Kitobni o'qish: «Нравы времени»

Shrift:

Стихотворения

Поэт я старомодный:
Стихов же современных не пишу,
Эпохой ветхой с первых строк грешу.
Ведь я – поэт безродный!..

Сонет

Не дари мне шиповые розы:
Как боюсь совершенства цветка!
В нём предчувствие острой угрозы,
Ведь чувствительна к боли рука.

Одурманен, возможно, вдруг буду
Этим нежным, коварным цветком —
Вот тогда и тебя позабуду
Или сделаюсь жалким глупцом.

Если сердце моё заболеет,
Не добьёшься любви ты тогда,
И признаться в любви не посмеет
Ни тебе, никому никогда.

Ну а если всё ж это случится,
Только розами стану лечиться.

У окна

Зыблются в комнате тонкие шторки.
Я у окна затаившись сижу.
Ветер качает оконные створки.
Я за движением ночи слежу.

Всё мимолетно пред взором пытливым,
Трудно всего уловить и понять…
Облако спрятало круг прихотливый,
Как бы хотелось его начертать.

Но как ничтожно людское желанье
Перед могучей природой в ночи.
Ох, как в нас бедно великого знанье,
А уж задумали к звёздам пути.

«Есть в промежутке вечных двух миров…»

Есть в промежутке вечных двух миров
Не вечное, земное бытие,
Но познаётся между двух основ
Великое начало на земле.

И чем становится короче путь,
Всё больше думается о былом,
И тем вернее постигаем суть:
Как жаль оставленного на потом.

Но в промежутке вечных двух миров
Своё предназначенье кто найдёт?
Лишь только избранных в конце концов
Великий Дух к бессмертью поведёт.

Разочарование

           Как скоротечны, Боже, дни…
Так мало прежнего во мне осталось.
С познаньем сердце ныне разругалось —
           И врозь отправились они.

           Как часто добрые труды,
Похоже, тратил не по назначенью.
И с болью придаюсь теперь сомненью:
           Они остались без нужды?

           Как мало доброго во мне,
Увы, теперь с годами остаётся.
И скоро… скоро больше не придётся
           О добром говорить извне?

           Нет, я не тот, что прежде был.
В начале жизни о конце я мыслю…
И так уйду с единственною мыслью:
           Напрасно доброму служил.

«Стоит осенняя пора…»

Стоит осенняя пора,
Стоит у моего двора.
Её парадные картины
Печальны взору моему.
Роняя пёструю кайму,
Дрожат понурые осины.
Согрело на груди своей
Кого осеннее ненастье?
А мы – о, пылкое пристрастье! —
В любви всё признаёмся ей.
Но скоро, знаю, очень скоро
Прощальный мы услышим зов —
Кто на него пойти готов,
Не ведая в себе укора?..
Укроют тем скорей снега
Пустые наши берега.

«Как больно тем, кто прошлое сжигает…»

Как больно тем, кто прошлое сжигает…
Сжигаю я послание любви,
                     Но стынет жизнь в моей крови —
                     Сгорая, сердце увядает.

Нет-нет, не прошлое в огне томится:
Уходит дымом будущее вдаль,
                     Томительная где печаль —
                     Уйдёт… Но вот когда случится?

А я не знал – не знал, что так бывает,
Что в счастье и любви горят огни,
                     Что столь томительны в них дни,
                     Где жизнь так больно угасает.

«Зима… Затопленная печь…»

Зима… Затопленная печь.
Свернувшись, кот лежит комком.
А некто, слышно, за окном
Ведёт печально-злую речь.

То вечер, сумрачный и злой,
Закрыв завесой божий взор,
Зовёт меня на разговор,
Чтоб посмеяться надо мной.

Но нет, очаг своим теплом
Меня с любовью так объял,
Что я рассудок потерял…
А некто злится за окном.

К лицу

Тебе гордость к лицу, дорогая,
И к лицу тебе чёрный наряд,
И каёмка волос золотая,
И печально-торжественный взгляд.
Молодая и нежная – чудна!
Поразительна гордость твоя…
Восторгаюсь! Хоть больно и трудно
Восторгаться, любовь затая.

Перед зеркалом

В разбитом зеркале двойное
Моё лицо отражено,
И сам не знаю я, какое
Неистинное в нём оно.

В нём две улыбки отразились:
В одной – надменность, а в другой —
Покорность. Так разъединились
Две стати под одной чертой.

Два взгляда противоречивых:
В одном сплошная пустота,
В другом же – глубина… Учтивых
Лишь только дразнит красота…

Так перед зеркалом порою
Вдруг видишь истинно себя,
Но вот работа над собою —
Тяжёлый, адский труд… Но я…

Но я не в силах измениться,
Ведь я – что в каждом: да и нет…
Одним могу всегда гордиться,
Что я читатель и поэт.

Домовой

Из серой пакли, как клубочек,
Забавный домовой сидит,
Забившись смирно в уголочек,
Откуда хмуро он глядит.
Под жёлтой шляпкою с цветками
Он чудно выглядит, смешной,
Но с хмурыми всегда глазами.
Не хмурься, милый домовой!
Он сам порой тоску наводит,
За что его любя браню
Не раз, не два порой на дню.
По дому по ночам он ходит
(Хозяин как-никак ведь он!),
Ничуть мой не тревожит сон.
Проснувшись, нахожу я друга
На месте прежнем: он сидит
В углу – приют его досуга.
И я притворно вновь сердит,
Его ничуть не обижаю:
Он необидчив, я-то знаю…
Недавно добрые друзья
Мне домового подарили;
Даря его, проговорили:
«Да пусть живёт он у тебя!»

«Как нам нужна печаль хмельная…»

Как нам нужна печаль хмельная!
В ней трезвый разум – думы, мысли.
Стремимся с ними вдаль. Но ввысь ли
Всех нас поднимет суть земная?

Ещё нужнее нам веселье:
В нём как распахнуто-раскрыта
Сама душа, где пережито
Давно любовное похмелье.

Так вот, когда печаль хмельная,
Мы радовать других умеем;
В душе и радость разумеем,
Когда во всех есть жизнь земная.

«Скоро, добрый домовой…»

Скоро, добрый домовой,
Я жилище поменяю…
Не грусти: тебя с собой
Я возьму – я обещаю.

Ты себе на месте сам
Уголок найдёшь уютный;
Поначалу, друг мой, там
Будешь одиноко-грустный.

Но пройдёт годок, другой —
Настроенье станет прежним.
Но уже следить за мной
Будешь взглядом грустно-нежным.

Пожелания

Откройте дверь, когда беда;
Не закрывайте – если радость.
Не отпирайтесь никогда,
Когда стучит вам в двери гадость.

Не сомневайтесь в правоте,
Тем ложь гоните прочь повсюду…
Не запирайтесь в пустоте,
Когда нет сил дивиться чуду.

Так будьте добрыми, друзья!
И будьте здравы и счастливы!
И буду вместе с вами я
Скорбеть… Не будем суетливы.

Можно быть

Можно быть каким угодно,
Но никак не идеальным.
Можно жить порой свободно.
Можно скромным быть, нахальным.

Можно честным быть иль пошлым,
Безобразным иль красивым,
Быть ребёнком или взрослым,
Быть смиренным иль строптивым.

Можно добрым быть и злобным,
Можно даже жить удобно,
Также хитрым и удобным —
И всему тому подобно.

Быть одетым в то, что модно.
Быть бездарным, гениальным…
Можно быть каким угодно,
Но никак не идеальным!

«Совсем недавно ветхий дом…»

Совсем недавно ветхий дом
Сменил на новое жильё;
Не сожалею я о том,
Но сердце всё ж грустит моё.

Совсем недавно лик луны
Смиренно в комнату глядел,
И оживлённо вверх стены
Его рос свет, и я немел.

Теперь взамен луны в окно
Глядит светильник столбовой,
Его свет яркий (вот кино!)
Безликий в комнате жилой.

«Писать стихи – проклятая работа…»

Писать стихи – проклятая работа:
В душе, в уме тревожная забота,
И вместе с тем какая благодать,
Когда находишь что и как сказать.
То дар от Бога – просто наказанье!
В трудах… в трудах поэта всё признанье
Иль в них забвение произойдёт,
Когда себе бесславно изберёт
Вдруг путь, не предназначенный поэту, —
Тогда и бессловесно он по свету
Пойдёт… И лишь поэт (как налегке)
Умеет говорить на языке,
Которым живо сам Господь владеет.
Поэта сердце чувством пламенеет,
А разум человечески-земной
Непостижим отчасти… да хмельной.

Тучи

В тени, под тучей, что всё небо
Сплошной заволокло завесой,
Томлюсь безумствуя, нелепо,
Живу и радуюсь повесой.

Во мне холодны побужденья:
В груди тоска, а разум тупо
Твердит пустые откровенья,
Что жить бессмысленно и глупо.

Водою полно небо-туча,
Да только вот дождём пролиться
Никак не может… Очень жгуча
Пустая жажда насладиться.

Так и во мне: тоскливо, мрачно.
Не лью, не лью теперь я слёзы.
Хоть плачь, хоть нет – уж всё напрасно.
Но тешат грудь мою лишь грёзы.

«Идти, бежать и спотыкаться…»

Идти, бежать и спотыкаться;
Споткнувшись, падать и вставать;
Вставая, не со зла ругаться,
В конце упоминая мать.

Конечно, падать очень больно,
Но время всё ж торопит жить.
И так спеша, непроизвольно
Уходит время. Но как быть?

Идти, бежать, не спотыкаться
И время никуда не гнать,
Чтоб после с болью не ругаться,
Не впутывая в ругань мать.

Лермонтов

Злой гений с грустными глазами
Людей пороки выявлял,
А между добрыми делами
В себе он зла не замечал.

Среди людей жил одиноко,
И гордостью был полон дух.
Играл друзьями он жестоко,
К предупрежденьям их был глух.

Поэт!.. Его печальны мысли:
Печальны в прозе и в стихах,
Они из адской муки вышли —
Им возвратиться вновь никак.

Злой гений с грустными глазами
Врагов же дружбу не ценил,
Зато друзей вражду стихами
Поэт зло, гордо возносил.

Смеясь (смеялся звонко, едко),
Всё видел из небытия,
И потому поэт так редко
Счастливым видел сам себя.

Увы, недобрый покровитель
Поэта на земле берёг,
И вдруг его подземный житель
От худшего предостерёг.

«Рисуй, что мило сердцу моему…»

Рисуй, что мило сердцу моему!
Гори, пылай, моё воображенье!
Открой другим, моё произведенье,
Всё то, что мне известно одному…
Читай, читай, мой друг, труды поэта!
(Он будет благодарен вам за это.)
Его труды вне времени живут…
Гори, пылай, моё воображенье!
И в ком-нибудь (живое провиденье!)
Стихи вновь в сердце чувства разожгут.

«Ах! Женечка-Евгения…»

Ах! Женечка-Евгения,
Люблю с тобой шутить —
Лукавые мгновения
Как хочется продлить!

В тебе, когда шутливая,
Нрав робко шаловлив.
Весёлая! игривая!
А цвет лица стыдлив.

Ах! Женечка-Евгения,
Мне нравится с тобой
Лукавые мгновения
Ловить из скуки злой.

Но ты, когда бодливая,
Стыдишь меня, грубя.
Смиренная! Строптивая!
Так злится на себя.

Ах! Женечка-Евгения,
Дари, дари мгновения!..

Сожжённая рукопись

          Дрожащая рука коварно
Предать решила рукопись огню:
          Стихи написаны бездарно.
          Пустую мысль я прочь гоню,
          Но так бессмысленно и тупо,
          Смотрю неистово и глупо
          (Вот и с ума сойти готов),
          Как белый лист, чернея, тает,
          Как строки синие стихов
          Темнеют: жар их выжигает,
          Как серым дымом увядает
          Душа поэта – строки слов.
          Ничто не жаль, но очень больно.
          И отчего? И почему?
          Откуда знать мне: не пойму!

          Рука коварно, своевольно
Предать посмела рукопись огню —
          Горю с тем сам, но мысль храню…
          Уж пепел хрупкой сединою
          Лежал передо мной, дыша.
          И я нетвёрдою рукою
          Коснулся до него, дрожа…

В час

В час молитвы мусульманской
Горец тих в самом себе:
Предан он своей судьбе,
Жизни нравственно-гражданской.

В час смиренья и покоя
Сердце искренно живёт,
И молитвенно поёт
Горец, на коленях стоя.

В час мольбы и песнопенья
Мир царит средь мусульман.
Петь чудесно дар им дан,
Жизнь дана им в Проведенье.

«Я видел, знал красавиц стройных…»

Я видел, знал красавиц стройных
И глупых, и безмерно умных.
На вечерах развратных, шумных
Себе я находил достойных.

Их речи были откровенны,
Коварны мудростью своею
(В стихах их передать не смею),
А взгляды остры и надменны.

В любви горячих и холодных
Красавиц я отвергнул много.
И я любил красавиц строго,
Любил консервативных, модных.

Любил и нервных, и спокойных,
К губам их жгучим прикасался
И бессердечно обжигался…
Я видел, знал красавиц стройных.

Кинжал

Я не могу тебя назвать
Ни другом, ни врагом моим.
Умеешь холодно сверкать,
Когда в горячке зло творим.

Кем выкован ты? и зачем?
Стеречь покой и враждовать.
Народ Кавказа уважать
Принудил очень многих тем.

Ты мне не враг, ты мне не друг,
Но можешь пригодиться вдруг
Ты в час опасности моей,
Сверкнув коварностью своей.

«Когда с деревьев дружно отлетает…»

Когда с деревьев дружно отлетает
И жёлтая и красная листва,
Тогда поэта сердце расцветает
И кружится от счастья голова.

Так счастлив я, сердечное волненье
Во мне уже предвосхищает грусть.
И вместе с тем живое вдохновенье
Любовную нашёптывает суть.

Я слышу поступь осени тревожной.
Иди навстречу мне, подруга дней
Счастливых и печальных. Осторожной
Идёт она – с ней будет веселей.

Люблю в себе сердечное томленье,
Люблю я осень – пёструю печаль.
Меня хмельное головокруженье
Уносит в поэтическую даль.

«Я хочу обвенчаться с метелью…»

Я хочу обвенчаться с метелью,
Чтоб фатою укрыла меня,
Чтоб непраздно предаться веселью,
Чтоб прочувствовать холод огня.

Полюби ты меня восхищённо,
Чтобы души в порыве любви,
Как метель, понеслись окрылённо,
Не студился чтоб жар мой в крови.

Ведь холодной любовь не бывает:
Равнодушное сердце как зло —
Будто страшно метель завывает,
Отчего на душе тяжело.

Я под снежной фатою счастливо
Обретаю вновь юность свою,
Потому я безумно-игриво,
Как над бездной, не мысля, стою.

Я хочу обвенчаться с метелью,
Чем других не счастливит зима.
Я хочу наслаждаться постелью,
Чтоб лежать под фатой без ума.

В Дагестане

Стоит жара, и невозможно
Горячей влажностью дышать,
Но более всего тревожно,
Когда Кавказа благодать
И соблазнительна и ложна.

Гостеприимные народы
Умеют гостя удивить:
В тенистые усадят своды
И станут мирно говорить
О прелестях родной природы.

И, чем природа одарила,
Накормлен будет вкусно гость.
В минуты мира уходила
Из горцев мстительная злость,
И гость прощался с горцем мило.

Я уважительным примером
Желанным гостем был не раз:
Я не был диким маловером —
Не любит таковых Кавказ —
И не был подлым лицемером.

И соблазнительна и ложна
Порой Кавказа благодать,
И оттого порой тревожно
Горячей влажностью дышать.
В жару дышать здесь невозможно.

«В знойный полдень Дагестана…»

В знойный полдень Дагестана
Воздух полон духотой…
И с ближайшего духана
Веет дикой стариной.

Даль живительно прекрасна,
Горы снежною каймой
Восхитительно-опасно
Завлекали в край чужой.

Хочется в тени укрыться:
Зноем тяжело дышать.
Влагой вот бы освежиться,
Чтоб впиталась благодать.

Но за веяньем духана
Здесь я был совсем чужой…
В знойный полдень Дагестана
Воздух полон духотой.

Ночь

Вечереет. В горах Дагестана
Расстилается влажная пыль.
Уж темнеет и быстро и рано.
Приумолкла тревожная быль.

Не смолкает течение горной,
Неустанно кипящей реки,
Небосвод точно сетью узорной
Разукрашен – блестят огоньки.

Холодает. Уж зябким дыханьем
Пробирается в грудь полусон.
Затаённым в пространстве дрожаньем
Еле слышится дремлющий звон.

Осторожно в горах Дагестана,
Несмолкаемо шепчется тишь…
А под утро за слоем тумана
Ничего, как в ночи, не узришь.

«Я полюбил Кавказ с палящим зноем…»

Я полюбил Кавказ с палящим зноем.
Вершины гор меня влекут и манят.
Уж разум воспалённый мыслью занят:
Как там мне душу усладить покоем?

Но вредно мне теперь успокоенье:
Мой организм становится ленивым
И беспричинно нервным и ревнивым.
Но я стремлюсь душою в отдаленье.

Вершины гор меня влекут и манят,
Где буду счастлив я своим покоем.
Я полюбил Кавказ с палящим зноем,
Где разум мыслью о высоком занят.

«Первый лжёт, второй смеётся…»

Первый лжёт, второй смеётся,
Третий правду говорит.
Никому из трёх неймётся —
Каждый зло в себе творит.

Первый лживою улыбкой
Дразнит, соблазняя взгляд.
Так усмешкой, даже зыбкой,
Лгут друг другу все подряд.

Но когда второй смеётся,
Первый, третий не поймут:
Отчего тому живётся
Весело, но гнева ждут.

Третий правдою ненужной
Скажет… скажет как убьёт.
За душевностью наружной
Тот в самом себе живёт.

«Из тьмы Вселенной наблюдаю…»

Из тьмы Вселенной наблюдаю
За дивно маленьким явленьем
И сам в себе я разжигаю
Желанье с неким изумленьем.

Желаю оказаться рядом
Со звёздно-солнечным сияньем,
Всмотреться одичавшим взглядом,
С каким-то светлым осознаньем.

Из тьмы холодной во Вселенной
К теплу и свету солнца рвётся
Душа, из страсти вожделенной
Она на свет переметнётся.

Огромно звёздное убранство!
Но только к солнцу взор направлен,
И этот взор сквозь всё пространство
Себе лишь только предоставлен.

Неопределённость

Лежать на облаках, воображая,
Что нет Земли, что только Небо есть,
И высь, холодная и с тем чужая,
Молчаньем повествует тайну-весть.

Открыта высь! Но вот куда сорваться,
Когда люблю лежать на облаках?
Когда нет крыльев, чтобы ввысь умчаться?
А вниз сойти – охватывает страх.

Лежать на облаках, воображая,
Что вот лечу. Куда? Не знаю сам.
Но тьма и холод, жизни угрожая,
Спускаются незримо к облакам.

В России

Мне стыдно, что в России я живу:
В стране богатой бедно существую
И сущность каждодневно бытовую
Всю вижу сном, как будто наяву.

Не знаю я, не знаю до сих пор,
Как дело с совестью уладить.
Боюсь я с нею чем-то не поладить
И выслушать её больной укор.

А бедность – не порок. Как я, таких
В России тщетно множество родилось.
Но что поделаешь, когда сложилась
Так наша жизнь, в отличье от других?

В зимнюю ночь

В тихой ночи спится сладко,
Но не спится малышу.
Нервно зыбкая кроватка —
Вздох тая, над ней дышу…

Всё уснуло – мне не спится,
Вышел робко на мороз.
Явно видится, как снится,
Ночи свет к земле прирос.

Поле снежное искрится —
Бледно-лунный свет горит.
Сумрак ночи шевелится —
Тень недвижная скользит.

Небо звёздное искрится —
Как мне хочется туда,
Но душа к земле стремится:
Здесь горит её звезда.

Воля в поле

Ветер вольный
Воет в поле,
Он довольный,
Что на воле.

Я теряюсь
Молча в поле
И смущаюсь,
Что на воле.

С ветром в поле
Я блуждаю,
Как на воле
Жить – не знаю.

Ветром вольным
Как мне статься,
Чтоб довольным
Вдаль умчаться?

Воля в поле.
Ветер воет.
Жизни боле
Воля стоит.

Жизни вольной
Я предался,
Но довольный
Я не стался.

Нет дороги
Ветру в поле,
Всё тревоги
И на воле.

«Половинка луны…»

Половинка луны,
Как прищуренный глаз,
Видит всё с вышины,
Что творится у нас.

А у нас как-никак
Бытию вопреки
Либо свет, либо мрак,
Где живут чудаки.

Среди них я весёл
Вопреки как-никак.
Я к несчастию шёл,
Как счастливый чудак.

Что творится у нас,
Видит всё с вышины,
Как прищуренный глаз,
Половинка луны.

Вселенский апокалипсис

Когда над вечностью сомкнётся взор,
Тогда и помраченье станет мглою:
Исчезнет время, да и весь простор
Охвачен будет лютой пустотою.

В безжизненной вселенской пустоте
Возникнет через вечность жизнь иная,
И в жизни той, рождённой в темноте,
Не будет жизни, что была земная.

«В межзвёздной выси находясь…»

В межзвёздной выси находясь,
Иду по Млечному Пути,
Но мне, пространства сторонясь,
С дороги некуда сойти.

И даже там свободы нет,
И даже в бездне теснота.
И лишь вселенский дух-поэт
Свободен там, где простота.

В межзвёздной выси я стеснён,
Идя по Млечному Пути.
Во всём я в выси изменён —
Вселенский дух в моей груди.

При возвращении

Странником вернусь домой я.
Молча дому поклонюсь,
Стану вновь ему родной я.
В нём же богу помолюсь
В жажде мира и покоя.

И тогда без осужденья
Добрые сердца простят,
На себя возьмут мученья,
Что во мне – меня живят,
Может быть, из сожаленья.

Буду я молиться Богу.
Стану странников встречать,
Стану, в них смирив тревогу,
Я, как прежде, провожать
В бесконечный путь-дорогу.

«Март запоздалой метелью…»

Март запоздалой метелью
Все заметает пути.
Скучно предаться веселью,
Грустью в метель не шути.

Снова пути заметёны —
Вдаль наугад всё иду.
Мысли мои окрылёны
Счастливо вновь, на беду.

Грустно предамся веселью,
Будет метель и в груди…
Март запоздалой метелью
Все заметает пути.

Оттепель

Южный с порывом силится ветер —
       Зимняя стужа с теплом.
В комнате тихо, только вот вечер
       Шумный за тёмным окном.

Оттепель. Слышу: тихо смеётся
       Плачем несчастным зима.
Только к окну от холода жмётся
       Жалко кромешная тьма.

В воздухе зимнем оттепель веет —
       Дряхлая старость зимы…
Грустно, конечно… Снова темнеет,
       Холод исходит из тьмы.

«Кто на Кавказе не был ещё…»

Кто на Кавказе не был ещё,
     Тот, вероятно, не знает,
Что всё влюблённо, радостно всё —
     Сердце в горах расцветает.

Горы Кавказа – дивны места!
     Где, наслаждаясь покоем,
Мной познавалась вновь красота
     Под утомительным зноем.

Кто на Кавказе был – и тогда
     Воздух вдохнул обожжённый,
Тот, вероятно, будет всегда
     Воздухом тем восхищённый.

Я на Кавказе сердце своё
     Добрым деяньем оставил,
Горное в небе гостю жильё
     Мирно Кавказ предоставил.

Если Кавказа чувства тебе
     Станут и близки и живы,
Значит, в твоей счастливой судьбе
     Страсти, порывы не лживы.

«Если б радости земные…»

Если б радости земные
Лишь спокойствие давали,
То и хлопоты пустые
Разум, верно, угнетали.

Если б радости земные
Лишь волнения давали,
То и хлопоты живые
Жизнь духовно украшали.

Если б радости земные
Были так однообразны,
То и мысли добро-злые
Были б, верно, несуразны.

«Уж не боюсь людского мненья…»

         Уж не боюсь людского мненья,
Куда страшней непонятым остаться,
Но жить боюсь, не ведая сомненья,
         Когда охота восторгаться.

         Боюсь исчезнуть прочь бездельным,
Но не боюсь забвения людского.
Прикрывшись гордо крестиком нательным,
         Живу, не делая дурного.

«Пью красное вино —…»

Пью красное вино —
Оно – как кровь Христа.
Вино, как кровь, – оно
Мной пьётся неспроста.

Вся суетность сует
Теряется в вине,
И потому с ним нет
Печали всей во мне.

И в сердце пустота —
Пустое в сердце дно…
Так вот, как кровь Христа,
Пью красное вино.

«Любовь отверженную примет…»

Любовь отверженную примет
И гордый дух в конце концов,
Он целомудренно отнимет
И глупость даже у юнцов.

Лишь только в старости плаксивой
Не будет ничего уж жаль.
Лишь в юности, что суетливой
Была отчасти, светла даль.

Как скоротечны жизни годы!
Не знает время гордый дух.
И все превратные невзгоды —
Пустая жизнь, как лёгкий пух.