Kitobni o'qish: «Детство. Юность. Депрессия?»
"Наслаждайтесь силой и красотой вашей молодости; Пока жизнь вам не нравится, она проходит."
– Мэри Шмих
Детство.
Свою сознательную жизнь я помню с 5 лет, когда проснулся от скрипа и грохота заносимой мебели. Я наблюдал за процессом, с любопытством следя за каждым движением грузчиков и пытаясь им помочь. В конце их работы один из них спросил, сколько мне лет. "Пять", – гордо ответил я.
Вернувшись в гостиную, я с наслаждением улёгся на мягкий диван. На стене висели две огромные колонки, подключённые к виниловому проигрывателю. Лёжа на диване, я часами слушал сказки, записанные на пластинки. У нас было много альбомов с музыкой и сказками, которые мы хранили под диваном. С трудом поднимая одной рукой низ дивана, другой я быстро доставал запылившиеся случайные пластинки, пока моя рука не ослабевала и тяжёлая волшебная дверь не закрывалась. Каждый раз, бережно сдув пыль, я аккуратно ставил пластинку в проигрыватель, и наслаждаясь таинственным треском винила, особенно в начале воспроизведения, закрывал глаза и с головой погружался в сказочный мир. С детства, из-за отсутствия частого доступа к телевизору, у меня развилась необычайно богатая фантазия.
Я родился в 90-х и жил в Беларуси, в небольшом уютном посёлке на 500 человек. В основном это были двухэтажные дома с участками, где большинство людей строили бани, теплицы, сараи для кур, коровы, свиней и выращивали овощи. Но были и многоквартирные дома. Мысленно посёлок можно было разделить на две части: коттеджи, которые мы в шутку называли "Сингапур", и район с многоквартирными домами вперемешку с коттеджами – "Шанхай". Как и в этих азиатских городах, в "шанхайской" части посёлка проживало заметно больше людей, чем в "Сингапурской".
Посёлок живописно располагался среди могучих лесов, между двумя малыми озёрами, на ответвлении дороги, соединяющей областные города. Все земельные участки выдавались работникам комбината по выращиванию крупного рогатого скота, расположенного в трёх километрах от посёлка. Это была обычная практика для Беларуси тех лет. Заводы и фабрики выдавали своим сотрудникам квартиры в городах и участки в деревнях на время их работы на предприятии. Главным преимуществом было то, что спустя тринадцать лет добросовестной работы, дом переходил в собственность.
Наш угловой дом находился в тридцати метрах от леса. Двухэтажный, с просторным участком, где мы выращивали овощи, гаражом и небольшим сараем. В то время за мной присматривала няня. Она приходила ранним утром, когда родители спешно собирались на работу, и уходила вечером. Мама рассказывала, что за всё время, у меня было две няни: первая – еврейка, необычайно вежливая, добросовестная и порядочная; и вторая, которую я уже помню, причём с некоторым разочарованием, не с лучшей стороны.
Проблема заключалась в том, что вторая няня понемногу у нас воровала. Она тайком носила своему племяннику наши конфеты и фрукты, а может, возможно, и деньги, но это не точно. Почему мама её не уволила? Думаю, было очень сложно найти новую няню, готовую ездить за небольшую плату в отдалённый посёлок.
С самого детства я был очень независим от родителей. Мне не требовалось их чрезмерно пристальное внимание. Всё свободное время я проводил либо с няней, либо на улице с друзьями – в этом и заключалась особая прелесть беззаботной жизни в посёлке. Многие мои будущие знакомые рассказывали, что лучшие моменты детства – это летние каникулы у бабушек в деревне. Для меня же это была привычная повседневность.
Моё первое яркое воспоминание связано с внуком няни. Однажды отец повёз нас всех в шумный город, в завораживающий цирк. У меня до сих пор сохранилась пожелтевшая от времени фотография, где клоун ловко нас сфотографировал на Polaroid. Держа в руках уже проявленный снимок, я был совершенно поражён, ведь для меня это было невероятным волшебством и настоящим чудом. Отец в молодости увлекался фотографией, поэтому у нас сохранились целые большие пакеты фотокарточек. Но это всегда был долгий процесс проявки. А фото с Polaroid вызвало у меня столько же вопросов, как и когда я впервые увидел, как сосед заливает воду в радиатор автомобиля, и неустанно допытывался у отца, почему мы тогда тратим деньги на бензин.
На цирковом представлении меня удивило, как клоун предлагал детям из зала храбро подняться на сцену и поучаствовать в номере. Я не понимал, почему столько ребят, словно на пружинах выпрыгивая из кресел, тянули руки и кричали, отчаянно желая быть выбранными. А я сидел с единственной робкой мыслью: только бы не я. Тогда сделал вывод, что городские дети намного менее скромные, чем деревенские. Ещё мне запомнился фокус, когда клоун на глазах изумлённой публики превращал простую бумагу в денежную купюру, удивляя публику. После этого я страстно хотел раскрыть этот секрет. Но тогда, когда не было ни интернета, ни мобильных телефонов, ни знакомых фокусников, сделать это было крайне непросто. Поэтому всю дорогу домой мы увлечённо и плодотворно обсуждали, как он мог такое провернуть. Тот день стал для меня одним из самых ярких в году. Обычно я проводил время в родном посёлке, а в город редко выезжал, всего пару раз в год. Родители были постоянно заняты работой, и обычно городские поездки просто не требовались.
Мама работала стоматологом в местной амбулатории на территории комбината, благодаря которому и был построен наш славный посёлок. В амбулатории был небольшой штат: стоматолог, два терапевта и несколько медсестер. Поскольку медицина в Беларуси бесплатная, зарплата у мамы была довольно скромной. Но она часто приносила домой шоколадки и конфеты, оставленные в знак признательности благодарными пациентами. Для меня это было самым настоящим счастьем. Ожидание долгожданного маминого прихода с работы и вкусненького гостинца, стало для меня своеобразным условным рефлексом, как для знаменитой собаки Павлова. Обычно конфеты хранились у нас в холодильнике. И даже если там ничего не было, я с надеждой по несколько раз в день открывал его, надеясь, что кто-то всё же положил туда что-то вкусненькое. Мама, смеясь, бывало, подшучивала надо мной, мастерски изображая эту мою привычку.
Когда няня отсутствовала, я ходил с мамой на работу. Но иногда мне и самому приходилось с замиранием сердца лечить там зубы. Я очень боялся стоматологов, видя, как даже храбрые мужчины от неподдельного страха вцеплялись в подлокотники кресла. Чтобы проверить мои зубы, мама приносила инструменты домой. И если к моему ужасу обнаруживала кариес, я знал – завтра меня ждёт неминуемая экзекуция. Видимо, чтобы хоть как-то подбодрить меня, за каждый вылеченный зуб мама великодушно давала мне деньги. И знаете, это работало – я понемногу переставал бояться. Только почему-то эти с таким трудом заработанные деньги так и не тратил. Ещё мама всегда настойчиво убеждала меня лечить зубы без анестезии. Каждый раз обещала: "Давай попробуем так, но если будет больно, я обязательно сделаю укол". Больно, увы, было всегда. Но мама ласково подбадривала: "Потерпи ещё чуть-чуть, уже почти всё". После лечения какое-то время я не ел сладкого и старательно чистил зубы. Но хватало меня увы, ненадолго.
В амбулатории мне отчётливо запомнился специфический медицинский запах и зловещий звук маминой бормашины. Когда она, пронзительно жужжа, сверлила зуб, звук менялся, и у меня аж мурашки по коже бежали и болезненно сводило мозг. Домой мы обычно шли пешком мимо дымящейся котельной. От неё отходили покрытые толстым слоем изоляции трубы отопления, по которым в дома поступала горячая вода. Трубы где-то на метр возвышались над землёй и тянулись вдоль дороги, петляющей через лес, почти на километр. Я любил карабкаться и шагать, пока мама шла рядом по тропинке. В один из таких беззаботных моментов, идя по трубам чуть впереди, я вдруг понял, что мамы нигде не видать. Я стал громко звать её, искать, но паники не было. Оказалось, она специально спряталась, с интересом наблюдая за моей реакцией. И осталась чрезвычайно ею довольна. С улыбкой сказала, что это была проверка, и я её с честью прошёл.
Моим первым и лучшим другом детства был сын маминой подруги-терапевта – Александр, которого, конечно, все звали Саней. Тогда у меня как раз появился сверкающий новенький велосипед, к которому отец заботливо приделал боковые колёсики – я ещё не умел держать равновесие. Но как только он это сделал, я вмиг почувствовал себя неудержимым, готовым покорять все дороги мира. Правда, на тот момент "все дороги мира" ограничивались улицами нашего маленького посёлка, и поначалу мы с Саней просто беззаботно катались вокруг своих домов.
Несмотря на кажущуюся общую безопасность, однажды я чуть не угодил под машину. На повороте на меня словно из ниоткуда вылетел автомобиль нашего главного агронома. Он резко затормозил, вывернул руль, едва не задев меня. Открыв окно, мужчина стал яростно кричать, хотя сам был не прав – ехал слишком быстро. Я смущённо извинился и в испуге уехал. Родителям ничего не сказал. Но спустя пару недель, когда я с гордостью хвастался отцу, как лихо научился тормозить, он ехидно подколол меня, мол, знаю я, как ты тормозить умеешь. Я никогда не жаловался и не рассказывал о каких-либо происшествиях. Я не хотел, чтобы меня наказали, и думал, что у родителей и так хватает стресса, чтобы ещё из-за меня нервничать. Когда я понял, что злополучный горе-водитель рассказал отцу об инциденте, я с негодованием подумал, какая же он ябеда.
Наш посёлок был очень компактным. Дома располагались аккуратными квадратами. В квартале, где я жил, было пятнадцать домов. В первом квартале – двадцать, во втором – двадцать пять. Четвёртый квартал состоял из семи домов, выстроенных в ряд напротив моего. Въезд в центр этого квадрата был один. Там же находилась электроподстанция и проходила дорога к гаражам и сараям. Можно сказать, это был наш "чёрный ход". Он очень бы пригодился при зомби-апокалипсисе. Но тогда про такое никто не думал и фильмов подобных не смотрел.
В этих домах обычно жили специалисты с высшим образованием, работавшие на комбинате: бухгалтеры, агрономы, инженеры, начальники участков. А ещё те, кто мог позволить себе купить здесь жильё. Но таких, насколько я знаю, было всего четверо, и все они приехали из-за границы.
Другую часть поселка занимали два трехэтажных дома на 20 квартир в каждом, окруженные другими коттеджами. На их территории располагались небольшой футбольный стадион, волейбольная и баскетбольная площадки (она же – стоянка для машин), а также несколько красных турников. По проекту планировалось построить школу, но с распадом СССР эти планы так и остались на бумаге – грустным напоминанием о несбывшихся мечтах. Иногда я катался на велосипеде к этим площадкам, чтобы с восхищением наблюдать за игрой других детей, но мне было слишком мало лет, чтобы присоединиться. Этот уголок посёлка для меня казался как другой мир, полный людей и постоянного шума.
Ещё в посёлке был магазин, первое время располагавшийся в сыром и довольно жутковатом подвале. Но я его не забуду, потому что там продавалась газировка в многоразовых бутылках и самый свежий ароматный хлеб, хрустящие корки которого я с удовольствием съедал по дороге домой.
Дорога, ведущая к центральной трассе, была негласной границей между нашими районами – "Сингапуром" и "Шанхаем". Поначалу мы с Санькой ездили только по своему "сингапурскому" кварталу. Он жил в 1-м квартале, а его бабушка с дедушкой – в моём, 3-м. Всё свободное время мы проводили на улице, лихо гоняя на великах. Однажды мы поменялись ими, и Санёк умудрился сломать мне руль. Я уже приготовился к наказанию дома, но мы обратились к его дедушке. Помню, как зашли в его мастерскую, а там – целый склад разных инструментов. И, как по счастливому волшебству, на стене висел точно такой же руль! Я был несказанно рад, что удалось избежать грозящей взбучки.
Ещё одно приятное воспоминание тех лет – как во время бушующей грозы мы собирались у кого-нибудь дома на уютной лестничной клетке между этажами, бережно раскладывали две колоды карт и азартно резались в "дурака". Или играли в прятки и жмурки. В такие моменты я чувствовал себя в безопасности, а звуки дождя, барабанящего по крыше, и мощные раскаты грома дарили странное умиротворение. Если учитывать, что наши воспоминания и предпочтения формируются с раннего детства, то именно во время дождливой погоды мне было особенно приятно засыпать. Независимо от того, насколько сильно гремел гром или шумел ливневый дождь, я почти мгновенно засыпал и видел самые прекрасные сны.
В моём доме на втором этаже было три комнаты. В родительской имелось два чердака, заваленных всяким хламом, по большей части – старыми газетами. Чердаки утеплялись коварной стекловатой, прикосновение к которой вызывало зверский зуд. Мы старались её не трогать, но во время игр то и дело нечаянно задевали.
Как-то раз я умудрился опрокинуть огромную банку с белой краской, стоявшую на полу. Перепугавшись, я забился в самый дальний пыльный угол чердака. До сих пор отчётливо помню, как сижу, дрожа от неподдельного страха перед наказанием, в непроглядной темноте. Вдруг открывается дверь, показывается мамина улыбающаяся голова и ласково говорит: "Выходи, никто тебя не накажет". Учитывая, что я ожидал грозное суровое наказание от родителей, в тот момент я испытал ни с чем не сравнимое облегчение, когда узнал, что меня не будут ругать. В итоге, вылезая из укрытия, я сам наказал себя, зацепившись за стекловату и изрядно запачкавшись. Подводя итоги того злополучного дня, можно было сказать, что я вляпался дважды – и в стекловату, и в краску. Кстати, после того случая краску вытерли, но не до конца – этот многострадальный ковер служил нам верой и правдой долгие годы.
Чердак в основном служил местом для счастливых и беззаботных игр и хранилищем приятных воспоминаний из детства. Однако однажды именно он стал причиной самого сильного стресса в моей жизни. Сколько себя помню, мне всегда снились красочные, захватывающие сны – неважно, засыпал ли я на минуту или спал всю ночь напролет. В более зрелом возрасте я даже пытался научиться контролировать свои сновидения, погружаясь в тайны подсознания, изучая соответствующую литературу и проводя увлекательные эксперименты. Иногда это удавалось, но не всегда – контроль над бессознательным требует постоянной упорной практики. Однажды, ночуя в комнате с выходом на загадочный чердак, мне приснился жуткий страшный сон. Я будто просыпаюсь и с тревогой всматриваюсь в непроглядную темноту, откуда доносится странный зловещий шум. В какой-то момент дверь на чердак резко с грохотом распахивается, и оттуда начинает надвигаться угрожающая зловещая тень. Я так сильно испугался, что оказался полностью парализован страхом, неспособный ни пошевелиться, ни закричать. Мне казалось, что если включить свет, видение исчезнет, но я был словно прикован к месту невидимыми цепями ужаса. Проснувшись в холодном ужасе, я понял, что это был лишь сон. Тем не менее, я надеялся, что если когда-нибудь в реальной жизни окажусь в по-настоящему экстремальной ситуации, то смогу преодолеть себя, справиться со страхом и спастись или помочь другим. В тот момент я впервые испытал так называемый "сонный паралич", хотя тогда еще не знал этого термина, принимая это за очень реалистичный и пугающий ночной кошмар.
В том году случилась ещё одна неприятность, не менее пугающая для меня в тот момент: мне предстояло начать посещать детский сад, расположенный в десяти километрах от дома. Главной проблемой для меня стали мучительные ранние подъёмы в безжалостные 7 утра. Перед выходом из тёплого уютного дома, мне надо было успеть умыться, позавтракать, собраться и сонно плестись до остановки. Тогда я ещё не осознавал своего детсадовского счастья: веселье, общение, развлечения и блаженный дневной сон! А единственной трудностью было – проснуться в 7 утра… Это при том, что мама вставала аж в немыслимые 5!
В то время у нас было небольшое, но хлопотное хозяйство: корова, свиньи, куры. Мамин распорядок дня меня сейчас не просто удивляет, а поражает: в 5 утра подъём, затем – приготовить завтрак и обед, подоить корову, накормить свиней и кур. Потом – собраться на работу, накормить детей, отработать смену. Вернувшись, нужно было ещё прополоть-полить огород, опять всех накормить, проверить уроки. Лишь спустя годы я начал осознавать, какие поистине титанические усилия прикладывали родители, чтобы обеспечить нам, детям, беззаботное детство. Не участвуя в хозяйственных делах и не понимая, как всё устроено, казалось, будто всё происходит само собой. Словно по волшебству – есть чудесный волшебный столик, на который можно складывать весь мусор, а через некоторое время он снова становится чистым. Не зная и не замечая, что его обязательно кто-то убирает, можно действительно поверить в настоящее волшебство.
Я делил комнату на втором этаже со старшей сестрой. Утром мама будила нас. И следующие 11 лет, изо дня в день, я просыпался под неизменную "симфонию" маминых шагов: вот она подходит к лестнице, щёлкает выключателем, ступает тапочками на первую ступеньку, затем снимает их. Поднимается, заходит к нам… После подъёма мы сонно одевались и спускались завтракать. С ранних лет мама приучала нас плотно есть по утрам. Это могли быть ароматные каши, макароны с сосиской и чаем, нежнейшие сырники со сметаной, бутерброды. Я, бывало, спросонья просто сидел над тарелкой, не притрагиваясь, бессмысленно залипая в одну точку. Мама меня "расшевеливала", и я нехотя принимался за еду. Таким было привычное начало почти каждого моего дня.
Железным правилом, не допускавшим исключений, был запрет на пропуски школы. Веской причиной могла быть только болезнь или что-нибудь совсем серьёзное. Сестра рассказывала, как однажды зимой, в лютый 28-градусный мороз, мама всё равно отправила её на занятия. В итоге, кроме неё, в классе оказались лишь учительница и ещё одна такая же замёрзшая девочка. Педагог сжалилась и отменила уроки и отпустила их по тёплым домам. Никто не пострадал, только свободное время сестры. Вот такая советская закалка! В прямом и переносном смысле слова. Я на себе прочувствовал силу этого правила уже в средней школе. Однажды мне с утра было очень плохо, меня даже стошнило. Но на мамин вопрос о самочувствии я ответил: "Уже нормально". И только сидя в душном автобусе по дороге на занятия, с запозданием понял, что сегодня мог бы блаженно поваляться дома…
После завтрака мы с мамой шли на остановку, откуда автобус увозил меня в детский сад. Сестра отправлялась на другую, в противоположную от меня сторону – её автобус отвозил в школу. По дороге я постоянно ныл и жаловался, как хочу спать. Мама ласково подбадривала меня подсчётами, сколько дней осталось до долгожданных выходных или каникул.
За нами приезжал специальный автобус, выделенный предприятием, построившим наш посёлок и где работало большинство его жителей – для доставки детей сотрудников в школы и сады. Важность предприятия для жизни посёлка трудно было переоценить. Делалось всё возможное, чтобы людям, отрезанным от города, жилось лучше. Организовывались автобусные маршруты, регулярно чистились дороги, а в некоторых случаях даже оказывалась помощь по ремонту в домах. Летом даже чистился пляж на озере, а зимой наряжалась пушистая ёлка.
Ожидая автобус, мы стояли возле грандиозного недостроенного дома с гаражом. В ненастную погоду мы прятались непосредственно в самом гараже, благо владелец так и не успел его достроить. Участок при доме составлял около 50 на 100 метров, на нём также находились недостроенная баня и какие-то хозяйственные постройки. Похоже, хозяин любил с энтузиазмом начинать новые проекты, не доводя предыдущие до завершения. Я всё с надеждой надеялся, что однажды он всё-таки достроит дом и мы увидим его во всей красе. Хотя многие скептически посмеивались, мол, жизни ему не хватит. Если бы я раньше его не видел, то мог бы представить себе этого хозяина как солидного мужчину, вальяжно курящего трубку и уверенно отдающего распоряжения. Но на самом деле он часто собственноручно работал на участке, и я мог его вполне наблюдать. В те моменты я даже подумать не мог, что в недалёком скором будущем мы познакомимся поближе.
В автобусе, доставлявшем нас в сад, ехали и наши воспитатели – те, кто проводил с нами весь день. Они, надо сказать, особо с нами не церемонились, относились довольно жёстко – на мой наивный детский взгляд. Помню, однажды в автобусе кто-то заплакал, и воспитательница ехидно сказала: "Поплачь-поплачь, это полезно. Меньше пи́саться будешь". Видимо, поэтому никто особо не капризничал и не разводил нюни – на это просто демонстративно не обращали внимания.
Был поучительный случай и со мной. Как-то один мальчик ударил меня по колену, и я, корчась от боли, повалился на землю. Это заметила воспитательница. Она поставила нас лицом к лицу и строго велела мне ударить обидчика в ответ – куда захочу, на моё усмотрение. Я не собирался этого делать, но под её грозным взглядом возникло ощущение, что если откажусь – влетит нам обоим. Пришлось дать сдачи, стукнул его по спине. Суровые нравы! Можно сказать, детский сад готовил нас сразу к армейской дисциплине.
Первые несколько месяцев я ходил в младшую группу. Мы там, по правде, мало чем занимались, и мне было откровенно скучновато. Запомнились разве что милые деревянные шкафчики для одежды, украшенные фигурками зверушек, забавные варежки на резинках и всеобщее радостное возбуждение, царившее перед уходом домой.
Распорядок дня в саду был строгий: приезжаем, завтракаем, играем. В три часа – обязательный "тихий час". Иногда, нас укладывали спать прямо на улице. Сейчас в это верится с трудом, но тогда такое практиковалось. К пяти вечера мы уже были по домам. Меня обычно встречал папа, работавший главным энергетиком на том самом комбинате.
Вечера я проводил, беззаботно играя во дворе с Саньком, а родители в это время смотрели телевизор. Если я присоединялся к ним, то обычно сидел на полу, занимаясь своими делами. Но иногда приходилось "подрабатывать" пультом – переключать каналы по маминой или папиной просьбе. Это была моя первая, увы, неоплачиваемая работа.
Вообще, мне разрешали смотреть телевизор не больше часа в день. Уходя из дома, мама иногда предусмотрительно вынимала предохранитель из телевизора – так, на всякий случай. Может, благодаря этому я и научился довольно рано читать? Я ведь оставался один только когда болел, обычно ангиной или коварной простудой. В такие дни моим утренним ритуалом было полоскание горла особой смесью из соли, соды и йода. У нас даже была специальная литровая бутыль йода с резиновой пробкой. Помню, как-то я её случайно опрокинул, открывая. Разлил всё, от испуга запаниковал и бросился вытирать зловонную лужу. Едкий запах потом ещё несколько часов выветривался. Я пытался скрыть следы преступления, но мама, вернувшись, всё поняла по характерному запаху. Впрочем, не ругалась, даже с улыбкой сказала, что я молодец – мол, хоть надышался парами йода, для здоровья полезно.
Но это был не единственный раз, когда меня выдал предательский запах. Однажды старшая сестра с подружкой баловались – поджигали бумажки и тут же тушили их водой. Мне не дали попробовать, и я остался крайне неудовлетворённым. Улучив момент, когда остался дома один, я отправился в гостиную, встал посреди комнаты и с важным видом поджёг листок. Когда пламя добралось до пальцев, я обжёгся, уронил огрызок и в панике затоптал его ногой. Хорошенько проветрил комнату и старательно вытер след на полу. Решил – дело в шляпе, концы в воду. Но не тут-то было! Отец, вернувшись с работы на обед, сразу учуял подвох. "Ну, что тут у нас происходит?" – строго спросил он, подозрительно окинув взглядом комнату. Я лихорадочно пытался придумать правдоподобную отговорку, но все слова застревали в горле. Словесный паралич 2.0. Положение было хуже некуда, волны стресса накрывали меня. Я еще не отошел от тушения листка и уборки, а приезд отца и вовсе поставил меня в тупик. Впрочем, он особо расспрашивать не стал – просто отчитал как следует. А потом, в воспитательных целях, заставил меня читать вслух газетную заметку про какой-то пожар. Читал я не особо хорошо, еле-еле продирался сквозь текст. Куда больнее самой головомойки было осознание, что я подвёл папу, утратив его доверие. Это и стало главным наказанием.
Однажды я серьёзно заболел бронхитом. Мама на время перебралась в нашу с сестрой комнату – делала мне на ночь ингаляции, тревожно прислушивалась к дыханию. До сих пор вспоминаю это время с содроганием: ежедневные горчичные ванночки для ног, банки на груди и спине, мёд с чесноком и молоком вперемешку… Но хуже всего было, когда ступни натирали скипидаром и надевали толстые носки. Жара стояла невыносимая, а мама всё не давала раскрыться. Я, конечно, пытался украдкой высунуть ногу из-под одеяла, но куда там! Только мама отвернётся – она тут как тут: "Укройся немедленно!" Жар, испарина, зуд от горчичников -вот те неприятные физические ощущения, которые мне пришлось испытывать в те дни. Я словно варился заживо в этой лечебной "парилке", не имея возможности даже на миг вздохнуть свободно. В такие ночи меня мучил жуткий кашель. Все домашние спали, а я старался не шуметь – прижимал подушку к лицу и как будто с глушителем, беззвучно кашлял в неё. Обычно домашнее лечение помогало, но пару раз дело кончалось больницей.
Кстати, о моём "богатырском" здоровье в ту пору красноречиво говорит такой забавный эпизод. Мама рассказывала, что где-то до трёх лет я был очень упитанным карапузом. И вот, когда меня в очередной раз привезли в поликлинику, медсестра изумлённо ахнула: "Ну и поросёночка вы откормили!"
Надо сказать, болезни кого-то из нас, мама всегда воспринимала очень близко к сердцу. Бывало, подойду к ней в выходной: "Мам, что-то я неважно себя чувствую". Она меня оглядит, пощупает лоб и тут же встревоженно мрачнеет. Начинает ворчать что-то под нос и разворачивает целую "спасательную операцию": уединяет меня от домочадцев, выделяет отдельную посуду, составляет график процедур и лечения… Если уж совсем начистоту, то мой "страх №1" в детстве – это был именно страх заболеть и тем самым сильно огорчить маму.
На самом деле причины для её тревоги были весьма основательные. Когда мы переехали в новый дом, ему уже исполнилось 33 года. До этого он пять лет самоотверженно отпахал на предприятии, не брав ни единого больничного – даже если прихварывал, всё равно из последних сил тащился на работу. Руководство высоко ценило такую преданность делу. В награду папе даже позволили самому выбрать дом из тех, что распределяло предприятие. Бонусы бонусами, но здоровье, как оказалось, было уже непоправимо подорвано. Однажды он сильно простыл, подхватил ангину. Но по привычке решил перемочь недуг на ногах. В разгар болезни у папы неожиданно распух и покраснел палец на руке. Врач сказал – мол, видно, ушибли где-то. А оказалось, что это был симптом ревматоидного артрита – серьёзного осложнения нелеченой ангины. Будь диагноз поставлен вовремя, можно было обойтись сравнительно малой кровью. Но драгоценный момент был упущен. Именно из-за болезни отец никогда не играл со мной в спортивные игры. Однажды зимой он первым начал задорно играть в снежки, и я с неподдельной детской радостью начал забрасывать его снежками с ног до головы. Но стоило мне осознать, что каждый его бросок причиняет ему боль, как я тут же прекратил и мы занялись чем-то другим. Это был первый и, к сожалению, последний по-настоящему спортивный момент в нашей с ним жизни.
С тех пор отец мучился от болей в суставах рук и ног. Я в силу возраста не понимал и не вникал в случившее. Вот был папа весел и бодр, а через несколько месяцев – еле ходит. Страшно было смотреть, как он, морщась от боли, неловко спускается по лестнице, судорожно цепляясь за перила. В такие минуты мне хотелось провалиться сквозь землю или убежать куда глаза глядят, лишь бы не видеть его страданий. После 33-х лет папа уже не оправился окончательно. Болезнь неумолимо прогрессировала, обезболивающие таблетки стали его неизменными спутниками.
Мама места себе не находила, готова была на всё ради его выздоровления. Ходила к бабкам-целительницам, на сеансы экстрасенсов, выкладывала деньги за разные сомнительные снадобья из трав и ещё бог весть чего. Однажды она взяла меня с собой на какой-то "групповой курс исцеления". Мы пришли в обычную квартиру, куда набилось человек десять. Я кое-как примостился на краешке кровати. Предводительница кружка завела долгий рассказ о некой женщине, которая вот так же страдала, а благодаря их методике излечилась. Потом принялась показывать нам дыхательные упражнения: глубокий вдох, задержка на пару секунд, плавный выдох. Часа полтора мы так просидели, старательно пыхтя и отдуваясь. Может, кому эта техника и помогла, но мне от бронхита – нет. Как и папе от его артрита. Конечно, эффект плацебо никто не отменял, и порой наивная надежда, вера в лучшее помогают справляться с тяготами и болезнями ничуть не хуже, чем лекарства.
С тех пор я сделал для себя два важных вывода. Во-первых, нужно беречь здоровье смолоду – заболел, сразу бери больничный и лечись как следует, до полного выздоровления. Ведь сегодня ты ценный сотрудник, а завтра тебя легко могут заменить другим. Во-вторых, не стоит доверять шарлатанам-целителям, магам, бабкам-шептуньям и прочим "волшебникам". Неизлечимых болезней они не исцелят, а времени и денег отнимут немало.
А вот что действительно помогло мне укрепить здоровье, так это спорт и санаторное лечение. Детские болезни и папина история стали для меня бесценными жизненными уроками, научив больше ценить здоровье, заботливо беречь себя и близких.
В первый раз я поехал в санаторий с бабушкой по маминой линии. Мы встали ни свет ни заря. Я позавтракал, залез в папину машину, сладко задремал, а проснулся уже на месте. В санатории я лечил свой хронический бронхит, а бабушка просто присматривала за мной. Мне назначили иглоукалывание, массаж, ароматерапию, лечебную физкультуру.
По утрам мы ходили в столовую, завтракали за общим столом с другими отдыхающими. Бабушка до сих пор со смехом вспоминает, как я, что бы ни ел, обязательно комментировал: "У моей мамы вкуснее!". И вот однажды мальчишка, сидевший с нами, не выдержал: "Ну сколько можно, надоел уже со своей мамой!". Но я ничуть не смутился и продолжил нахваливать мамину стряпню. Бабушку так растрогал этот момент моей безграничной любви к маминой готовке, что она с нежностью вспоминала его долгие годы.
