка на небе в этот ранний час, ни даже самого малого ветерка над морем, ровным, точно бескрайнее изумрудное стекло.
Паруса бессильно повисли.
Пустыми глазницами смотрит на близкий берег деревянное чудовище, вбитое в нос судна и грозно нависшее над спокойной водой. Горгона Медуза ли это? А быть может, Сирена из Сциллы, до поры до времени упрятавшая свои хищные птичьи когти под скрипучую, пересохшую палубу? Или же это злобная Гарпия, безжалостная богиня вихря?
Время и люди разрушили идолов, и ныне никто уже не сможет сказать, кем они были в действительности, эти колдовские создания: исчадиями ада, посланцами ужаса или же богами надежды путников и моряков. Вода, соль и ветра уравнивали их, одинакого полировали лбы, носы, подбородки, глазницы – делали похожими на состарившихся близнецов.
В каюте под капитанским мостиком уже давно не спит императрица. Среди ночи она пробудилась, завороженная удивительным сном. Будто пришла к ней Дева Пречистая, овеяла благоуханием белого покрова и тихо, проникновенно зашептала на ухо:
„Вернись, Елена, в Иерусалим, откуда держишь путь свой в Великий Рим к своим дворцам и подданным, поднимись на Голгофу вслед за Сыном Его, вскопай Святую землю ногтями своими и подними Святой Крест Животворящий, на котором в муках распят был Сын Его. Раздели на части Крест тот и привези одну часть его на остров, что назвал Геродот „Лесистым“, где заблудшие души тысячи лет трудами своими изыскивают из глубин медь, которую зовут римляне купрумом. Увидь высокую гору, овеянную ветрами с моря, с плоской каменистой вершиной, изгони гадов с нее и поставь во славу Святого Креста Животворящего мужской монастырь, и оставь в нем на вечное хранение ту часть, что привезешь с собой со Святой Земли.
Но прежде чем поднимешь Крест Святой и пойдешь обратно с ним на остров, прозванный Геродотом „Лесистым“, заполни трюмы кошками и котами Египетскими, большими и малыми, окраса разного, нрава жестокого, и выпусти их первыми на берег Острова. Пусть стелятся они полчищами несметными к той Горе и пожирают гадов, пусть изгоняют нечисть адову. И только после этого поднимись, Елена, на Гору и схорони там то, что везешь с собой из Святой Земли, с горы Голгофы. И будет имя твое и сына твоего императора Константина свято во веки веков, и да святится Остров „Лесистый“, и да прорастут на нем зерна Истины, Иисусом Христом посеянные и Кровью Его орошенные. И да поднимутся здесь храмы и церкви Святые числом не меньше пяти, и монастырь на той горе пусть вечно манит морских путников к себе, и да назовут гору на языке эллинов „Ставровуни“, что значит „Гора Святого Креста“. Аминь!“
Императрица поднялась на сухую, горячую от многодневного зноя, палубу и подошла к самому носу судна, уперев левую руку в шершавое тело вбитого в него чудовища. Тут она и узрела в утреннем мареве вершину горы. Елена вздрогнула и прижала руки к груди. В ушах ее с необычайной силой вновь зазвучал голос из беспокойного сна:
„Увидь высокую гору, овеянную ветрами с моря, с плоской каменистой вершиной…“.
– Что это? – вскрикнула императрица.
– Остров „Лесистый“. Другие зовут его Купрумусом, а Эллины – Кипром, Ваше императорское Величество, – услышала она за спиной хриплый голос кормчего, кривоного бородатого фракийца, сына дикого племени.
Императрица резко повернулась к нему, и фракиец, отпрянул при виде лица императрицы, просветленного неожиданным восторгом.
Глаза Елены пылали.
– Как ты сказал, фракиец? – прошептала императрица.
– „Лесистый“… Кипр. Лесистым его назвал великий Геродот. Я десятки раз проходил мимо него и дважды бросал здесь якорь, госпожа моя. Он запечатлен на всех картах.
Императрица вновь повернулась к острову и вытянула вперед руку, указывая на него.
– Что это за гора, фракиец?
– Мне не известно это, госпожа. Мы не ходим туда, мы мореплаватели, а не солдаты. Но рассказывают, что ходить туда небезопасно…
– Почему? Говори, почему!
– Змеи. Там полно гадов! Человеку нет места на той горе.
Императрица вновь задумчиво посмотрела на остров и, не глядя на кормчего, твердо произнесла:
– Поворачиваем назад, к Синайской земле. Мы возвращаемся!
– Как вы сказали, госпожа моя? – остолбенел фракиец.
– Назад, кормчий! Я видела сон, ко мне явилась Пречистая Дева. Идем назад!
Елена вернулась в свою темную душную каюту.
– Да святится имя Твое, Господи! – прошептала Елена и истово перекрестилась, глядя на древнюю икону, под которой мерцал коптящий огонек.
Рассказывают, будто попутный ветер наполнил паруса, и очень скоро судно, которому теперь не требовались усилий гребцов, причалило к берегам Святой Земли.
Еще говорят, что Елена, мать императора Константина, собрала землекопов, облачилась в рубище и под палящим солнцем поднялась с ними на Голгофу. Они вгрызлись заступами и лопатами в ссохшуюся землю, в серые, обветренные камни.
„Здесь дух Его крови!“ – шептала коленопреклоненная Елена.
И на десятый день свершилось. Под заступом безвестного землекопа, а кто-то говорит, что и под обломанными ногтями самой Елены, показалось почерневшее за три столетия дерево.
Императрица опустилась на землю и, рыдая, выцарапывала из сухой земли Святой Крест, на котором в муках был распят Иисус из Назарета.
А еще рассказывают, что римская императрица, тяжко искупавшая вину своих предшественников, воздвигла храм над тем святым местом, куда принесли когда-то тело Его, вскоре воскресшее.
Потом плотники отделили ей от Святого Креста малую часть и погрузили на судно.
Тут Елена и вспомнила о гадах на горе, и велела, заполнить трюм „кошками и котами Египетскими, большими и малыми, окраса разного, нрава жестокого“. И только после этого подняли якорь и взяли путь на Остров. Попутный ветер бойко гнал судно и надувал паруса так, что кормчему, диковатому фракийцу, не нужно было искать в открытом море невидимый человеческому глазу путь – ветер был его компасом и рулем.
Тихим ранним утром подошел корабль к песчаному берегу, над которым нависала огромная гора, кишащая злобными гадами, союзниками Врага Человеческого.
И выпустили с корабля оголодавших в пути животных. И кинулись кошки, злобно рыча, на гору, и завязался долгий, кровавый бой Света с Тьмой. Страшно шипя, змеи отступили от горы и уползли в древние, заброшенные шахты, из которых когда-то добывалась медь. Там и шипят злобно по сей день.
А кошки и коты Египетские потянулись узкой лентой через южную оконечность Острова на широкий мыс Акротири, и зажили там своим племенем в оливковой роще.
Но, помня свой долг перед ними, освободителями Ставровуни, горы Святого Креста, императрица воздвигла им дом – женский монастырь и призвала им в защитники святого Николая.
Тогда же началось строительство другого монастыря на плоской вершине горы, возвышавшейся над островом более чем на шестьсот метров. И там, за высокими стенами, в Храме Святого Креста Животворного по сей день хранится то, что привезла со Святой Земли Елена, мать императора Константина.
И весь христианский мир доныне помнит Святую Елену и сына ее Святого Константина, что первый принял в Великой Римской империи новую веру, как „дозволенную“, хоть сам вошел под ее святое лоно лишь перед смертью своей. Восточная Римская Империя с центром в основанном им на древних камнях Византии великом граде Константинополе есть вечный памятник ему, как на острове Кипр святым памятником его матери Елене является монастырь Ставровуни.
А потомки тех котов и кошек живут по сей день на берегу соленого озера, в чаще оливковой рощи, в монастыре Святого Николая. И если Ставровуни виден издалека морским путешественникам, то дом кошек недосягаем для глаз приезжих. Там хранится великая тайна Острова, под неусыпным оком четырех посвященных старых монахинь и сотен кошек и котов, возглавляемых несколькими умнейшими особями невероятной величины и жестокого нрава. Это тайный орден, несущий свою службу в веках. Лишь роятся над ними осы с жалами, похожими на копья, да палит их солнце и сушит шкуры соленый ветер».
Глава 1
Козмас
Роман, среднего роста, лет около сорока, светловолосый, крепкий телом, голубоглазый и белокожий, слушал этот рассказ поздним летним вечером, сидя в маленькой таверне на берегу моря. «Клефтико», тушеная много часов на медленном огне баранина, уже давно остыла в глиняном горшке. Худой, высохший грек-киприот, местный полицейский майор, довольный произведенным эффектом, улыбался.
– Вот так, русский! А вы всё говорите – у вас, мол, там Третий Рим. Зато здесь – Второй! – он сильно постучал пальцем по столу. Роман слушал его английскую речь, окрашенную колоритом местного звучания, и тоже улыбнулся.
– Спасибо, Козмас. Это интересно. Хорошо бы еще увидеть монастырь.
– Вот же он! – воскликнул Козмас и показал на гору, над которой возвышались древние стены.
– Я о другом…
– О монастыре кошек?
– Пусть так… Хорошее название.
– Я туда не поеду. И тебе не советую!
– Почему? Что-нибудь не так?
– Так. Все так! Но там нечего делать людям. И потом… ты не найдешь его. Там английская военная база. Въезд закрыт.
– Монастырь на ее территории?
– И да, и нет. Формально – да, но фактически…
– Что «фактически»?
– Они убрали посты ближе к берегу, к Ледис-майл, к старому пляжу, но… сам понимаешь, все же авиационная база. На ней ночевали их боевые машины перед бомбежками. Это – тайна!
Он поднял кверху палец и огляделся вокруг себя, не слышит ли кто. Посмотрел на полного, усатого старика, собиравшего посуду с соседних столиков. Тот вздохнул и покачал головой. Полицейский нахмурился.
– Какими бомбежками, Козмас?
– Какими, какими! Какими надо! – и перешел на шепот:
– Когда Ирак утюжили! И в первую, и во вторую войну, и вот… недавно.
– А причем здесь кошки?
– Ни при чем. Кошки здесь ни при чем.
Он поднялся, взял со стола фуражку и надел ее на коротко подстриженную, черноволосую голову.
– Я поехал, Роми. Пора. Ночью я в патруле на дороге к Пиле. Обязательное дежурство раз в месяц, черт бы их всех подрал! Если будет время и желание, заскакивай. Там работают ирландские военные полицейские – неплохие парни, только пьяницы, как вы.
– Может, поэтому и неплохие, а? – засмеялся Роман и отхлебнул вина из глиняной кружки.
– Может быть! Тогда мы, киприоты, какие? Мы ведь так не пьем…
– Вы трезвые! – строго сказал Роман.
Козмас кивнул и, ворча себе под нос «трезвые… трезвые…», пошел к машине. Он сел за руль, завел двигатель и что-то сказал в переговорник радиостанции. Ему, шипя и хрипя, ответили. Козмас вспылил, взмахнул рукой и, провожаемый улыбкой Романа, выехал на шоссе. Колеса, подняв тучи пыли, зашелестели на мелких острых камешках.
Глава 2
Костас
– Он все наврал, этот чертов Козмас! – услышал Роман за спиной скрипучий голос.
Русский повернулся и с удивлением уставился на седоусого мужчину, протирающего уже пустые деревянные столы.
– Почему вы не едите? – мрачно спросил старик.
– Я сыт.
– Я готовлю клефтико на этом самом месте уже почти двадцать лет. Всю ночь оно тушится, тушится… Наша баранина не пахнет, как ваша. Хотите, я подогрею, или подам что-нибудь другое?
– Нет, благодарю вас. А почему вы сказали, что он все наврал?
– Все было не так.
– Что, не было Елены, не было кошек?
– Почему! Были – и кошки, и Елена. Но только к ней не являлась Пречистая Дева… – он поднял кверху глаза и перекрестился. – К ней снизошел Ангел. Было очень ветрено и необычайно холодно даже для ранней весны…
– Я вас не понимаю.
– А что тут не понять… Хотя мой английский.… Но ведь вы не говорите на настоящих языках, на греческом, например! Вы что-то бормочете на своем, на русском, и на этом чертовом английском… Вот возьмите, например, это блюдо… – он указал толстым кривым пальцем с обожженным ногтем на холодное, застывшее белым жиром варево, которое все еще стояло перед Романом.
– И что же?
– Знаете, что означает это слово – «клефтико»?
– Что-то напоминает, но что? Не знаю, сэр.
– Какой я вам «сэр». Зовите меня Костасом. Так меня назвали родители.
– Хорошо, пусть Костас. Тогда я тоже не «сэр». Просто Роман.
Он привстал, протянул старику руку. Рука Романа словно попала в каменный жернов, который сжал ее со всех сторон так, что больно хрустнули кости.
Старик отпустил ладонь Романа и посмотрел ему в глаза, ища извинения.
– Ничего, ничего! Ну и ручища у вас! – вскрикнул Роман.
– И у отца такая же была, и у деда. А у вас легкая рука. Вы заняты чистым делом, сэр.
– Роман. Меня зовут Роман. А дело мое не очень чистое. Я – полицейский. Здесь по делам.
– Ищите русских бандитов?
– Нет. Не ищу. Уже нет…
– Они уехали? – в голосе старика угадывалась несмелая надежда.
– Они уже не бандиты, дорогой Костас. У них теперь… как бы сказать… легкое дело.
– Деньги считают?
– Именно.
– У нас таких полно своих, тихих.
– Вот как? А Козмас говорил, это не так.
– Козмас наглый лжец, как я погляжу! Да Бог с ним. Одно слово – полицейский!
Роман засмеялся.
– Извините, сэр! Я не вас имел в виду.
– Ничего! Так что там насчет «клефтико»?
– А вот теперь я вам скажу, – вдруг улыбнулся старик и присел за стол напротив Романа. Он склонил набок свою крупную, седеющую голову, сразу став похожим на старого лукавого ежа – короткой стрижкой и смеющимися остренькими карими глазками. – Клефтико, сэр… извините, Роман… Клефтико – значит – ворованное. Потому что происходит от слова «клептико». У нас, на Кипре, язык немного отличается от того, что на материке. Понимаете? На материке говорят «пэ», а у нас «эф». Значит «клефтико»! Ясно?
– Да-да! Вот откуда мне это знакомо – клептомания. Есть такое понятие… И у нас.
– Оно у всех есть, где живут люди. Все воруют.
– Значит, и это блюдо украдено?
– Ни в коем случае! – Костас всплеснул руками и бросил тяжелые ладони на доски стола. Посуда подпрыгнула, словно испуганная неожиданным гневом хозяина. – Это просто такое название. Хотите послушать?
– Валяйте.
– Очень давно здесь были турки. Они не едят свинину – мусульмане. А мы едим. Из-за них, проклятых…
– Что вы этим хотите сказать?
– Когда они пришли сюда, на остров, то стали отнимать у нас баранов, овец, и позволяли есть только свинину. Она неплохая, это верно! Но баранина – куда лучше!
– И что же?
– По ночам наши самые смелые парни воровали у них баранов, закалывали и, разрубив на мелкие куски, прятали в печь, в глиняные горшки, до утра. Они держали их там на медленно огне, чтобы не сжечь. Потом ели и надсмехались над турками, а тем оставалось только пересчитывать баранов, многих из которых ждала та же печальная участь.
Роман рассмеялся и с любопытством заглянул в свой остывший горшочек.
– Разогреть? – спросил старик, и его глаза блеснули, наверное, тем же бесовским огнем, который мерцал когда-то в глазах смелых воров, выбирающих в турецком овечьем стаде свою жертву.
– Разогрейте.
– Лучше я подам вам новую порцию. За мой счет, сэр, за счет заведения.
Старик ушел, а Роман посмотрел на темнеющее небо и вдруг что-то вспомнил. Он крикнул вслед старику, скрывшемуся в каменном сарайчике, из трубы которого поднимался легкий серый дымок:
– Вино! Захватите вино, Костас!
Костас выглянул из-за грубой дубовой двери:
– Хотите «командари», за мой счет?
– За ваш хочу… хотя это вино напоминает портвейн, а он не очень-то подходит к мясу!
– За чужой счет, мистер Роман, все подходит! – проворчал старик. Он опять исчез за дверью, но через минуту вышел с горячей миской «клефтико», пузатой бутылкой вина и двумя стаканами.
– Я выпью с вами? Не возражаете? Сегодня больше уже никого не будет. К Костасу не ездят по вечерам. Здесь нет музыки, нет девчонок. Только «клефтико», «сувлаки» и вино.
– Сувлаки?
– Мясо. Жареное мясо. Кусочками. Мы его так называем. Так можно я выпью с вами?
– Конечно, Костас! Я так рад! Просто даже не знал, чем занять этот вечер!
– Вы мне льстите, наверное! Из меня никудышный собеседник! Только разве что выпить! Хотите потом продолжим «зиванией» моего изготовления?
– О, я знаю! Меня уже угощали. Ваша самогонка…
– Что?
– У нас это называется самогонкой. Вы делаете ее из винограда, а мы из чего попало! – Роман засмеялся.
– Из чего попало?
– Именно. Можно даже из табуретки гнать!
– Вы шутите, сэр?
– С этим не шутят, сэр!
Оба рассмеялись и отпили по большому глотку «командари». Роман причмокнул и довольно повел головой.
– Знатное вино, тяжелое немного, сладкое.
– Иониты нас научили. Оставили свои виноградники… все оставили. И уехали на Мальту. Мальтийский орден, слыхали? «Командария» – значит комендатура. У них здесь кругом эти комендатуры были, а при них виноградники.
– Так кто же это блюдо «ворованным» назвал – греки или турки?
– Кто его знает? Назвали, и все! Ешьте клефтико, а то остынет. Так, как я, его никто на острове не умеет готовить. Клянусь Зевсом!
У Романа вдруг проснулся аппетит, он, обжигаясь, стал вылавливать из горшочка разваренные куски баранины и отправлять их себе в рот. Старик поощрительно улыбался и качал головой. Роман засмущался, опустил вилку.
– Что вы, что вы, мистер Роман! Это честь для меня! Вы ешьте, а я вам расскажу, как все было на самом деле.
* * *
«…Было ветрено и необычно холодно даже для ранней весны в этих краях. Шел 327-й год нашей беспокойной эры. Нос корабля не был украшен деревянной статуей, потому что в эти времена моряки уже не доверяли россказням об античных богах, обожествленных чудовищах и глупых оберегах.
Паруса были порваны и бессильно бились о мачты под косым дождем. Второй день бушевал шторм, соленой до горечи водой заливало палубу, с борта уже смыло пятерых.
На носу то ныряющего в ледяную глубь, то взмывающего в свинцовое небо корабля, стоял, вцепившись в канаты, старый кормчий. Вовсе не фракиец, а самый что ни на есть грек из Пелопоннеса.
– Не хватает только рифов! Они тут, у этого проклятого острова! Темно, как в преисподней! – ворчал он, вглядываясь в темноту, разрезаемую лишь вспышками ослепительно ярких молний. Двое матросов на мостике вслепую крутили штурвал, молясь всем богам, имена которых приходили им на ум. Кормчий даже не смотрел в их сторону, зная, что любой труд теперь бесполезен, и содержит в себе не меньше смертельного коварства, чем полная бездеятельность.
Вдруг кто-то властно взял его за плечо. Кормчий обернулся и встретился взглядом с высоким римлянином, от которого за все месяцы совместного плавания на Святую землю и обратно, к римскому сапогу, не слышал и двух связных слов. Римлянин кутался в темно-лиловый плащ, на ногах – сандалии, на боку – короткий меч. Жесткие черные волосы с серебристой проседью на висках сочились водой.
– Кормчий! Императрица велела сказать тебе, что Господь услышал ее молитвы и позволил пристать к берегу Лесистого немедля.
– Императрица не ведает, что корабль разобьется о камни! Здесь некуда приставать! Надо уходить в море! И потом, где остров? Я не вижу его!
– Смотри внимательно, грек! Елена обещала Господу нашему Иисусу Христу, что если он позволит пристать к острову, она воздвигнет здесь монастырь и пять церквей во славу Его!
Кормчий злобно посмотрел на римлянина, но тот взялся за рукоять короткого меча и угрожающе навис над кормчим. Кто знает, не слетела ли бы в следующее мгновение голова грека с плеч, если бы не закричали, перебивая друг друга, матросы, что стояли за штурвалом:
– Земля! Земля! Вон гора! Смотрите широкая лагуна!
И кормчий, и римлянин вгляделись в холодную ночь. Внезапно сверкнула молния, и прямо перед носом шхуны стали видны огромная гора с плоской вершиной, и широкий залив с песчаным берегом.
– Мы спасены, во имя Господа нашего, мы спасены! – выдохнул грек. Он обернулся к римлянину, но того уже не было рядом.
Римлянин, пригнувшись, вошел в каюту, и склонил голову перед молящейся на коленях Еленой, матерью императора Константина.
– Говори, – велела Елена.
– Земля. И гора. Мы спасены!
Елена перекрестилась.
– Слава Тебе, Господи! Да будет так, как Ты желаешь! Вернусь обратно в Палестину, найду Крест Твой Святой, Животворящий, на Голгофе! Привезу его часть сюда, воздвигну один мужской, другой женский монастыри, и еще пять храмов поставлю во славу Твою и Матери Твоей! Во славу Твоих апостолов и любимых чад Твоих! Да хранятся здесь, на этом острове, что Геродот называл Лесистым, осколки Креста, на котором распято тело Твое, и повезу другие дальше, в далекие земли, во Фракию, в Грецию, дабы святость Твоя повсюду была принята и почтена! Клянусь тебе жизнью своей и жизнью сына моего, императора Константина!
Очень скоро днище корабля мягко ткнулось в прибрежный песок, и он замер, слегка наклонившись. Шторм неожиданно унялся. Над головой моряков и вышедшей на палубу неожиданно Елены раскрылось безоблачное ночное небо, усыпанное мириадами звезд и освещенное острым полумесяцем.
– Досточтимая Елена, – тихо сказал кормчий, – я знаю эти места. Вон там устье реки…
Он показал рукой куда-то вглубь залива.
– Там можно укрыться от шторма, если он вздумает вернуться. Но к горе нельзя ходить!
– Почему?
– Гады! Там полно коварных гадов! Их тысячи тысяч! Они там свиваются в смертельные клубки!
– Я дала обет, кормчий, самому Господу! Я изведу гадов, этих врагов человеческих! И поставлю монастырь, и будет та гора под сенью Святого Креста! Я так сказала! Так Господь велел!»
* * *
– И что же дальше было? – нетерпеливо спросил Роман. Далеко внизу, под скалой, на которой стояла таверна, шелестело о прибрежный песок море.
– Вот здесь они и причалили! – Костас ткнул пальцем куда-то вниз. – Прямо под моей таверной! Тогда ее не было, потому что не было меня. Но берег был.
– А кошки?
– Слушайте дальше. Елена вернулась в Палестину, успев лишь пополнить трюмы корабля запасами пресной воды и вяленого мяса. Она действительно нашла Крест, его распилили на несколько частей, и одну из них она привезла сюда, на Кипр. С тех пор две части здесь и хранятся. Одна в Ставровуни, а вторая – дальше, в горах, в другом монастыре. Но главная – здесь на Крестовой горе, Ставровуни.
– А как же змеи, то есть гады?
– Не знаю. Врут все. Может, и не было никаких змей, мистер Роман! Зато было кое-что другое…
– Что?
– Будете еще вино?
– Давайте! Только немного, а то уже шумит в башке!
– Чего ж его пить, сэр, если в голове не шумит! Для того и пьют, чтобы шумело. Так вам подать?
– Наливай, наливай, старик, да расскажи, что там еще стряслось?
Старик ушел, шаркая ногами, но вскоре вернулся с кувшином вина, красного, сухого, немного терпкого. Плеснул себе и Роману. Потом задумчиво произнес:
– Легенды все это! Никто не может ничего доказать.
– Мы называют версиями, ученые – гипотезами…
– А у нас легендами и сказками… Ну, слушай…
* * *
«…Корабль второй раз за год подходил к заливу, но на этот раз была ясная, теплая ночь, легкий бриз гнал судно к острову, дорогу освещала полная луна. В каюте спала императрица, ожидавшая конца пути. За дверью дремал, сидя на полу и прислонившись к стене, римлянин, ее верный, молчаливый страж.
Елена видела чудесный сон. Будто пришел к ней Ангел, самого Господа посланец, и шепнул на ухо: „В трюме твоего корабля, помимо осколков Святого Креста, лежит еще один, целый, невредимый. На этом кресте был распят разбойник Диас, рядом с Христом, и был он прощен Иисусом. Проснись и пошли в трюм своего римлянина, пусть он убедится, а потом скажет тебе. Засни после опять, успокоенная, и слушай чутким ухом мои слова“.
Императрица открыла глаза, осмотрелась, у иконы необычайно ярко светил огонек. Она приподнялась на локтях и позвала стража. Римлянин, пригнувшись под притолокой двери, быстро вошел.
– Иди в трюм и расскажи, что увидишь там, – распорядилась императрица.
Римлянин кивнул и исчез, осторожно прикрыв за собой дверь.
Елена сидела без движения на постели, смотрела на стену перед собой, которая привычно покачивалась в такт волнам. Она терпеливо ждала. Вскоре услышала звук шагов, скрип лестницы, и дверь распахнулась. Лицо римлянина было разгорячено румянцем, всегда спокойные глаза возбужденно горели.
– Что там? – спросила Елена.
– Ваше Императорское Величество, Ваше Величество! Там…
– Говори!
– Там… там…
– Крест! Там целехонький крест, не правда ли?
– Верно. Он лежит на боку. Но это невозможно! Я сам загружал трюм и много раз проверял все! Ключи от замка были у меня! Только у меня!
Елена улыбнулась:
– Не кори себя! Иди отдыхать! Это крест разбойника Диаса, которому простил прегрешения Господь наш, Иисус. Оставь меня теперь.
Римлянин, ничего не понимая, вышел, сел на пол и достал из ножен меч. Он не спал до утра, он ожидал теперь чего угодно, только не добра!
Зато спокойно спала императрица и видела новый сон. Тот же Ангел, посланник Божий, плыл в сиянии перед ее взором и тихо вещал:
„Убедилась ли ты, Елена, в словах моих? Вижу, убедилась! Слушай дальше: крест разбойника Диаса укажет тебе, где ты воздвигнешь монастырь и, сделав это, крест превратится в Кота. Кот убьет гадов и уйдет на побережье, а ты там поставишь другой монастырь, но женский, и будут там жить с той поры коты и кошки, а служить им будут четыре монахини. Четыре, потому что у креста четыре оконечности. Аминь!“»
* * *
– А утром, когда императрица проснулась и все высыпали на палубу, под яркое, теплое солнце, крест разбойника Диаса исчез неведомым образом, столь же неведомым, как и попал в трюм. Замки остались нетронутыми, ни одной щели, ни одного лаза. Но как только все посмотрели на гору, то увидели, что на плоской ее вершине воздвигнут Диасов крест, указуя на то место, где должен стоять монастырь. Вот так появился Ставровуни, где по сей день и хранятся главные фрагменты Святого Креста. Их можно увидеть, если ты мужчина…
– А крест Диаса, бандита этого? Где он теперь?
– Рассказывают, что он превратился в большого черного кота, одноглазого и клыкастого, каким, говорят, был сам Диас. Кот тот извел всех гадов и ушел на берег, в Акротири. Там с тех пор действительно есть монастырь святого Николая, женский, и в нем живут четыре монахини, мрачные старухи. И еще там полно котов. Но я там ни разу не был. И не пойду…
– Почему?
– Не пойду, и все! Мне своих забот хватает! А там человеку нечего делать! Не чисто все это!
– Что ж тут нечистого?
– Кошки эти, да коты…
– Глупости все это. На поверку окажется выдумками. Вот увидите! Четыре сумасшедшие старухи чешут за ушами у десятка кошек. Вот как получится! Бьюсь об заклад.
– Не скажите, мистер Роман! Их там не десяток, и за ухом у них чесать вряд ли кто захочет. Это уж я точно знаю.
– Откуда? Сами же говорите, не были там.
Старик засопел, поднялся и, не глядя в глаза Роману, стал убирать со стола.
– Нет, погодите, Костас! – сказал Роман. – Ведь вы мне не все сказали.
Старик молчал, глядя на море и не выпуская из рук пустого горшочка из-под «клефтико» и ополовиненного кувшина.
– Что вы туда смотрите, Костас? – засмеялся Роман. – Солнце давно уже село. Ничего же не видно! И почему вы молчите, черт побери?
Старик сел на скрипучий деревянный стул, поставил на стол горшочек и кувшин.
– А вы хорошо говорите по-английски, мистер Роман. Слишком хорошо для русского полицейского…
– В этом нет ничего странного. Я когда-то изучал язык всерьез. Думал заниматься филологией. Даже перевел на русский пару толстых и умных книг. Но время все изменило… Пришлось заняться довольно неожиданным для себя делом. Разве у вас такого не бывает?
– У меня нет. Мой прадед, мой дед, отец и два старших брата делали «клефтико» в этой таверне. Теперь их нет в живых, но есть я…
– А дети, ваши дети?
– Дочь. Вышла замуж, уехала с мужем в Англию. Он инженер по каким-то машинам на железной дороге. У нас ведь нет железной дороги, ему здесь нечего делать. Раньше, правда, была, очень давно, еще при моем деде и немного при отце.
– Что с ней случилось?
– Да она ведь коротенькая была, всего-то несколько миль. Были даже паровозы. Пар от них оседал вокруг колеи, поэтому там росла самая сочная трава на всем острове, и пастухи гоняли туда овец. Поезда не могли ездить, дорогу закрыли…
Роман громко рассмеялся.
– Забавно, это очень забавно!
– Еще бы! Знаете, какой вопрос задают на экзаменах на водительскую лицензию?
– Какой?
– Какого единственного знака нет на Кипре? И все отвечают – «железнодорожного переезда».
Старик тоже засмеялся, дыша со свистом, и похлопал Романа по коленке.
– И все-таки, Костас, чего-то вы мне так и не сказали.
– Про переезд? – старик сощурился и покрутил белый ус. В глазах его плясали хитрые, горячие искорки. Роман пригляделся – это зрачки отражали свет от фонаря над головой.
– Нет. С переездом все ясно. Я бы сдал экзамен на вашу лицензию, точно! А вот с монастырем кошек? Ведь вы были там?
– Не хотелось бы на ночь глядя вспоминать, мистер Роман.
Он отчаянно махнул рукой.
– Не ходите туда! Я действительно там был, много, очень много лет назад, еще совсем молодым и глупым. И я видел… Отец и старшие братья говорили мне – не ходи, не ходи, а я пошел…
– Что вы видели, сэр?
– Я видел Диаса, – выпалил старик.
– Какого еще Диаса?
– Это я не верно сказал. Не то, что самого Диаса, а его крест, ставший котом… похожим на него самого, на разбойника Диаса… Черного, одноглазого, с клыком в алой пасти. Чудовище, да и только! Кровь стынет в жилах, клянусь Зевсом! Огромный котище, как… как… баран! Он говорил…
– Что вы несете! Кот размером с барана, да еще говорящий! Чушь какая-то! Нонсенс!
– Ну, вот видите, сэр, вы мне не верите. Мне никто не хочет поверить! Поэтому я умолкаю.
– Как туда проехать, старик?
– Не скажу… не помню. Я еле унес тогда ноги. И вам не советую туда ходить, мистер Роман!
– Послушайте, я должен знать, я хочу это видеть своими глазами…
Но старик поднялся и быстро, пошел к сараю, из трубы которого теперь летели в ночь искры. Костас щелкнул выключателем, и внутри, за небольшим пыльным окошком, вспыхнул желтоватый свет. Старик обернулся к Роману и крикнул:
